Литературный портал

Современный литературный портал, склад авторских произведений
You are currently browsing the Художественная проза category

Фильм. Вступление.

  • 07.12.2021 12:17

Она шла. Она знала , что вся эта жизнь это фильм, хотя всё было по-настоящему. Она была сценаристом, актрисой в главной роли и зрителем одновременно. Каждое действие, каждый час, каждый день, каждый месяц был по сценарию, и совершала это всё не она, а та, которая была актрисой. Тело Кассандры подчинялось ей, но она его не воспринимала как саму себя. Она продумывала каждое действие, каждое слово и каждый шаг. Даже засыпая она неосознанно анализировала очередную серию этого странного, ужасного , но приевшегося сериала. А всего лишь пару лет назад она была… Жизнерадостным ребёнком? Нет, она была ребёнком, но очень серьёзным и уже в детстве разочаровавшейся в жизни и людях. Она родилась сорокалетней женщиной. Что вообще представляет из себя Кассандра? Кассандра это короткие пышные чёрные волосы до плеч, холодный взгляд, синие глаза и голубые матовые ноги. Она много курила, работала и училась 24/7. Времени хватала только на трёхчасовой сон и энергетики.

Фильм. Вступление.

  • 07.12.2021 12:17

Она шла. Она знала , что вся эта жизнь это фильм, хотя всё было по-настоящему. Она была сценаристом, актрисой в главной роли и зрителем одновременно. Каждое действие, каждый час, каждый день, каждый месяц был по сценарию, и совершала это всё не она, а та, которая была актрисой. Тело Кассандры подчинялось ей, но она его не воспринимала как саму себя. Она продумывала каждое действие, каждое слово и каждый шаг. Даже засыпая она неосознанно анализировала очередную серию этого странного, ужасного , но приевшегося сериала. А всего лишь пару лет назад она была… Жизнерадостным ребёнком? Нет, она была ребёнком, но очень серьёзным и уже в детстве разочаровавшейся в жизни и людях. Она родилась сорокалетней женщиной. Что вообще представляет из себя Кассандра? Кассандра это короткие пышные чёрные волосы до плеч, холодный взгляд, синие глаза и голубые матовые ноги. Она много курила, работала и училась 24/7. Времени хватала только на трёхчасовой сон и энергетики.

ШИРАК

  • 21.10.2021 01:31

 

Ширак

 

Глава 1

 

Вокруг него сгущалась непроглядная мгла, сырая и тяжёлая: дождь — не дождь, снег — не снег, не разобрать. Липкая мокрая взвесь летала в воздухе, надвигалась, давила то с одной стороны, то с другой. Она перемещалась плотной завесой, движимой неожиданными порывами ветра: порывами краткими, быстрыми, колючими; порывами с разных сторон, иногда одновременно, отовсюду сразу; крутила то в одну сторону, то в другую. Ему трудно дышалось, с усилием. Застуженный воздух наполнял лёгкие, будто ледяной водой, сдавливал горло и разрывал изнутри грудь. Разве так дышится? Разве так может дышаться? Даже в горах. Он-то знает. И если бы не отдалённый шум машин по шоссе, он решил бы, что всё происходящее здесь ему кажется или снится. Но нет, всё было сейчас и здесь с ним по-настоящему. Или как по-настоящему? Доносившиеся звуки оживляли чувства. Автомобили двигались в обе стороны равномерно, с определённой периодичностью. Далёкий звук приближался, нарастал, набирал силу и через мгновение уносился прочь. Такой знакомый ему шорох шин по асфальту и рокот двигателей, вырывающихся из-под капота, приближался, нарастал, удалялся; нарастал, удалялся; нарастал… И так раз за разом — с обеих сторон, в обе стороны. Легковая машина, ещё легковая, а это грузовик, дизель — точно, снова легковая. Он чувствовал, что знает эту трассу, знает эту местность, знает, но не может вспомнить. И ещё он знал, что сейчас появится тот странный мальчик. Он всегда появлялся, словно из ниоткуда, в самых невероятных местах, разных местах — всегда вдруг, всегда неожиданно. Чувствовал, что и сейчас так будет, но ничего не мог ни поделать, ни изменить: ситуация словно разворачивалась сама по себе, по какому-то, ему не известному, сценарию. И ему оставалось только быть свидетелем этому, свидетелем событий, которые сейчас произойдут, должны вот-вот случиться. Он ждал. Ждал недолго. За очередным мощным давлением воздуха появилось очертание — прямо перед ним, в нескольких метрах — лёгкое, точно невесомое, серое, как и всё вокруг, едва различимое. Оно приближалось к нему, будто скользило, не касаясь земли, плавно: ближе, ещё ближе. Да, это был мальчик, тот самый, что и всегда: лет девяти-десяти в короткой осенней куртке, в тёмно-серых школьных брюках или синих — не разобрать, — в вязаной шапочке на голове, за спиной школьный ранец. Вот так всегда — в куртке, в шапочке, со школьным портфелем. Мальчик приблизился, остановился рядом, напротив. Но, как ни всматривался он, лица ребёнка не мог разглядеть, никогда не мог. Мальчик, молча, взял его за ладонь — рука холодная, жёсткая.

— Пойдём со мной, — голосом тихим, ровным произнёс мальчик.

— Зачем? Куда ты меня всё время тянешь? — с трудом превозмогая подступающий ужас, выдавил он из себя каким-то чужим голосом.

— Пойдём, пойдём. — Мальчик настойчиво потянул его в серую мглу.

— Подожди, подожди. Кто ты и что тебе от меня надо?

Он пытался остановиться, но ноги сами, помимо его воли, следовали за мальчиком. Медленно, очень медленно, точно на ощупь и неуклонно, шаг за шагом он двигался за мальчиком. Они, молча, спускались куда-то вниз, где воздух становился всё плотнее и тяжелее, они будто погружались всё глубже и глубже в толщу воды. Ему хотелось вырваться, хотелось закричать, хотелось сопротивляться неведомой силе, но он потерял над собой всякий контроль, он ничего не мог сделать, лишь покорно шёл за ребёнком. Под ногами стало совсем вязко точно они брели по илистому дну высыхающего озера. Звуки машин исчезли. Он уже ничего не видел и не слышал, чувствовал только холодную детскую ладошку в своей руке. Дышать становилось с каждым шагом всё труднее. В какой-то момент он стал задыхаться. Казалось ещё один вдох, ещё один шаг и его грудь разорвётся наружу, взорвётся и разнесёт его в клочья. Возник гул в ушах, сильный гул, страшный гул. Этот гул за пульсировал в такт биению сердца. Ещё полшага — резкий, громкий хлопок в голове, точно выстрел. Всё. Мрак.

 

**************

 

Ширак проснулся. Первое, что он осознал, это то, что лежит он на своей самодельной тахте, лежит у себя дома. И это было хорошо, значит, всё таки сон. Его немного знобило, холодный пот выступил на лбу. Он приподнялся на локте, осмотрелся. В окно светило низкое солнце. В комнате никого. Какой-то шум во дворе. Ширак туго соображал, голова, словно чугуном налилась. Появилась первая мысль, робкая, нерешительная: «Надо бросать пить». На кухне что-то звякнуло, стукнуло, какое-то движение. Ширак напрягся и с трудом выдавил из себя звук, натужно прокашлял, хрипло позвал жену, на армянском языке:

— Марин! Ай, Марин! — Снова прокашлял.

— А-а-а, я здесь, — громко отозвалась жена из соседнего помещения, из кухни.

— Марин, воды принеси, умираю. — Ширак упал на подушки, закрыл глаза. Во рту бушевала пустыня, в голове гудел колокол.

Металлом о металл резко звякнула тяжёлая крышка эмалированного бака: резануло ему по ушам, отозвалось в голове болью. Булькнула вода. Снова крышка громко села на место. Он закрыл уши ладонями. Через секунду в комнату вошла маленькая, сухая женщина неопределённого возраста в длинном тёплом халате, на голове туго повязан белый платок в красный горошек. В одной руке она несла литровую железную кружку, полную холодной воды, в другой держала кухонное полотенце, вафельное, белое. Села на край тахты, протянула мужу кружку, ручкой к нему, положила рядом полотенце. Ширак приподнялся, сел. Жадно, в несколько глотков выпил всю воду, немного пролил себе на грудь и на постель — несколько капель.

— А-а-а-а! Уф! О-о-о-о! Хорошо! — Он внимательно посмотрел на жену. — Ну, что уставилась? Видишь мне плохо. Ты чего в платке? — спросил он грубо. Громко отрыгнул.

— Корову доила. Сейчас с продуктами — завтрак готовлю, — спокойно ответила Марина. Забрала кружку и ушла на кухню.

Ширак вытер губы полотенцем, положил его себе на лоб и снова упал на подушки. Закрыл глаза, полежал немного. Кажется, стал приходить в себя. Пошарил рукой под матрасом. Протянул руку, стянул штаны со стула, пощупал карманы.

— Марин! А, Марин! Где моя «Прима»? — крикнул он жене, громко прокашлялся.

— Откуда я знаю, где твоя «Прима», — ответила Марина невозмутимо, громко.

Ширак осмотрелся: пепельница на тумбочке, как обычно, полная окурков; рядом коробок спичек. Ширак сел, свесил голые худые голые ноги из-под одеяла на пол. Слегка приподнялся, забрал с тумбочки пепельницу и спички, выбрал самый длинный смятый окурок, выпрямил его трясущимися пальцами, смазал языком сухие губы, вставил бычок, слегка прижал его губами. Чиркнул спичкой раз, другой. Вспыхнул и разгорелся язычок пламени. Ширак подкурил, затянулся. Ещё раз. Тёплый едкий дым окутал и согрел грудь. Он подержал горевшую спичку перед собой. Посмотрел, как оранжево-синий огонёк подбирается к его пальцам.  Лениво помахал рукой — затушил спичку, чёрный, обугленный огарок бросил в пепельницу. Ещё раз глубоко затянулся, бычок обжог губы. Ширак его затушил коротким плевком. Поплевал ещё несколько раз, прочистил губы от прилипшего табака. Вытерся полотенцем. Вроде как полегчало, голова заработала.

— Марин! А что за шум во дворе?  Дети там? — Он вспомнил, что сегодня воскресный день, значит никакой школы, никаких занятий.

Марина выглянула в окно, понаблюдала несколько секунд. Ответила мужу:

— Похоже, Зорьку гоняют — тёлку. Опять, наверное, люцерны мокрой наелась.

Ширак, как плетью ударили: он живо вскочил на ноги. Его слегка качнуло. Стал спешно натягивать брюки, запутался, потерял равновесие. Сел на тахту. Сидя втянул на ноги брючины: одну, затем вторую. Влез в штаны, не вставая, не стал застёгиваться. Быстро вышел на кухню.

— Э-э-э, девка! Сейчас обоссусь. Где ведро, жена?

Марина стояла у стола, чистила картошку. Она, молча, нагнулась, вытянула из-под мойки ведро, наполовину наполненное водой из ручного умывальника, поставила перед мужем.

— Что пялишься?  Отвернись. — Ширак судорожно рылся в широких семейных трусах.

Зажурчало по воде: громко, звучно, долго.

— О-о-о! Теперь можно жить.

Ширак потряс рукой, застегнул брюки. Посмотрел в окно.

— Ну, сукины дети, не усмотрели за скотиной. Ух, сейчас получат. — Он зло пнул ведро. — Убери.

Влез в калоши босыми ногами. Накинул на себя фуфайку уже на ходу. Выскочил наружу. Марина поставила ведро обратно под мойку. Открыла воду, сполоснула руки. Кастрюлю с почищенной, промытой картошкой залила водой, установила на электрическую плиту. Вышла в коридор. Поднялась на табурет. Потянулась к электросчётчику. Аккуратно вставила тонкую полоску из-под фотоплёнки между стеклом и чёрным корпусом. Легонько продвинула плёнку внутрь, осторожно, ещё немного и ещё: колёсико счётчика остановилось. Марина вернулась на кухню, включила плитку, включила электрочайник. Посмотрела на часы: восемь утра, через час завтрак. Надо вовремя покормить своих мужчин. Сейчас же, пока есть минутка, не мешало бы и самой перекусить, потом некогда будет. Всегда так, всегда некогда. Быстро скрутила себе лаваш с сыром и зеленью: немного зелени с подоконника (свежая ещё осталась, кинза в деревянном лотке растёт) добавила, получился бртуч. Заварила чай. Хлеб и сыр. Чем не еда? На дворе шумели. Громче всех кричал Ширак. Они там сами разберутся, лучше не влезать, не вмешиваться. Главное, успели дети скотину и птицу накормить; двух бычков отвести на привязь, за дорогу, перед домом; у кролей клетки почистить; успели прибрать за живностью. Злится Ширак сильно, если ему приходится эту работу делать. Сыновей научил, обучил, приучил к труду. Это теперь их обязанность: с раннего утра, перед школой, всё успеть. Не дай бог, что не так… мальчишек гоняет подзатыльниками, пинками иной раз. И ей часто достаётся: бывает и ударит на отмажь, если пьян. Так что, лучше его не злить.

Ширак только увидел корову, сразу всё понял: её бока раздувались на глазах, точно корову насосом накачивали. Кожа на её брюхе натянулась, как на барабане. Артур и Серёжик гоняли Зорьку по всему двору. Оба в свитерах, без курток. Артур, старший, первым увидел отца. Закричал на ходу, не переставая бегать, отрывисто, на русском языке:

— Па, мы ни при чём.  Она сама за огород ушла…  На люцерну…  Нажралась… За пять минут…  Па, пять минут всего… Мы птицу…

— Да, папа…, мы пока птицу… кормили, она… сволочь такая… — вмешался младший Серёжа, с трудом поспевающий бегать за братом, и тут же запнулся — споткнулся и чуть не упал. Они оба успели набегаться и тяжело дышали. Мальчишки остановились одновременно.

— Сучьи дети. Сколько раз вам вдалбливал в ваши тупые головы: дома говорите только на родном языке. Ещё раз услышу здесь русскую речь — ремня получите. Чего встали? Гоняйте корову, гоняйте её быстрее, ещё быстрее, бегом, стегайте, стегайте её. Если корова сдохнет, я с вас с самих шкуру спущу.

Ширак постучал по карманам фуфайки — пусто. Эх, сигарет бы. Курить хотелось невыносимо. Где-то должна была быть заначка, но вот где, разве вспомнишь теперь? Корова тоже дура, не знает, что ей жрать, а что нет. Животное, тупое животное.

Корова Зорька, тем временем остановилась. Резко завалилась на бок, на огромный, вздутый живот, прямо посередине большого двора копытами вверх, и в стороны. Ещё дышала. Ширак подбежал к сараю, вытянул из расщелины между досками короткий нож. В три шага подскочил к Зорьке и всадил ей в надутый бок острие ножика со всей силы. Раздался хлопок, будто лопнул большой детский шар — из отверстия зашипел воздух. Артурик и Серёжа встали чуть в стороне, рядом друг с другом, боясь подойти. Оба тяжело дышали, запыхались. Молча, наблюдали. Оба ещё совсем дети. Артуру одиннадцать лет, он тёмный, худой и высокий, весь в отца и телосложением похож, и лицом, но характером растёт в маму — все говорят, да и так видно — тихий и молчаливый. Серёжик на два года младше брата, он пухлый и рыжий, весь в канапушках, ни на отца, ни на мать не похож. Марина утверждает всем, что он — копия дед (дед Азат, её отец). Внуки видели деда только на чёрно-белой фотографии. На ней разве разберёшь? Дед давно помер, они были тогда совсем маленькими, его совершенно не помнят. Серёжик хитрый и проворный, изворотливый.

Язык у Зорьки вывалился, глаза выкатились, остекленели, помутнели.

— Всё, б…., не успел, — проговорил тихо Ширак по-русски.

Он почесал затылок, спросил на армянском языке, уже громче:

— Артур, где мои сигареты? — Тут же приказал: — Быстро думай, ну же.

Дети всё так же нерешительно стояли в стороне, испуганно смотрели то на скотину, то на отца. Серёжик отозвался первым на армянском языке:

— Па, в летней кухне, в железной банке, ну, чай в ней был — пачка «Ватры», — выпалил он на одном дыхании. — Принести?

— А ты откуда знаешь, сукин ты сын? Куришь, наверное, по-тихому? Говори.

Мальчик сразу ответил:

— Нет, па, ты сам мне сказал. Ты с дядей Арамом когда на кухне сидели — ну, вы там сидели, выпивали, в нарды играли, я хотел сказать. Ты меня позвал, положил пачку в банку и сказал, чтобы я тебе напомнил в случае чего.

— Ладно, беги, принеси. А ты, Артур, мигом на велосипед — езжай к Самвелу, к дяде Самвелу, скажи, пусть срочно подъедет. Срочно. Прямо сейчас. Скажи, папа быстро зовёт. Мясо свежее, скажи. Сразу на рынок повезём. И чтобы быстро.

Артурик уже бежал к сараям, за велосипедом. Крикнул на ходу:

— А если не будет дома дяди Самвела?

— Ай, сукин сын. Как не будет? Воскресенье сегодня. Где ж ему быть? Спит, наверное, мы вчера вместе машину ремонтировали, вместе были. Ну, если что, поедешь либо к Араму, либо к дяде Хачику. Сам смотри по ситуации, не маленький, но, чтобы машина была здесь через полчаса.

Мальчишки повеселели. Артурик живо выкатил большой чёрный велосипед, марки ХВЗ, изрядно потрёпанный, но на ходу. Ногу — на педаль, оттолкнулся несколько раз, закинул вторую ногу, вскочил в седло, как джигит на лошадь, попетлял пару секунд — поймал равновесие, выехал со двора на просёлочную улицу. Донеслось звонким эхом:

— Папа, я, как ветер.

Он быстро помчал по утрамбованной глинистой дороге: хрус, хрус, хрус, хрус.

«Педаль надо смазать», — подумал Ширак. Перед ним уже стоял Серёжик с протянутой пачкой сигарет, он заискивающе улыбался. Ширак закурил.

— Уф! Хорошо. Беги к мамке. Скажи, чтоб ставила воду — выварку. Сообщи, что Зорька сдохла. И принеси плёнку скрученную, ту, которая для мяса. Она в кладовой, на полке. Понял? Найдёшь?

— Да, папа, — Серёжа с готовностью закивал головой. Продолжал стоять. Он улыбался.

— Ну, тогда чего стоишь? Бегом. — Ширак глубоко затянулся. — Бегом, я сказал.

— Ага.

Пацан побежал в дом. Донеслось на русском языке:

— Мама, мама!  Зорька сдохла, Зорька сдохла.

Хлопнула дверь.

— Вот, сукин сын! — тихо и беззлобно проговорил Ширак. На русском выругался.

А что делать? Так с ними и надо: строго, жёстко, иначе на голову сядут — мальчишки. И его самого отец муштровал с детства: бил постоянно и гонял. Дети, как волчата — уважают силу и решительность. Будешь с ними цацкаться — на шею сядут и ещё ногами начнут дрыгать, приказывать станут, капризничать.

Ширак докурил, поплевал на короткий окурок, отшвырнул в сторону. Пошёл в сарай, достал точильный камень, принялся тщательно точить тот самый нож, которым он пытался спасти скотину. Надо было спешить, пока, туша ещё тёплая, пока кровь не свернулась. Думал он в выходной дома отлежаться, отдохнуть: от работы отдохнуть, от постоянных пьянок — не судьба, видать, не сегодня, не в этот раз. Дура корова работу ему подкинула. Сейчас он её разделает. Жалко конечно, а что поделаешь. Хорошо, что не дойная, молодая ещё — тёлка. Хотели вторую корову завести, молоко чтобы на продажу, и вот… Ну что делать, будет теперь на зиму мясо. Часть они с Самвелом сейчас отвезут в Богодухов, сдадут перекупщикам. Остальное поделят по-братски: всех земляков Ширак угостит. А как же, по-другому нельзя. На всё село — четыре семьи армян. Как не дружить? Как отношения братские не поддерживать? Это там, в Армении, где армян много…, там, как придётся, как получится в отношениях. А здесь, на чужбине, надо плотнее держаться со своими, как можно сплочённей. Действительно, по-братски, конечно, не всегда и не со всеми получается, но он, Ширак, по крайней мере, старается — для него это дело чести. Вот так. Так что, отвезут мясо, вернутся, поделят остатки. Ну и как тут не выпить? Самвел джан не поймёт, Арам не поймёт, Хачик сразу обидится. Да, следует всех позвать на вечер: на мясо, на ужин.

Ширак подошёл к лежащей с растопыренными копытами корове, пнул ногой в бок пару раз, сплюнул, ещё раз сплюнул.

— Сволочь! Тупая, безмозглая сволочь, — проговорил он тихо по-русски.

Видать такая у неё, у тупой скотины, судьба: не стоять ей под быком, не быть ей тельной, не давать молока — не жить, значит. Зорька не Зирка — та послушная корова. Зорька не в первый раз убегала из загона и паслась на поле, на траве, на люцерне и клевере. Ширак вот уже несколько лет как траву посеял для кроликов: соток пятьдесят, за огородом, под самым лесом. Их у него, кролей, сорок штук или около того. Он уже и не считает. Ладно бы там днём нажралась, когда трава сухая, летом. Сейчас же осень, начало октября. Сегодня с утра влажность большая, трава росистая. Быть, значит, солнечному дню, но не для Зорьки. Тварь тупая.

Ширак сплюнул. Стукнула входная дверь в доме: Марина — в куртке поверх халата, и в тапочках, в белых гольфах под самые колени, под полы халата — и Серёжик с плёнкой в обнимку. Они быстро подошли к корове.

— Вай, вай. — Марина обошла Зорьку с одной стороны, с другой. Расстроилась сильно. — Шираак! Ничего нельзя сделать, а? Как же так? А, Ширак? Думать не думала, что этим всё закончится. Думала, побегают мальчики и всё, пробздится корова.

Ширак молчал.

— Она в прошлый раз побегала и сдулась. А! Как же так. Вай ме!

— Прошлый раз, прошлый раз… «Тому ли я дала». Хватит причитать, жена. Ты воду поставила? Посуду иди готовь — тазы там и всё, что нужно, — ну, ты сама знаешь. Что смотришь, как баран на новые ворота? Мясо нам подвалило, радоваться надо, а ты ходишь, причитаешь, как на поминках. Иди, иди делом займись.

Ширак отложил в сторону точильный камень, положил на пенёк. Попробовал на палец лезвие ножа. Нагнулся над мордой коровы.

— Шираак! Так не на мясо мы тёлку брали. — Марина встала рядом: руки на груди. Её трясло от возбуждения.

— Э-э-э, Марин! Иди отсюда, не стой над душой. Брали, не брали — корову не вернёшь. Толку теперь плакать и ныть, дело надо делать. Иди, не мешай. Тебе на сегодня и на завтра работы хватит: вечером братья армяне соберутся у нас. Иди, иди.

— Опять? — Марина развернулась и поплелась к дому.

Серёжик молча стоял в стороне. Он всё ещё держал рулон плёнки перед собой, крепко прижав к себе. Ширак поманил его жестом, сказал строго:

— Стой рядом и смотри внимательно, учись. Мужчина не должен бояться крови. Мужчина должен уметь обращаться с ножом. Смотри и запоминай порядок работы. Скоро сам своих кролей станешь разделывать. Начнёшь на них учиться. Вот сюда встань и смотри.

Ширак взялся левой рукой за нижнюю челюсть коровы, сильно перегнул ей голову назад, в правой руке ножик, полоснул по горлу скотине сильно, резко, уверенно, ещё и ещё. Открылась широкая рана. Из образовавшегося отверстие, размером с кулак, вяло потекла кровь, потекла густой струйкой по шерсти животного прямо на землю.

Ширак вспомнил. Много лет назад. Ленинакан. Ему тогда было что-то около…, как Артурику сейчас — лет одиннадцать-двенадцать. Отец привёз их семью: его, мать и сестру, к брату на какой-то религиозный праздник. Привёз в Ленинакан. Получается — к дяде Ашоту, а может и к дяде Вараздату или к дяде Рубику, он и не помнит толком, у отца в Ленинакане жили три брата. Но помнит, как во дворе, окружённом пятиэтажками, прямо на газоне перед окнами, забивали жертвенное животное. Забивали молодого быка. Много людей, гостей, ещё больше зевак было. Помнит, как из раны ещё живого бычка, из шеи била толчками багровая кровь. Некоторые взрослые наполняли стаканы этой кровью — свежей кровью, жертвенной кровью — и тут же пили её, восхваляли какого-то бога, провозглашали какие-то тосты. Он плохо помнил детали, он в них ничего не понимал, но он хорошо запомнил это кровопитие и тот тошнотворный запах — запах крови, стоявший в воздухе — приторный. А ещё его поразило то, как радуются люди вокруг, радуются этой казни, этому убиению. Тогда, перепуганный и потрясённый, он спросил у отца, что делают эти люди. И отец ему ответил, что это традиция, что таким образом люди восхваляют бога; мол, принося в жертву животное — люди высказывают своё поклонение и уважение богу, просят у него то и сё, просят разное. С того самого дня, с того самого момента Ширак-ребёнок понял, что никакого бога нет на самом деле; что, если и есть какой бог, то ему чужды и не нужны такие жертвы и такое поклонение. И ему, Шираку, не нужен такой бог, что, если и нужна кому кровь, то совсем не богу, а скорее самим людям: их понятиям, их извращённым представлениям. Или ещё кому? С того самого дня бог, для Ширака-ребёнка, если и представлялся как-то раньше, то теперь умер. Такой бог, их бог, бог взрослых — ему стал не нужен, а своего бога он ещё не нашёл, не придумал, не представил; до сей поры не нашёл, до своих зрелых лет. Да он его особо и не искал, некогда было. Ширак жил жизнь. За своё, ещё не долгое существование Ширак убил много животных, но только ради пропитания, ради пищи насущной, ради выживания его самого и его семьи. И никогда ему в голову не приходило прикрывать эту необходимость какой-то верой и религиозностью.

— Смотри, Серёжик, смотри. Знаю, зрелище неприятное, но ведь ты любишь мясо? Воот! Правильно, что киваешь. Любишь поесть вкусно, и я люблю, и мама любит, и все. А так, Серёжик, выглядит другая сторона нашего аппетита. Кроваво, правда? Но её тоже надо знать. Так сынок устроена жизнь: Мы что-то любим, и кому-то надо за эту любовь расплачиваться — и это надо знать и понимать и нельзя от этого знания отворачиваться. Поэтому смотри и учись.

Ширак быстро и умело разделал тушу.

 

******************

 

 

Глава 2

 

Они сидели на камнях. Камни, камни. Куда ни глянь крупные и мелкие, совершенно разные, самых причудливых форм и размеров, цветов и оттенков камни. Некоторые особые, огромные, размером с автомашину, с грузовик. Камни были щедро разбросаны вокруг, насколько хватало взгляда. Земля буквально, будто специально, была усеяна ими. Или они вырастали прямо из-под земли? Сами по себе. Кто знает? Вчера ещё в определённом месте зеленела лужайка. Сегодня же на том самом месте возникал камень. Завтра – кусок скалы. Откуда? Как? И так повсюду, в здешних горах. Рождались и исчезали камни. Он это знал. Знал с самого детства. Знал, как сказку. Как легенду. Здесь же, сейчас, не было видно ни одного деревца, ни одного кустика. И, если бы не зелёная, короткая трава, то пейзаж был бы совсем серый. Безрадостный. Но нет, в этот раз день стоял ясный, в цветах. Он оседлал узкий, нагретый дневным солнцем валун. Ноги свисали, не доставая земли по бокам камня в метре над травой. Многотонный гранит по своей форме действительно чем-то напоминал конскую спину с седлом на ней. Мальчик же нашёл для себя небольшой, плоский выступ в куске зубчатого массива, словно отломанного от края скалы и брошенного неведомой силой подальше от крутых гор. Он устроился чуть ниже, по спуску, спиной к нему. Лица мальчика он, как всегда не видел. Они оба смотрели в одну сторону. На юг. Мальчик был одет, как и прежде в курточку, школьные брюки, на голове вязаная шапочка. Его школьный ранец лежал у подножия скального камня, на траве. Было прохладно. Совершенно тихо. Звенящий, высокогорный воздух почти застыл, и был необычайно ясен. Далеко, далеко, из еле заметной, из стелящейся по низу пелены лёгкого тумана, выступал двуглавый Арарат, одетый в белые шапки вечного снега. Вечного, на большой вершине. На малой снег иногда летом таял. Малый и Большой Арарат. Отсюда к нему неуклонно спускалось долгое, пологое нагорье. Очертания этого нагорья терялись у самого подножия величественной горы. Они, эти очертанья, сливались в одно целое и становились больше похожими то ли на серый, мерцающий песок, то ли на далёкие спокойные воды, поблескивающие под лучами солнца. Арарат поднимался, будто остров из воды. Как будто парил над туманом. Изумительно красивый и грозный. Казалось он не далеко. Рядом. Его заснеженные обе вершины блестели в чистой атмосфере словно мираж. Вот тут, напротив. Только руку протяни. И дотронешься до снежной шапки. Но он знал, ощущение расстояния в горах обманчиво. До подножия Арарата было километров пятьдесят. На фоне горы выступал большой город. Древний город. Ереван. Он раскинулся совсем близко. Внизу, прямо под ними. Город, как продолжение каменистого пейзажа. Можно было различить панельные многоэтажки Авана, Нор Норка и Канакера. Районов города. Дальше было не видно. Но он знал, что за резким перепадом высот в пятьсот метров скрываются ниже Шенгавит и Эребуни, старые районы Еревана. Далее простиралась Араратская долина. Зелёная житница его страны. Масис, чуть правее Звартноц и Эчмиадзин. До боли знакомые ему места. Названия. До мелочей знакомые. С раннего детства. С самого рождения. Легендарные места и названия.

– Зачем ты сюда меня привёл? – Тихо, боясь нарушить тишину, спросил он мальчика.

– Как зачем. Ты же любишь эти места? – Не оборачиваясь, ответил ребёнок. Шепотом.

– Это правда, люблю. Это моя родина. В Ереване я родился.

– Но у тебя никогда не хватало времени? – Продолжал объяснять мальчик еле слышно. – Времени на что? – Он не понял вопроса.

– Вот так спокойно посидеть в тишине. Самому с собой. Со своими мыслями и чувствами. Посмотреть на гору. На эти камни. На раскинувшийся город под ногами. На себя. А? – Мальчик говорил не оборачиваясь.

– И это правда. Что да, то да. На это у меня всегда не находилось времени. –

Он ответил и вздохнул. Странные чувства в этот момент овладевали им. Он абсолютно не боялся мальчика. Теперь не боялся. В этот раз. Чего не было раньше. Сейчас не было страха. Даже наоборот. На него снизошло какое-то спокойствие, даже равнодушие. Он чувствовал себя невероятно расслабленным. Как никогда. И эта, очередная, странная встреча с мальчиком уже не пугала его. Не угнетала, и не тревожила. В душе он радовался тому, что вот так спокойно, без суеты и постоянной спешки, без тревожных мыслей, он может сидеть и созерцать красоту окружающего пейзажа. Красоту родного края. Близкого его сердцу Айастана. Откуда-то вспорхнула и пролетела мимо птичка. Серая, как и каменные глыбы вокруг. Уселась на вершине камня, над мальчиком. Стала громко щебетать.

– И всё-таки, зачем мы здесь? – Снова спросил он, повторил вопрос уже громче.

– Ты спокоен, и это хорошо. Я искал место где бы ты успокоился. Кажется нашёл. Расскажи мне о мире взрослых? – Мальчик нагнулся, поднял портфель. Подложил его себе за спину. Облокотился. Устроился по удобней. – Расскажи, пожалуйста. –

– А что конкретно тебя интересует? – Удивлённо спросил он.

– Всё. Меня всё интересует. – Спокойно ответил мальчик.

– Нууу, это займёт много времени. Это сложно и долго.

– Ничего. Время тут не помеха, оно не причём. Оно застыло для нас. Здесь, в нашем распоряжении целая вечность. Понимаешь – вечность. Куда спешить? Рассказывай. Мне очень интересно узнать. Узнать, как можно больше. Ну же, прошу…

– Даже не знаю с чего начать. Эээ…- На секунду он задумался.

– Мир взрослых – это очень жестокий мир. Беспощадный, бездушный. Мир борьбы и конкуренции.  Мир на выживание, за выживание…

 

**************

 

Костяшки весело и звучно скакали по деревянной доске.

– Ду щещь. – Громкий возглас. Смех. Стук. Снова костяшки. Зары.

– Сэ бай ду. Ха, но что скажешь? Чем ответишь? Давай, давай, мальчишка. – Низкий, хриплый голос. Запрыгали зары. Застучали. Встали. На число.

– Эээ! Ду ек. Ара! Твою налево. – Возглас. Стук. Костяшки-зарики. Закрутились.

– Ну, ну, ну! Есть! Ду бара! Я первый. Успел. Опередил. На один камень. Получи щелбан брат. Будь мужчиной, умей проигрывать. Давай свой лобешник. Давай, подставляй. –

– Да иди ты! – Возмущённый голос. – Просто не повезло. Зара не даёт. Твою мать. –

– Иди с детьми сначала научись играть, потом ко мне придёшь. Ха-ха! – Смех.

– Давай ещё одну партию. –

– Хватит с тебя. Голова треснет. Вот, кажется и Ширак проснулся. –

Ширак открыл глаза. Летняя кухня. Его летняя кухня, он же флигель. Называй, как хочешь. Маленький домик на одну комнату. Печь дровяная. Тепло. Накурено. Пахнет жареным мясом, чесноком и спиртным. За большим столом Арам со старшим своим братом Хачиком играют в нарды. В короткую. Расставлены камни-шашки на короткую партию. Похоже, Арам проигрывает. Он всегда брату проигрывает. Он хмурый. Лоб красный от щелбанов. Хачик толстый, с внушительным животом, довольный. Он смеётся и подтрунивает над братом. Всегда так. Ширак, оказывается, задремал. На стуле у стены, возле тёплой печки. Разморило. Сто грамм самогона, обильная пища и тепло сделали своё дело. Да, сказывается вчерашний день. Вчера он много выпил. Слишком много. Да и сегодня суматоха. Сегодня Ширак сдержался, не стал напиваться. Завтра на работу. Работой он дорожит. С большим трудом устроили. Помогли. Братья армяне, земляки помогли. Он встал, потянулся. Взял со стола пачку сигарет. Не своих. Гостей. С фильтром. Закурил. Затянулся. Спросил, у молча смотрящих на него братьев.

– А, что уставились, где Самвел, где женщины? –

– Ширак джан! Ха. Доброе утро брат джан. С добрым утром тётя Хая, вам посылка из Шанхая. Утро конечно в кавычках. Сколько сейчас Арам, покажи часы? Ооо! Почти одиннадцать. Скоро по домам. Понедельник, понедельник, а я маленький такой. Выспался Ширак джан? Мы битый час играем, а ты сопишь и сопишь во все отверстия. Ха! Не стали тебя будить. –

Толстый Хачик выплёскивал своё приподнятое настроение. Продолжал шутить.

– Видишь, этого пацана играть учу. Балбесу тридцать пять лет, а играть в нарды так и не научился. Ха! – Он отвесил Араму подзатыльник.

– Да иди ты! – Огрызнулся Арам. – Тебе просто везёт сегодня. –

– Везёт тому, кому везёт брат джан. А ты как не умел играть, так и не умеешь. Ха! Пацан! И молчать, когда с тобой старшие разговаривают. – Хачик повернулся к Шираку.

Растроенный Арам закурил. Молчал. Хачик продолжил. Ответил на вопрос

– Самвел домой уехал, ему в ночь выезжать, в Ровно. Женщины в доме с твоими мальчишками. Это я на твой вопрос отвечаю Ширак джан. Доволен, пить будешь? –

Хачик немного опьянел. Совсем немного. Что называется, у армян: был под лёгким кайфом. Он поднял со стола литровую бутыль с мутной жидкостью. Она была почти пуста. Посмотрел на Ширака.

– Нет. Я пас. На сегодня хватит. А вот поесть…, что-нибудь поем. Аппетит пришёл. –

Ширак переставил стул и подсел к столу. На огромном столе лежали раскрытые нарды, с краю у стены стояла глубокая эмалированная посудина с большими кусками жареного мяса и лука в ней. Остатки шашлыка. Шашлыка из молодой коровы. Широкое блюдо, в котором ещё пару часов назад дымилась отварная, цельная картошка, теперь пустовало. На дне осталось лишь немного растопленного сливочного масла с нарезанной зеленью. Плетёная корзинка с хлебом на другом краю стола. Масло сливочное у Ширака своё, домашнее. И хлеб Марина печёт. В печи. Сама она деревенская, всему обучена с детства. Хлеб из печи. Что может быть вкуснее? Большой каравай получается у Марины. Пышный. Мягкий. Не выгодно на дому печь. Выгодней покупать в магазине. Двухкилограммовый домашний хлеб съедается за один день. Но уж больно вкусный. Поэтому обычно хлеб дома готовят на выходных и по праздникам. Марина и лаваш умеет печь. Много чего она умеет. На столе сыр брынза куском, на тарелке. Остатки. Грамм двести. А было в начале застолья более килограмма. Любят земляки сыр, что поделаешь. Сыр тоже свой. Ширак взял себе кусок остывшего мяса с посудины. Пальцами. Положил на тарелку с сыром. Тарелку поставил перед собой. Оторвал кусок хлеба руками от остатка каравая. Резать ножом хлеб невозможно, и бесполезно настолько он мягкий. Отложил дымящуюся сигарету на самый край стола, фильтром на клеёнку. Обмакнул хлебный мякиш в масло из-под картошки. Отправил кусок в рот. Другой рукой поднёс к лицу кусок мяса. Посмотрел. Понюхал жареную корочку. Откусил. Зорька, Зорька, вкусная получилась, зараза. Ширак прожевал. Проглотил. Затянулся сигаретой. Положил её снова на край стола. Фильтром на стол. Хачик, тем временем, налил себе и Араму самогона в стограммовые гранёные стаканы. Совсем немного. По глотку. Они молча выпили. Арам затушил сигарету, сложил нарды, убрал доску со стола на диван у глухой стены. Братья присоединились к трапезе. Мясо, хлеб, зелень. В чашке давлёный чеснок в мацуне с солью. Вроде приправы к мясу. Ели молча, с удовольствием. Какое-то время.

– Ширак, сколько лет ты уже здесь? – Спросил, вдруг Хачик, громко чавкая.

– Шесть. – Ответил Ширак полным ртом.

– Как время бежит, а? Казалось, вы только вчера приехали. Шесть лет. Слушай, а чему я удивляюсь собственно? Младшая моя Сусанна тогда ещё совсем ребёнком была. Да, да я вспомнил, она в шестом классе училась. Точно. Теперь вот в институте, в Харькове. Домой редко приезжает. Город ей нравится, понимаешь ли. В городе хорошо, видишь ли. Да, время, время. –

Хачик вздохнул. Вспомнил дочерей. Не рядом они, редко видит, оттого и вспомнил. Старшая Гоар давно была замужем. Жила со своей семьёй в районном центре, в Богодухове. И с отцом была и продолжала находиться в натянутых отношениях. Эх, Гоар, Гоар! Потому что вышла замуж не за армянина. Вышла замуж по своей воле. Пошла против его, отца воли. Нашла себе местного хлопца. С самого детства, росла строптивой. Жена, Софа, говорит, что вся в него. Вся в отца. Упёртая, как баран. Хачик снова вздохнул. Дочь у неё. Значит, у него внучка. А толку? Он внучку и не знает толком. Молодёжь, молодёжь. Дети, дети. Он оторвал зубами большой кусок мяса. Зачавкал. И опять спросил.

– А что с ментами Ширак? Что участковый? Так и достают тебя? –

– Менты, они и в Армении менты. Конченые люди. Даже не люди, твари. Достают, конечно. Уже так достали шакалы, что дальше некуда. Денег хотят. Столько лет одно и то же. Не успели мы немного. Приехали уже в незалэжнюю страну. Теперь вот надо с гражданством, с паспортами решать.

Ширак отвечал неохотно. Не любил он эту тему. Но раз спрашивают….

– Много хотят? – Хачик не отставал с расспросами. Он поднял литровую бутыль, и молча разлил остатки по стаканам. С начало себе, затем и брату.

– Две тысячи долларов. – Ответил Ширак.

– Ого! Аппетиты у них. Что б им пусто было. Мусора не насытные. И что ты думаешь? –

– А что тут думать. Трясти надо. – Ширак улыбнулся. Вспомнил анекдот. Ему стало вдруг весело. Горько и весело одновременно. За шесть лет, которые они здесь Хачик первый раз заинтересовался его проблемами. Это даже было забавно. Ну а что он собственно хотел? Хачик на много старше его. Он сам по себе. Он, как и его братья, коренной сельчанин. Местный. Они все тут родились, в Полковой-Никитовке. Все три брата. Все с одного села. А по району ещё тьма дядей и тёток, двоюродных братьев и сестёр. Близких и дальних родственников. В селе братья Оганесяны хорошо и прочно устроены. Куда там! Их все знают. С ними считаются. Взять того же Хачика. Он хозяин местной маслобойни. Жмёт подсолнечное масло. Выкупил цех у колхоза, когда сельское хозяйство в селе разваливалось. На него несколько человек работают, включая Арама. Арам, вроде управляющего. Ответственный. Работящий. Да и сам Хачик, справедливости ради сказать, работы не чурается. Самвел, самый младший из братьев, тот больше сам по себе. Он возит машиной скотину всякую из западной Украины. В основном с Волынской области, Житомирской, Ровенской. Привозит по сезону бычков, тёлочек, птицу разную. Под заказ работает. Да и так, на рынок. Там на западной, скотина дешевле. Вот и крутится малый. Нашёл свою нишу, своё дело. Самвел. Ну как малый? Тридцать лет парню. И он пока холост. Но братья надумали его женить. Уже и невесту подыскали. Из соседнего района. Из Краснокутска. Армяночку молодую. Вроде как двадцатилетнюю. У Самвела «Жигули» с прицепом-клеткой и ещё микроавтобус «Фольцваген», грузовой. Дом свой, новый, на три комнаты в самом начале села, по трассе. Видный жених. Конечно хозяйка нужна. Кто ж откажется.

С Хачиком и с Самвелом Ширак знается так себе…, постольку поскольку. Поверхностно. Ну, земляки и земляки. Больше понтов, как и у всех армян, чем душевного, близкого общения. Больше разговоров, чем реальной помощи. Да и не просит Ширак никакой помощи. Просто старается поддерживать нормальные отношения с земляками. Он здесь пришлый. Человек со стороны. Он понимает, что у каждого свои проблемы. Зачем навязываться? Кому нужен бедный родственник? А вот с Арамом он как-то сдружился. Они откровенны друг с другом. И Арам знает все его дела и проблемы. Он молчун и человек дела. Арам давно сжился с Ларисой.  Немного странная женщина эта Лариса. Из местных. И он, Ширак ничего о ней сказать не может. Он не знает её. Лариса из дому редко выходит. Она старше Арама на пять лет. Страшная! Худющая! И чего он в ней нашёл? А живут ведь вместе они уже много лет. Детей у них нет. И живут же. Просто Арама, наверное, всё устраивает; одет, накормлен, в доме хозяйка. Тихая, безропотная. Но, женится на ней Арам не хочет. И она молчит, особо не требует. Не хочет он зависимости. А может всё надеется в тайне, армянку найти для брака. Как-то проговорился. Не хочет он детей смешанной крови. Правильно, наверное. Он, Ширак, тоже своим мальчикам армянских девочек найдёт. Обязательно найдёт. Время придёт. Только армянок. Чтоб всё по традиции. Как положено. Сосватает. Женит. И никак иначе. Армяне, армянки. Хотя…, в отношении братьев Оганесянов есть у Ширака большие сомнения. Какие сомнения? Чем больше он к ним присматривается, тем больше сомневается, что братья вообще армяне. По крайней мере, чистокровные. Уж больно они на турок смахивают. Или на курдов. Особенно внешне. Много в них тюркского. Да, говорят на армянском. Ну, на каком армянском!  Мало того, что Кяварцы! Мало того, что обрусевшие, их же понять надо. Их разговор. Ладно, уж. В Армении, что ни село горное, то свой диалект. Что ни область, то свой особый акцент. Но внешность. Лица. Арам, например. У него узкое, вытянутое скуластое лицо. Не пропорционально большая голова и соответственно большое же лицо. Не правильное и не красивое. Какое то, скошенное на бок. Широкий, горбатый нос. Узкий рот. Толстые губы. Чёрный, жёсткий вьющийся волос. Густые, сросшиеся на переносице брови. Огромные, слегка раскосые чёрные глаза, в обрамлении длинных ресниц. Да, глаза у Арама особые. Заметные. Горящие. По своему- выразительные. Но взгляд у них какой-то хищный. Не добрый. Наверное, женщинам такой типаж нравится. В Араме много от хищника. Много от самца. Это чувствуется. И к общей картине прибавить еще его стройную, тонкую фигуру с широченными плечами. Да, безусловно, он женщинам должен нравиться. Не может не нравиться. Каким-нибудь тонким, художественным, впечатлительным и озабоченным дамам. И всё же Арам хищник. Шираку, даже иногда кажется, что вдруг, какой клич, вроде режь армян, и Арам с ним разделается и глазом не моргнёт. Горло в один миг перережет. Чирк и всё. Смешно да? Да, смешно, наверное. Но так случалось много веков подряд в истории его, Ширака, народа. Это чувство настороженности у Ширака, наверное, в крови. В генах. Сейчас же, когда жизнь относительно спокойная и причёсанная… Ладно. Хачик вон. Вообще, на брата не похож. Ну да, отец у них только общий. Матери разные. Бывает. Всякое бывает. Ну, как не крути, с какой стороны не смотри, толстый Хачик с виду вылитый азербайджанец. И Самвел такой же. Вдобавок ещё и светлый. Нет, и ну пусть. Здесь они джигиты. Здесь они братья армяне. Армяне, так армяне. Ширак считает, и будет считать их своими земляками. Дружи с теми, с кем живёшь. Так Ширака дед покойный учил. Очень давно. Мысли, мысли. Он вернулся к разговору.

– Что думать. Время тяну Хачик джан. Время. По хохляцкому закону, если прожил пять лет в стране, то должен получить вид на жительство. А прожил десять лет – гражданство. Вот я и живу, набираю года. –

– Так ты говоришь уже шесть лет как здесь. Значит, пора бы вид на жительство получить. Арам давай за это выпьем. Что бы у Ширака всё сложилось! – Он поднял свой стакан. Арам, поднял свой. Выпили не чокаясь.

– Да, пора, но всё равно денег хотят. Постоянно мозги пудрят. На какие-то акты, шмакты ссылаются. То ту справку принеси, то другую. Одним словом, денег вымогают. Постоянно отказывают под разными предлогами. Ага, только вот им.-

Ширак скрутил дулю. Поднял руку и потряс в воздухе дулей, неведомому менту. Всем ментам. Всем сволочам. Сигарета упала со стола. Ширак выругался. Поднял. Раскурил. Затянулся. Раз, другой. Затушил окурок о стол.

– Хрен что они от меня получат. Ага! Ни копейки. Я столько сил и нервов потратил! Столько пережил! Пока, худо-бедно жизнь семьи тут устроил. Дрын им в дышло. Обойдутся. Тут каждая копейка на счету, а им доллары подавай. Шакалы. Ментам придётся, рано или поздно, выдать нам всем и паспорта, и прописку дать, и гражданство. В Киев буду писать. В какой-нибудь международный суд. В Гаагу. Ещё куда.  Куда угодно. Но из этого дома меня только ногами вперёд вынесут. – Ширак разозлился.

– А дом на ком числится? – Хачик продолжал чавкать и расспрашивать.

– На тётке Марининой. На тётке Асмик. Она в Харькове живёт. На Холодной Горе. В общем то мы изначально к ней приехали. Спасибо ей. Помогла. –

– Слушай Ширак джан. Всё хочу тебя спросить. Всё как-то повода не было. Какого чёрта, извиняюсь, вы вообще сюда приехали? Из Еревана в эту дыру, а?

Хачик перестал жевать, вытер губы рукавом. Достал из пачки несколько сигарет. Предложил брату. Протянул Шираку. Одну вставил себе в губы. Арам чиркнул спичкой. Все трое прикурили от одной спички. По очереди. Хачик последний.  Ширак поднялся из-за стола. Пошёл к выходу, приоткрыл тяжёлую дверь. Тут же потянуло свежим воздухом. Вернулся к столу. Присел на свой стул. Посмотрел внимательно на Хачика. Хачик курил и ждал ответа на свой вопрос.

– У тебя родня есть в Ереване, или в Армении? –

Вопросом на вопрос ответил Ширак. Он строго смотрел на Хачика. Разговор как-то сам собой стал серьёзным. Хачик на секунду замялся. Ответил.

– В самом Ереване нет никого. А в Армении полно родни. А что? –

– Вы с ними отношения как-то поддерживаете, переписываетесь, созваниваетесь? –

– Конечно. Не часто. Письма Софа моя регулярно отписывает. То одним, то другим. –

Ширак обоими локтями навалился на стол. На пару секунд опустил голову на руки. Затем поднял голову. Затянулся сигаретой. Медленно выпустил кольца дыма вверх.

– Тогда Хачик джан ты должен знать, что в Армении сейчас полная задница. Точнее худая жопа с огромным дуплом. А было ещё хуже. – Он опять глубоко затянулся сигаретным дымом. Хачик молчал.

– Ара! Там жить стало просто невыносимо. – Ширак говорил зло, словно обвинял кого-то. Невидимого и неведомого. Словно обвинял саму судьбу.

– Ара, мы жили очень хорошо. Своя квартира в Аване. Прямо возле памятника Гаю. Ну и что, что однокомнатная. Я в такси работал. Денег копил. Серёжик родился, хотели трёхкомнатную купить. Конечно, места стало мало. Двое детей. –

Арам и Хачик молча слушали. Не перебивали.

– Потом все эти события начались. Чередой. Одно хуже другого. Сумгаит, со страшной резнёй. Карабах. Война. Потом это землетрясение. Развал страны. Будь она неладна. Блокада энергетическая. Ты думаешь, почему я дом себе выбрал под самым лесом? Нет, ну конечно по деньгам, в первую очередь по деньгам. Но и что бы отогреться. Хачик джан, мы первую зиму топили до плюс тридцати. Изо дня в день. Мы в Ереване, в квартире, так намёрзлись! Мы нагреться никак не могли. Ара! Я свою квартиру за бесценок продал, чтобы только уехать. Тогда многие уезжали. Очень многие. И мы не выдержали. Ты знаешь, что такое, когда свет дают по два часа на день. Какой там – на день! На сутки. И время, не угадаешь. Ладно, если бы график какой был. А то сегодня с двух до четырёх дня. А завтра ночью включат. А ты сиди и карауль. Не прозевай. И так постоянно. Изо дня в день. Год, второй. Электроэнергия, это ведь не только свет. Это ещё и вода. Постирать. Ванную набрать. Отопления вообще никакого. В каждой квартире тогда керосинки стояли. И мы купили. Сирийскую. И грелись с её помощью, и обед готовили. Канистра соляры самый ходовой товар был. А спали мы как! Все в куче. Все вместе. В одежде, под одним одеялом. Одеялами. Дети посередине. Мы с Мариной по краям. Это что, жизнь? Работы нет. Денег нет. Тепла нет. Газа нет. Воды нет. Не жизнь, а выживание. И это в столице! Что говорить о других местах. В Ленинакане вообще худо было. Короче. Не выдержал я. У Марины тётка здесь. Я уже говорил. Как мы мечтали о тепле! Вот так, за несколько дней мы собрались и уехали. И плевать мне было на всё. Пусть, село какое. Лишь бы домик свой. Сад. Огород. Лес. Дрова. И только дрова. Никакого газа. Сегодня газ есть, завтра его может не быть. Только дрова. Просто и надёжно. Никакой квартиры. Посёлка или города. Только в село, в деревню. Подальше, в глубинку. К лесу. К своей земле. Посмотри на мои руки. –

Ширак вытянул перед Хачиком свои руки, показывая широкие мозолистые ладони.

Правую ладонь пересекал глубокий, старый шрам. Мизинец и безымянный палец были сухие и скрученные. С гладкой, не естественной кожей. Как после ожога. Давняя его травма. Из прежней жизни.

– Вот этими руками я детей подниму, на ноги поставлю и выживу. Своим трудом. Можешь не сомневаться. Мы ехали сюда. Мы только на это и настраивались. Трудиться и жить. И выжить. – Ширак замолчал. Он разволновался и тяжело дышал. Сигарета его потухла между пальцами, дотлев до фильтра.

– Ладно, брат джан. Чего ты так горячишься. Зачем так разволновался. Я понял. Я всё понял. Всё у вас будет хорошо. И мы, тебе, в чём надо поможем. Поддержим. Можешь на нас рассчитывать. Правда, Арам? – Хачик немного стушевался. Хмель прошла.

– Поможем, конечно, поможем. Пора уже. Пошли брат. Зови свою Софу. Завтра детям в школу. Нам всем на работу. Пошли. Спасибо Ширак джан за мясо. Пошли мы. – Арам встал. Армяне вышли из летней кухни. На небе холодно светили звёзды.

 

******************

 

 

Глава 3

 

Мелкий, колючий снег больно бил по глазам. Хлестал по щекам. Проникал за шиворот, неприятно обжигая кожу. Снег крутил со всех сторон. Одновременно. Куда ни повернись. Ветер постоянно срывал капюшон его куртки. Так и норовил сорвать с головы короткую шапку. Открытые уши сразу замёрзали. Вьюга разыгралась не на шутку. В двух шагах уже ничего невозможно было разобрать. Ничего не различить. Впереди только на белом фоне едва выделялась серая спина мальчика. Она как маяк на его пути. По нему он и двигался. Медленно. Шаг за шагом, утопая по колени в мягком снегу. На груди лямкой верёвка. Толстая, мокрая. Сейчас упруго тянула назад. Не поддавалась его усилиям. Как он не пытался. Тогда он остановился, оглянулся. Санки глубоко ушли в снег. Слишком тонкие полозья. Слишком узкие. Санки-то маленькие. На них разве что детей возить по накатанной дорожке или спускать с крутой горки. И чего он их тащил? Зачем мучается? Он и сам не знал. Тащил давно, по всей видимости. Так как очень устал и с невероятным трудом переставлял ноги. И что странно, он абсолютно не вспотел. Наоборот. Его знобило. Трясло как при лихорадке. Зубы стучали так, что он слышал их дробь. Или ему так казалось? Он совершенно замёрз. Он дёрнул лямки. Верёвки. Раз, другой. Санки не поддавались. Он, что есть силы, крикнул мальчику. Что? Сам не разобрал и не услышал своего голоса. Голос. Ветер мгновенно, в одну секунду сорвал его голос с губ, растрепал в клочья и развеял в разные стороны. В белую пустоту. Он дёрнул санки ещё раз. И ещё. Нет, сил не хватало. Санки основательно застряли в мокром снегу. Спина мальчика исчезла в белой мгле. Пропала. Он снова крикнул. Глотнул порыв. Снег в лицо. Посёк. Резко. Он закашлял. Отдышался. Тишина. Только шум ветра в ушах. Он развернулся. Сделал два глубоких шага назад. По своим же следам. К санкам. К ним привязан был старый армейский вещмешок. Потрёпанный, выцветший. Он его помнил. Это отца вещмешок. Всегда висел в кладовой на крючке, прибитому к двери с внутренней стороны. В кладовой их квартиры. С самого детства он его помнил. И ещё он знал, что нельзя мешок здесь бросать. Ни в коем случае. Его следует забрать. Обязательно забрать. Во что бы там не стало. Он обернулся. Да, мальчик ушёл. Спина растворилась в белой каше. Кричать снова было совершенно бесполезно. Он нагнулся. Снял рукавицы. С трудом распутал мокрые, примёрзшие верёвки, узлы. Поднял мешок. Тяжёлый. Килограмм на десять, пятнадцать. Попробовал закинуть рюкзаком, на оба плеча. Один раз, другой. Не получилось. Куртка мешала. Слишком дутая, большая. Слишком толстая. И петли у вещевого мешка маленькие, на плечи себе не накинешь. Он соединил их вместе и закинул на одно плечо. На правое. Так получилось. Одел на руки тяжёлые от влаги рукавицы. Теперь стало легче, гораздо легче идти. Он двинулся по следам мальчика. Их ещё видно. Плохо, но видно. Не успевало замести снегом. Он должен поторопиться. Он догонит мальчика. Обязательно догонит.

Он шёл, шёл и шёл. И время бежало рядом. Сколько его минуло, времени, трудно было оценить. Может час. Может пять часов. А может и сутки. Он не знал. Но он готов был умереть от усталости. Умереть прямо здесь, в эту минуту. На снегу. В каком-то поле. Посереди этого поля. Или, где он там находился? В этой бескрайней белой пустыне. Непонятно где. Непонятно когда. Он готов был умереть и был бы этому очень рад. Был бы рад, избавится от страшной усталости. От самого себя. От всепоглощающей безнадёжности. Где он? Почему он здесь? Как вообще он сюда попал? Что он здесь делает? Куда подевался мальчик? И зачем ему этот ребёнок? Зачем он тащит на себе старый мешок? Какого лешего он во всём этом участвует? Вопросы. Вопросы. Вопросы. Одни вопросы, и не одного ответа. Одна лишь смертельная усталость. Умереть. Избавиться. Он упал лицом в снег. В рот набилась холодная мокрая масса. Стала таять. Он проглотил. И ещё. Глоток. Холодная вода обожгла горло. Он поперхнулся. Закашлял. И странно. Стало немного легче. Он перевернулся на спину. Метель неожиданно стихла. Перестала. Исчезла. Вот так, вдруг. Как по мановению палочки не известного дирижёра. Лишь снег крупными хлопьями ровно падал с неба. Или на небо? Какая теперь ему была разница. Он уже мало что понимал. Над головой, вокруг, на все четыре стороны, было белым бело. Снег, снег, снег. Может так и выглядит смерть? Холодная, безразличная, белая. Кто сказал, что она чёрная? Он заставил себя приподняться, сел. И всё же, где мальчик? Никаких следов. Он давно их потерял. И что в мешке, может что съестное? Интересно. Он стянул мешок с плеча. Положил перед собой. Петля сильно затянулась. Замёрзшими руками не развязать. Зубами. Зубами. Да, так получалось. Поддался брезент. Пошёл узел. Пошёл. Ослаб. Всё. Развязался. Он запустил обе руки в мешок. Что-то не понятное. Он медленно достал, вытянул.  Он, держа в руках… свою голову. Глаза в глаза.  Ком подступил к горлу. Ужас обуял его. Перехватило дыхание. Готовый вырваться крик застрял в груди. Он с трудом оторвал взгляд от себя, от своих смотрящих на него в упор глаз. Посмотрел на верх. Перед ним стоял мальчик…

 

**************

 

Ширак сидел на корточках. Сидел в деревянном, узком туалете. У себя в палисаднике. По нужде сидел. Курил. Не спеша, расслабленно. Дверца туалета нараспашку. На дворе сумрачно. Звёзды над головой ещё горели. С ночи. Но на востоке тонкой розовой полоской неизбежно надвигался рассвет. Там, над горизонтом звёзды уже погасли. Начало шестого утра. Марина сейчас должна будет будить детей в школу. Мальчишкам ещё предстоит разобраться с хозяйством. Покормить и убраться за живностью. После чего они позавтракают. И лишь около восьми утра, вдвоём на одном велосипеде они покатят в школу. Четыре километра. Два из них по глинистому грунту, да в горку, всё время на подъём. Два километра затем, по разбитой асфальтовой дороге. С ямами и без освещения. Сейчас ещё хорошо. Сухо. Велосипед. Старший, везёт младшего. Обратно они вернутся, как придётся, как получится. Бывало, что по одному возвращались. Но кто-то обязательно на веломашине. Куда ж его бросишь? Один велосипед на всех.  Зимой будет сложнее. Гораздо труднее. Особенно в снег. Когда выпадет много снега. Как правило, часа полтора, пацаны топают в центр. Не меньше. Пока дойдут до школы, или вернуться со школы, мокрые насквозь. Тяжело по снегу идти. Ну, ничего. Это всё жизненная школа. Своего рода тренировка. Крепче будут. Здоровей будут. Мальчишки! Сукины дети! Сам он таким был. Уличным. Постоянно нагруженным, какой-нибудь работой. Отец с ним, к примеру, не церемонился. Сколько помнил Ширак, тот всегда был строг. И попробовал бы он отца ослушаться. Это потом, когда Ширак вырос…. Стал с отцом конфликтовать и ругаться. Это потом. После армейской службы. Так и должно было быть, наверное. Два характера…. Столкнулись. Ширак стал мужчиной. Он стал самостоятельным. Независимым. Отца он по-прежнему уважал, но не слушал. Слишком многого отец хотел от него. Во всём подчинения. Нет уж. Теперь он взрослый. Теперь он сам по себе. Даже сейчас, спустя годы, хватит отцу в Ереван и одного письма в год. И хватает. Расстояние их только сблизило. Письма выходят сентиментальные, сердечные. Но, пока дети маленькие, пока ещё они подростки, им необходимо слушаться старших. Отца и мать. И он, Ширак, с ними строг. Пусть нарочито. Маринэ всегда пожалеет. На то она и мамка. Она и жалеет мальчиков по тихому от него. И он делает вид, что не знает об этом. Не замечает. Пусть. Мать есть мать. А он, отец, должен вести себя с ними без соплей. В этом Ширак убеждён. Так и должно быть, если хочешь, чтобы мальчик вырос в мужчину.

Ширак поплевал на окурок. Отбросил в сторону. Сам он всю жизнь вкалывает. И сейчас, когда ему перевалило за сорок лет, он бегает и трудится как молодой. Закалка! С детства. Шираку выходить из дому в шесть утра. И пешком те же километры пройти предстоит, что и детям. Чуть дальше. На ферму. На свою работу. Гори она пропадом. Но другой нет. Какая тут в селе работа, когда большая страна Украина рассыпается, разворовывается, разбазаривается. Впрочем, как и все остальные Союзные. Советские. Разве что случайные шабашки попадутся. По выходным. По вечерам. Кому что по строительству подделать. Кому с автомобилем разобраться. По ремонту.

Ходовую перебрать или ещё что. Ширак в этом деле разбирается. Столько лет в такси проработал.

На соседнем огороде, у бабы Милы, что-то виднелось, выступало. В сумерках это нечто, вроде как кучка, горбиком выделялось на ровном поле. Какое-то очертание. Будто кто лежал на земле. Собака калачиком? Свернулась? Спит? Сидя не разберёшь. Да мало ли что! Ширак отвернулся. Но глаза сами возвращались к не понятному предмету. Любопытство! Ширак старался разглядеть предмет. Некоторое время. Гадал. Что же это такое? Наконец это занятие ему надоело. Ширак тихо выругался сам на себя. Сплюнул. Произнёс тихо, по русский.

– Да какая тебе разница! Придурок! Делать тебе нечего. Иди на работу собирайся.

Он встал, заправил штаны. Вышел из туалета. Посмотрел ещё раз. Нет, всё равно. Не разобрать. Но нет же. Он так просто не может уйти. Любопытство взяло вверх. Ширак подошёл к оградке. Тихо. Осторожно ступая. Присмотрелся ещё к предмету. Нет, не видно. Не понятно. Что-то большое. Но не различить. Ширак осторожно переступил через низкий штакетник.

– Во идиот. Делать тебе нечего.

Повторил он себе в полголоса. Пригнулся. Медленно прокрался в неудобных калошах по подмёрзшей земле к объекту своего любопытства. Несколько шагов. Вот оно.

– Идиота кусок! Сукин ты сын.

Ширак тихо выругался. Никакой тайны. До обидного просто. Перед ним лежала огромная округлая, приплюснутая тыква. Дутым колесом. Росла ещё. Пуповиной к земле. Связанная. Красивая тыква. Ничего не скажешь. Такая вся пропорциональная. На загляденье. Хоть на выставку вези. Одна одинёшенька, среди убранного огорода. И как он её раньше не замечал? И чего это бабка не прибрала овощ? Мороз ведь. Пусть, лёгкий и по утрам. Но, пропадёт тыква. Бабка, дура старая. Может, забыла? Ширак согнутый, на цыпочках обошёл вокруг тыквы. Посмотрел по сторонам. Засмеялся тихо, глупо. Смешно стало. Что он делает! Тыкв ему мало что ли? Тонны две собрал со своего огорода. Но нет же. Тут другое. Детство вспомнилось. Как они, пацанами шухерили. Воровали арбузы с бахчи. Яблоки с садов таскали под майками, за пазухах.

Ширак отломал сухой стебель. Оставил хвостик. Короткий. Рукой можно взяться. Отделил плод от земли. Обнял и поднял овощ. Тяжёлая зараза. Тыква всем тыквам тыква. Теперь понятно, почему баба Мила не срывала её до последнего. Не могла она. Очень уж громоздкая, большая тыква. Ну уж бабуля, извини. Больно хороша твоя красавица. Как говорится; кто не успел, тот опоздал. Ширак переступил через границу дворов и понёс свою ношу к сараям. Занёс в одну из дверей. Споткнулся в потёмках. Выругался. Замычала корова Зирка. Громко задвигали спинами об деревянные стены молодые бычки в тесном стойле. Их двое у Ширака. Сако и Вано. Кукарекнул петух. Неуверенно. Хрипло. Потом, тут же, словно проснувшись, захлопал крыльями и закричал, что было сил. Ширак вздрогнул от неожиданности. Ууу, зараза! На суп его что-ли пустить? Крикун хренов. Живность просыпалась. Задвигались кролики в клетках. Начинался трудовой день. Очередной день. Начинался каждодневный труд. Скрипнула входная дверь в дом. Вспыхнул свет на крыльце. Кто-то из детей вышел в туалет. Ширак спрятал неожиданную добычу в общую кучу сложенных тыкв. Завалил сверху, меньшими по размеру. Пойди теперь разбери где, чья. Зачем он это сделал? Зачем стащил чужое? Он и сам не знал. Захотелось, наверное, похулиганить. Просто так, без повода. Как мальчишка. Как когда-то.

Радист давно ждал Ширака в подсобке. Нервничал. Всё высматривал. Всё прислушивался. Идёт, не идёт. Радист — это прозвище. Старик уже, лет около семидесяти, Семёныч. Николай Семёнович. Когда-то был радистом настоящим. В армии. На службе. С полвека назад. Теперь вот только по прозвищу. Его всё село как Радиста и знает. Ширака сосед он, через три дома. Ближе к центру. Пенсионер он. Ещё и сторож на ферме. Через ночь пенсионер. Через ночь сторож. Рабочий на ферме. Но на полставки. Такие условия работы. Такое условие хозяина. Нового хозяина коровника. Никто не хочет за такие мизерные деньги работать. Ночевать. А ему что, Семёнычу? Какая разница, где спать? Дома старуха. Вечно ей всё не так. Ходит старая, всегда хмурая, только и ищет повода как бы придраться к нему. Да и спиться ночью плохо. Просыпается он несколько раз за ночь. Лежит потом часами, заснуть не может. Так уж лучше здесь, среди коров и быков. Те его старика не трогают. Не ругают. Пройтись туда, сюда пару раз. Продышаться. В чём сложность? От старухи своей отдохнуть. Какое ни какое разнообразие в жизни. Плюс копеечка к пенсии. Плюс украсть что. Если аккуратно. Как же не украсть, когда всё к чертям катится. И ферма. А что ферма? Несчастный коровник. Дойных осталось штук шестьдесят. Худоба. Последние дни доживают. Слухи ходят среди баб: закроют по весне ферму. Коров под нож. Помещения на кирпич. Разберут. Так же было и с первой бригадой. На Бойкова. Два года тому. Бабы, зря говорить не станут. Они всё наперёд знают. Зря болтать не будут. А какое хозяйство было при Советах! Колхоз миллионер! А что ему пенсионеру теперь? Ему теперь всё одно. Что воровать, что любить. Но, лучше воровать, риску меньше. Жить то осталось; хрен, да ни хрена. Вот такая позиция, такая философия. От Радиста.

– Где тебя черти носят? Начало восьмого. Случилось что? –

Встретил возмущённый Семёныч Ширака, как только тот появился в дверях.

– Рассвело почти. Как я мешки вести буду?  Через центр. Люди на остановке собрались. Что подумают? – Дед старался выглядеть строгим.

Ширак, в рабочей одежде, в старой куртке, в резиновых сапогах, снял с плеча сумку с термоском, собранную ему на обед Мариной, уселся на длинную лавку.

– Ладно, Радист, не шуми. Держи лучше, вот… – Он порылся в сумке, достал кулёк с мясом на кости. Килограмма на три кулёк.

– Держи Семёныч. Твоя доля. Вчера Зорьку забил. –

Старик взял кулёк. Посмотрел. Развернул. Понюхал.

– Чего так? Доля. Забил. Никак фильмов насмотрелся за выходные. Или детехтивов. Молодая вроде тёлка. Какая срочность в мясе? Праздник какой может, армянский? – Он торопливо засунул свёрток в свою авоську.

– Да нет. Причём тут праздник. Для праздника вон птицы полно, кролей. Мяса у меня хватает. Просто… дура молодая. Объелась люцерны влажной. – Ширак закурил. Протянул пачку деду. Семёныч взял сигарету. Поднёс ко рту. Прихватил губами. Посмотрел вопросительно на Ширака. Тот кивнул. Дед взял ещё одну. Вставил её за ухо.

– Раздуло, значит. Бывает. – Семёныч крякнул.

– Чего там? Бабы работают? Как дежурство прошло? – Ширак выпустил кольца дыма. Одно, второе, третье. Прищурил один глаз. Защипало. Дым попал.

– Давно доять. Как всегда, ругаются. Говна много. Тебя ждут, не дождутся. – Степаныч сел рядом на лавку. Чиркнул спичкой. Подкурил. Затянулся. Прокашлялся. Сплюнул жёлтой слюной. Спросил.

– Так что скажешь. Как мне мешки вести? – Он хитро посмотрел на Ширака.

– Не как. Оставь велосипед с мешками здесь. Я вечером сам привезу. По тёмному. И тебе и себе. Годиться? – Ширак глубоко затянулся.

– Спрашиваешь. Конечно, годиться. Вот это другое дело. И мне легче. И конспирация.

– Ладно тебе сосед. Все знают. Всё село знает, что скотники, сторожа и доярки комбикорм воруют. Таскают помаленьку. Ещё и молоко воруют доярки, по банке, за смену. Мне молока не надо. Своего хватает. А от комбикорма не откажусь. Все всё понимают. Да и как тут не воровать, с такой зарплатой? –

– Не скажи Ширак, не скажи. Одно дело знать. Предполагать. Совсем другое дело видеть. Да ещё и с мешками. Лучше на глаза не попадаться. Бабы то сумочками носят. По малёху. Что с них? – Дед закашлял. В груди у него заклокотало. Снова сплюнул. Жёлтым.

– Не дай бог попасть под раздачу. Тебе то что, ты здесь на птичьих правах. Не оформлен –  ни чего. Какой с тебя спрос. А я сторож. Как ни как. Так что, бережёного бог бережёт. –

– Прав ты Радист. Как всегда, прав. Поэтому иди себе на легке. Вечером встретимся. Я заеду. Привезу мешки. Ладно. Пойду работать. А то бабы изнасилуют. –

Дед хихикнул. Подмигнул Шираку.

– Это точно. Не дай бог таким попасться. Растерзают. Ты того…, осторожно. Ха-ха. Голодные бабы. Ох, голодные. Я-то знаю. Всех знаю. Верка толстая, та холостая баба. Горячая она. Смолоду пылкая. У Надьки муж – пропойца. Надька точно, что голодная. Неу-довле-творённая. Во! У Катьки …-

– Ладно, разошёлся, хорош трепаться. Я пошёл. –

Ширак потушил окурок о лавочку. Поплевал на бычок. Отшвырнул его в сторону. Поднялся, и вышел из подсобки не прощаясь.

В его обязанности по работе входило дать корм животным. Ещё убрать за ними навоз в помещении, когда коровы будут на пастбище пастись или находиться в загоне, который снаружи. Навоз собрать и свезти в определённое, отведённое для этого место. Лопатой. Вёдрами. Тачкой. Ещё развести по ферме сено и солому специальной тележкой, раскидать для каждой скотины по её месту, всем по стойлам. Наполнить кормушки в загоне. Напоить животных. Делать всё это надо было три раза на день. Утром, днём и вечером. Фактически постоянно. Столько же раз на день доили коров. И он должен был быть где-то рядом. Не по далёку. Если вдруг что, помочь дояркам. Быть на подхвате, что называется. Кроме того, к коровнику постоянно подвозили корма трактором. В его работу входила разгрузка и распределение этих кормов. Раньше на ферме работали одновременно несколько скотников и рабочих. Теперь осталось только двое; Ширак и Толик. Вовремя его, Ширака дежурства, а это через каждые два дня, проблем не возникало. Ширак работал добросовестно. И за его труд и отношение к своим обязанностям Ширака уважали. По крайней мере не ругали. Провести полную смену, двенадцать часов на ногах было не просто. Постоянно то туда, то сюда. Сделать надо это, сделать надо то. Тяжести, всегда тяжести. Лопаты и вёдра. Тачки и тележки. Труд тяжёлый, не квалифицированный и низкооплачиваемый. К концу смены, к семи вечера, ноги у Ширака гудели и тряслись мелкой дрожью, словно электрический трансформатор под большим напряжением. А потом ещё предстояло домой топать около часа. Ширак старался, работал. Но Толик, второй скотник…. Самое плохое это то, что его так называемый напарник Толик, работал спустя рукава. Пьянствовал каждую смену. И Шираку приходилось доделывать всё то, что тот не сделал. Что-то не разгрузил. Что-то не перевёз. Во время смены этого Толика, доярки часто сами толкали тележки, развозили корм, чистили за скотиной. А какой был прок с пьяницы? Когда тот уже напился. Когда он лыка не вязал. Валялся в полном беспамятстве где-нибудь в укромном местечке. А то и просто под забором. В полном смысле этого слова. Под забором. Напивался до полусмерти. И не было над ним никакой управы. И никакому воздействию он не поддавался. И не кем его было заменить. Ну вот не кем. Никого не загонишь в скотники. Время такое настало. Работать никто не хотел. Вкалывать не хотел. Народ бросился в торговлю. Что интересно, дома Толик спиртного не пил. Употреблял исключительно на работе. Как и где он самогон доставал, приносил, проносил? Каждый раз. Словно из-под земли. Хоть и следили за ним. И пытались как-то контролировать. Влиять. Без толку. Ширак, например, устал его мордовать. Бил он Толика всегда и везде, где встретит. Часто просто так. Даже если тверёзого встретит. Так сказать, для назидания. Идёт бывало тот мимо. Мимо Ширака. Как поравняются. Треснет по морде его вместо приветствия. И ещё раз. И ещё разок по носу. Да пинка, вдогонку. Всегда было, за что его бить. Или будет за что потом всё равно. Профилактически бил Ширак. На будущее. За предстоящие провинности, и за прошлые. И уже давно, Толик, как увидит Ширака, обходит его третьей дорогой. Третьей стороной. Убегал, только встретит. Мигом. Быстро и не стесняясь. И всё равно работал спустя рукава. Всё равно пьянствовал. Ширак и сам выпивал и выпивает. Выпивает часто и много. Но, всё же знает меру и никогда не напивается до чёртиков. Организм у Ширака крепкий, справляется. Да и стыдно было бы перед людьми пьяным валяться. Зачем нацию свою позорить.

– Здрасте бабоньки! Бог в помощь. – Ширак быстрым шагом с лопатой в руках шёл по пролёту. Это было его обычное приветствие.

– Привет. – Это Надька ответила. Встала. Улыбнулась. В глаза посмотрела.

– И тебе не хворать. – Верка ответила. Голосом. Её не видно. За коровой.

– Где тебя леший носит? – Это бригадир, старшая. Оксана. Самая молодая и самая привлекательная. Но и строгая не в меру. Её дочь с Артуриком в одном классе учится. Катька.

– Открывай, иди ворота. Скотину на выгон. Где пастух? Девочки, кто сегодня пасёт? –

Ширак молча прошёл мимо. К воротам. Открыл. Одну створку, затем другую. Тяжёлые ворота. Деревянные. Петли ржавые, скрипучие. С бабами лучше не пререкаться, лучше вообще не разговаривать. Всё равно не переговоришь. Особенно Оксану. Бойкая девица. Только силы тратить на разговоры. А они, силы эти, ему очень даже пригодятся сегодня. Работы невпроворот. И Ширак принялся. Погрузился в свои обязанности.

Днём заметно потеплело. Термометр в тени показывал двенадцать градусов по Цельсию. Термометр висел на северной стороне здания. Возле дверей в лабораторию. В тени. Ему можно было доверять. Термометру. Действительно погода стояла чудная, тёплая. Ширак закурил. Последняя сигарета. Надо было бы сходить в ближайший магазин, который в центре села, купить несколько пачек «Ватры» или «Примы». Что будет, то и возьмёт. На работе он курил больше чем дома. Одной пачки на смену не хватало. Покупал сигареты без фильтра, потому что дешевле и крепче. Привык он к крепким. Иначе, не накуришься. Иначе, не прошибёт. Не продерёт. Мозги на место не поставит. Ширак посмотрел на свои руки. Грязные, и в навозе. В навозе не страшно. К навозу Ширак привык. Но руки следовало помыть. Он сейчас сходит в магазин. Тут рядом, пять минут ходьбы. После он пообедает.

В это самое время старик Василий, пастух, гнал стадо на дойку. Загонял в помещение. На дневную дойку. Ширак, облокотившись на горизонтальное, сосновое бревно загона, докуривал свою последнюю сигарету. Хорошо вот так было стоять. Под тёплым солнцем. Отдыхать от работы. Немного расслабиться. Эх, кофейка бы сейчас. Мечтал Ширак. Мимо лениво проходили коровы. Одна из них остановилась рядом с ним. Подняла хвост. Громко и с напором зажурчала на землю. Забрызгала в стороны. Ширак, не мешкая ни секунды, сделал шаг навстречу и подставил свои руки под тёплую струю. Тщательно промыл. Сплюнул бычок на землю.

– Правильно, правильно. Вот это от любой заразы лучшее средство. И очищает хорошо кожу. Почище любого мыла. – Дед Василий заметил. Одобрил. Подошёл ближе.

– Курнём, а браток? – Попросил он. Остановился. Ширак отряхнул руки. Вытер их о брюки.

– Закончились дед. Минут через десять, пятнадцать подходи в подсобку. Пообедаем вместе. А я сейчас в магазин за сигаретами смотаюсь. –

– В магазин говоришь? Так и мне пачку возьми. Без фильтра. Какие будут. Ага? Я деньги отдам. Они у меня в пальто. Я занесу. –

– Хорошо дед. Куплю. Ты заходи. Поговорим. Побалакаемо. Поснидаемо. – Ширак улыбнулся своему украинскому.  Махнул рукой. Быстро и широко зашагал в село. Дед Василий ему нравился. Спокойный, рассудительный, не навязчивый. И есть о чём поговорить с ним. Есть что послушать. Дельное. Мудрое.

 

******************

 

 

Глава 4

 

Он ничего не видел. Ничего не слышал. Ничего не ощущал. Он вдруг понял, осознал, что совершенно ничего не чувствует. Ни внешне. Ни внутренне. То есть абсолютно ничего. Странное было состояние. Пугающее. И одновременно интересно было за собой наблюдать. За тем, что от себя осталось. Сказать, что кто-то за кем-то наблюдает, можно было очень условно. Он не смог бы словами передать то состояние. Тела, как бы, не существовало, он его совершенно не чувствовал. И ничего не существовало. Ни вокруг него. Ни внутри него. Ни его самого. Ни снаружи. Ни вовне. И никакого пространства. Никакой протяжённости. Никакого чувства времени. Чувства движения. Но, он то, сам, был. Безусловно, был. Не тем, каким он себя знал, а новым, незнакомым. В нём остался некий свидетель. Свидетель всему, или ничему. Он мыслил. Он раздумывал. Он соображал. Было Некое, или Некто! Которое всё воспринимало. Или нет? Или это был не он? А кто тогда?  Пусть не он. Пусть кто-то или что-то за него. Мыслило. Соображало. Думало. Пусть так. И, тем не менее, это кто-то или что-то представляло себя именно им. ИМ! И ни кем другим. Ведь он понимал. Он знал. Каким-то образом он узнавал себя. Где-то там, глубоко, глубоко внутри этого, кого-то или чего-то, этого свидетеля, ещё теплилась его память. Его личность. Его личное. Память о нём. Память о всём, что было с ним. Эта память как бы скрепляла собой всю конструкцию ЕГО. Цементировала. Склеивала. Была, своего рода, скелетом, на который нанизывалась, собиралась, строилась вся его самость. Весь ОН. Но состояние памяти выглядело каким-то странным. Необычным. Это, не была память в нормальном, привычном ему выражении. Привычном ему знании о себе. Она как бы была вся сразу и целиком. Без воспоминаний. Без отдельных и конкретных воспоминаний. Без фрагментов, составляющих ЕГО целое. Она ничего не воссоздавала конкретно. Не существовало ни видений из прошлого, ни каких-то картин из жизни, ни отдельных воспоминаний. И тем не менее память была в нём. Вся и сразу, но как замороженная. Застывшая. В принципе. В потенциале. Словно семечка растения, в котором уже есть всё заложенное для роста и развития, для раскрытия этого растения. Всё, кроме необходимых условий. Память эта как бы находилась в сторонке и не мешала ему. Не мешала ему БЫТЬ. Она присутствовала лишь настолько, чтобы он ни забывал себя. Что бы он мог себя узнать. Осознать. Отделить от прочего. Хотя это не точное сравнение. Очень приблизительное. Ведь отделять было некого и ни от чего. Всё же остальное, что осталось в нём, или проявилось в нём, или открылось ему, всё помимо зыбкой памяти, оказалось совершенно новым и незнакомым. Это было чистое восприятие. Восприятие без чувств, без телесных ощущений, и почти без мыслей. Он просто был. Мысли появлялись из неоткуда только на миг, словно пролетая мимо едва задев его сознание лишь для того, чтобы подтвердить для него само бытие. Его бытие. Его присутствие. Обозначить. Подчеркнуть. Напомнить. Состояние это оказалось настолько потрясающим, настолько сильным, настолько убедительным, что он вдруг понял, что находится в совершенном блаженстве. Что это состояние и есть блаженство. Что он сам и есть блаженство. Он состояние. Он процесс. Он же тот, кто испытывает и осознаёт всё это. И не было никакого противоречия. Он вдруг понял. Нет ничего. Ни света. Ни тьмы. Ни хорошего. Ни плохого. Ни верха. Ни низа. Ни мыслей. Ни памяти. Ни важного. Ни неважного. Ни существования. Ни отсутствия этого существования. Нет ничего. Есть только пустота всего. Отсутствие всего. И даже отсутствие самого отсутствия. Осталось  только блаженство. Ни вокруг него. Ни где-то в стороне. А он сам и есть это блаженство. Абсолютное и невыразимое. Неописуемое. Непередаваемое. И тогда он полностью отдался этому состоянию. Вошёл в него. Растворился в нём. Понял, что на самом деле, нет никакого противоречия. Не существует никакой двойственности. Всё едино. Всё блаженство. Всё высочайше разумно. Всё живо. И находится в совершеннейшей гармонии. В то же время этого всего нет. Странно! Невыразимо! Гармонично! И он парит в этой гармонии и как целое и как часть его одновременно. В блаженстве.

Он наслаждался неземным состоянием, когда возникла музыка. Откуда-то стали рождаться звуки музыки. Стали нарастать. Крепнуть. Музыка плавала вокруг. Звуки, нежные звуки. Стройный хор звуков. Он никогда не был силён в музыке. Он особо в ней не разбирался. Но это было определённо классическое звучание. Буд-то кусочки из разных  симфоний одновременно. Отдельные фрагменты. Он различал звуки струнных, духовых инструментов. Как будто инструментов. Эти фрагменты стали складываться, накладываться друг на друга, соединяться в нечто целое. И полилась мелодия. Мелодия была дивной и спокойной. Она вошла в него. И он сам стал мелодией. Он звучал. Он вибрировал. В какой-то момент он понял, что это его мелодия. Что он сам создал и продолжает создавать музыку. Он её пишет и исполняет и слушает и наслаждается одновременно. Он стал творить симфонию. Погрузился в неё. Утонул в ней. Прекрасные, гармонические звуки захватили его полностью. Это было чудесно! Ему казалось, он дирижировал вселенной. Он усиливал звучание скрипок, когда считал это нужным. Он выделял в соло кларнет или флейту. Он аккомпанировал духовыми, когда хотел. Взрывал барабанами и тарелками нужный ему эпизод. И всё получалось великолепно. Мастерски. Изумительно красиво и гармонично. Он вдруг почувствовал себя рыдающим. Безудержно рыдающим от счастья. От состояния какого-то космического счастья. Эта симфония, эти волшебные звуки возбудили и раскрыли в нём не веданные ему самому струны. Струны его сущности. И эти струны завибрировали в такт с музыкой. Отозвались. Как камертон. Зазвучали. Заиграли. А он рыдал и рыдал… . От переполняющего его счастья и блаженства. Звучала мелодией, утопала в музыке, и рыдала вместе с ним, казалось, вся вселенная. Его вселенная. И это было абсолютное состояние счастья. Состояние отсутствия себя. Состояние небытия. Состояние чистого сознания.

Вдруг он увидел мальчика. В вязаной шапочке, в короткой куртке. Увидел на мгновение. Как образ, мелькнувший в голове. Всплывший из глубин памяти на поверхность его сознания. Внезапно гармония  музыки нарушилась. Звучание инструментов смешалось. Сбилось. Превратилось в звуковой хаос. Он почувствовал беспокойство. Оно нарастало. Быстро. Неуклонно. Резкий визг тормозов вернул его в привычный мир.

 

**************

 

Дед Василий медленно пил молоко из глубокой алюминиевой кружки. Ширак втягивал воздухом обжигающий чай. Только что они оба перекусили. Время обеда. Сыр, хлеб, отварной картофель и мясо от Ширака. Домашние пирожки со сливовым джемом от старика. Общий стол. Поделились друг с другом. Скинулись. Теперь оба курили. И пили. Глоток молока, затяжка. Глоток чая, затяжка. У них было с полчаса свободного времени. Можно было немного расслабиться и побеседовать. В первый раз так сложилось. В первый раз они вместе. С глазу на глаз. В первый раз за совместной трапезой.

– Вкусные пирожки дед. Ты вроде один живёшь. Сколько я тебя знаю, один. Пирожки что ли умеешь печь?

– Нет, Ширак. Вот что-что, а пирожки печь я не умею. Ни пирожки, ни печенье, ни чего такого, что связано с тестом. Жизнь прожил – не научился. Не довелось. Если честно и не пробовал. Всё остальное, пожалуйста. Сам себе готовлю. И первые, и вторые блюда.-

– Ну а эти? Видно же, что домашние.

– Эти пирожки, Милка испекла. Соседка твоя. Она умеет. Всегда умела. Балует меня иногда. Так, просто, по старой дружбе. По старой памяти. Мы иногда дружим, по стариковский. Я ей бывает, с рыбалки, карасиков подкину. Или там яблок, груш завезу веломашиной. У меня сад большой. А у неё три сливы и одна Антоновка.

– Так ты у неё гостем бываешь в доме? Я тебя редко у нас на хуторе вижу.-

– Здесь Ширак не принято по домам ходить. В дом приглашать. Не замечал? Во. Я о чём. Это у вас , у армян, может по домам гостить принято. У нас тут всё больше на улице общаются, во дворе, на лавочке. И зимой и летом. Поговорили у калитки и разошлись. Каждый, всё больше, сам по себе. Милка-то мимо меня проходит часто. Когда в село топает. Вот, занесла пирожки. Угостила. Спасибо ей. –

– Понятно. Слушай дед. Хорошо сидим. Скажи? Спокойно как-то, тихо. Странно. Что-то и бабы наши не бегают. Не горланят. Дед Василий, вот пока так спокойно сидим, расскажи о себе. Расскажи, мне интересно.-

Ширак раскурил новую сигарету. Удобно устроился на лавке. Полулёжа. К стенке спиной. Облокотился. Приготовился слушать.

– А что рассказать? Зачем тебе?-

Дед подлил себе в кружку парного  молока из трёхлитровой банки. Пригубил.

– Ааа! Уууу! Люблю молочко.- Он облизал пену с губ.

– Ладно тебе дед, не скромничай. Вместе больше года работаем. Я же вижу, ты старик не простой. Хотя хочешь простачком казаться. Что-то есть в тебе уважительное. Глаза у тебя зоркие, умные. Нравишься ты мне. Чувствую, что человек.

– Спасибо Ширак, спасибо на добром слове. Так, что тебе во мне интересует? Обычный я человек. Как и все. Со своей историей. Со своими тараканами. Обычный.

– Ну, скажем; краткую справку о своей биографии. Где, когда, что, ну в таком духе. Представь, что анкету заполняешь. Набирают персонал на северную станцию. Куда-нибудь на Шпицберген. В экспедицию.-

Ширак улыбнулся. Дед Василий засмеялся. Ответил.

– Фантазёр ты парень. Лет то тебе, наверное, сорок, или около того. Да? Во! А как ребёнок. Честное слово. Ладно. Пусть Шпицберген. А лучше на землю Франца-Иосифа. Тут ты брат не сильно ошибся. Почти в точку попал. С названием. Не удивил. Потому как географ я. Да, да. А ты думал. Много лет назад я окончил Харьковский госуниверситет. Геолого-географический факультет. Да… после войны. И всю жизнь проработал учителем географии. Нет, не здесь. Сюда мы с женой моей, Галиной, покойницей, вернулись уже пенсионерами. Пятнадцать лет как. Мы-то оба, здешние. Коренные. Я с Полковой, она с Козиевки. Кстати, ты знаешь, что бабка Мила в прошлом моя однокурсница по университету. Она чуток моложе от меня. Но я позже поступил. Война была. Помешала. Видишь, какая жизнь тесная. Она здесь в селе всю жизнь прожила. И в этой самой школе, где твои пацаны учатся, преподавала географию. Вот так. Раньше была старая школа. Эту построили…, наверное, в году восьмидесятом, восемьдесят первом. Точно. Как раз мы с Галей приехали. –

Ширак внимательно слушал. Ему действительно было интересно.

– А жили вы где, с женой? Ну, откуда приехали?-

– В Казахстане жили. Все эти годы в Казахстане. Как попал я по распределению в Семипалатинск, так и прожили мы на одном месте долгие годы. Квартира там была двухкомнатная. Работа, друзья.

– А дети у тебя есть?-

Дед Василий призадумался. Ширак молчал. Почувствовал, что спросил об очень личном, интимном. Но уже спросил. Что ж делать. Дед ответил.

– Был сын. Степан. Стёпка. Сейчас был бы чуть старше тебя. Помер. Мальчишкой помер. Тринадцать лет ему было. Под машину попал. Под самосвал. Несчастный случай вышел. Вот.

– Извини дед. Откуда мне было знать. Извини.

– Да ладно ты Ширак! Ты тут причём? Да, и столько лет прошло. Иногда мне кажется, что это всё не со мной было. Не с моим сыном. Буд-то рассказал мне кто-то. Шутка ли, больше сорока лет тому… .  Но, ты знаешь, заноза осталась. Шрам на сердце. Болит иногда. Такое не забывается.-

– А сюда, зачем вернулись? Из города в деревню. Почему скажем не в Харьков?– Ширак поменял тему.

– Мы с Галей всегда мечтали вернуться на Украину. В родные места. Семипалатинск не хороший город. Закрытый город. Не просто вырваться. Экология паршивая. Радиация. Всякое такое. Советские дела. Давно бы уехали. Да и что может быть лучше родного края? Мне ли тебе объяснять. Вот ты, скучаешь по своей Армении?-

Дед внимательно посмотрел на Ширака.

– Скучаю. Конечно же скучаю. –

– Во! Значит, понимаешь меня. И мы ждали удобного случая. И вырвались, в конце концов. Когда на пенсию по выходили. Когда особо не нужны стали государству. –

– А в войне ты участвовал? В боевых действиях.-

– Нет, Ширак, не довелось. По здоровью не прошёл. Пробовал попасть на фронт. Не взяли. Рука у меня правая не рабочая. Травма с рождения. Инвалид я значит.

– Не беда что не воевал. Не всем же быть орлами и ястребами. То-то я смотрю ты всегда левой здороваешься. Левую руку подаёшь. У меня самого правая клешня не совсем рабочая. – Ширак показал порез и пальцы.

– Ну, а в пастухи, зачем пошёл дед? Пенсии не хватает? –

– Пенсия действительно мизерная. Едва прожить можно. Деньги не помешают. Тут другое. Трудно в четырёх стенах самому. Пять лет как Галю, жену схоронил. А знаешь какого оно, когда пол века вместе, а потом, раз , и один? Один остался. Очень тяжело Ширак. Очень. Думал, не переживу. Но, человек такая скотина, ко всему привыкает. К всему приспосабливается. Так и я. Смирился и приспособился к жизни. К одиночеству. –

– А сойтись с кем-то? Та же баба Мила, например. Твоя подруга с детства. И ей было бы легче. Пирожки далеко не носить. И тебе хорошо, живая душа рядом.

– Может быть. Может быть. Есть такая мысля.

– Вот и прекрасно. Если всё сложится, пригласишь за стол, а? Отметим. Посидим.- Ширак прищурил глаза.

– Ох, Ширак. Хитрый армян. Задумал что? Приглашу. Приглашу. Куда ж от тебя деться. Только в этом деле я сам должен разобраться. Так что, без фокусов, пожалуйста. –

– Сам та  сам. Я тебя услышал. – Ширак поднялся. Потянулся руками вверх. Хрустнул суставами. Хрустнул пальцами. Взял сигарету. Предложил деду. Дед отмахнулся. Налил себе молока в кружку. Посмотрел на часы.

– Что? Может, пойдём?- Спросил дед Василий.

– Покурим и пойдём. – Ширак чиркнул спичкой. Подкурил сигарету. Выпустил кольца.

– Пока тихо, как там, не буди лиха. Если что, позовут. Что Оксанку не знаешь. Как рот свой откроет…. Уши завянут от её криков. Пока сидим. Я ещё кипяточку себе налью.-

Ширак долил воду в электрочайник. Включил. Дед пил молоко.

– Скажи мне лучше дед Василий. Вот ты старше меня на целую жизнь. Пожил. Повидал много. Пережил всякое. Опыт у тебя и тому подобное. Скажи мне в чём ты видишь смысл жизни? Для чего ты живёшь и жил? Для чего мы все живём? Зачем вообще всё это?- Ширак рукой обвёл вокруг себя.

– У Ширак, куда тебя занесло. Если человек начинает задавать такие вопросы, сам себе или окружающим, значит не всё его, в этой жизни устраивает. Далеко не всё значит. Кто  хорошо живёт, тот подобными вопросами не мучается. Или вы армяне все склонны к философии, а? Так наверное, исторически сложилось, да? Вас же постоянно истребляли. Так кажется. Жизнь на выживание. Было от чего призадуматься народу в целом и каждому в частности. . Ладно, это я так. Если серьёзно…. Как тебе сказать? –

Дед Василий замолчал. Подумал немного. Ширак ждал.

– Сразу оговорюсь. Это моё личное мнение. Так вот, мне думается, что никакого принципиального смысла в жизни нет. В биологическом понимании  смысл может быть в продолжение вида, рода. То есть, по природе, ты должен продолжить себя в потомстве. Вырастить его и защитить. И это нормально. Это, как минимум. В более широком понимании, в человеческом, в космическом, в …  Э, наверное каждый должен сам для себя найти, или придумать,  или придать смысл своему существованию. Во все эти общепринятые идеи, во всевозможные светлые будущие и в небесные обители после земных мучений, я не верю. Те, кто идут за подобными призывами, верят им …. Это вот вроде; я пастух и вон, мои коровы которых я пасу. Стадо. Или по принципу; я хозяин, ты дурак. Понятно да? Ширак, тебе это интересно? Может сложно?-

Дед замолчал. Внимательно посмотрел на собеседника.

– Очень интересно. И абсолютно понятно. Продолжай, пожалуйста. Продолжай.-

Ширак затушил окурок, сбив указательным пальцем пепел. Поплевал на него.

– Так вот. Мне думается, что есть какой-то план, общий план развития, или движения человечества, живой природы, Земли в целом. Космоса. Галактик. Вселенной. Есть. И в этом я вижу общий смысл. Общая цель, нам не понятная и не доступная. Но, каждый отдельный человек в своей отдельной жизни, должен сам решать, в чём именно его, маленький смысл, или маленький вклад, прежде всего в своё собственное развитие. А затем и в общее движение.-

– Значит, есть смысл? Есть общая цель? Раз есть какой-то план. Ты верующий?

– Нет, Ширак. Я атеист. Я Советский человек. Под общим развитием и движением я подразумеваю эволюцию. Ну, там, большой взрыв, развёртывание вселенной и так далее. Понятно? А ты сам веруешь в бога? В церкву ходишь?-

– Нет, в церковь не хожу. И в  бога не верю.

– Поясни. Теперь мне интересно.

– Не верю в того бога, на которого мне указывают. Которому меня учат. В которого заставляют верить. С самого раннего детства приучают. И каждый на свой лад. В смысле каждая вера, каждая церковь. То есть я категорически против, как говорят, организованных религий. Но и не скажу, что я атеист. Думаю, есть что-то свыше. Много чего есть. Не знаю. Но чувствую. Скорее всего, на вопрос верю ли я в бога, могу честно сказать две вещи. Во-первых, что понимать под термином Бог. Тут надо разобраться. Во– вторых, на вопрос есть ли бог, скорее отвечу – я не знаю. Многие говорят что верят. А такое вытворяют! Говорить можно что угодно. Я смотрю за слова.

– Ты меня удивил Ширак. Да, действительно армяне очень глубокомысленные люди. Сколько живу, убеждаюсь. И сейчас лишний раз убедился. Вашего брата я много встречал по жизни. Вот как-то, если сравнивать, грузины например, если одним словом, очень обобщённо… Эээ… Грузины – гуляки. Азербайджанцы и азиаты– торгаши. Русские – дураки. Украинцы – куркули. Евреи – хитрецы. Армяне – мыслители. Это я не совсем серьёзно конечно. В каждом стаде всякая овца найдётся. Но что-то в этом и правда. –

– Может быть. Может быть. Люди все разные. Ты сказал про личное развитие. А зачем оно, если всё кончится смертью? Если ты атеист, и нет никакой жизни после жизни, нет бога которого, нужно бояться и перед ним отвечать, тогда где смысл в личностном каком-то там развитии?

– Трудно сказать. Если я скажу, что мне так кажется или мне так видится, это будет не ответ. Думаю, что гармония. Да, да. Стремление вселенной к гармонии. К математической гармонии. Это подразумевает процесс созидания. Процесс творчества. И эволюция всего как раз и ведёт к усовершенствованию вселенной. К совершенствованию как каждого в отдельности, так и всего в целом. Это мне сейчас в голову пришло. Наверное, так. –

– Не совсем убедительно. Какой план? Кто запрограммировал эту эволюцию? Ладно, это тема для бесконечных разговоров. А в чём смысл лично твоей жизни? А, дед Василий?-

– О! Когда я был молод, смыслом моей жизни была семья. Отец и мать, Галя и Стёпка. Потом я осиротел. Не стало родителей. Как-то быстро их не стало. За два года. Но смысл оставался. В лице жены и сына. Потом не стало моего ребёнка. Я снова осиротел. Недавно потерял жену. Свой крайний смысл. Теперь я полный сирота. И что? Живу абсолютно бессмысленно. Доживаю. Мне уже ничего не хочется. Ничего не нужно. И смысла для себя я ни в чём не вижу. Получается так.

– Грустно получается.-

– Вот поэтому, пока у тебя есть семья, пока у тебя растут дети и молодая жена рядом, есть огромный смысл в жизни. Пока ты кому-то нужен. Пока ты мотивирован на активную жизнь. На то, что б крутиться, шевелить задницей, решать вопросы, нести ответственность, нервничать, переживать и так по списку. Это всё делает тебя живым. Заставляет чувствовать движение жизненных соков в организме. Иначе….  Придётся искать другой смысл в жизни. Другую причину. В моём случае уже поздно. Я своё отжил. И спокойно качусь по наклонной. К финишу. Даже, где-то жду его. Желаю. Я устал жить. Семьдесят пять лет вполне достойный возраст, чтобы такое говорить. А, как считаешь?-

Дед улыбнулся. Ширак промолчал. Задумался. Потом вдруг спросил.

– А как же судьба? Предначертанность. Неизбежность. Что скажешь? Какое твоё мнение? Ведь у каждого своя жизнь. Своя судьба. И нередко не всё от человека зависит. Есть обстоятельства, которые сильнее твоих возможностей. Твоих желаний. Твоих сил. Ты, может быть всем сердцем хочешь одного, а получается совсем по-другому. А, дед, что скажешь?-

Ширак достал очередную сигарету.

– Трудный вопрос. Я не знаю ответа. Можем вместе просто по рассуждать на эту тему. Но, боюсь правда останется за рамками наших умозрений.-

Дед тоже взял сигарету. Свою. Оба закурили. Помолчали. Дед Василий первым его нарушил. Спросил Ширака.

– Чувствую я, что-то тебя тревожит. Что-то гнетёт. И разговор наш не случаен. Расспросы  твои о жизни. И злой ты какой-то сам по себе. Напряжённый, что ли. Может, поделишься? Момент то удобный. Вроде как по душам разговор складывается.-

Ширак ответил не сразу. Подумал.

– Сны плохие вижу дед. Пугающие. Тревожные. Сплю плохо. Вот и напряжение. – Ширак подлил кипятку в свой стакан со старой заваркой. Затянулся сигаретой.

– Сны очень навязчивые. Об одном и тоже. И никак не могу отделаться. Ты знаешь, мать родная померла. Мне тогда лет девять было. Она снилась мне каждую ночь. Наверное в течении года. Или около того. Потом как-то всё реже и реже. А со временем и вовсе перестала сниться. Сейчас и не вспомню, когда её последний раз во сне видел. А этот уже несколько лет меня мучает. Задолбал просто. Почти каждую ночь. И не только ночью. Бывает прикурнёшь днём, задремаешь. Тут же приснится. Не знаю, как избавиться. Мучение какое-то. Вот такая у меня хреновина дед Василий. Вот такая.-

– Даа парень! Не знаю, что и сказать. Что посоветовать. Не знаю. К врачу, может какому, а? Хотя, что я говорю. Какой врач в наше время, в нашей дыре? Наверное, тебе следует самому в себе разобраться. Понять что-то. И возможно проблема решится. А, как думаешь?

– Думаю, ты прав дед. Пытаюсь разобраться. Пытаюсь. Но пока что-то не очень получается.

– Может, какие травмы детства у тебя были, а?- Дед участливо посмотрел Шираку в глаза. Кивнул. Мол, подумай.

– Всякое было.-

– Ну вот, мать померла, ты маленький был. А мать говоришь тебе не сниться. А что тогда сниться?-

Дед внимательно смотрел на Ширака. Ширак отвёл глаза. Ответил в сторону.

– Как бы ничего конкретного. Разные сны. О разном. Но, очень тревожные. Пугающие.

– А ты, по вспоминай, по вспоминай. Из детства. Что-то такое, что тебя очень сильно потрясло. Ну, подумай.-

Ширак задумался. Секунд на десять. Дед терпеливо ждал.

– Был один случай. Он меня потряс. Стыдно признаться, но потряс сильнее, чем смерть матери. Смерть то матери я сразу не очень-то понял. Намного позже осознал что произошло. Так вот. Тот случай. Мне тогда было лет семь, наверное. Мы жили в Ереване. Часто ездили к бабушке и деду на Планы Глух. Район такой в старом городе. Частный сектор. Дома так знаешь, на горку налеплены. Уступами. Уступами. Улочки узкие, кривые. Дома с плоскими крышами. В общем, типичный горный аул. Только в самой столице, в Ереване. Там старики наши жили. Отца родители. Сколько себя маленьким помню, был там старый пёс, кавказец, по кличке Барс. Старый, старый. Слепой практически. И ничейный. Может у него и был когда хозяин?  Я не в курсе. И откуда он взялся? Но все его знали. Подкармливали. Этот Барс дальше Планы Глух никуда не уходил. Старый. Слабый. Бродил по дворам, шатался. Побирался. Лежал целыми днями, когда особо жарко,  где-нибудь в тени. Абсолютно безобидный пёс. С ним часто дети играли. Он был на районе своего рода талисманом. Своим. Его знали все; и дети и взрослые, и наверное знал весь город. Чей он был? Какая у него судьба была? Я без понятия. Дед мой знал. Теперь это не имеет значение. Но, по-видимому, пёс был хороший и прожил достойную для собаки жизнь. И вот как-то я увидел такую картину. Мы в очередной раз приехали к старикам. Лето. Жарко. Я вышел поиграть с местными ребятами. Вижу, чуть ниже по улице, толпа пацанов. Постарше меня. Человек, наверное, пятнадцать, двадцать. Шумят. Возбуждённые. Мало ли думаю. Может драка, какая. Такое часто бывало. Двое дерутся, разбираются. Остальные наблюдают. Ну, я туда. Посмотреть. Интересно ведь. Мальчишка. А там…, там старого Барса камнями забивают. Стоит собака у стены. У каменного забора. Тихо стоит. Морду опустил пёс. Лапы трясутся. Задние вообще подсели. Шерсть клоками. Кровь на шерсти. Морда в крови. А эти уроды, пацаны, с трёх метров его камнями забрасывают. И большими камнями. Некоторые только двумя руками поднять можно. Всё норовят в голову попасть собаке. Веселятся. Вот, как сейчас перед глазами картина стоит. Жуткая. И я смотрю, не могу глаз отвести. И ничего не делаю. Застыл. Испугался. Да и что я мог сделать? Ну да, наверное, мог бы. Крик поднять. Родителей позвать. Что-то мог бы сделать. Но не сделал. Я испугался. И молча смотрел, как убивают пса. Потом, позже, дома я забился под железную кровать и проплакал весь вечер. Домашним ничего не рассказал. Мне было страшно даже рассказывать то, что я увидел и пережил. До сих пор в памяти отчётливо всё помню. Как  медленно, и  как страшно умирал старый Барс. Вот такая история была дед Василий. Очень для  меня впечатлительная. Только в своих кошмарах собака мне не снилась. Ни разу. Никогда. –

Ширак поднялся. Достал из кармана часы «Командирские» на чёрном ремешке. Посмотрел на время. Положил часы обратно в карман.  Махнул рукой. Пора  мол. Молча вышел. Дед Василий поднялся следом.

 

**************

 

 

Глава 5

 

Мальчик должен был быть где-то здесь. Где-то поблизости. Он это чувствовал. Что-то подсказывало ему. Интуиция? Может быть. Он так думал. Теперь он торопился. Торопился нагнать мальчика. Тот ушёл на восток. Совсем недавно. Ага! Точно. Вот и его следы. Детские. Гораздо меньше его собственых. Несомненно, это детские следы. Надо было догнать. Во чтобы это не стало. На восток. На восток. Он узнавал эти места. Полупустыня. Пустыня. Есть и такие участки, такие ландшафты в его родной Армении. За спиной находился Октемберян. Небольшой город. Древний город, как и всё в этой стране. Житница. Виноградное царство. Когда-то он бывал здесь. Школьником. Должно быть бывал. В прошлом.

Солнце нагрело спину и затылок. Нагрело сильно и давно. Теперь жгло невыносимо. Торопись, не торопись, но идти получалось медленно. Широкими шагами. С трудом. Ноги по щиколотку вязли в горячих песках. Его ступни в кедах плавились, ныли от жара и боли. Боли от многочисленных уколов. От маленьких кровоточащих ран. То тут, то там под ноги постоянно попадалась сухая трава с острыми колючками. Колючки легко протыкали резиновую подошву и больно вонзались в пятки. В одну. В другую. До крови. Траву приходилось аккуратно обходить, перешагивать. Когда он её замечал. Это занимало какое-то количество и времени и сил. Отвлекало от цели. Ещё сказывалась общая усталость и жажда. Он несколько раз останавливался. Садился лицом к солнцу на раскалённый песок. Давал немного охладиться спине и затылку. Расшнуровывал кеды. Снимал их. Массировал руками свои изнурённые, окровавленные ступни. Немного отдышавшись, торопился, насколько это можно было, дальше. За мальчиком. По следам, которые он обнаружил. Которые его вели.

Прошло некоторое время. Он всё шёл и шёл. Почти механически. Уже не особо разбирая дороги. Но по следам.  Сил оставалось с каждым шагом всё меньше и меньше. Он уже с трудом переставлял опухшие ноги. Он их почти не чувствовал. Солнце опустилось к горизонту. Оно не тревожило более, не палило, не жгло спину. Мучила жажда. Жажда. Рот и горло словно покрылись засохшей древесной корой. Коркой. Глотать было нечего и невозможно. Сухость и боль. Мысли о воде. Боль и вода. Боль и вода. Но он продолжал упорно идти. А что ещё ему оставалось делать? Никакой другой цели он здесь не знал, кроме как догнать мальчика.

За невысоким холмом, далеко внизу показалось озерцо. Блеснула под  косыми лучами солнца вода. Сверкнула серебром. Отразилась в небе красным. Не мираж ли? Не помнил он здесь никакой воды. Гораздо дальше, гораздо восточнее тянулись друг за другом ряд озёр. Больших озёр по здешним меркам. Там, когда-то с отцом и одним из своих дядей он удил рыбу. Когда-то! В далёком детстве. Он хорошо помнил. Они приехали на ЕРАЗике, несколько взрослых и он один ребёнок. Приехали на ночевку. Рыбы тогда взрослые наловили много. Он не одной. Зато он натаскал раков на полный котелок. Мужчины вечером, за ужином с удовольствием ели красных, отварных раков. Хвалили его. А он любил нырять с детства. И хорошо нырял. Вот и хватал членистоногих  со дна. Насобирал. За бока, за панцирь. По норам же шарить рукой он не решался. Страшно и больно, если вдруг под клешню пальцы попадут. Он хорошо помнил, как они компанией сидели всю ночь у костра, и мужики травили свои рыбацкие байки. Одну историю он особенно запомнил. Историю о том, как одному молодому парню привязали трос к ноге. На случай, если вдруг уснёт рыбак, а рыба клюнет. Вот так же группой рыбачили, несколько человек. А тросик крепкий, специальный, на сома рассчитан. На крупную рыбу. На сома и прикормка особая и крючок соответственный. Сидели мужики общались всю ночь. Под утро все до одного уснули. Уснул и тот, который с тросом. Проснулись – нет паренька. Исчез. Ни тросика, ни рыбака. Искали. Искали. Нет. Нигде нет. Может, пошутил? Розыгрыш, какой? Дело молодое. Но и в городе его не оказалось. Три дня искали. Вызвали водолазов. Ещё двое суток на озере провели. В воде. Нашли. Обглоданного. Утащил его огромный сом. Утопил. И самого сома позже взяли. Поймали. Неподъёмная рыба оказалась. Метра три от хвоста до усов.

Нет же блестит, явно, не мираж. Переливается под солнцем водная гладь. Запахло водой. Он ускорил шаг. Песок стал плотнее. Следы, ведущие к пруду исчезли. Идти теперь стало гораздо легче. Ещё и под горку. Быстрее. Быстрее. Ближе и ближе. Нет, не озеро. Скорее пруд. Совсем крохотный. Почти идеальной округлой формы. Откуда он здесь взялся? Ни деревца, ни кустика. Один берег пруда немного зарос камышом. Невысоким, но густым. Вода зелёная, зацветшая. Пахнет тухлым. Он знал. Пить нельзя такую воду. Он подбежал к берегу. Громко зашёл, как был в одежде в тёплую воду по пояс. Под ногами мягко. Илисто. Постоял с минуту. Поборол в себе брезгливость, упал в воду с головой. Через несколько секунд вынырнул. Стало намного легче. Освежился. Он выбрался на берег. Осмотрелся. Никого. До противоположного берега камень можно докинуть. Что там за камышом интересно? Он медленно побрёл вдоль  берега. И тут он увидел школьный портфель-ранец. На берегу, прямо у воды. Чуть дальше – куртку и школьные штаны тёмно-синего цвета. Шапочка вязанная, на камушке. Та самая, что и всегда. В такую жару? Он подошёл ближе. На шапочке лежали наручные часы, циферблатом  вверх. «Командирские», с чёрным ремешком. Мальчика же нигде не было видно. Зато… . Рядом с камнем на котором лежали шапочка и часы, булькал родничок. Совсем маленький. Размером с тарелочку. Крохотная лужица в двух метрах от пруда. Из неё тонкой струйкой текла жизнь. Текла, впадала и терялась в зелёных, тухлых водах пруда. В лужице с чистейшей прозрачной водой сидела лягушка. Небольшая, зелёная. Тело в воде, голова наружу. Смотрит на него. Напряглась. Он облизал обсохшие губы. Упал на колени перед водой. Нагнулся. Опустился ниц. Припал губами к холодному роднику. Лягушка сразу вылезла и испуганно, в три прыжка, звучно плюхнулась в тинистый водоём. Он пил долго, с короткими передышками. Никак не мог напиться. Никак не мог насладиться. Ему казалось, что никогда ничего вкуснее он не пил в своей жизни. Он чувствовал себя губкой напитанной влагой. Нажми слегка и из тебя потечёт вода. Каждая его клеточка получила необходимую энергию. Он оживал. Оживал и наливался силой буквально с каждым глотком. Всё! Он откинулся на спину. Раскинул по сторонам руки. Вытянул ноги. Закрыл глаза. И закричал. Закричал от радости. Закричал хрипло. От избытка вдруг вернувшихся, казалось истраченных полностью сил.

– Чего кричишь, как резанный?-

Он вскочил на ноги. Мальчик? Это был мальчик. Это его голос.

– Ты где?- Он снова закричал. И снова вышло хрипло. И неожиданно громко.

– Да здесь я, здесь. Не кричи. Всю рыбу распугаешь.

— Рыбу? Какую ещё рыбу?- Он зашёл в воду по колена. Стал всматриваться в заросли камышей. Какая может быть рыба в этом вонючей луже?

– Ты где, пацан?- Шепотом позвал он. – Ты где?

– Тихо ты!- Прозвучало совсем рядом. И вдруг в метре от него раздался сильный треск. Хлопок по воде. Шлепок. И ещё один шлепок. И ещё. Шум. Возня. Борьба. Звуки ударов. Но он ничего не видел. Дрожали камыши. Громко плескала вода. Он всматривался, но по-прежнему ничего не видел. И так же неожиданно как началось, всё разом стихло. Внезапно. Он стоял по колено в воде, боясь шевельнуться. Боясь что-либо спросить, или сказать. Он, точно онемел от страха и растерянности.

– Что стоишь, подойди, помоги.- Камыши бесшумно раздвинулись. Показался мальчик. Лица не разглядеть. Раздетый. Он тянул за собой что-то большое и тяжёлое.

– Ну же. Чего встал как истукан? Помогай.-

Он шагнул мальчику навстречу. Тот  тянул за усы огромную рыбу. Сома.

 

**************

 

– Ара Ширак, пойдём, пойдём. Там работы на пару часов. Работа эта ерунда. Повод. Светка на кое-что другое намекала. Ара, пойдём. Ладно, ты.-

Арам продолжал настойчиво уговаривать. Он был немного пьян. На удивление, разговорчив. Смеркалось. Они стояли возле маслобойни. Встретились случайно. Ширак шёл мимо с работы. Говорили на армянском.

– Так иди сам. Если на что-то намекала, я тут при чём? Иди и работу сделай и дело сделай. Арам я устал. Домой хочу. – Ширак потушил окурок плевком. Сделал шаг.

– Пойду я.

— Вай, ара! Друг ты мне, или не друг? Ладно. Пойдём, поможешь мебель собрать. А дальше я сам. Просто хотел с тобой бабой поделиться. Как с братом. Светка тёлка при себе. Интересная. Вдова. Какие проблемы если дело по согласию? Будь другом. Пойдём, поможешь.

– Ладно. Арам, два часа. Не больше. Что там надо сделать твоей Светке?-

Они вместе зашагали по дороге.

– Да я толком не знаю. Говорит, мебель новую купила. Ей там что-то привезли с города. Новую, не новую. Стенку короче. БУшную. Но очень хорошую, ГДРовскую. Какие-то знакомые вояки привезли из Германии. Она разобрана. Надо там что-то вынести, что-то переставить. Стенку эту собрать. Установить.

– Там двумя часами не обойдётся. Часа три. А то и полдня. Как пойдёт. Надо смотреть. – Ширак достал новую сигарету. Протянул Араму. Взял себе. Остановились. Арам чиркнул спичкой. Подкурили. В сумерках засветились два огонька. Пошли дальше.

– Эээ, ара! Какая разница! Два часа, три часа, полчаса. Соберём мебель. Человек деньги даст. Не бесплатно же. Ты своё возьмёшь, и иди себе. А я посмотрю, чем это Светка таким новым грозилась, что я не пожалею. Ха-ха. Новенькое, говорит, попробуем.-

Они свернули в переулок. Арам споткнулся. Выругался.

– Твою мать. Чёртова деревня. Хотя бы на час свет включили. Ни утром, ни вечером. Старики говорят, после войны такого не было. Ха-ха. Темно как у негра где?-

Арам громко рассмеялся.

– Говорят наша дама с косой всю энергию и газ продала. Вот и сидим без света. И газ еле бздит синим пламенем. Не греет ни хрена. Слышал, в Харькове, по всему городу веерное отключение электроэнергии? Утром на два часа. И вечером. По всем районам. А нас тут по деревням так совсем похерили.                – Ладно тебе. В Армении ещё хуже. Развалили страну. Чего ждать хорошего. Идиоты. – Ширак сплюнул.

– А Ширак джан, ну его , расскажу лучше новый анекдот. На кассете слышал сегодня. Записи, зашибись. Самвел привёз. Час с лишним записи. Мы с Хачиком,  пол дня ржали. Всего  не помню, но этот… . Короче. Сидят два грузина в магазине. Вроде продавцы. Покупателей нет. Оба такие толстые. Ленивые. Сидят, скучают. Друг о друге давно всё знают. Всё переговорили. Молчат. Один вдруг говорит другому:

– Слущай Валико! Переставь ми с табой на ахота пощли.-

Второй встрепенулся так. Разговор вроде намечается.

– Да!- Говорит. – На ахота. На каго? – Спрашивает.

– Передставь, на мэдвэдя. – Отвечает первый.

– Вай! Ну, ну. Дальще. Дальще. Продолжяй!- Просит второй. Воодушевляется.

– Передставь. Идьём ми, идьём. Бах! Мэдвэдь навстреча. Что ти дэлать будэщь?-

– Как что? Ружё доставать. Стрэлять.- Удивляется Валико. Очевидно же.

– А нэт ружя.- Продолжает первый.

– Как нэт ружя?- Снова удивляется Валико.

– Нэт. Забиль. Дома забиль.- Настаивает первый. Второй призадумался на минутку. Ожил. И с надеждой так.

– Кинжяль доставать. Ух!- Он взмахивает рукой в воздухе. Мол порублю медведя.                    – А нэт кинжяль. – Безпощаден первый грузин.

– Что будэщь дэлать?- Продолжает он надавливать.

Валико растерян. Потрясён.

– Как нэт кинжяль? Я ходыть кинжяль. Я ест кинжяль. Я спат кинжяль. На ахота нэ брат  кинжяль?-

– Да. Забиль. Дома забиль.- Первый грузин непреклонен.

– Что Валико дэлать, а? Мэдвэдь на задни лапа встать. Аааа! Рычят. Аааа!-

Сильно призадумался Валико. Снова оживился.

– Валико болшой палька брат. Мэдвэдь по галава бит.- И он энергично машет руками над головой. Показывает, как он медведя будет лупцевать.

– А нэт палька. – Обламывает его первый.

– Как нэт?- Удивляется грузин.- Лэс кругом.

– А нэт. Нэт палька.- Первый победоносно смотрит на второго.

Валико  выпячивает пухлые губы.

– Вай Сулико! Ты мнэ друг или мэдвэду друг.- И обиженно отворачивается.

Поговорили, называется. –

Арам снова громко рассмеялся. Ширак улыбнулся для приличия. Да, сегодня у его товарища приподнятое настроение. Разговорчив. На удивление. Но Ширак не разделял состояние  своего земляка. Вот и пришли.

Большой добротный дом. Из белого кирпича. Что редкость для села. Как правило, дома у многих здесь деревянные, обложенные красным кирпичом. Завод кирпичный находился в Богодухове и выпускает только красный. Белый же нужно было вести или из Ахтырки, или же почти из самого Харькова, из Солоницевки. Забор тоже из белого кирпича. Со столбиками. С оцинкованными колпаками. Пирамидкой. Всё, как и положено. Кованная металлическая калитка. Сарай капитальный тоже из белого кирпича на несколько дверей. Дорожка в плитке. Клумбы, правда, запущенные. Богатый дом. Богатое хозяйство. Было. Хозяин три года как помер. Участковый. Бывший участковый. Роман Сергеевич. Его за глаза звали Живот. Понятно за что. Живот у него был действительно огромный. Ширак этого Роман Сергеевича знал хорошо. Редкая гнида. Похотливый и патологически  жадный боров. Света, его жена, была бездетной. И в свои сорок лет красивой её трудно было назвать. Ну и страшной не обзовёшь. Рыжая. Полная. Но, фигуристая, с большим бюстом, широкими бёдрами. С большими пухлыми руками. С белой, рыхлой кожей. Лицо с мелкими чертами в веснушках. Носик маленький. Глазки маленькие. Ушки крохотные. Света эта, после смерти мужа, неуклонно спивалась. Она никогда и нигде не работала. Всегда была за мужниной спиной. И жила, и пила, и существовала теперь, по всей видимости, исключительно со старых запасов. А запасов этих Роман Сергеевич покойный накопил достаточно. По селу уже давно ползли слухи о Свете, как о распутнице. Теперь уже Светке. Ширак слышал кое-что. Но какое ему было дело? К тому же, село есть село. Всему верить нельзя. На одном конце пёрнул, на другом обосрался.

Арам уверенно открыл калитку. Открыл как-то хитро. И Ширак понял, что тот тут не случайный гость. А ведь молчит, ничего ему не рассказывает. Не доверяет, значит. Правда он сам многое ему про себя не раскрывает. Ладно, тогда квиты. Собака во дворе сначала гавкнула, как-то лениво. Гавкнула ещё пару раз. Затем, видать, узнав Арама, замолчала и залезла к себе в будку. Поднялись на крыльцо. Арам громко постучал в дверь. Кованным кольцом. Оригинально придумано. Дверь двухстворчатая. Со стеклянной вставкой. Решётка, кованная с розой. Крашеная чёрным. Зажёгся свет в прихожей. Щёлкнул замок. Одна створка открылась. Светка. В красивом светлом халате до колен с оборками. Халат туго сидел на её полном теле. Между пуговицами выпирала и просилась наружу  белая кожа. На груди, на животе, на ляжках. Тепло в доме, наверное. Или ей тепло изнутри. Как всегда.

– Арамик! Дорогой! Кто это с тобой? Ширак, ты что ли? Вот и прекрасненько. Два брата акробата. Заходите мальчики. Заходите мои армянчики. Мы сейчас с вами такую акробатику устроим сладкие  вы мои.  – Света была пьяна.

Ковры, ковры, ковры, ковры. По всем пяти комнатам дома, по всем полам, по стенам, включая просторную прихожую, были расстелены и развешены ковры. Такого количества ковров в одном доме, в одной отдельной квартире Ширак никогда не видел. Даже в родной Армении, где традиционно это принято. Принято застилать полы и завешивать стены. Ширак почувствовал себя неловко. Он после работы, в своей спецовочной одежде, далеко не чистой. От него воняет навозом, он это знает. Да и Арам не в лучшей форме. Весь промаслённый. Но, похоже, это волновало только Ширака. Арам вёл себя развязано и уверенно. Светку, по-видимому, ничего ничуть не смущало. Ни запахи, ни грязные, пропахшие потом  мужики. Единственное, она потребовала разуться. Тапочки не предложила. Хозяйка решила начать свою вечернюю программу с показа дома новому гостю.  Ширак был не против. Он ходил по комнатам как по музею. Светка не переставая что-то рассказывать, и  хвалиться  разными редкими и дорогими вещицами, собранными покойным мужем в разное время и в разных местах,  водила его за собой. Левый носок на ноге у Ширака был порван. Из него торчал большой палец с грязным ногтем. Ширак то и дело пытался поправить носок. Стянуть. Спрятать порванное место. Постоянно нагибался. Но дырка предательски возвращалась на старое место,  обнажая большой  грязный палец. Знакомство с домом длилось минут пять. Арам в это время по-хозяйски звенел посудой на кухне. Громко чавкал и что-то наливал. Пил.

– Ну а вот и стеночка. Разобранная. – Света подвела Ширака к большой стопке завёрнутых в белую бумагу деревянных панелей, шкафчиков и полочек. Они занимали всё пространство вдоль стены.

– В кульке, э… как они там, фурнитура. Инструмент, если какой нужен, в гараже. Арамик знает. Арамиик!- Светка громко позвала. Кокетливо посмотрела на Ширака.

– Вы пока собирайте, занимайтесь тут, а я на кухне вам повечерить приготовлю. И ни каких возражений. Я вас по домам голодных не отпущу. Арамиик!-

– Ааа, Света джан! Иду, иду. – Вошёл Арам. Что-то жевал. Закусывает, Ширак сразу понял. Ещё он понял, что вечер обещает быть весёлым. Но ему ничего не хотелось. Ни пить, ни есть, ни гулять. Ни какого веселья.

– Мальчики, если какие вопросы зовите. Я ушла. – Светка стала протискиваться мимо, стоящего в дверном проёме Арама. Ущипнула его за ногу. Подмигнула. Прильнула.

– Без меня выпил. Ай ай ай! Может нальёшь одинокой женщине?-

– Как ни налить такой красавице! Пойдём.- Арам прижал к себе хозяйку. Ширак не выдержал. Его распирало какое-то раздражение.

– Так ребятки! Или, или. Или мы стенку собираем. Или, я ухожу и делайте что хотите. –

– Ой, Ширак! Ты чего такой агрессивный? Голодный, наверное? Ну да, с работы, голодный. А я дура. Может вас покормить сначала? Так я мигом.- Светка отстранилась от Арама, поправила  на себе халат. Одна пуговица на груди  осталась расстёгнутой, почти обнажив пышную грудь.

– Как у русских говорят: сделал дело, гуляй смело. Работаем Арам.- Ширак стал быстро разворачивать бумажные упаковки. Это оказались дверки. Света постояла немного, пожала плечами и ушла на кухню. Друзья тихо заговорили на армянском.

– Ара, Ширак! Ты чего такой злой. Что случилось? Такая тёлка! Знаешь, какая она пылкая? Ууу, брат! Она нас обоих замучает. Поверь мне. Я-то знаю. Ара, такой шанс у тебя развлечься! А ты ведёшь себя как последний скотник.- Арам раскладывал полки на полу. Сортировал по размерам.

– Эээ! Арам! Я и есть самый крайний скотник. Эээ! Ладно! Не знаю. Нет настроения. В последнее время у меня всегда паршивое настроение. Ты тут не при чём. И эта Светка тут не при чём. Надоело всё. Просто надоело. Всё как-то не так. Всё через жопу. Ладно. Давай с этим разберёмся, потом посмотрим. Инструмент нужен. Тут, видишь какие шурупы. Особые. Головку надо подобрать. Насадку. Давай в гараж за инструментом.

— Ага, понял брат. Иду. Бегу. Сейчас, только на кухню заскачу. Предупрежу хозяйку. Сто грамм хочешь? Давай. Для настроения. Давай брат джан. Сейчас принесу. Светааа! Света джан! – Арам убежал на кухню.

– Ааа! Чёрт с ним! Гулять, так гулять. – Пробубнил про себя Ширак. На русском языке выругался.

Выпили по пол стакана. Света с ними. Самогон. Хороший самогон. Светка сама гнала. Из сахара. Чистый. Первак. Крепкий. Вышли на двор покурить. Светка с ними. За компанию. Постояла. Она не курит. Через час выпили ещё по пол стакана. Покурили. Уже без хозяйки. Сами. Снова выпили. Без закуски. Дело привычное. Настроение у Ширака поднялось. Заиграла кровь. Жизнь в данный момент приобрела какой-то интерес. Какой-то смысл. Пришёл аппетит. Пошла работа. Но… . За два часа немецкая стенка так и не была собрана. Хотя основная работа была проделана. Оставалось кое-что по мелочам. И уже после этих мелочей дособрать всё в кучу, в единое целое. Скрепить. Светка не выдержала первой. Пришла, позвала.

– Ладно, армянчики. Пойдём к столу. Остывает. Я уже всё приготовила. Время позднее. Вы голодные, да и я порядком изголодалась по мужским рукам. Сил нет ждать. Пойдём. Арамик! Ширак! Бросайте это грязное дело. После доделаете. После. Хоть завтра приходите. Хоть послезавтра. Мне не к спеху. Успеется.- Светка взяла Ширака за руку, прижала к себе, погладила по руке. Потянула Ширака за собой.

– Арамик догоняй.-

Мужчины помыли руки. Белое полотенце одно на двоих. Сели за большой квадратный стол. Арам рядом со Светкой. Ширак напротив. На столе томились вареники с мясом. Вареники с картошкой и грибами. Стояла пиала со сметаной. Разные соленья; огурцы, помидоры, кабачки, салаты консервированные. Хлеб батон. Нарезанный.  Бутылка импортная, красивая, из-под какого-то виски, с прозрачным самогоном внутри. Полная трёхлитровая банка вишнёвого компота на краю стола. Закатанная под металлической крышкой. Закрытая. Рядом открывалка.

Ширак сильно проголодался. Поэтому, не долго церемонясь, приступил к еде. Все приступили. Ели, пили самогон. Ели, пили самогон. Быстро и с удовольствием. Ширак молча  жевал. Арам постоянно лапал Светку. Что-то шептал ей на ушко. От чего та смеялась громко и по девичьи. Звонко. В какой-то момент Арам вышел из-за стола и увлёк хозяйку в спальню. Бросил через плечо земляку на армянском.

– Я тебя позову. Будь готов.-

Ширак достал сигарету. Закурил. Он не знал, разрешается ли курить в доме, и прилично ли это. Он опьянел. И теперь ему было наплевать на всякие приличия, и на этот дом, и на эту хозяйку. Что хозяйка? Обычная шлюшка! Каких полно вокруг. Каких он повидал множество. Ну и что, что ухожена и возможно богата. Пусть даже образована и интеллигентна. Если человек шлюха, то он в любом соусе шлюха. Как не крути. С какого бока не смотри и не подставляй. Шлюха, значит натура такая. А натуру не поменяешь. Не спрячешь. И как быстро он ко всему привык. Однако.  Ведь такого распутства, как здесь, у себя на родине он и близко не знал и не видел. Да, конечно, и в Армении гуляли девки, и гуляют. Но, там всё по-тихому. Конспирация! И ещё раз конспирация! Не дай бог, кто узнает, кто что увидит. Не дай бог! Позор! Пятно на всю жизнь! Пятно, которое не чем не смоешь. Это касательно женщин, безусловно. Мужчинам позволено всё. На то они и мужчины. Сами для себя и под себя законы морали сочиняли и продолжают сочинять. Ха!      Ширак затянулся. Выпустил колечки дыма в потолок. Прищурился. Хорошо! Сейчас ему хорошо. На кухню зашёл Арам. Голый. Потный. Пьяный. Сел напротив, за стол. Закурил. Посмотрел на Ширака.

– Эээ! Брат джан. Чего ждёшь? Иди. Дама тебя требует. Тебя хочет попробовать. Дуй, давай. Я пока отдохну.-

В спальне горел ночник голубоватым светом. Светка лежала на широкой кровати. Красивое спальное бельё в кружевах. Дорогое, наверное. Мятое. Разбросанное. Две подушки. Одна у неё под головой. Вторая под бёдрами. Светка лежала голая, белая и вся рыжая. Вся распахнутая. Напоказ.

– Ну, что ж ты ждёшь акробатик. Показывай, на что способны братья армяне. –

Он не знал, почему он это делает. Ему было противно и тошно. Но Ширак делал своё мужское дело. Делал с каким-то остервенением. С огромной накопившейся злостью. Даже с ненавистью. Нет, не к Светке. К самому себе. Он не хотел этот близости. Такой близости. Ему никак, ни с какой стороны не нравилась эта рыжая распутная Светка. Но, вопреки всему он делал это. Делал и делал. Он весь взмок. Но удовлетворение не приходило. Словно некое железное кольцо сдавило ему низ живота, промежность  и держала его мужскую силу под запором. Сдерживала и не выпускала. И чем сильнее кричала Светка, тем яростнее Ширак пытался освободить эту животную силу. Но ничего не выходило. Ничего и не вышло. Ширак устал, обмяк. Обессилел. Встал и молча вышел. Надо было умыться. Отмыться.

В коридоре у дверей спальни ждал Арам. Он нетерпеливо переминался с ноги на ногу. По-прежнему голый.

– Ну, ты брат даёшь. Ара, сколько можно? Полчаса жду. Мне оставь немного. Да!-

– Я умоюсь и домой. Забирай хоть всё. Мне этого добра не нужно.-

Ширак быстро прошёл мимо. Зашёл в ванную. Открыл воду. В шкафчике нашёл марганцовку.

Когда он уходил, кукушка на часах пробила двенадцать раз. Ширак постоял, послушал. Отсчитал. В спальне кричала неугомонная Светка. Рычал Арам.

Ширак вышел на крыльцо. Он был опустошён. Сел на холодные ступеньки. В застывшем воздухе чувствовался лёгкий мороз. Над головой дремали звёзды. Ширак закурил. Посмотрел на небо. Выпустил кольца дыма. Они медленно растворились. Исчезли. Какой же он идиот! Вылезла собака из будки. Лениво гавкнула пару раз. Понюхала воздух. Залезла обратно в будку. Гавкнула там. Буркнула что-то про себя. Повозилась. Улеглась и затихла. Молчало село. Звенела тишина и трансформаторная будка, напротив, через дорогу. Ширак докурил сигарету. Потушил окурок плевком. Отшвырнул далеко в сторону бычок. Вышел за калитку и быстрым, привычным  шагом, в полной темноте  двинулся по ухабистой дороге. Домой.

 

**************

 

 

Глава 6

 

Он лежал на тахте. Да, это была  та самая тахта на кухне в доме его дедушки и бабушки. В доме на Планы Глух. Точно. Та самая. Он каким-то образом знал это. Без сомнений. Жёсткая тахта. Высокая. Сидишь, а ноги болтаются. Не достают до пола даже у дедушки. Крышка- лежанка на рояльных петлях. Она открывалась на весь размер. К стене.  Как и старый бабушкин сундук рядом. Тахта была глубокой. В ней можно было спрятаться и взрослому человеку. Но там бабушка хранила овечью шерсть в полосатом подматраснике. И тонкую гибкую палку для взбивания. Но он всё равно туда помещался. Залезал . Иногда он так и делал.

Старый дом на Планы Глух. Как он там очутился? Когда приехал к старикам? Из какого эпизода его жизни вырван этот момент? Всё это не имело значение. Он этими вопросами не задавался. Он лишь знал, что лежит на тахте, на любимой тахте своего деда. На которой старик всегда  отдыхал после обеда. Днём. Дремал. Всегда на боку. Всегда на левом. Лицом к стене. Посапывал. И тогда все в доме вели себя тихо. Говорили в полголоса. Старались зря на кухню не заходить. Сейчас же была ночь. Точно ночь. Темно. В доме все спали. Он знает. В большом зале родители. Его родители. В дальней спальне дед с бабушкой. Его же место здесь. Всегда здесь. Ночью. На ночь. Так должно было быть. Так и есть. Потому что, так было всегда.

Стояла полная тишина. Нет, не полная. Сверчок. Где-то за окном. Он его услышал. Вдруг услышал. Сейчас. Значит, он не спал. И не спит. Было жарко и душно. Как всегда летом в Ереване. Он лежал тихо под тонкой простынёй. Сверчок пел ему.

Вдруг он услышал какой-то шорох. Звук босых шагов. Еле уловимый. На кухню тихо, на цыпочках вошла мать. Вошла и остановилась. Замерла, точно прислушиваясь к чему-то. Он видел её в лунном свете. Видел не отчётливо, а словно призрака. Буд-то в лёгкой дымке. Светлым наброском на сером фоне. Мать была раздетой. Совершенно. Длинные волосы распущены. Они спадали по спине до самой её поясницы. Мама была красивой и грациозной. Ему так показалось. Он совсем не помнил своей матери. Он знал её больше по фотографиям, нежели в своей памяти. Здесь и сейчас мама была прекрасна. Тонкая, изящная. Молодая. Какая же она оказывается молодая! И какая оказывается она красивая! С очень правильными чертами лица. В профиль хорошо видны её прямой маленький нос, очертания губ, тонкий подбородок, высокий лоб. Мама повернула голову в его сторону. Глаза. Огромные, слегка раскосые глаза. Мама! Как такое может быть? Он  понимал и не понимал. Здесь и сейчас, в себе, он не был ребёнком. Он был собой. Взрослым и теперешним. И в то же время он был ребёнком. Тогдашним маленьким ребёнком. Лет пяти. Мать тихо подошла к столу. Налила из графина стакан воды. Выпила. В несколько глотков. Поставила стакан на стол. Делала она всё тихо. Почти бесшумно. Повернулась и посмотрела прямо на него. Он не выдержал. Выдал себя. Позвал тихо. Тихо.

– Мама!-

Мать сделала два шага навстречу. Присела на край тахты. Еле слышно  спросила.

– Аа, балик джан! Ты почему не спишь?- Она погладила рукой его волосы. Погладила лоб. Какая тёплая рука! Не просто тёплая. Оживляющая! Волшебная! От её нежного прикосновения по всему его телу пробежали мурашки. Ему стало хорошо, хорошо. И он тихо заплакал.

– Мама, мама ты такая красивая! Ты такая хорошая!- Слёзы вдруг сами покатились из его глаз. Слёзы счастья. Он зашмыгал носом. Мать сидела рядом, у его ног. Вся обнажённая, абсолютно естественная, абсолютно любящая. Он чувствовал это. Он ощущал её тепло, её запах, запах молока и ещё чего-то вкусного, сладкого. Чувствовал её правду. Её материнство.

– Спи сыночек. Спи. Всё хорошо. Я рядом. Я всегда рядом. Спи балик джан.- Она гладила его по голове. Едва касаясь. Он не видел, но знал, что она улыбается. Знал по голосу. По интонациям в голосе. Всегда так было. Всегда.

– Спи сынок. Спи Ширмик.- Она вдруг запела. Тихо. Тихо. Зазвучала мелодия. Слов не разобрать. Одна мелодия. Нежная. Тягучая. Плавная. Ширмик! Никто его так не называл. Только мама. Неужели такое было? Ширмик!

– Мама, я так тебя люблю! Очень, очень сильно! Больше всего на свете! Ты только никогда не бросай меня. Ладно, мама?- Он говорил тихо-тихо. Он нашептывал маме слова любви. Много слов. А мама продолжала тихо напевать.

Послышались тяжёлые шаги. На кухню вошёл отец. В широких семейных трусах. Коренастый. Сильный. Он, молча, взял мать за руку и увёл за собой. Грубо взял. По мужски. По хозяйски. Она успела шепнуть сыну.

– Спи Ширмик. Я всегда буду рядом. Всегда. Я в каждой женщине буду рядом. Ты поймёшь, надеюсь, когда вырастишь. А сейчас спи сынок.-

Он перестал плакать. Натянул простыню, под которой лежал, себе на голову, по самую макушку. Сверчок перестал петь. Опять наступила полная тишина. Он стал считать до ста.

– … шестьдесят семь, шестьдесят восемь, шестьдесят девять.-

Неожиданно у него возникло чувство тревоги. Безмятежное до этого состояние вдруг  исчезло. Что-то стало давить в воздухе. Сгущаться.  Как будто заложило в ушах. У него возник беспричинный страх. Он наползал на него медленно и неуклонно. Постепенно заполняя всего его. Наполняя страхом каждую его клеточку в теле. И в следующее мгновение кто-то схватил его за ноги. Чьи-то цепкие маленькие пальцы крепко стиснули  его лодыжки. От неожиданности у него перехватило дыхание. Хотелось закричать. Кричать. Но крик застрял в горле. А сильные, цепкие руки, тем временем, стали стягивать его с тахты. Сильнее и сильнее. Он отбросил от лица простыню. Приподнял голову. Увидел только руки. Они будто тянулись из под пола, из под тахты. Он видел лишь кисти и предплечья. На запястье левой руки были пристёгнуты часы с тёмным ремешком. Что-то очень знакомое. Знакомые часы. Ну да! Это же часы его отца. «Командирские». Он всегда на них засматривался. Он всегда ими любовался. И отец знал об этом. И как-то он сказал ему, что когда тот подрастёт, и закончит школу, то эти часы перейдут к нему. Перейдут как семейный талисман. От отца к сыну. От отца к сыну. Отец получил их от своего отца. И он тоже должен будет передать их своему сыну. Потом. Позже. Старшему сыну.

Руки тянули сильно. Он уже на половину сполз с тахты. Пытался сопротивляться, но тело его не слушалось. Пытался кричать. Но голос пропал. А руки всё тянули и тянули.

И вдруг он вспомнил. Вдруг понял. Это мальчик. Опять этот мальчик. Опять он его куда-то тянет. Куда-то ведёт. Зачем-то зовёт. Мальчик. И в следующую секунду он закричал.

 

**************

 

В доме спали дети. На одной полуторной, с растянутой панцирной сеткой, кровати. Серёжик и Артурик. Спали крепко. Спиной друг к другу. Как в гамаке. Прижавшись по центру. Марины в доме не было.

– Надо будет доски подложить под сетку. И достать ещё одну кровать.- Подумал Ширак и вышел из дому. Спустился с крыльца. Свернул. Обогнул дом. Пересёк  широкий двор. В летней кухне светилось окошко. Ширак открыл дверь. В помещении было натоплено. Тихо. В печи лениво потрескивали дрова. Марина сидела за большим столом. Лепила пельмени.  Она медленно подняла голову. Безучастно посмотрела на мужа и вновь склонилась к своему занятию. Молчала. Ширак подошёл к столу. Подсел на табурет. Достал из кармана куртки пачку сигарет и спички. Часы на чёрном ремешке. Положил их на стол, к стене, на чистое от муки место. Снял куртку и кинул её на соседний стул. Посмотрел на циферблат часов.

– Время час ночи. Чего не спишь?- Он снял тонкое кухонное полотенце с Марининого плеча. Вытер руки.

– Тебя ждала.- Ответила Марина безразличным голосом.

– Аа! А пельмени, по какому случаю?- Ширак положил перед собой кружок из теста. Сверху ложечкой немного фарша. Залепил пальцами. Получилось. Немного коряво. У Марины форма пельменей была один в один. Красивой. Ровной.

– Захотелось детей побаловать. Да и так. Давно не ели.- Марина долепила последний пельмень. Поднялась. Стала раскатывать тесто на столе, по широкой ровной дощечке. Небольшой шар из теста. Для очередной порции заготовок. Ширак молча наблюдал. Как у неё ловко получается! Быстро. Уверенно. Вот и тончайший блин готов. Марина тут же перевёрнутым стаканом надавила некоторое количество кругов. Тонких -тонких. Села. Стали лепить пельмени вдвоём.

– Почему не хинкали?-

– Не знаю. Захотелось пельменей.- Марина пожала плечами.

– И не спросишь, где я был?- Ширак старался лепить как можно ровнее. Но хвостики получались слишком большими. Пальцы. Пальцы. Очень  они у него грубые.

– А зачем? Раз где-то был, значит тебе так надо.- Марина говорила тихо, в полголоса. Словно за стенкой спали дети. Говорила спокойно. И это спокойное настроение передалось Шираку. Занятие пельменями увлекло его. Говорили тихо с долгими паузами.

– Как дети? Что нового? Поговори со мной.-

– Хорошо. Всё у детей хорошо. Артурику в субботу в Богодухов надо. С классом. Там у них целая экскурсия. Много детей везут. Вроде как новую больницу открывают. Ну, эту, Канадскую. На Канадские деньги, которая. Её говорят, уже лет десять строят. Ещё до нашего приезда начали. –

– Да, знаю. Начали Советы. Достраивали зарубежные спонсоры. Знаю. И что?-

– Митинг говорят, будет. Торжественный. Потом концерт какой-то на площади. Потом спектакль во дворце культуры. В общем – на целый день. Автобусом туда, сюда. Пустишь?-

– Пускай едет. А Серёжик что?-

– Младшие классы не берут. Дома он будет как всегда. Со мной.

– Что ещё? Никто не приходил?-

– Нет никто. Так… . Баба Мила жаловалась. Говорит, кто-то тыкву стащил с огорода. Представляешь! Да кому она, эта тыква нужна? Старая бабка. Сама, наверное, забыла что сорвала овощ. Тебя кормить?- Марина внимательно посмотрела на мужа.

– Нет. Я не голоден. Шабашку с Арамом делали. Светке мебель собирали. Эта, которая покойного участкового мента жена. Ты её не знаешь. Накормила ужином. Завтра доделаем работу. Не успели сегодня.-

– Знаю, не знаю. Плохая репутация у неё. Слышала.-

– А у кого она здесь в селе хорошая? Все друг на друга наговаривают. Кляузничают. Я что ли с хорошей репутацией? Или ты? Или бабка Мила? Ерунда всё это. Деньги платит и хорошо. Не бери в голову дурные разговоры. Сама то, как? –  Ширак неожиданно для себя вдруг осознал, что вот так просто, по-семейному, не беседовал с женой уже лет сто.

– Как обычно. Мне ли скучать. Кручусь целыми днями. Стоит присесть, тут же засыпаю. Перед твоим приходом кофе напилась. Взбодрилась немного.-

– Я бы сейчас выпил чашечку.-

– Я мигом.- Марина быстро поднялась. Вытерла руки. Из шкафчика на стене достала турку. Турка чеканная, с узким горлышком. С одного овального бока выбит Сасунци Давид на коне и с мечом. С противоположного бока выбита надпись на армянском – Ереван. Следом достала ручную кофемолку. Старую. От родителей досталась. От её родителей. Открыла её сверху. Засыпала туда немного зернового кофе с ладошки. На глазок. Кофе обычный – Арабика. Собралась молоть. Ширак наблюдал.

– Марин. Дай сюда. Я сам. – Он быстро прокрутил ручкой. С минуту.

– На Марин. Сделай без сахара и покрепче.-

На раскалённой плите печки кофе поднялся быстро. Марина поставила на стол две крохотных чашечки для кофе. Крохотные, на глоток  другой. Налила первому Шираку с пенкой. Затем себе, оставшееся. Поставила перед мужем блюдце. На него чашечку. Перед собой блюдце. Глотнула свой горячий напиток и тут же перевернула чашечку на блюдце. Ширак наблюдал.

– Гадать будешь?

– Как всегда. А что мне ещё остаётся делать? У каждого свои забавы.- Она села за стол. Продолжила своё занятие. Ширак обтёр руки о кухонное полотенце. Потянулся за сигаретами. Закурил. Глотнул из чашечки. Марина молчала. Работала руками. Лепила. Фарш заканчивался. Пельменей набралось уже два подноса. Ширак облокотился о стену. Ещё глоток. Допил кофе. Закрыл глаза. Курилось с удовольствием. Расслабленно. Почувствовал, как наваливается усталость. Кофе его всегда расслабляло. А завтра вставать как всегда рано.

– Заканчивай. Пойдём отдыхать.-

– Ты иди в дом. Ложись. Мне осталось немного. Я приберусь здесь и приду.

– Посмотри, чего там на чашке?-

– Ты иди. Я посмотрю, посмотрю. Это личное.-

Ширак поднялся. Накинул куртку. Сигарета в зубах. Посмотрел на Марину. Встретился с ней взглядом. И вдруг его передёрнуло. Как током ударило. Он развернулся и быстро вышел из летней кухни. Постоял у дверей. Докурил. Плюнул на окурок. Кинул его себе под ноги. Пошёл к сараям. К куче с тыквами. Отыскал в потёмках ту, бабкину. На ощупь. Она самая крупная, тяжело ошибиться. Вынес тыкву на руках. В обнимку. Перешагнул через соседский штакетник. Прокрался к бабкиному дому. За домом сарай. Маленький. Хилый. Он знал, внутри, под крышей, ляда в погреб. Там, в погребе и в сарае баба Мила всё с огорода и хранила. Основное в погребе, а что можно под крышей. Ширак положил тыкву с краю, у стены. Похлопал по ней. Тихо вышел.

Шираку не спалось. Марина лежала рядом под своим одеялом. Тихо посапывала. Спала. Серёжик что-то пробубнил во сне. Замолчал. Скрипнула сетка на кровати. Ширак никак не мог отделаться от разных мыслей. Они настойчиво лезли ему в голову не давая уснуть. Ещё его поразили глаза жены. Глубокие. Красивые. Её взгляд. Он долго не мог понять, что же его встревожило в этом взгляде, в этих глазах. И неожиданно для себя он понял. Он, оказывается, забыл, когда смотрел в глаза Марине. Он, совсем забыл, когда же он вообще смотрел на неё. Он её не замечал. Он совсем перестал её замечать. Как женщину, как человека, как жену. Она вроде как была. Он с ней вроде как разговаривал, решал какие-то вопросы и проблемы. Но он её не видел. За всеми этими вопросами и проблемами он перестал видеть Марину. Ширак поёжился. Ему стало не по себе. А как он исполнял свой супружеский долг? Именно, что исполнял. Именно, что долг. Грубо. Всегда со злостью. Быстро, словно желая поскорее отделаться от этой обязанности. Не спрашивая её,  хочет она или не хочет, удобно ей или неудобно, время ей или не во время? Никогда не спрашивая и не считаясь. По сути дела он её насиловал. Каждый раз насиловал. И она, его Марина, покорно всё сносила. Безропотно! Ширак тяжело вздохнул. И когда же он её потерял? Когда? Когда же он себя потерял? С какого момента, с какого места в его жизни он потерял свою любовь? Ведь не так у них начиналось. Ширак хорошо помнил. Ей ещё не было восемнадцати, когда они начали встречаться. Он был старше на десять лет. И сразу стал для неё всем. Она взяла его за руку и пошла с ним по жизни. По их совместной жизни. Взяла за руку доверчиво и отдалась ему вся и полностью. Приняла его, Ширака, таким, каким он был. Но он ведь не был раньше таким, как сейчас. Грубым и злым. Ширак повернулся на другой бок. Тяжело вздохнул. Ведь он любил её. И, наверное, сейчас любит. Только поступает наперекор своей любви. Наперекор её любви и доверию. Марина ведь совсем молодая. А во что он её превратил! Взвалил на её плечи непомерный груз. Груз, который она, молча, несёт. Молча и жертвенно. Ой! Ширак, Ширак! Он знает, что надо делать. Завтра он ей всё расскажет. Только так. Этот груз убивает его. И убивает всё вокруг него. Пора с этим кончать. Надо избавиться от прошлого. Скинуть с себя этот камень.

На следующий день Ширак зашёл к Араму. Предупредил его, что не пойдёт к Светке. Работы там осталось совсем немного и Арам сам прекрасно справится. Что, денег ему ни каких за работу не надо. Мол, пусть тот сам вопросы с хозяйкой решает. Арам предложил выпить по сто грамм. Ширак отказался. Поговорили немного,  и он поспешил домой. Спешил, не спешил, а всё равно пришёл поздно. Уже по тёмному, в девятом часу вечера. Дети успели сделать все свои обязательные дела по хозяйству и теперь сидели дома, топили печь и занимались уроками. Самостоятельно. Артурик сказал отцу, что мама купается. И что он позже, когда мама придёт, вынесет за ней воду. Так он делал всегда. Так сделает и на этот раз.

– Артурик , а вода ещё есть тёплая?- Ширак потрепал сына по голове.

– Да папа. Полная выварка на печи. Горячая вода. Парит. А что?- Артурик отвечал на армянском языке.

– Пойду, душ приму. Возьму пару вёдер. Залью в бак. – Ширак уже сбрасывал с себя рабочую робу.

– Так ведь холодно. Па! Простынешь. Брр! Не боишься? И маме надо ведро занести. Минут через пять. Просила.-

– А папа у нас ничего не боится. Правда, пап?- Это Серёжа влез в разговор. Он сидел за столом в большой комнате. Сидел за тетрадями.

– Боюсь Серёжик. Ещё как боюсь. Просто не признаюсь. Все чего-то боятся. Ладно, дети. Занимайтесь. Я маме сам ведро занесу.

– Нашего, папу наверное инопланетяне подменили.-

Сказал позже Серёжик Артурику. На ухо. По секрету.

Ширак налегке, в одной рубашке, выскочил на улицу с двумя вёдрами горячей воды. Пять шагов и летняя душевая. Деревянное строение на два маленьких помещения, с крашенным чёрным баком на крыше. Лестница сбоку. Ширак поднялся с одним ведром. Откинул крышку. Залил воду. Спустился. Поднялся со вторым ведром. Залил и его. Бегом вернулся в дом. В холодном коридоре на лавке несколько бидонов с водой. Он наполнил вёдра. Вошёл в дом, на кухню. Долил воду в выварку на печи. Пусть греется. Пригодится тёплая вода. Набрал в коридоре ведро холодной воды. Разбавить в баке. Так. Полотенце. Халат. Ширак побежал в душевую. Беготня, движение подняли ему настроение. Он с удовольствием принял контрастный душ. Три минутки. Вода оказалась горячая, воздух холодный. Пар так и шёл. Обтёрся докрасна полотенцем. Насухо. Разгорячился. Накинул халат. Почувствовал прилив сил. Настроение ещё больше улучшилось. Ширак вернулся в дом. Дети занимались. Делали уроки. Или делали вид, что делают уроки. Не важно. Главное – чем-то были заняты. Значит, не помешают. Ширак набрал ведро горячей воды. Накинул куртку  и пошёл в летнюю кухню. Сигарет с собой он не взял.

Марина сидела на стуле перед небольшим зеркалом, установленным на столе. Тускло горела лампочка под потолком. В большом оцинкованном корыте, в корыте с высокими бортами, в пенистой воде, плавала мочалка. Натоплено. Очень даже. На скамейке рядом два ведра. Пустых. Большой эмалированный ковш с ручкой. Мыло. Шампунь. Марина завёрнута в большое банное полотенце. Плечи и руки оголены. На голове полотенце поменьше. Накручено. Марина что-то высматривала на своём лице. Ширак зашёл и почему-то сразу смутился.

– Марин. Я тут воды принёс. Дети сказали.- Он поставил ведро на пол.

Марина быстро влезла с руками под полотенце. Она всегда его стеснялась. Всегда. Он ни разу не видел её полностью обнажённой. За все их тринадцать совместных лет.

– Спасибо. Мне хватило воды. Ты давно пришёл?- Она поправила полотенце на голове.

– Нет. Недавно. Успел душ принять.- Ширак опустился на свободный стул.

– Душ? Шираак! Ты что простыть хочешь? Этого нам только не хватало.

— Не переживай. Не простыну.- Он смотрел прямо ей в глаза. Марина смутилась.

– Ты чего-то хочешь? Прямо здесь? – Она опустила глаза. – Вдруг дети.-

– Хочу. Давно хочу. Поговорить хочу.- Ширак пододвинулся ближе.

– Шираак. Ты меня пугаешь. Ты какой-то странный сегодня. Сам на себя не похож. Не обычный. Что случилось?-       Марина поёжилась под полотенцем. От движения на её голове распутался клубок, сполз набок. Полотенце на голове развязалось. Влажные волосы упали ей на плечи.

– Постой. Постой. Марин! Не убирай волосы. Подожди.-

Ширак наклонился. Взял Марину за руку. Другой рукой дотронулся до её волос. Какие у неё прекрасные волосы. Густые. Тёмные. Вьющиеся. Длинные- длинные. Почему он забыл её волосы? Почему он забыл про её красоту? Как он мог быть таким безразличным? Он осторожно гладил её по волосам своими грубыми пальцами. Марина вся напряглась и сжалась. Он знал, что она хорошо помнила, как часто костяшки этих пальцев стучали ей по голове. Стучали каждый раз, когда он был пьян, или был в плохом настроении. Больно стучали его костяшки. Но сейчас в нём проснулась нежность. Что-то очень далёкое и знакомое защекотало в его памяти. Волосы. Эти прекрасные длинные волосы. Ширак вздрогнул. Комок подкатил к горлу. Он медленно стянул полотенце с плеч жены. Оголились плечи. Какие у неё красивые плечи! Какая нежная кожа! Марина едва дышала. Вдруг Ширак прильнул к жене, уткнулся лицом в её пахучие волосы и заплакал. Слёзы, по мимо его воли, катились из глаз. По его щекам. По её волосам. И не было сил их остановить. И не было желания их остановить. Марина немного обмякла. Освободила руки из-под полотенца. Обняла за голову Ширака. Стала его гладить по волосам. По шее. Потом вдруг сама заплакала. Так, обнявшись, они проплакали несколько минут. Молча. Поглаживая друг друга. Ширак целовал её плечи. Целовал её руки. Её волосы. Глаза. И плакал. И плакал. Словно камень свалился с его плеч. Много камней посыпалось. Ему стало легко и свободно.  Он немного отдышался. Набрался смелости, спросил у Марины.

– Помнишь, как мы уезжали из Еревана?- Он продолжал её гладить.

– Конечно, помню. Быстро. Неожиданно. В два дня. Ты приехал домой поздно вечером. Возбуждённый. Разбудил и испугал детей. Сказал, что всё надоело. Что сколько можно эту разруху терпеть. Что уезжаем. Уезжаем немедленно. Завтра же. К моей тётке в Харьков. Помню, до мелочей помню.-

– Марин! Я в тот вечер человека сбил.- Он перестал её гладить.

– Как сбил? Какого человека? Ширак, ты о чём?-

Марина вся напряглась. Он отпустил её. Отстранился. Отодвинулся. Сел ровно. Локти положил на стол. Посмотрел  прямо на жену. В упор. Она не отвела глаза. Ждала.

– В тот вечер я привёз клиента в Абовян. Ты помнишь, какая погода была. Слякоть. Туман. Видимость паршивая. Это в Ереване. Там же, наверху снег срывался. Порывы ветра. Почти метель временами. Откуда этот парнишка взялся? Время было около девяти вечера. Может с тренировки шёл, или ещё откуда? Не знаю. Я уже выезжал из Абовяна, с микрорайона. Пустой. Обратно в Ереван. Клиент щедрый оказался. По двойному тарифу заплатил. И я решил никого не искать, а ехать в город. Марин! Я об этом никому никогда не рассказывал. Страшная история. Короче. Он шёл по обочине и я его поздно заметил. Ударил бампером. Мальчик отлетел на тротуар. Упал лицом на землю. Так и лежал. Я остановился метров через тридцать. Подбежал. Марин! Куртка. Ранец на спине. Шапочка вязанная. Марин! Я испугался. Я уехал. Убежал. Поехал машину ремонтировать. Представляешь! Бросил мальчугана. – Ширак опустил голову на руки и зарыдал.

– Марин! Я мог бы спасти пацана. Но я испугался. Марин!- Ширака сотрясало от рыдания. Он не поднимал головы. Марина боялась к нему прикоснуться. Молчала. Наконец вымолвила.

– Может, этот мальчик жив остался? Ты же не знаешь.- Она погладила его по руке.

Ширак поднял голову. Вытер слёзы. Немного успокоился. Голос его дрожал.

– Не знаю. Марин. Ну как я мог! Как я мог! –

– Как ты мог молчать все эти годы?-

– Ооо! Это было тяжко. Но ещё труднее было признаться кому-то, в том, что ты убийца.- Ширак глубоко вздохнул.

– Шираак. Столько лет прошло. Если мальчик помер, его не вернуть. Если он остался жив, мы об этом вряд ли узнаем. Остаётся только смириться и просить у бога прощения.

– Эээ! Марин! У какого бога? Я тебя прошу. Разве можно такое забыть?- Ширак снова глубоко вздохнул.

– Надо в церковь сходить. И не спорь. Хоть раз меня послушай. Пожалуйста. Ширак. Пожалуйста.- Она перегнулась через стол и поцеловала мужа в лоб.

– Ладно. Сходим. На этих же выходных сходим. Хорошо.-

Он поднялся. Поднял жену. Приблизил к себе. Они крепко обнялись.

 

**************

 

 

Глава 7

 

Они сидели на камнях. У самого берега. Рядом. Что-то похожее уже с ним было. Когда-то. Где-то. Очень близкое. Забытое. Перед ними начиналось и простиралось вдаль  большое гладкое озеро. Узкое. Длинное. Холодные воды. Чистые воды. Где-то здесь был источник. Далеко, далеко  впереди виднелась дамба. Рукотворное озеро. Он вспоминал. Где-то в горах. На высоте более двух километров. Он огляделся вокруг. Горы амфитеатром. Голые горы. Усеянные камнями. Немыми зрителями. Деревьев нет, одни только низкие обнажённые кустарники. Без листвы. Рядом сидел мальчик. Чуть позади. Тот самый, как всегда. В куртке, в вязаной шапочке. На соседнем камне. Сидел, свесив ноги.  Полу боком к нему. Лица не разглядеть. У мальчика в руках была удочка. Обычная бамбуковая удочка. В три разборных секции. Осмотревшись, тут только он осознал, что и сам держит в руках удочку. Лёгкую, тонкую, метра четыре в  длину. Только вот… . Вода на озере замёрзшая. Тонким чистым зеркалом оно отражало небо в облаках. Облака медленно плыли, скользили по льду. И ни одной снежинки. Странно! Судя по всему холодно, но холода он не ощущал. Более того, камень под ним был тёплый. Сидеть было удобно и комфортно. И ещё одна странность. Два красных поплавка вмёрзшие в тонкий лёд. Это сколько времени они тут сидели? Он ещё раз осмотрелся. Рыбы никакой пойманной нет. Ничего нет из вещей и предметов. Только школьный рюкзак мальчика у камня. Стоял  прислонившись. Раскрыт. Набит до верху мелкими камушками. Камушками гладкими, камушками овальными и круглыми, плоскими и с причудливыми формами. Одноцветные и многоцветные вперемешку.  Набит разными камушками, самыми невероятными. Наверное, мальчик их на берегу насобирал. Странно! Всё странно!

– Ничего тут странного нет.- Мальчик словно прочитал его мысли. – Эти камушки всегда со мной. Они из разных мест. Их у меня  совсем немного. Всего-то рюкзачок. У других их гораздо больше. У других  камни значительно крупнее. Особенно у взрослых. И не такие красивые как мои. Я своих ещё не успел насобирать много. Только начал, и … . – Мальчик замолчал.

– И зачем они тебе?- Вопрос вырвался сам. Он не успел подумать.

– Как зачем? Все собирают камни. Так положено. Собирают, что бы потом разбрасывать. Ты разве не знал?

– Нет, не знал. Объясни.- Ему захотелось поговорить с мальчиком.

– Нечего объяснять. Так заведено испокон веку. Ни я это придумал и не ты. Это природа человека. Природа вещей. Люди собирают камни, потом разбрасывают. Потом снова собирают. И собирают. И разбрасывают. И у каждого своё время. Только не все их разбрасывают. Не все умеют правильно разбрасывать.  А многие собирают, собирают и, в конце концов, погибают под весом своих камней. Под их тяжестью. Разве ты не слышал притчи о камнях? Тебе об этом любая религия расскажет.

– Меня не интересуют религии. И все вопросы вокруг религий. Я ничего не знаю. Мне думается, что на этом кое-кто спекулирует. Не хочу голову забивать ерундой.-

– А вот и зря. Нужно задаваться вопросами. Иначе не будешь развиваться. В жизни как в школе. Учиться надо.- Мальчик достал из кармана куртки хлебные крошки. Набрал в ладошку. Бросил на лёд. Потом ещё раз. Поближе к поплавку.

– Зачем ты кидаешь подкормку на лёд? Рыба не поймёт, не попробует.-

Мальчик улыбнулся и промолчал. И тут же на хлеб слетелось несколько птичек. Воробьёв. Стали быстро клевать. Весело защебетали. Кинулись отбирать друг у друга. Мальчик рассмеялся. Звонко, по детский. Ему было очень весело. Он же не разделял настроение мальчика. Громко спросил. Немного раздражённо.

– Скажи мальчик, зачем ты привёл меня сюда? В это место. На рыбалку. Трудно же назвать подобный способ рыбалкой?-   Он показал на лёд.

Мальчик, продолжая смеяться, ответил.

– Это не я, это ты привёл себя на это озеро. Я здесь, не при чём. Это твоя рыбалка. Честное слово.-

– Я? Моя? – Он искренне недоумевал. – Каким таким образом, и зачем?-

– Наверное, тебе лучше знать. Разберись с начало в себе, а потом ищи причину вовне. Я ж тебе говорю развиваться надо. Учиться. А то ты, ты!-

Мальчик перестал смеяться. Обоими руками взялся за удочку и стал пристально смотреть на поплавок.

– А у самого вместо тетрадей и учебников камнями школьный портфель забит. Кто бы говорил. А, что скажешь?-

– Когда попаду в твой мир, тогда и учебники появятся. Ещё не успел. Понятно?- Мальчик нахмурился.- А камни никогда не помешают. Хотя бы для балласта.

– Ладно, ты. Не обижайся. Ну что ты дуешься. Я же ничего про тебя не знаю. Я даже не знаю, кто ты и зачем меня преследуешь. Зачем приходишь ко мне. Я ничего не знаю о тебе. Вот и злюсь. Скажи, кто ты?-

– Это вопрос мне? Спроси лучше у себя. – Мальчик подёргал удочкой. Леска опасно натянулась.

– Осторожно, порвёшь. Леска тонкая. Да, это вопрос тебе. Наверное, сейчас это самый важный вопрос для меня. Вопрос,  требующий ответа. Ты просто измучил меня. Извёл.

– Извини, конечно. Ну, я и тут, не при чём. Ничем не могу помочь. Видишь ли, всё дело в тебе самом. Только ты сам сможешь ответить на все вопросы. За тебя никто этого не сделает. А если и подскажет кто, то знай, что это будет ложью. Ну…, не совсем так. В основном. Надо объяснить. Понимаешь, к тебе может прийти какой-нибудь ответ на один из твоих вопросов через кого-нибудь. Как бы, через кого-то. Но этот кто-то будет проекцией твоего ума. Тебя самого. Понимаешь?-

Мальчик всё ещё пристально смотрел на поплавок.

– Не совсем. Сложно как-то. Можно, попроще.-

– Нууу,  бывает, что к тебе приходит мысль, или в голове появляется вдруг образ. Ты внезапно чего-то понимаешь. Ну, скажем, ответ на свой какой-нибудь жизненный вопрос, проблему или ещё там чего. И ты как бы думаешь, что сам решил данный свой вопрос. Тут понятно? Хотя на самом деле эти мысли вовсе не твои. Ты их просто уловил. Это к слову. Это уже другая тема. А бывает, что кто-то со стороны тебе что-то говорит, подсказывает. И подсказывается тебе абсолютно правильно. И ты эту подсказку, ни под какие сомнения не ставишь. Ты внутренне уверен, что всё правильно. Что ответ верен. Нутром чувствуешь. Что называется интуицией. Только эта подсказка пришла не от кого-то со стороны. Не от второго лица. Не от третьего лица. А от тебя самого. А этот другой, или третий, или кто угодно, всего лишь проекция твоего ума. Помощь тебе от твоего же воображения. Теперь ясно?

– Уф! Подожди. Надо переварить. И откуда, чёрт побери, у какого-то мальчишки, столько сложных и взрослых понятий в голове? Ты что, вундеркинд, какой? Меня, взрослого дядьку, уму разуму учишь.

– Так вот, если тебе кто-то что-то подсказал, ты почувствуешь ложь. Хотя она покажется очень даже правдивой. – Мальчик, продолжал как ни в чём не бывало развивать свою мысль. Объяснял предмет как учитель ученикам на уроке.

– Ты почувствуешь правдивость или лживость всего, что с тобой происходит, только если научишься себя слышать. Слышать свою интуицию. Свой внутренний голос.

– Постой, постой. Остановись. Для простого скотника всё очень сложно.

– Ты не скотник. Скотник это твоя временная ипостась. Ты в первую очередь существо. Ты человек. А уж что на себя наденешь, тем и будешь. Временно, конечно.

– Уф! На чём мы остановились?- Ему стало жарко. Пот выступил на лбу.

– Если коротко… на все твои вопросы ищи ответы в себе самом. Понял?-

– Понял. И насчёт тебя тоже?

– И на счёт меня тоже. А ты как думал? Нагородил делов. Я что ли разгребать буду? Каждый человек сам за всё отвечает. Перед собой в первую очередь и перед существованием.-

– А если не ответит? Если не сможет или не захочет? А, если он злодей, какой? Или недоумок, а?- Он вытер пот на лбу рукавом правой руки. Левой он продолжал держать удочку.

– Тогда не перейдёт в следующий класс. Останется на второй срок. Или ещё хуже скатится в предыдущий.

– И кто это решает? Кто учитель? Кто судья?- Ему становило совсем жарко.

– Решает само существование. Вселенский закон если хочешь. Если, например, ты хочешь что-то сделать или получить, то тебе необходимо произвести определённый набор последовательных действий что бы добиться желаемого. Скажем, ты хочешь открыть некую дверь. Тебе нужно её открыть. Что бы пройти дальше или выйти.  Для этого надо подобрать ключ к замку. Провернуть его правильным образом. Произвести некоторые действия, приложить определённые усилия. Так ведь? Нужно хотя бы начать что-то делать. Пробовать. Хотя бы понять. Понять, что для начала нужен ключ. Или что тебе действительно надо куда-то идти или выйти. И только при правильном, пусть и не единственном подходе, дверь будет отпёрта. Дверь откроется. А, в противном случае, хоть пляши перед ней, хоть головой бейся, дверь не открыть. Оказывается всё просто. Как в математике. Так и в жизни. Можно сколько угодно обманывать себя и окружающих, но до тех пор, пока ты не сделаешь всё правильно, твоя дверь в будущее не откроется. – Мальчик дёрнул удило. Леска оборвалась.

– Ну вот. Опять сорвалась. – Проговорил он расстроено. И тут же улыбнулся.

Совсем распогодилось. Из-за гор, напротив, выглянуло солнце. И сразу поверхность  озера превратилась в сверкающую золотом и серебром гладь. Заслепило в глаза. Он прикрылся рукой. Как козырьком. Его жар вдруг прошёл. Легкий ветерок приятно освежил голову. Он продолжал смотреть на сверкающую, золотом и серебром, поверхность озера. На какое-то время он забыл про мальчика. Тут, он заметил, как по воде пошла еле заметная рябь. Неужели растаял лёд? Так быстро. За каких-то несколько минут как ему показалось. Да, так и есть. Красный поплавок его удочки весело и часто запрыгал. Заиграл на маленьких волнах. Две большие тени пересекли озеро. Он поднял голову, и щурясь от солнца увидел двух больших птиц. Белых птиц. Они медленно развернулись над озером и опустились на воду. Прекрасные, грациозные творения. Лебеди. Они сели на воду совсем рядом. Сложили крылья и медленно поплыли в его сторону. Вот они совсем рядом. Красивые птицы. Какие красивые птицы! Он вспомнил о мальчике. Посмотрел в его сторону. Мальчик вынимал из кармана куртки и кидал в воду хлебные корочки, кусочки хлеба. Ах, вот почему подплыли птицы. Лебеди у самого берега принялись за угощение. Они хватали хлеб с поверхности, забавно хлюпая клювами по воде. Поднимали свои головки, проглатывая пищу. Мальчик весело и звонко засмеялся. Горы принялись эхом повторять детский смех. И через мгновение казалось, что вместе с ребёнком смеётся всё вокруг. И горы и вода и само небо. Мальчик на секунду повернул голову, в его сторону и он увидел его лицо. В первый раз. Близко и отчётливо. Вдруг. На мгновение. Что-то знакомое было в его чертах. Очень близкое. Но нет. Не вспоминалось.

Но вот птицы отплыли. Хлеб у мальчика закончился. Ребёнок уселся на свой камень. Залез с ногами. Ему же захотелось продолжить разговор. Он спросил у мальчика.

– Скажи мне, вот ты многое знаешь, наверное. То, что не каждому взрослому в голову придёт. Судя по рассуждениям, ты очень развитый ребёнок. Ты многое понимаешь. Что называется, зришь в корень. Откуда у тебя такие знания? Прости, но ты всё же ребёнок.-

– Да, ты прав. Тут я много чего знаю. Я знаю общие принципы и законы. Потому что я в них нахожусь. А они во мне. Эти знания не познаются. Они как бы уже есть. Есть во мне изначально. Они есть у всех изначально. И у тебя. Просто приходя, просыпаясь в земной мир люди, забывают об этом. И ты забыл. Ну, это не страшно. Потом вспомнишь. Когда время твоё настанет. Но я ничего не знаю в практическом смысле о том, вашем мире. Всё что я могу увидеть и прочувствовать про ваш мир, так это только через твоё воображение. В твоём воображении. Через тебя. Посредством контакта с тобой. Понимаешь меня?- Мальчик взял в руки удочку. Сделал движение, будто забрасывает в воду крючок с грузилом.

– Зачем ты это делаешь? У тебя всё равно леска оборвана.

— Как зачем? Мы же на рыбалке. Важен процесс. Так ведь? Вот я и в процессе.- Мальчик довольный улыбнулся.

– Ладно. Дело твоё. Слушай. А как насчёт будущего, его ты знаешь?-

– Кое-что знаю. В общих чертах. Но, видишь ли,  как тебе правильно объяснить. Будущего как такого нет. Нет, для тебя оно есть. Но…, понимаешь, всё относительно. Относительно твоей реальности  оно, безусловно, есть. И прошлое, и будущее, и настоящее.

По законам твоего мира оно не может не быть. Но в других реальностях, на других уровнях – не обязательно. Там, где я сейчас есть только настоящее. Время как бы застыло. Или, точнее будет сказано, законсервировано. И будущее…, оно у каждого своё. Не знаю, поймёшь ли ты. Ты ведь, наверное, чувствуешь себя частью общего мира вокруг себя, да? И ты с этим миром как бы куда-то движешься, так? Ну, там, в пространстве, во времени. Так ведь?

— Да. Наверное, так. Я как-то не особо задавался подобными вопросами.- Он задумался. Посмотрел на мальчика. – Продолжай.

– Но это не совсем так. Относительно человеческих представлений, это так. Но относительно более масштабных понятий это далеко не так. Ты и есть твой мир. Другой и есть его, этого другого мир. Третий, у него свой мир. И всё, что происходит вокруг тебя, в твоём восприятии, в твоём мозгу, в твоей голове, с твоими чувствами, с тобой в целом – это и есть твой и только твой мир. Твоя вселенная. Твоё существование. И в тоже время оно неотрывно от всеобщего мира, всеобщей вселенной и всеобщего существования. Кажется парадоксальным. Да? Но это выглядит противоречивым только для твоего, земного восприятия. На других уровнях бытия всякие противоречия исчезают.

— Прошу тебя. Хватит. У меня сейчас мозг взорвётся. –

Ему опять стало жарко. Пот крупными каплями выступил на лбу.

-Для меня это слишком. Ты явно не из моего мира, не из моего воображения. Потому что я не могу знать, не могу понять таких вещей. Лучше скажи про моё будущее. Можешь что-то поведать?

– Зачем тебе это знать? Вся прелесть твоей жизни, человеческой жизни как раз в том, что ты не знаешь что там, за поворотом. Что тебя ждёт. Это как игра. Вслепую. Вся прелесть в неизвестности. Весь смысл  жизни именно в текущем, данном моменте. Будущее изменчиво. Я могу сказать одно, а завтра получится по-другому. Кто его знает. Кто тебя знает.

– И всё же. Мне любопытно.- Он вытер пот со лба. Солнце стало активней.

– Ладно. Ну, например,…возьмём  двадцать лет. Через двадцать лет. Ммм . Твои сыновья женятся. Оба будут жить в городе, вдали от тебя. Оба будут женаты на украинках. Один, который  старший, возьмёт в жёны женщину с ребёнком. С чужим ребёнком. Оба будут с тобой в сложных отношениях. А, нравиться? Продолжать? Хорошо, продолжаю. Если не бросишь пить спиртное, то тебя ждёт серьёзная болезнь. Язва. Операция. Ты будешь на волосок от гибели. Но ты живуч. Вы с женой уедете из своего села в другое место. В соседнее село. В большой удобный дом с газом и удобствами. Будете спокойно доживать свой век. Пожалуй, хватит. Впрочем, эта уже будет другая история. И она в твоих руках. Запомни.- Мальчик стал складывать удочку.

– Кстати, твой поплавок исчез.-

Действительно. Он потянул за удило. На крючке висел ключик. Маленький ключик. Как от сумочки или от портфеля. Он взял его в руки. Внимательно рассмотрел. Положил себе в карман. Мальчик собрался уходить. Он слез с камня. Закрыл свой школьный ранец. Закинул его себе за спину.

– Постой секунду. Мне кажется, я узнал тебя. Ты тот самый мальчик, которого я сбил когда-то машиной.- Он проговорил медленно и громко. Воздух, казалось, застыл. Нависла духота. Ему становилось плохо. Подступила тошнота. Закружилась голова.

– А вот и не угадал. Обознался дядя. Не узнал. На самом деле всё гораздо сложнее. А тот мальчик, кстати, остался жив. Немного ты его помял конечно, но ничего…, живёт и здравствует. Это я тебе точно говорю. Иначе я бы его встретил.-

– А как же школьный портфель? Как же шапочка?-

– Это всё твои представления. Ты меня не знаешь, вот и напридумывал.

Мальчик дёрнул левой рукой и посмотрел на часы. Часы с чёрным ремешком. « Командирские».

– Пора мне. И тебе пора просыпаться. Скажи да… как запутано. Но… . Ты сам всё затеял. Одни шарады. Кругом одни шарады. Прощай.-

Мальчик в упор посмотрел на него. Мальчик. Мальчик. Лицо. Лицо из детства. Знакомое и родное. Он вдруг понял. Молнией по телу. Ударило. Пробило. Ошарашило. Всё поплыло перед глазами. Шрам на руке заныл. В груди потяжелело. Это он. Тот, наверное, первый. Тот самый первый. Первенец. Не родившийся. Он тогда побоялся. Не решился. Как-то неожиданно получилось. Он не был готов. Убедил жену. Повёз Марину в больницу…

Мальчик уже удалялся. Мальчик исчезал из виду. Он же терял его. Он понял. Теперь навсегда. Он лишь успел крикнуть в пустоту.

– Прости сынок!-

 

**************

 

Капрал Кэт. По следам Сандара.

  • 14.02.2020 00:57

 

 

 

 

 

«Капрал Кэт. По следам Сандара»

 

 

Антон Шешуков

автор повести

 

Виар Сказочник

редактор

 

Алина Шешукова

редактор стилистики изложения

 

 

Екатеринбург

2019

 

Дорогим друзьям, Сану и Кэт.

С которыми, возможно,

знакомы уже не в первый раз.

Посвящается.

 

 

 

 

 

 

 

 

«Каким будет путь

решать только тебе,

но одно точно –

его придётся пройти»

 

 

 

Глава 1. Послушай, не по нам ли звонит колокол?

 

 

Череп вот–вот разлетится на тысячи маленьких кусочков. Казалось, что сейчас голова вмещала все знания этого мира. Я еле сдерживал его присутствие у себя внутри. Он изъявлял свою волю. Господин был могуч. Иногда казалось, что он был безграничным. Извечным, как его многие называли. Многие зажаренные и многие калеки, ну кому как повезло.  Помимо вселенских знаний, мощи и величия он был ещё безгранично жесток и беспощаден. Его воля была подобна струе энергии. Но не как луч, который бьёт в одном направлении, а как светоч, сияние которого присутствует повсюду.

Был ли это светоч добра или зла, или чего-то среднего? Каждый решал сам и отсюда следовало, по какую сторону баррикад он находился. Как зло, так и добро — это понятия смертных, мы же были выше этих категорий. Лучше сказать, что мы были вне их. Вне понятий обо всём, присущем роду людскому. Я был ещё совсем молод и только начинал постигать свою природу. Хотя по меркам людей прожил несколько жизней. Владыка же был вне времени. Эпохи для него — это словно смена дня и ночи. Появлялись и исчезали. Вечность его была озарена пламенем, ибо от века и до века он был свет же не свет, но тьма.

Я очень хотел бы продвинуться так же, как и он. Быть таким же совершенным, могучим. Нужно просто служить, и со временем я стану подобен ему. Мне не грозит конкуренция, потому что всех других господин давно уничтожил. Я, возможно, последний. Но я сотворён не из чистой крови недоступных предков. Господин создал меня искусственно. И с некоторыми особенностями, благодаря которым я могу общаться со всеми существами, в том числе и людьми. Владыке они не ровня. От его запредельной речи они просто сходят с ума. Ну а кто покрепче, просто убегают, куда глаза глядят. Я же могу внимать ему, но это нелегко. Но всё же я единственный в своём роде, кто может передавать волю извечного обычным созданиям. Это моя великая миссия. Когда я был маленьким, в минуты нашего «общения» казалось, что я умру. Но постоянная практика укрепила меня. Господин делал меня сильнее. Я был нужен ему.

Вот и сейчас это происходит. Великий передаёт через меня приказы. Я же передам его волю генералам, чтобы они передели дальше. Чтобы те, кто снизу, вели рядовую работу. Эту работу по расширению нашей империи. Да-да, нашей, я тоже есть часть этого великого замысла. Не совсем понимаю конечные цели, пока. Я, кажется, говорил, что достаточно молод. К слову сказать, никто в этом мире не может понять замысел господина. Но я наберусь опыта и смогу быть достойным его. С момента пробуждения его прошло не так много времени. Как раз столько, сколько мне лет. Ведь после этого он сразу меня создал. Так же была зачата наша великая империя. Сейчас она не совсем великая, но скоро обязательно будет. Мы работаем над этим.

Да, кстати, меня зовут Сандар, и я дракон. Не такой могучий, как мой господин Мраморный. Тут я вынужден его так назвать. Дело в том, что так его прозвали низшие существа и это из-за фактуры его хитина. Как глупо. Его истинное имя я не могу произнести, так как не знаю. Не положено, пока. Но даже его второе именование, доступное мне, вы не смогли бы вместить своим разумом. Так как оно столь же могуче и непостижимо, словно квазары на границах наших вселенных. Зачем ему вся эта империя? Ответ мне не ведом. Сам господин не делает рядовую работу. И просто поговорить, это не про него. Поэтому остаётся довольствоваться только его приказами и делать из этого кое-какие выводы.

Мой господин обитает в великой пирамиде. Она служит ему обиталищем, там он проводит всё основное время. Он выше всей этой суеты. Это моя работа и генералов. Самых верных из людей и некоторых других существ. Его приказы безграничны по своей мудрости. А непокорность карается с холодной жестокостью. Он и сам смог бы уничтожить всех своих врагов и строить новый мир на горячем пепелище. Но это всё требует огромных затрат энергии, ведь он в два раза больше меня по размерам. А я, вам скажу, что ваши дворцы, по размерам. Так что судите сами, сколько нужно калорий.

Иногда мне кажется, словно это всё игра для него. Может, он ведёт сотни других параллельных жизней в других мирах. Психическую мощь его я чувствую отлично. И скажу, что нет ничего подобного, на ближайших планетах точно. Я могу говорить о владыке вечно, но вам столько не отмерено. Сокращаю как могу. Я точно когда-нибудь стану таким же, но нужно много трудиться. Да, я не совсем разделяю политику господина, по некоторым вопросам. И его действия подвергаются моей внутренней критике. Но это, наверное, от моей глупости и непонимания. Не могу же я быть бракованным. Ведь он меня создал, а значит, я близок к идеалу.

Меня всегда мучал один вопрос: что было бы, если бы все жили в гармонии? Если бы все друг с другом сосуществовали в мире. Если бы войн не было и никому не приходилось работать. Ведь технологии позволяют создать всё, что угодно. Но господин очень жестко меня отучил о таком упоминать. Я всё же иногда об этом думаю. Бывает, специально очень далеко лечу, чтобы на травке поваляться у ручья или речушки горной. Люблю я это. Но времени на это бывает немного. Даже моего неисчерпаемого времени, нужно трудиться на благо империи. Да и лететь далеко. В наших краях везде смог, всё живое умерло. Владыка говорит, так легче будет новое сюда привить. Что это будет – одному ему известно. Для господина нет ничего, кроме правления и дел. Я тоже стану таким же. Не пристало дракону травкой любоваться. Природа какая красивая, время отнимает. Запах леса. Тишина полей. Неспешное течение небосвода, с корабликами-облаками. Мягкость мшистого ковра. Как хорошо быть с ней наедине, в молчаливом созерцании. Особенно на закате, когда ветерок трогает ковыль, и закручивает, играет с ним. А он колышется в неспешном ритме. Последние лучи прыгают с одной травинки на другую и убегают вдаль. Запах земли и свежести, всё засыпает. Ну вот, опять начал.

Да ведь и не об этом хотел рассказать. О девчонке человеческой. Первый раз мы о ней услышали от одного клирика-скомороха. Его мой отряд схватил на границе контурных земель. Так смертные называют вытянутую линию. Которая проходит между нашей империей и их государством. Глупые… Как на шаре срединное может быть? Клирик тот, Бублик Кар-кар, его звали. До чего странный был. Я людей много видел. И часто они меня удивляли своей природой. Но этот всех переплюнул. Бога себе придумал единого. Верил в него. Проповедовал ходил, хотел, чтобы и другие поверили. Великий Фокусник его бога звали. Мол, фокусы это всё его, то, что вокруг. Больше всего Бублик шутить любил, вот такой затейный. Когда допрашивали его, хохмы морить пытался.

Один раз говорит:

– Если у меня родится ребёнок и станет священником, я его как буду называть? Отец или сын?

И хохочет себе, на дыбе привязанный. Мне-то интересно, я люблю про всех послушать. С разными существами поговорить. Но у Владыки с низшими разговор короткий. В общем, не успели допытать его, горел вместе с пыточной. Но не долго – у господина температура смеси из желез пару тысяч градусов при смешивании. Пыхнуло так – почитай ничего и не было. Самое интересное, почему великий покинул свою пирамиду и почтил своим присутствием того блаженного.

Тот просто начал вещать, мол, было ему видение про одну девицу, которая всё закончит. И произойдёт это скоро. Что закончит? Видно, владыка понял. Ещё он сказал, что ничего у Мраморного не получится. Вот это была его лучшая шутейка, вот там я всё слюнями забрызгал. Это сильно наших воинов испугало. Они думали, я рвать сейчас всё буду. Где видано, чтобы муравьишка могла повлиять на великое создание? Как же это? Словно бы река вспять пошла от одного камушка маленького, этого просто не может быть. Есть законы, есть потенциалы сил и никогда этому не быть.

Но господин как услышал, когда я ему это рассказал, так и не замедлил пройтись до того оракула. Дальше вы знаете. Я не одобряю этой смерти, нужно было ещё поговорить. Я в голову Бублика пытался влезть, да нет там ничего. Просто поток сознания, как будто напрямую он подключён был к чему-то. А своего не было. Ладно, может, к шизофрении он был подключён. Вы, люди, часто всяческим расстройствам подвержены. Однако же это очень странно, зачем Великий сам лично пришёл, ведь это какой-то скоморох бродячий. Пыль для извечного. Какая необходимость на него внимание обращать? Верит во всякое, пусть себе верит. Безвредный совсем. Забыл совсем, была ещё одна странность. После этого случая дал мне хозяин задание особой важности.

 

****

 

– Ну ты и дура, – с широко раскрытыми глазами говорила Мэллис, бахнув ладонью по столу.

– Да сама ты дура, ну не моё это. Я почему должна тут прозябать до конца жизни? Даже и в капралах. Да если запихнут меня куда повыше. Что мне там, в управленцах сидеть? Ты же знаешь, что я это ненавижу, – сказала Кэт раздражённо и отхлебнула приличную порцию тёмного пива. Она проглотила всё одним комком, приятно охладившим горло.

– Ну ведь тебе предложили возглавить гарнизон в следующем году, ты хоть подумаешь? Это же как главный в городе, только по военной части. А ты ещё и не из этих старых пердунов. Ну это же где такое видано, чтобы молодая и на таком мосте? А я буду всем говорить, кто у меня подруга, – Мэлл снова приложилась к стакану. У неё было пшеничное нефильтрованное, со вкусом овса, густое, как её волосы. Непонятно, то ли ешь, то ли пьёшь его.

– Да я не знаю, чего мне такое предлагать, я им кто? И не хочу я совсем. Мне осталось дослужить немного. Потом получу пособие и уеду на окраину земель в какую-нибудь деревушку, чтобы каждый день просыпаться и смотреть на него…

– Ой-ёй, опять мы про наш драгоценный Балирай,

…О наш великий и бескрайний,

Что вширь туда и вдаль туда,

Что нам приснится во сне пьяном,

Что не покорится никогда…

Она начала распевать знаменитую песню бездельников, что шли в Великий океан за приключениями и богатством. Не нашедшие счастья на материке и ищущие смерти за горизонтом. Оттуда возвращались трусы, которые могли доплыть только до дальних островов. А потом бегущие в панике обратно…

Кэт подхватила, –

…О наш Великий и могучий,

Что бьёт о скалы корабли,

Что свёл с ума великих Мардов,

Откуда Скьёлы не пришли…

И они загорланили вместе. Предварительно осушив свои двухлитровые круженции. Опустив их с ускореним на стол и бахнув так, что Кусилин Похмельный – хозяин заведения, скорчил недовольную мину, предвидя сломанный пивной инвентарь.

…Нам всё же нужно плыть в те дали,

Что нам Великий подарил,

Что он за тем вот горизонтом,

Нам всем в награду положил,

Мы станем теми, кто вернётся,

И кто покажет всем тропу,

Кто, возвратившись вхлам напьётся,

И скажет тихо….

– И скажет, Кэт дурочка, она осталась там совсем одна и плачет на затерянном каменном острове, – Мэлл хохотала и била кулаком по столу.

Они были лучшими подругами. И она могла позволить себе так говорить одной из лучших лучниц. Среди самых лучших лучников. Не будь они так близки, Кэтхен могла бы нашпиговать её тут стрелами. Даже если бы находилась вдалеке у казарм, что в трёхстах метрах отсюда.

– Всё с тобой ясно. Так и будешь охранять пабы до конца жизни, – проворчала Кэт. – А что будешь делать, когда стукнет тебе тридцать и будешь ходить с тростью? Какой-нибудь мужлан вырубит тебя, а денег на протезы у тебя нет. Вот и помрёшь, пытаясь соломинкой всосать стейк.

Капрал распалилась и поймала себя на чувстве, будто она красная жаба, которую надувают ради веселья. Мэлиссон тоже в свою очередь нахмурилась и хрустнула костяшками и через некоторое время произнесла:

– Ладно. Знаешь ли, я тоже тут не от хорошей жизни, но это всё-таки деньги. Какие-никакие и тепло, и пойло бесплатное. Ну чем не жизнь.

Она снова засияла улыбкой. Сидящий за соседним столиком бугай тоже расплылся в ухмылке. Он подумал, что это причитается ему. Во рту виднелся прореженный частокол зубов. Мэлл скуксила недовольную мину и дала понять, что ей не до знакомств.

– Ой, всё, – Кэт была изрядно пьяна и не знала, чем заняться дальше.

Разговоры опять вернулись на круги своя. Они всегда напивались и сердце Кэт рвалось к океану. А её драгоценнейшая подруга начинала её отговаривать, ну и потом начиналась битва унижений. Затем они шли куда-нибудь и напивались ещё сильнее.

Вояка и вышибала, по совместительству две молодые девчонки. Одна миниатюрная, другая с мощным телом. Они были знакомы с детства. Вместе родились в этом пограничном городишке. Всё время жили бок о бок с солдатнёй. Те были трезвы и ходили выправленные днём. Ночью же были пьяны и скрючены за углом. Всегда так было.

Мэлл была сиротой и жила с одной старой женщиной. Кэт была из хорошей семьи, у них имелась приличная землянка на окраине. Но она всегда хотела большего. Как у всех, что есть, то не надо, а чего нет – то мечта. В детстве у неё была всего одна книжка. Автор архивариус Весбер. Она называлась «Окиян, неизведанный и могучий. Балирай – наш отец». Скучная и нудная книга. Весбер производил какие-то исчисления и всё говорил, что по его расчётам их первозданный материк не может быть единственной землёй. Ей было плевать на эти предположения. Но вот то, как он изредка описывал закаты и огромные волны, завораживало. Наверное, он делал это для красного словца. А может, ему самому становилось скучно от своей нудятины. Она не знала, как выглядит такой объём воды. Наверное, как озеро, только большое. Или как река, которую растянули до горизонта. Почему-то эти мысли всегда пронимали её до кончиков пальцев ног. Как будто это что-то ей давно очень знакомое. Родное место, куда она стремилась. Как рыба, выброшенная на пыльную дорогу, которая хочет обратно в воду. Всегда казалось, что всё не так и всё не там. Ты тут и всё знаешь и всё знакомое, и родное. Но вот что-то не даёт покоя, щемит сердце под дуновением ветерка. Не даёт заснуть и зовёт тебя своим бессловесным шёпотом.

Был уже поздний вечер. Меллисон отошла пятнадцать минут назад и куда-то запропастилась. В туалете, наверное, застряла. А может, неподалёку крутит кому-то нервы, нарываясь на драку. На улице горели ночные светильники. За окном доносились звуки бедолаги, который отдавал земле купленное сегодня пиво. Нос ловил аромат табака с густым вишнёвым ароматом – через стол сидел хлюпенький мужчинка и раскуривал трубку. Все были заняты своими пьяными бреднями, пили и ели во славу этого хмельного вечера. Очередного вечера, одного из многих. Да что говорить, каждый день тут наблюдалась одна и та же картина. Завсегдатаев хватало. Многих Кэттхен знала в лицо. Когда три дежурства заканчивались, ей позволялось взять отгул на день. И тогда её помощник нёс вахту за неё. Вахту по управлению пятьюдесятью отборными идиотами. Которые могли всё, только не быть солдатами. Но надо отдать ей должное. С приходом Кэт всё стало гораздо лучше. Она завоевала свой авторитет, потому что могла действовать, когда другие разглагольствовали. Она выпускала стрелу, когда другие только раздумывали над планом действий. Ну в общем счесть не перечесть разных ситуаций. Всех и не упомнишь, когда она показала себя как решительного воина. Небольшого, молодого, но ловкого и стойкого воина.

– Ну где же она? Бесит, – пробурчала себе под нос Кэтхен. Голову сверлила идея взять ещё одну кружку и осушить её во славу сего прекрасного вечера. Она резко встала и направилась к стойке. Слева что-то мелькнуло. Кэт автоматически отскочила назад и развернулась к объекту. Развивающееся белое пятно приобрело свои очертания и подскочило вплотную.

– Мэлли, ты чего творишь!?

Та схватила её за руки. Кэт резко их стряхнула. Она была зла. Мэлиссон выглядела встревоженной.

– Там капец, – только и проговорила Мэл.

Лицо её было бледным. Что-то явно было не так. Все люди вываливались из кабака наружу. Через окна было видно, что на улице суета. Потом уши уловили слабый гул. Он начал нарастать и, наконец, затрубил рог. Он гудел тут один раз, далеко в детстве. Тогда за один вечер не стало половины населения города. А вторая половина выжила только потому, что подоспела армия из Центрального города. Внутри всё оборвалось. И это несмотря на атомное пойло внутри. Оно бродило по венам и имело полное управление этим телом. К этому примешалась река адреналина. И Кэт осталась наедине со своими разбушевавшимися гормонами. Не было азарта битвы, были только детские липкие страхи, схватившие живот и закрутившие его в комок. Она поймала себя на кадре, в котором Мэлл тащит её на улицу. Вокруг всё падало. Был полнейший бедлам. Все куда-то неслись. Звуки были приглушены. Всё виделось и слышалось немного со стороны. её подруга поворачивалась к ней и что-то кричала. Вот они на улице. Мимо пробежала семья. Мать схватила ребёнка и прижала к своей груди. Пронёсся маленький мальчик. Кто-то запнулся о корзину овощей. Бутылка медленно катится по брусчатке. Небо тёмное, звёзд нет. Луна сегодня не выходила погулять. Солдаты пробежали в разрозненном построении. За ними собака, просто так, за компанию. Пьянчуга справа пытается встать на ноги, но мозг отключён на сегодня. В лужах полыхают отсветы факелов. Тук-тук. В лужах рябь. Тук-тук. Рябь расходится маленькими кругами. Тук-тук – это дождь барабанит по крыше. Ну вот, совсем он сегодня некстати. Всё начинает блестеть от воды и медленно намокать.

– Ты чего! – Мел орёт прямо в лицо. Сверху обрушился вал звуков. Какофония, плач, крики, команды, отдаваемые отряду военных, завывания рога. И дождь. Он потихоньку превращался в непрерывный поток воды со стороны космоса. Да что же происходит? Тело побороло адреналиновый ступор и направило его в другую колею. Мышцы начали наполняться силой. В голове начало проясняться.

– Мэлли, беги к себе, мой лук, колчан, шлем и кожу. Давай беги. И своё возьми, всё пригодятся, – она отвернулась от убегающей подруги.

«Всё пригодится, в рог просто так не трубят», – пронеслась мысль.

На стену. Перешла на лёгкий бег. Надо раздёргать тело. Взбежала по ступеням мелкими шажками. Протиснулась сквозь ряд кирасиров.

«Это отряд Бебегона. Надёжный малый, вон он, кстати, когда-то я ему помогала», вспомнила Кэт.

Но хоровод мыслей не был настолько сильным, чтобы отвлечь от того, что было видно через стену в долине. Мысли испарились. Оставив восторженную пустоту.

Вдалеке, на опушке Нехоженых Чащоб, что огибали долину полукругом. За небольшим войском, закованным в серебряную броню. В свете отблесков далёких циклопических костров. Каждый метров по шесть. Стояло нечто. Нечто из сказок. Огромное создание – огромный змей, с крыльями. Весь в серебряной чешуе, с длинным и очень тонким хвостом. Он постоянно извивал им. И стоял меж двух огромных полыхающих огней, разведённых непонятно кем. Его голова распрямлялась в стороны, как будто он отдавал команды своим отрядам. Но отсюда было непонятно, что он вещает. «Восхитительный», только такое и пришло в голову. Он был огромен, около двадцати метров в вышину. С изящными лапами. Длинными когтями. Его крылья были сложены за спину, но было видно, что они огромны. Чудо, созданное природой, чтобы сеять смерть.

Дождь шёл уже вовсю и барабанил по панцирям кирасиров. Звон стоял со всех сторон. Справа подошёл командир соседнего отряда.

– Мда, влипли мы. Это отряд дикое Око. Я слышал про них. Как слышал, ходили слухи, что они из далёких земель за лесом. И высокие мол очень, не люди вовсе как будто. Ну а про это я даже не знаю, что и сказать, – Бебегон имел в виду дракона.

Он стоял рядом и так же смотрел вдаль. Кэт взглянула на него, а потом опять стала смотреть на вражеское войско. Никто не сомневался, что оно вражеское. На посиделки с чаем не приходят в доспехах с мечами. И не приводят с собой чудовище.

Бебегон снова начал разбавлять тишину теориями.

– Я слыхал, конечно, всякие бредни про возродившегося дракона, от разных пьяных полудурков-клириков, что шатаются по чащобам. Но кто ж им поверит? Я тебе так скажу, гонцов в Центральный город мы уже давно послали. Но это нас не спасёт. Поэтому сделай, что сможешь, и будь что будет. Отряд твой, кстати, вон там, – он указал налево за Кэт. У него был меланхоличный настрой, совсем не для боя.

Её отряд стоял чуть дальше по стене, которая тянулась до высокой скалы. Она торчала тут из земли ещё задолго до первых поселенцев. За скалой тянулась река, уходившая к лесу. Говорили, что она пересекает его весь. По ней можно было уплыть, но обратно уже не вернёшься – течение не даст. Город был основан поздно. Не все решались жить рядом с этим диким лесом. Из которого мало кто возвращается, да и что за ним, никто не знал.

Воду с неба было уже не остановить. Но никто не обращал на это внимания. Были проблемы поважнее.

Она спустилась с лестницы и побежала к другой. Чтобы подняться к своему отряду.

– Эй, эй, вот твоя снаряга, – это подоспела Мэлли.

Кэт свалила всё прямо на мокрую землю и начала натягивать кожаный панцирь на себя. Быстро зашнуровала его отточенными движениями, благо в армии это довели до рефлекса. Натянула шлем, перекинула колчан за спину и схватила лук. Рука привычно сжала родной кусок дерева, идеального для неё диаметра. Пальцы впились, мышцы ощутили приятную истому под небольшим весом оружия. Этот лук был продолжением её тела. Удобный и достаточно длинный. Он имел мощь, необходимую для пробития доспехов почти всех видов. Она его как-то давно купила у одного суффийского торговца, посетившего их город. Тогда он сделал ей хорошую скидку. Он сказал тогда, что если не ошибается, то этот лук делали для неё. Она, конечно, посмеялась над его уловкой. Это же просто торговец и наверняка скидка входила в его продажные планы. Но после того как она походила с ним, ей и вправду казалось, что делали его специально под неё. Это было не описать словами. Как будто ты калека и ходил с костылём всю жизнь. И вот тебе дают ногу. А ты такой, – «Да нет, ну костыль ведь крепче». Но вот ты надеваешь её и уже не понимаешь, как до этого ходил с палкой. Как будто теперь ты целиком, а не наполовину.

Ах эта Мэлл, ну кто ещё так вооружался. Многие мужики её боялись. У неё не было топора или меча, и уж тем более лука. Мэлл всегда была рядом, так рядом, что многие видели это на закате своего сознания. Кожаные варежки с металлическими набойками и мощными кастетами. Плотная и очень толстая кожаная броня. И её фирменная металлическая маска, закрывающая пол-лица снизу. На вопросы зачем она всегда говорила, что это её мухомор. Как у берсерка. Что-то вроде боевого наркотика. Когда надевает, мягкая пелена опускается на неё и вот вокруг фейерверки зубов и скрюченных носов. Она так привыкла в ней драться, что, надев, переходила в волшебно покойное состояние. Но покойное для неё. Для всех остальных нет. Вокруг начинался ураган, вихрь зубодробительных ударов. Недаром ей бесплатно наливали в этом пабе, тут её очень ценили. Мэлл стоила трёх мужиков в битве.

– Ну что, видела уже?

Она имела в виду те смертельные пейзажи, что раскинулись подле их города.

– Ага, – кивнула Кэт.

– И что думаешь? – они поднимались по лестнице на стену, к отряду.

– Я в такой передряге ещё не была, поэтому будем действовать по обстоятельствам, – отрезала Кэтхен.

Она увидела своего помощника.

– Репус, все готовы? – кивнула она ему в знак приветствия.

– Да, все тут, капрал, – отсалютовал ей молодой парень лет двадцати семи. У него было довольно странное имя, Репус Розив. Он был из далёких земель за Центральным городом. Сюда его послал отец, охранять границы. Очень ответственно относился к своей работе и был горд повышением. Мэлл ему подмигнула. Он улыбнулся в ответ, но тут же оправился. Всё-таки служба.

– Капрал, их очень много и поговаривают, что они очень подготовлены. Вроде элиты какой-то, но никто не знает, кто это. Одно ясно, что они пришли из лесов. Пока непонятно, как они будут вести штурм. Стены-то у нас крепкие. У них не видно ничего кроме мечей. Вот только эта тварь…

– Хватит болтать, скоро всё увидим, у нас билеты в первых рядах, – Кэт была серьёзна.

Такого ещё не было. Возможно, ни у кого ещё не было дракона, стоящего перед стенами города. Страх стучался во все окна, но Кэтхен закрыла ставни. Нужно быть лидером, от неё зависит жизнь этих ребят. Она решила подбодрить свой отряд.

– Так, сегодня мы порубим этих серебрянок и получим неплохие премии от милорда. Уж вы мне поверьте. Слушать мои команды, реагировать сразу. Не думать, а делать. Это всё по-настоящему. Кто будет медлить, получит стрелу в зад, вы меня знаете, – они её знали, у всех зазудело в филейной части от фантомной стрелы.

Дождь не на шутку разыгрался. При этом было достаточно тепло, но очень мокро. Вода находила любую лазейку, чтобы просочиться и распластаться на тебе в самых неожиданных местах. Как будто боялась, что люди перегреются, и пыталась спасти их.

Дракон перестал метать по сторонам свои приказы. Теперь он смотрел на стену и легко покачивал головой из стороны в сторону. Он будто танцевал под какой-то ритм, ведомый одному ему. Серебряные солдаты разделились на два больших отряда. Каждый из которых насчитывал по пять сотен. Они разошлись в стороны, образовав коридор от дракона к стене. Боковые ряды сомкнули щиты, укрепив коридор по краям, и сели на колено. Они будто упёрлись, создав устойчивую позицию. Гарнизон на стене молча ждал. Только барабанная дробь дождя. И шипение факелов под металлическими колпаками.

Стражей крепости было не больше четырёх сотен. Если и вправду прорвутся за стену, это конец.

«Ребята, главное, не умирайте сегодня».

Она смотрела на зелёных и уже не зелёных солдат своего отряда. Она к ним привыкла и чувствовала ответственность за их жизни. Вдруг звуки резко отключили. Дождь больше не бренчал. Факелы не шипели. Стало как-то не по себе. По стопам шла вибрация от стены. Что происходит? Дракон вытянул шею в сторону стены. Открыл рот и плавно водил из стороны в сторону головой. Возможно, это из-за него что-то происходило со стеной. Звуков по-прежнему не было, воины вертели головами. Мэллисон показала на уши и помотала головой. Никто ничего не понимал и, явно, все были лишены слуха. Дракон всё продолжал свой танец. Дрожь постепенно нарастала. И тут камни словно чуть подпрыгнули под ногами.

Кладка стены не была скреплена раствором. Это и не требовалось. Не родился ещё тот, кто смог бы их поднять. Искусно уложенные, они под собственным весом лежали намертво. До этого дня.

– Бааааааааа, – мощный звуковой удар пришёл со стороны драконы.

Резкий крик со звоном, нечеловеческий, глубокий. Рождённый не обычными связками, а какими-то другими органами. Было в нём что-то металлическое.  Камни грудой начали съезжать вниз. Их будто смазали маслом. И они больше не держатся за счёт трения друг на друге. Солдаты в панике начали прыгать в стороны с проваливающейся кладки. Они толкались и лезли вперёд, влекомые инстинктом самосохранения. Отряд Кэт уцелел, потому что звуковой удар пришёлся чуть дальше. Но и под их ногами камни чуть разъехались. Однако кладка удержалась. А вот отряда Бебегона не было. На том месте был столб пыли. Снизу виднелась груда камней.

Оттуда были слышны стоны и крики о помощи. Часть солдат бросилась помогать, но остальные по приказу остались наверху. Защита рассыпалась в считанные мгновения. Осознание своей смертности навалилось и прижало. Хотелось убежать и начать добрую счастливую безопасную жизнь. Те же, кто были перед крепостью, хотели одного. Их замысел и намерения стали вдруг кристально ясны. Умирать не хотелось. Отступать было некуда. Мощь врага сомнений не вызывала. Когда такое случается, ты либо стискиваешь зубы и идёшь напролом с праведной яростью. Либо бежишь, как можно быстрее. Пытаешься как можно скорее оказаться в безопасном месте и сохранить драгоценную жизнь. Они остались. Нужно было брать на себя ответственность, тут не было другого варианта. Никто не сделает это за них. Если хочешь жить – будь готов к битве.

Серебряные с лязгом развернулись и побежали к городу. Ровным мерным шагом. Все как один. Волна неизбежно надвигалась. Сзади Кэт протрубил рог, трижды. Команда к созданию защитного полукольца у разрушенных стен. Нужно было охранять брешь, иначе враг окажется в стенах. Все капралы начали руководить спуском уцелевших вниз и построением перед пробоиной. Камни затрудняли перемещение. Воины врага были уже близко. Они приближались, и становилось ясно, что они действительно очень высокие. Рост больше двух метров. Они худы и все одинакового телосложения. Мечи были им под стать. Прямые клинки около полутора метров в длину.

Дождь лил. Воины перешли на шаг. Шагали не колеблясь, просто шли и всё. Дракона не было видно на прежнем месте. Про него пока все забыли. Защитники выстроились в полукруг, во втором ряду стояли капралы, периодически переглядываясь и смахивая воду с лица. Мэлл была неподалёку. Она находилась чуть сзади. Так как хороша только в ближнем бою. Когда начнётся свалка лицом к лицу, тут и проявятся её таланты. Этим товарищам будет неудобно сражаться в общей суматохе с их длинным оружием. Вот тут у нас есть шанс.

– Сорок пять! – прозвучала команда командира лучников.

Кэт тоже натянула лук вверх под сорок пять градусов. Все, кто имел лук, подчинялись командиру лучников, вне зависимости от звания.

– Давай!

Жужжание стрел, рассекаемые капли, множество шлейфов в воздухе. Смертельный дождь, несущий смерть. У врага не было лучников, странно. Стрелы ударяются о доспехи, первые ряды вражеских солдат тут же смыкают щиты. Они чуть пригибаются, но продолжают идти. Поразительно, все в одинаковых доспехах. Полностью закрыты. Доспехи очень искусные и без парадной шелухи, которую так любят у нас в командовании. Удары наконечников о металл. Повсюду звон. Не было видно, упал ли кто-то. Слишком темно.

– Пятьдесят пять!

Прозвучала другая команда. Стрелы готовы вырваться.

– Давай!

И снова смертоносный залп. Всё повторилось, но щиты уже подняты выше. Враг всё ближе. Отлично подготовлены. Не видно, чтобы ими кто-то командовал. Но действуют все вместе, как единый организм. Мгновенно подстраиваются под обстановку.

– Ну как, есть? – командир лучников спрашивал у стоящих на стене, возымел ли действие залп.

– Не видно… – ответил один

– Вроде нет, – вторил другой.

– Натрое! Первый – сорок пять. Второй – пятьдесят пять. Третий – вразнобой, – команда означала, что тем, кто спереди, бить прямо из лука. Второй ряд должен одновременно бить по верхам. Третий метит произвольно, надеясь на удачу.

–  Давай!

Не сказать, что это внесло суматоху в ряды врага. Однако кто-то из них приостановился, кто-то замешкался. Опять гортанный крик откуда-то, голосил дракон. Солдаты встали. Всё-таки он ими командует. Невероятно быстрое перестроение в клин. У передних щиты перед собой, остальные накрылись ими сверху. И машина пошла. Они бежали, ровно, чётко, ритмично. До столкновения осталось чуть-чуть.

– Стоять!

Кто-то сзади утробно орал, может, главный командующий.

«Но его я не видела сегодня», подумала Кэт.

И началось… Таран просто смял первые ряды, разделив защитников. Солдаты крепости атаковали со всех сторон нападающих, но враг был защищён отлично. Сквозь шлемы было непонятно, что это за существа. Вроде люди. Воины гарнизона были вооружены и защищены гораздо хуже. Их косили, не обращая внимания на защиту. Отовсюду раздавались крики павших. Враг молчал и делал своё дело.

Кэт не медлила. Она не была нужна в общей мешанине. Поэтому передислоцировалась. И была уже на расстоянии, возле холма. Она отдала последние команды своему отряду, который где-то там, в общем хаосе. Сейчас она нужна была как воин. Стрела на пальце, правая рука растянула тетиву. Выдох. Внутри тишина. Снаружи буря, смерть и разрушение. Прямо по курсу высокий серебряный воин делает замах. Кто-то из воинов крепости укрывается щитом. До удара мгновения. Пальцы разжались. Миг, и стрела уже на полпути. Рука сама достаёт следующий снаряд. Первая стрела летит, изгибаясь в воздухе, преодолевая воздушное сопротивление. Рассекает на пути сотни капель. Рука оттягивает тетиву. Спуск. Вторая стрела летит так же молниеносно. Момент ожидания. Какова будет реакция. Воин застыл на секунду, а затем рухнул. Из шлема торчали наполовину две стрелы. Всё-таки их доспехи можно пробить. Но это мощное орудие Кэт и враг не знал об атаке. Со стены сыпался град стрел, выпущенных из коротких осадных луков. Видимого эффекта не было, но в каше тел было и непонятно, что там вообще происходит. Дождь и лязг железа заглушали все остальное. Тьма укрывала бьющихся погребальным одеялом. Ночь нашёптывала свою последнюю песню.

«Где Мэлл? Туда сейчас соваться бессмысленно. Её могли оттеснить. Говорила же ей, научись из лука стрелять. С её силой можно и двойной натянуть. Цены бы ей не было, и сейчас вместе бы стояли», мысли были прерваны.

Глаз отметил какое-то движение слева, со стороны реки. Кэт резко развернулась, в движении укладывая стрелу и растягивая лук со всей силы. Слева несло угрозой. Солдат всей кожей может чувствовать, с какой стороны веет смертью. Мозг ещё не успел обработать информацию, переданную глазами, а стрела уже была выпущена. Рефлексы работали на автомате. На невероятной скорости наконечник приближался к шлему серебряного. Но тут произошло невероятное. Он вытянул свою длинную ногу резко влево и вперёд, получился длиннющий выпад. По его ноге можно было организовать перевозки через небольшую речушку. Выпад позволил ему уклониться от снаряда. Затем такой же мощный на правую ногу в сторону Кэттхен.  И вот он уже здесь, меч у него за спиной.

«Этот какой-то другой, без щита и чуть меньше, но невероятно быстрый, от моих стрел никто ещё не уклонялся».Внутренний регистратор спокойно отмечал все действия и ещё успевал обсуждать сам с собой, какой же враг быстрый.

Было уже поздно что-либо делать. Кулак воина, закованный в железную перчатку, подобно молоту, летящему с шестого этажа замка, выключил эту Вселенную для Кэт.

 

 

 

 

 

Глава 2. Все мои, дорогие незнакомые

 

 

– Господин, я выполнил то, что вы просили. Не знаю, конечно, зачем такая жестокость и вообще мы же не знаем точно…

Голову пронзила острая боль, Сандар передавал информацию тет-а-тет своему Владыке.

– Мы разбили гарнизон. Стена разрушена. Ваши доблестные создания всё закончили. Все жители города перенесены сюда. Я в конце отлучился, не по мне это немного. Когда тела вокруг.

Голова опять стала разрываться. Он не принимал такого отношения к приказам и требовал мгновенного и чёткого исполнения. Сандар же метался от желания быть нужным и стать таким же могучим, до желания всё бросить. Хотелось продвинуться по своей нелегкой службе.  Но и хотелось узнавать мир, такой интересный и многообразный. Жить в гармонии, не причиняя никому страданий. Он любил рассуждать о высоких материях и вселенной. Он любил играть с водопадом, окунаясь в потоки воды. Любил смотреть на закаты и встречать рассветы. И совсем не понимал желания всё разрушить или изменить.

– Я кого-то конкретно должен найти, или просто…

Сандар с трудом «переваривал» речь хозяина, но понял, что нужно искать женских особей, которые могут пересекать границы их владений. С облегчением он понял, что Владыка закончил свой ментальный чат и можно расслабиться. Господин медленно удалился в свою обитель. Он невероятно большой, а его обиталище ещё больше. Это был огромная пирамида, наполовину состоящая из золота, никто не мог туда проникать под страхом смерти. Никто особо и не рвался. У Сардара тоже не было желания туда заглядывать. Нет, конечно, она манила его и была настолько таинственной и загадочной. Она казалось памятником давно ушедшей эпохи. Неизвестно, когда и кем она была создана. Однако же он слишком хорошо знал повадки Мраморного, чтобы пытаться что-то разузнать.

Сандар вышел из круга, опоясывающего пирамиду. Круг состоял из небольших обелисков, которые находились на небольшом расстоянии друг от друга. Сюда мог заходить только второй дракон. Нужно было дать весть всем пограничным отрядам, чтобы внимательнее следили за всеми, кто плутает по лесам. Или не плутает, а пытается пробраться на их территорию специально. Команда была отдана главному из Ока. У него не было имени, он просто был захвачен раньше, чем другие. Поэтому и был главным. Высокий, в серебряных доспехах, как и все. Приближенный к дракону, не как все. С точки зрения внешнего вида обычный человек. Но по природе совсем другое создание. Быстрый, ловкий, хорошо защищённый, чтобы мог быстрее обычных людей прыгать и убивать всё что движется. Элитный отряд Сандара. Он их не любил – головорезы. Но это было его маленькое войско, потому что Владыка так захотел. Ну захотел и ладно.

– Усиль охрану всех пограничных земель, прочёсывайте лес. Ищите всех особей женского пола. Обо всём сразу докладывай. Пока всё.

Воин стоял на колене и внимательно слушал. Идеальный исполнитель, для которого не было причин не сделать. Он встал, гулко стукнул кулаком в грудь в знак того, что всё понял. И ушёл делать. Пусть себе идёт. У меня есть дела поинтереснее. И дракон резко взмыл вверх. Внизу оставались циклопические постройки, заводы, казармы и всё, что и составляло их империю. Огромные комплексы производств. Дым, смог и полутьма были тут завсегдатаями. Хотелось навестить солнце и подышать свежим воздухом. Через некоторое время, проведённое в полёте, постройки закончились и потянулась бесконечная череда диких лесов. Лететь было далеко. Если бы драконы могли улыбаться, то это была бы самая жуткая улыбка на этой планете. Поэтому снаружи его морда оставалась бесстрастной. Сандар ликовал сокровенно, у себя внутри. Он радовался тому, что скоро встретится со своим другом.

 

****

 

«Бум… бум… бум…»

Бревно билось о камень, вокруг пели птицы. В остальном было очень тихо. Сознание ворвалось в измождённое тело, разом. Как будто упало с высоты. Боль разлилась огнём по всем конечностям. В голове стучали барабаны. Все мышцы ломило. И было мокро, очень мокро.

Кэт сделала над собой усилие и приподняла голову. Солнце радостно врезалось в глаза. Над ней склонились деревья, словно разглядывали, кто же это зашёл на огонёк. Был полдень и уже достаточно жарко. Нижняя часть её тела лежала в реке, а верх вынесло на мелкую гальку. Она была на берегу вяло текущей речки в каком-то лесу. Капрал еле села, опершись руками о влажные камни. Сил не было совсем. Последнее, что она помнила, это удар. И то, как повалилась. Но как оказалась в реке и потом плыла – всё как в тумане. Она потрогала лицо, сильнее всего болело слева в области виска. Да, явно тот говнюк не массаж хотел ей сделать. Хотел одним ударом сразу на тот свет отправить. Но почему не добил?

Кэт ещё раз огляделась, река уходила вдаль, петляя. На одном из поворотов она скрывалась за деревьями. Каменистый берег так же шёл с ней рука об руку, провожая за поворот. Ну а рядом их сопровождал густой лес, которым было заполнено всё. Ни единой живой души. Судя по всему, это Нехоженые Чащобы, как их прозвал народ. Несколько литературно, но название как нельзя лучше отражало действительность этого места. А это, следовательно, Широкая речка. Особо никто не фантазировал, придумывая названия, но зато можно сразу было заиметь представление о предмете разговора.

Как же выбраться отсюда.

«Мой лук!? Его нет».

На поясе висел небольшой клинок, уже не нож, но и не меч. Такая себе рабочая железяка: и хлебушек порезать, и в узком коридоре помахать перед носом противника. Доспехи и чуть разорвавшаяся одежда тоже на месте. И всё. Припасов совсем нет, лекарств тоже.

«Потерять такой лук, ладно самой потеряться, но с ним так сроднилась», Кэт стало очень печально.

Непонятно, из-за чего именно. То ли от навалившейся тоски и жалости к себе, то ли из-за потерянного орудия. А может, от физической боли и потому, что было очень мокро. Ладно, раз мокро, надо встать, раз больно, надо восстановиться. Ну а лук… можно и другой найти. В конце концов, руки были на месте, а именно они так мастерски орудовали инструментом по запуску стрел.

Очень медленно встала, пару раз упав. Одна нога не держала – был сильный ушиб. Ну что ж, вперёд.

«Надо идти вдоль реки против течения, так выйду к замку».

Лес слишком густой, неизвестно, что там водится. Охотников из крепости много полегло в этих лесах. Кто-то возвращался с очень богатой добычей, но таких было немного. Больше тех, кто уходил сюда в последний поход. И рассказать некому было, что тут такое и какие водятся опасности. Те, кто выжил, далеко не заходили, да и группами охотились большими.

Она брела уже час по каменистому берегу. Солнце ярко светило, вода искрилась и медленно двигалась в обратном направлении. Было тяжело, но разлёживаться некогда. Нужно найти место для ночлега, потому что меньше всего хотелось спать на камнях.

«Как же угораздило так промахнуться, расстояние-то было детское. А он ещё и увернулся, не может так человек двигаться, уж я много повидала ловкачей на площади. Не так тут что-то. Ещё неизвестно, что с крепостью и гарнизоном».

И без того тяжкие мысли были отягчены воспоминаниями о Мэлл. Её так и не удалось тогда разглядеть, и неизвестно, что стало с ней.

«В ближнем бою ей точно с ними не тягаться. Такой кувалдой приложил, ладно дух решил вернуться, а не улетать насовсем», Кэт улыбнулась, в голове всплыла одна история.

Как-то они с Мэллисон ходили на стрельбище за крепость, к реке. Да, Кэт не покидала надежда, что её подруга освоит стрельбу из лука. После нескольких часов безуспешных попыток, хохота и успешных попыток со стороны Кэттхен, пришла пора возвращаться. В это же время неподалёку свои телеса решила искупать кучка пьяных работяг. Они без раздумий оголились и начали по очереди падать в воду, как проспиртованные картофелины. Подруги шли мимо и с отвращением созерцали суп из пьянчуг, желавших расслабиться.

«Представляю, какое отвращение испытывала река».

Один из них был озабочен не только прохладной водичкой, но и желанием испытать удовольствие другого порядка. Он выкрикнул что-то совсем не изящное. Напрямую описывающее его желание. Одно дело Кэттхен, но Мэл – это как перебродившее вино. Ей надо совсем чуть-чуть, чтобы взорваться. Она развернулась и подхватив, что попалось под руку, швырнула в того бедолагу. Это была сдохшая крыса, не знаю её судьбы и почему после смерти именно ей досталась такая участь. Но одно знаю точно, после того как её бренное тело ударилось о нос хмельного весельчака, он ощутил всю гамму запаха разложения.

Я оторопела в тот момент. Мэлл тоже. Видимо, она сама не ожидала, что снарядом будет нечто-то подобное. Она просто хотела запустить, более эстетичным, камнем, который бы вырубил наглеца. Но в состоянии истуканов мы простояли недолго. В следующий миг нас согнуло от смеха. Мы бились в припадке. Горло испытывало дикие перегрузки. Дело в том, что бедняга начал блевать, ему и так оставалось недолго до этой стадии, а тут специфические запахи стали последней каплей. Он растерянно поворачивался к товарищам, ища поддержки, и не останавливался в своём излиянии. Как фонтан, который потерял направление и сейчас радовал всех вокруг.

Его дружки, тоже поначалу оторопев, расплывались в стороны и ржали, как ненормальные. Один так сильно не хотел попасть под струю отвращения, что заплыл слишком далеко. Его стало сносить течением. Он барахтался и изо всех сил плыл обратно. А этот все блевал и смотрел на уплывающего всё дальше. Он всё-таки справился с рекой и выплыл. Всё закончилось хорошо. Мы еле убежали, потому что было уже плохо от переизбытка смеха.

Это воспоминание отвлекло от действительности. А действительность была странной. Измождённая девица в диких лесах. Одна еле ковыляет, при этом с её лица не сходит улыбка. Праздник сумасшествия. Она уже несколько раз присаживалась, переводя дух. Пейзаж не менялся. Ничто не предвещало хорошего ночлега. Кресала тоже не было. А разводить костры просто так, из палочек, бревна и везения она не умела.

Был уже вечер, внутри нарастала тревога. Солнце тоже устало и хотело в скором времени покинуть эту часть планеты. Тени становились длиннее. Голоса птиц сменились другими звуками. То ветка рядом треснет, то вдали кто-то зарычит. Кэт всё чаще оглядывалась на лес, а её поступь стала быстрее. Нет, раны не излечились, просто стало очень тревожно. Приходилось ускоряться через боль. Один раз она увидела что-то яркое. Огненное пятно в глуби леса. Оно быстро мелькнуло и бесшумно скрылось. Что-то большое.

Солнце почти зашло. Разум лихорадочно пытался придумать выход. Или вход. Неважно, главное сохранить жизнь. Ночёвка на дереве не годилась, с такой ногой на них не залезть. Здоровый с трудом это сделает. Деревья здесь мощные, старые, с очень толстыми стволами. Вдруг взгляд что-то заметил. Нечто висело на одной из веток, метрах в пяти над землёй. Кэттхен ускорилась, как могла. То, что она увидела, подойдя ближе, было самым необычным, что можно увидеть в лесу.

Это был человек. Мужчина, очень худой, непонятного возраста. Одновременно очень старый и как будто вполне ещё ничего. Он как будто стоял на ветке, только снизу. Его ноги были привязаны к толстой ветке верёвкой за лодыжки. Руки скрещены на груди. Взгляд устремлён на противоположный берег. А точнее просто вдаль. К сожалению, не нашлось для него художника у этого мира. Который мог бы запечатлеть его мистически спокойный взгляд и эту позу. Оставить на холсте времени воспоминание об этом необычном моменте.

Кэт почему-то была уверена, что он живой, и начала радостно звать его:

– Эй, приветствую. Меня зовут Кэт. У вас есть жилище? Мне бы переночевать, я заплачу хорошо.

Она была измождена и говорила так громко, как могла. Денег, конечно, не было. Это было и неважно сейчас. Главное, очень хотелось лечь и заснуть спокойным сном. Человек никак не отреагировал.

«Может и вправду умер, привязали его тут и оставили», подумала капрал.

По спине пробежала дрожь. Сейчас страх чёрным одеялом укрыл её с головы до ног. Стало жутко.

Вдруг вздох, протяжный и очень уставший. Звук исходил из того человека. Это был самый лучший вздох, который слышала Кэт за всю свою жизнь. Он живой. Это дарило надежду на спасение. Её спасут.

– Помогите, пожалуйста, я ранена. Мне бы крышу над головой. У вас ведь есть?

Тишина. Человека сверху чуть-чуть покачивало ветерком.

– Я вам дам всё что угодно. Я в городе не последний человек. Помогите, пожалуйста.

Через мгновение глухой голос ответил:

– У этого нет того, что ты просишь. Оставайся прохожей, а не остающейся.

Голос из его рта исходил как будто с трудом. Он скрежетал, некоторые слова было трудно разобрать. Слова растягивались, как смола.

Кэт всё равно радовалась, если этот доходяга выжил, то ей тоже удастся пережить эту ночь.

– Ну а до крепости далеко? Сколько ещё идти?

Тишина.

– Ну скажи же хоть что-то!!!

Она начала реветь. Этот крик был последней каплей. Сама закричала, самой и реветь. Слёзы лились градом, тело дёргалось в такт всхлипываниям. Живот сжимало судорогами. Она упала на колени. Сил больше не было. Стресс и переживания последних дней выходили из тела. Удивительно, как простой плач способен всё в корне менять. По своей сути он не менял ничего. Не изменял материальный мир вокруг. Изменялось качество – отношение к ситуации. Насколько реальность податлива не грубому воздействию, но восприятию. Вот нет выхода и всё плохо. Но через мгновение сменяется точка смотрящего. И вокруг уже совсем другой мир и в нём по-прежнему нет выхода, но появляется вход. Потоки плача начинали иссыхать. Внутри стало легко, напряжение ушло. Трава стала чуть зеленее. Чуть прибавилось сил. Всё, что не высмеяно или не выплакано, остаётся внутри в виде шрама. Шрамы грубые и неподатливые. Они накапливаются, заковывая в броню, и человек перестаёт чувствовать. Взрослый твёрдый несгибаемый – мёртвый. Ничего не радует и ничего не пугает – всё равно. Мертвее мертвого.

Кэт стало легче, она знала толк в слезах, хоть и была лидером. Поставила на место солдатню – вечером слёзы в подушку. Поссорилась с Мэлл и ушла, гордо хлопнув дверью – вы знаете, что вечером. Вот и сейчас, глазной дождь спас её, придал сил. Стало чуть легче.

Она посмотрела на человека, он раскачивался и улыбался.

– Чего смеёшься? – с некоторой обидой сказала капрал.

– Ты живая. Этот любит всех живых.

– Как хоть зовут тебя? – спросила Кэт, утирая слезы руками.

– Неважно, как назвали эту штуку.

– Помощи от тебя не ждать, да? – с язвинкой заметила Кэттхен.

Тишина.

– Как ты выжил? Тут вообще опасно по ночам? – Кэттхен не теряла надежды и засыпала старца вопросами.

– Ничто не может ничему угрожать. Кто боится, если никого нет? Чего бояться, если ничего нет?

– Ой, ясно. Ты из этих… Приходили к нам, в город, эти мистиксенсы или как вы там себя называете. Выступают на площади с громкими речами. Рассказывают небылицы про другие миры. Говорят, так же – ничего не разберёшь. А потом мы их ловили с поличным за разными грязными делишками. То в борделе сидит, то сворует чего под шумок. Шарлатаны все они были, а уверяли, что могут видеть сокрытое и чувствовать неведомое. Хорошая позиция – никто не видит, значит, никто и не проверит твои слова. Такой же ты, да?

Тишина.

– Ну ладно, не моё это дело. Может подскажешь, куда идти мне дальше?

– Будь остающейся сегодня. Завтра будь уходящей.

– Можно просто говорить или нужно обязательно быть мудрецом? – раздражалась Кэттхен.

Тишина. Человек опять улыбался. Что ни говори, а от его улыбки становилось теплее. С ним было очень спокойно. Как будто он отгонял всё плохое, что может тут случиться. Висит себе, как лампа масляная, и освещает всё вокруг добрым светом.

– Ну так и придётся тут быть. Всё равно не говоришь, куда идти.

Кэт чуть расшнуровала доспех, чтобы было легче спать. Снять она его не решилась – неизвестно, что ждёт её ночью. Она облокотилась о ствол того самого дерева, на котором болтался неизвестный. На земле был мягкий мох, кора дерева была теплая. В правой руке зажала клинок, на всякий случай. Стало совсем темно, но луна спасала. Река помогала освещению, отражая полуночный свет. В целом было неплохо и даже по-своему волшебно. Не каждый день ночуешь под мужиком, болтающимся вверх ногами.

– А что это такое, «ничто»? – спросила Кэт.

Ей хотелось говорить, потому что рядом был тёмный лес. Хотелось слышать что-то родное в этом чуждом месте.

– «Ничто» – это всё, что нас окружает и что есть мы, – проскрипело сверху.

Опять тишина. Казалось, он очень взвешивает свои слова, прежде чем что-то произнести.

– Истину не высказать словами. Всё, что облекается в форму из слов, становится искусственным. Сознание не сможет никогда объять её. Чтобы приблизиться к пониманию, нужно просто быть. Это совсем рядом с истиной.

Тишина.

– Как у тебя голова не болит, висеть вот так целый день? Давно ты тут?

Через некоторое время последовал ответ.

– Это не имеет значения. Давно, недавно, всегда. Никогда. Снежинка растаяла и стала водой. Вода испарилась и стала паром. Пар взлетел и стал облаком. Время – это череда изменений формы, только и всего, – он говорил монотонно и убаюкивающе, хоть голос его и был скрипучим.

Глаза слипались, утомление сковывало тело и принуждало его ко сну. Мягкая истома накрывала приятным одеялом. Тело стремилось усыпить беспокойный разум, чтобы скорее приступить к восстановлению. Работы было непочатый край. Куча ссадин и ушибов, стресс.

– А зачем тебе всё это? Разве не интересно жить в городах, тут ты совсем один, – не сдавалась Кэт.

Очень интересный персонаж, хотелось разузнать о нём побольше.

– Нет ничего, кроме здесь. Я тут, и ты тут, и всё тут. Незачем куда-то идти.

– Не понять мне тебя. Я люблю деревья и лес, в походы ходить, на сборы. Но жить в крепости удобнее. Комфортно там, под защитой…

А вот здесь оставался большой вопрос, про защиту, учитывая недавние обстоятельства.

– Сейчас бы в горячие ванны сходить к Мылиусу. А после с Мэлли по стаканчику тёмного пропустить. Эх…

«Где ты Мэллисон, жива ли?»

– Мне немного страшновато, ты видел тут хищников крупных? Может мне что-то угрожать сегодня ночью? – она говорила, направив голову вверх.

Через некоторое мгновение:

– Когда ты будешь сегодня в мире сновидений. Тут тебя не будет. Ничего не бойся. Запомни, что ничего объективного нет. Всё так, как ты это представляешь.

Он опять улыбнулся и замолчал. Его взгляд снова был направлен в вечность. Казалось, что он гармоничная часть этого места. Как листья на деревьях. Не исключено, что он был тут всегда. Также не исключено, что его тут никогда не было.

Сверху стало снова тихо. Человек висел и не подавал признаков жизни. Но всё равно с ним было спокойнее. Его умиротворяющий тон давал надежду на то, что никто сегодня ночью её не побеспокоит. Веки были очень тяжёлыми, не было сил их удерживать. Лес безмятежен и необычайно тих. Он неспешно напевал свою песню, очень тихо шелестя листьями. Глаза закрывались. Образы закручивались в сюрреалистические картины. Мысли сплетались и исчезали. В голове всплывали события давно минувших дней. Те, кого уже не было, говорили с ней. Истории со странными сюжетами разыгрывались перед её взором. Больше не было никакой Кэт. Сон вытеснил все понятия о личности. Остался только сгусток образов и воспоминаний. Ему было хорошо и покойно…

– Пора быть прохожим, события могут и устать ждать… Смех… Вставай же, новый день вышел погулять…

Сквозь веки солнце звало к пробуждению. Кэттхен продрала глаза и увидела, что сверху никто «умный» уже не висит. Ветка была пуста. Непонятный человек исчез. Вокруг пейзаж не изменился, нужно было идти дальше. Тело отдохнуло и некоторые раны уже так не болели, но нога по-прежнему беспокоила. Кэт отодвинула штанину, там, где болело, зияла загнившая рана, кожа вокруг была синюшной. И не досуг было вчера посмотреть. Дела плохи. Приложить бы какую-нибудь полезную зелень, чтобы всё прошло. Однако все навыки были потрачены на тетиву и согнутую палку, да и тех не было в наличии. Про врачевание капрал знала ровным счётом ничего. Надо было двигаться дальше.

«Какая сумасшедшая боль. Чем скорее дойду до крепости, тем больше вероятность не сдохнуть».

Она встала, опершись о ствол дерева, сделала два неуверенных шага. Нога распухла и не слушалась. Ещё пару шагов. И… она внезапно оказалась лицом к лицу со мхом на земле. Рухнув всем телом вниз. Сознание позволило сделать один сознательный вдох и отключилось.

 

****

 

Солнце летало слева направо. Потом луна летала. Потом снова день. Сколько прошло времени было непонятно. Дни превратились в одно сплошное непрерывное полотно. Бред в голове уже порядком достал, тело вообще ничего не чувствовало. Изредка становилось очень холодно, когда кто-то убирал одеяло. Ночью снова укрывали. Становилось очень тепло. Правда одеяло все время колыхалось. Неспешно так. Как волны, вверх-вниз, вверх-вниз. Ещё что-то постоянно трогало ногу на месте раны, какими-то иглами. Сознание только могло безучастно регистрировать эти события. Не принимая никакого активного участия в процессе.

Тишина, только песнь леса. Шум деревьев исходил откуда-то снизу. Непонятно.

«Сколько же можно спать».

Личность постепенно крепла в своей самоидентификации. Появилась злость.

«Нужно вставать, нужно проснуться…»

За веками был день. Кэт открыла резко глаза. Она чувствовала своё тело, нигде не болело. Капрал резко села, опершись на руки. Вокруг были клочья шерсти, ветки, много соломы, невысокие стенки были сложены из толстых сучьев.

Молодой стриж на огромной скорости нёсся по лесу. Сегодня был удачный день. Нужно побыстрее оказаться в гнезде. Впереди по курсу было огромное раскидистое дерево, оно было чуть выше остального леса. На верхних ветвях было огромное гнездо. Явно не стрижье, зачем им такие большие дома. Оттуда выглядывало существо, которых стриж изредка встречал. Голова этого странного животного торчала над стенками гнезда и озиралась по сторонам. Наверное, птенец, надо облететь подальше, чтобы не стать добычей.

Кэт оторопела. Куда взгляд ни падал, всюду был лес. Только вдали на востоке были тёмные горы и штормовое небо. Ещё, относительно недалеко, торчал шпиль. Похоже было на башню, но откуда тут постройки. Дикие места, некому тут жить. Кэт размышляла о невозможности ведения строительства в столь диких условиях, находясь в огромном гнезде. По-другому эту постройку не назвать. Что же за птица её сюда затащила? А может, тот дракон. Хотя даже его голова сюда не поместится. Может, его внуки. Самое гнусное во всей этой ситуации, что её крепости, в которую она так стремилась, не было видно отсюда и в помине. Огромных тварей, которые могли её сюда затащить, тоже не было на горизонте. Надо выбираться поскорее. Скорее всего какая-то летающая мамаша держит её здесь для своего потомства. Хотя яиц в гнезде не было.

Она перевалилась через край сооружения и сползла вниз по веткам. Благо гнездо было выстроено на широком основании, образованном из переплетения толстых ветвей. Дерево, на котором оно находилось, оказалось циклопическим. Спуск занял около часа. Приходилось часто отдыхать. Но мысль о возвращении хозяина сооружения сверху, не давала покоя. Как оказалось, тело было полностью излечено. Конечно, ещё чувствовались отголоски боли. В остальном же это было то привычное тренированное выносливое и гибкое тело. Только вот одежда была вся изодрана, в некоторых местах были вырваны целые куски. Оставалось загадкой, кто же над ней так поработал.

Наконец, земля оказалась под ногами. Было решено бежать в сторону шпиля. Лес оказался не таким уж и густым, как виделось сверху. Было вполне удобно передвигаться, так что она бежала.  Деревья проносились слева и справа. Те, что были спереди по курсу, огибались бегущим человеком. Кусты хлестали по ногам, подгоняя торопящегося. Дышалось легко. Мышцы вспоминали привычный режим работы. Гормоны выделялись исправно. Если забыть все недавние события, то Кэт была вполне себе счастлива. Где-то очень глубоко в её личности первозданный зверь радовался. Ведь он оказался на лоне своей изначальной среды обитания. Всё внимание было сосредоточено на преодолении препятствий. На движениях и звуках вокруг. Звуки слышались яснее. Запахи были яркими. Мозг работал отлично.

Она выбежала на середину большой поляны и остановилась, чтобы перевести дыхание. То дерево с гнездом было видно отсюда достаточно хорошо. Только вот хозяин был на этот раз дома. У Кэттхен на секунду замерло сердце. Над стеной из сучьев торчала огромная огненно-рыжая голова. И это была не птица. Это был огромный кот. В зубах он что-то держал и смотрел, казалось, на нее.

«Какой же он огромный. Это его я, наверное, видела тогда в лесу, когда сидела под тем чудаком», – осознание того, что зверь её выслеживал давно, не радовало.

А ведь он так далеко утащил её от реки. И смог перенести на такую высоту. Ей очень повезло, что она вовремя успела сбежать.

«Значит, он очень упорный в своём желании сожрать меня», подумала Кэттхен, улепётывая с поляны. – «Почему он меня сразу не съел? Промариновать решил сначала, думал, я чуток подтухну. Так вкуснее. Не в этот раз, мистер», – спорила сама с собой капрал.

Она больше не смотрела в сторону гнезда. Надо было успеть добежать, пока этот котяра не настиг её. Несколько сотен стволов спустя, деревья стали редеть. Довольно резко перед беглянкой возник частокол, около двух метров. Она перемахнула через него, воспользовавшись сучком ближайшего дерева, как опорой. И спрыгнула вниз. В руках был нож. Было неизвестно, чей это дом. Следовало быть очень осторожной. И готовой ко встрече с чем угодно. Может быть, кот ещё не самое страшное.

За забором оказалась поляна круглой формы. То тут, то там стояли разные приспособления непонятного назначения. В центре высилась круглая башня. Кончалась она тем самым шпилем, который был виден из гнезда. Кэттхен, не приближаясь к центральному сооружению, обошла его вокруг. Нужно было разведать обстановку, прежде чем идти напролом. Башня оказалась достаточно большой в сечении. А это значило, что внутри должно быть очень много пространства. Она была сложена из огромных каменных блоков чёрного цвета. По всей поверхности постройки были видны небольшие оконца, в них ничего было не разглядеть. Никаких звуков из башни не доносилось. Из-за чего она выглядела зловеще. Кому и для каких целей тут понадобилось возводить такую махину, было неясно. В одном месте обнаружилась двустворчатая дверь. Замка на ней не было. Хотя обитатель мог запереться изнутри. Капрал на цыпочках стала приближаться ко входу, постоянно озираясь по сторонам. В том числе назад. Она все ещё опасалась нападения того кота. Ведь он мог не глядя перемахнуть через забор. Стоило быть настороже. И следить за тылом.

Когда до двери оставалось не больше десяти метров, послышались глухие звуки изнутри. Непонятно, что это было, но похоже на какие-то завывания. Кэт замерла, пытаясь разобрать, что там происходит. Башня, явно, была кем–то заселена. По спине пробежала неприятная дрожь. Что ещё её ждало в этом долгом пути домой? Вдруг створки резко распахнулись и оттуда с безумными глазами вывалилась толпа полуголых мужчин. Кэт невольно попятилась назад. А они бежали в её сторону и что-то орали. Впереди нёсся высокий мужчина средних лет с повязкой на бёдрах, это была его единственная одежда. Они были словно безумцы. На их лицах была блаженная улыбка. Они как будто находились в состоянии ненормальной эйфории. Смысл слов стал доходить до сознания. Это было похоже на песню.

 

«Славься, славься небо наше,

Славьтесь горы и леса,

Славны будьте реки, пашни,

И далёкие моря,

Мы возлюбленные дети,

Любим всех мы на планете,

И в других мирах везде…»

 

Кэттхен отскочила назад и наклонилась вперёд, в боевую стойку. Она уже встречалась с сектантами. И знала, на что они способны, находясь в религиозном экстазе. Один раз она со своим отрядом уничтожила лагерь подобных. Тогда это были уже не люди, но обезумевшая паства очередного кровавого божка. Имя которому было Хаум Сербикё.

Вот и в этот раз она видела такой же дикий взгляд в глазах мужчин, что были перед ней. Капрал готовилась продать свою жизнь подороже. Их было слишком много, победить не представлялось возможным. Убегать не хотелось. События последних дней давили и заглушали стремление к спасению. Хотелось просто плыть по течению.

Еще некоторое время отряд ногишей бежал по инерции. Внезапно их предводитель расставил руки и резко остановил бегущих сзади. Песня оборвалась. Мужики взирали на Кэттхен из-за спины своего предводителя. Он тоже был явно обескуражен. Однако быстро спохватился.

– Приветствуем тебя, дитя природы, – он воздел руки над головой, – Чем можем помочь тебе?

– Кто вы такие?

– Мы «кандалисты», – сказал громко он и повернулся с гордостью к своей пастве.

– Урааа! – закричали они в унисон.

– Кто? – Кэт опустила палку.

Они явно не были воинами и хоть выглядели странно, были не сумасшедшими. Приближаться к ним пока не стоило. Хотя бы потому что они предпочитали разгуливать нагишом.

– Ты разве никогда не слышала про великие кандалы, в которые великий воплощённый ум Абу–Инштейн смог заковать целого бога? И с помощью него узнал секреты мироздания. А потом ещё зашифровал их и написал великую книгу, которая называется КОРА. Как обустроена реальность, – расшифровал он.

– А буква, «а»? – удивлённо спросила Кэт зачем-то.

– Ну это для звучности, – улыбнулся он. Сзади раздался смешок. – Вижу, мне многое есть, что поведать тебе. Как я понимаю, вы не откажетесь от вкусного ужина.

– Даже не знаю, – замялась Кэттхен.

Было непонятно, можно ли было им доверять.

– Меня, кстати, зовут Андрэ, а это мои друзья, – он отошёл в сторону и указал на мужиков позади. Те помахали, кто как мог.

– Пойдем, я покажу тебе нашу обитель, а ребята продолжат упражнения, – он явно был немного разочарован, что не может остаться с ними. Банда голых же с радостными воплями побежала носиться вокруг башни. Кэт пошла за ним. Ничего другого не оставалось

– Ты не обращай внимания на наш видок. У нас сегодня разгрузочный день, поэтому делаем разные упражнения. Закаляемся, бегаем, дыхательные сессии проводим. И не едим целый день. Но тебя накормим, – он радостно обернулся, ожидая, что она тоже начнёт радоваться. Пока же было не настолько всё понятно, чтобы удостоить его своей улыбкой.

– Вот, смотри, это наша башня. Мы нашли её давно. Я, видишь ли, тоже в городе раньше жил, в центральных землях. Потом мы с парой моих друзей тут поселились. Но сейчас их нет, они ушли и… – он на мгновение осёкся, подбирая слова. – В общем, я пока не знаю, где они и что с ними. Потом ребята ещё потихоньку приходили – так и образовалась у нас тут небольшая общинка. Все либо с окрестных крепостей, либо одиночки издалека. Есть даже один с берегов Балирая, говорит, что в определённых кругах о нас слава ходит. Хотя мы к этому не стремимся.

– А что вы тут вообще делаете, кроме бега голышом, и что это за постройки на улице перед башней? – они поднимались по лестнице вверх. Первый этаж, который они миновали, был проходным, заваленным разными вещами.

– Возле башни – это наши разные экспериментальные установки. Какие-то искажают пространство, какие-то помогают концентрации. Много интересного настроили, пока особых результатов нет, – он широко улыбнулся. – Но это и неважно. Нам очень интересно заниматься экспериментами такого рода. И знаешь, я пришёл к выводу, что главное, чтобы было чем заняться.

Тем временем они поднялись достаточно высоко и вошли в большой просторный зал. Тут были длинные столы и большие шкафы у стен. Свет попадал через узкие окна-бойницы. Пол был выложен из камня. На потолке было светлое дерево.

Андрэ начал доставать нехитрую снедь из одного шкафа. Сыра полголовы, чёрный свежий хлеб и большой закопчённый окорок индейки. Затем налил большой стакан компота и положил всё это на стол, приглашая гостью на трапезу. Сам он сел напротив. В комнате было очень светло, несмотря на узкие окна. Расположены они были довольно часто в этом месте башни.

– Прошу. Чем богаты, – он указал на яства и улыбнулся.

Кэт неторопливо присела и начала налегать на еду. Если бы не нормы приличия, хозяин башни бы сильно удивился. Дело в том, что она очень хотела есть. И очень сдерживала себя, чтобы не накинуться на продукты, как крокодил на добычу, который не ел уже год.

Андрэ улыбался, глядя как она ест.

– Знаешь, одно из великих удовольствий человечества — это поесть. Такое нехитрое занятие – удовлетворение своего голода. А сколько радости, правда? – он полуоткрыл рот и ждал одобрения, улыбаясь как маленький ребёнок.

– Ну да, – Кэт тоже невольно ухмыльнулась. Она уже немного попривыкла к этому чудаку, ну и к тому же, он её кормил. А кто кормит, к тому доверие хочешь не хочешь, а появляется.

– Ты так и не ответил на вопрос, чем же вы тут занимаетесь.

Он немного помолчал. Потом посмотрел в сторону окна некоторое время, как будто о чём-то вспоминал. Сидел Андрэ чуть наклонившись вперёд, руками уперевшись в лавку.

– Знаешь, – начал он, – я раньше занимался торговлей и был достаточно успешен. Много путешествовал по городам. Не потому что хотел, а ради торговли. Так нужно было. И весь я был в этом. Не гнушался разного рода грязных приёмчиков. Обманывал – всё по стандарту. Чтобы быть как можно богаче. Пытался обогнать тех, кого знал. Хотел, чтобы дом побольше, караван подлиннее, охрана подготовленнее. И как-то один раз я поговорил с одним кандалистом. Он верил в Абу–Ипштейна, который смог заковать бога в кандалы. Не то чтобы в величие самого Абу, а в науку и людские возможности. Что человек велик в своём проявлении и может очень многое. И знаешь, так это увлекало. Очень сильно резонировало с моим внутренним состоянием тогда. Вот оно! Я много добился и теперь мне есть куда идти дальше. Стать ещё величественнее. Но тот человек не был велик и вёл достаточно обособленный образ жизни. Я разговорился с ним на рынке. Это произошло случайно. При всём этом он был уже в очень преклонном возрасте.

Андрэ засмеялся:

– А потом мы напились. Знатно так, до поцелуев с поросятами.

Он продолжил:

– И вот сидим мы с ним, пьяные вдрызг. На большой террасе моего дома. Луна в полнеба. Звёздный ковёр на небосклоне. Тёплый воздух пьянит ещё сильнее. Так хорошо на душе. Смотрю, а у гостя моего слёзы по щекам. Я его спрашиваю, что не так, может болит что-то. А он мне говорит, так хорошо жить, так велика Вселенная. Так велико творение, что не нужно облекать всё в ненужные понятия Бога или ещё чего-то. Это только мешает приближению к сути. Простое бытие и есть конечная цель всего. Не нужно никуда идти, мы уже есть. Мы уже дома. Всё заключено в этом, чтобы ни происходило. А потом сказал, что не было никакого бога в кандалах. И что Абу–Ипштейн – это один из учёных, который работал с ним в центральных архивах Имперской библиотеки. Он ещё всё нёс какую-то чушь про ответвительность и про гравий-станцию или что-то такое. «Поехал», в общем, совсем от затворничества.

Андрэ продолжал, глядя в окно:

– Я его спрашиваю, а зачем ты всё это придумал, если не нужно ничто в понятия облекать. Он говорит, что человеческое существо такого, что ему нужна цель. Вектор движения. Без движения человек замедляется и начинает погружаться в болото. Пока бежит, то находится на его поверхности. Те, кто погрузился в болото, – пропали. Можно отпевать, они уже мертвы. Хотя ещё и ходят за помидорами на рынок. Вот он и придумал себе цель и занятие – постигать мир. Становиться величественнее, прогрессировать. И однажды смочь покорить Бога, но это, конечно, метафора. Постичь то, что было нам подарено.

– Он ещё много чего мне рассказывал, водил меня в библиотеку позже. Показывал схемы и устройство разных приборов и аппаратов. Всё это можно назвать наукой. Но она либо очень передовая, либо это псевдонаука, – он заулыбался и опять начал смотреть в окно.

Хозяин башни говорил дальше:

– Да это и неважно. Это даёт стимул вставать с утра. Думать, что всё впереди и нам ещё многое нужно сделать. Для того чтобы делать такое, нужно иметь крепкий ум. Вот мы его и развиваем с ребятами, поддерживаем. Бегаем, устраиваем диспуты, работаем вместе. Этим мы, собственно, и занимаемся.

Кэт была сыта. Не речами, но едой. И теперь неспешно попивала компот. Андрэ посмотрел на вожделенный стакан и сглотнул.

– Вкусно тебе, а мы сегодня голодные. Ещё и не пьём. Практика у нас такая.

– Ну а почему ты здесь оказался? – не отставала Кэттхен.

– Он меня очень увлёк своей наукой, и я чувствовал себя свободным. Постепенно перестал ездить в другие города для торговли. Потом и вовсе не появлялся на рынке. Про меня стали забывать. Деньги со временем кончились, а я всё больше проводил свой досуг в библиотеке. И знаешь, я начал просыпаться, я стал счастливым. Я стал живым. Деньги перестали быть для меня чем-то определяющим. И тогда я принял решение, что нужно совершить скачок. Старик давно рассказывал мне об одном месте. Говорил, что раньше была одна лаборатория, в которой проводили эксперименты. Сейчас она заброшена, так как все, кто в ней находились, куда-то запропастились. Дал мне координаты вот этой самой башни. В то время было ещё двое человек, которые в библиотеке часто работали. Мы часто обсуждали одни и те же темы, разбирали вместе конструкции аппаратов. Вот с ними мы и решили сюда перебраться. Было очень страшно, так как эти места никому не известны. Нас двигало вперёд устремление создать свою лабораторию, чтобы никто нам не мешал. И мы могли бы работать в своё удовольствие.

Кэт уже закончила с компотом и сидела слушала из уважения к пустившему её к себе.

– А что тебя сюда привело? Не похоже, что к нам ты шла намеренно, – спросил Андрэ.

– Я из крепости Акж–Реддоп, что на границе с лесом.

– Знаю такую. Далеко очень находится. Как ты сюда смогла добраться?

– На нас напали, а потом… В общем я не смогла отбиться. Меня унесло по реке. Очнулась в лесу, а потом заплутала и сюда вышла. Толком ничего не помню, прилетело мне хорошо, – Кэт опустила момент с котом, так как сама много не понимала. – Помогите мне вернуться в крепость. Там, может, всё ещё бои идут. Возможно, в осаде. Нужно помочь, чем сможем. Там ведь люди живут, – она подалась чуть вперёд неосознанно.

– Да, ситуация. А кто напал? – Андрэ смотрел на свои руки, словно ждал подтверждения мыслям.

– Какие-то серебряные воины. Но главное, что там был дракон. Он и разрушил крепость.

Андрэ встал и подошёл к окну, смотрел в него, о чем–то размышляя. Он немного ссутулился. Всё это не предвещало ничего хорошего. Наконец он заговорил:

– Это войско безумного Ока, а дракон Серебряным зовётся. Обитают они вон в тех местах, – он показывал пальцем через бойницу на горизонт.

Кэт вскочила и посмотрела по линии руки вдаль. Там была гора и тёмное небо вокруг нее.

– Кто они такие?

– Я толком не знаю, только есть информация, что воины эти не совсем люди. Точнее, они созданные люди, но драконы настоящие. Уж поверь, – он ухмыльнулся, – Знаю, что они что-то нехорошее замыслили. И этот дракон, которого ты видела, не самый сильный. Есть там помогущественнее.

Кэт молчала. Попросту не знала, что теперь делать. Оказывается, драконов было несколько. Это создавало дополнительные проблемы.

– Надо сообщить в Центральные земли об угрозе, – с пылом проговорила она.

– Да зачем? О них, скорее всего, и так знают. Что толку, это же драконы. Что против них можно выкатить?

– Но бездействовать ведь нельзя, – повысила голос капрал.

– Знаешь, это по-своему прекрасно. Такое странное время: драконы, искусственные люди. Может, это новая цивилизация, с совершенно новыми технологиями. Это, возможно, принесёт новые знания. Даст толчок к развитию. Только вот дожить бы до новых времён…

– Вот и я о том же. Я видела этих солдат в сражении. Они почти неуязвимы, невероятно быстры и безжалостны. Просто пришли и напали на нас. Зачем? Что мы им сделали? Кто ответит? Я хочу, чтобы им стало ясно, что нельзя просто так разрушать и нападать. Я буду бороться против них, – она пошла, но куда сама не знала. Это был порыв к действию, но что делать – непонятно. Она еле от кота дикого сбежала. Из оружия у неё только нож.

– Ты говорила, что хочешь вернуться к крепости, – его слова настигли её на первых ступенях лестницы, ведущей вниз.

– Да, ты знаешь дорогу? – остановилась она, надеясь на помощь.

– Её нет. Сюда можно добраться по реке, но вот против течения не поплывёшь, а через лес идти опасно. Мы сами, живя здесь, очень редко ходим по окрестным лесам. Нам и незачем. В стенах всё выращиваем. Размножаем, так сказать, то, что принесли из цивилизации. Однако есть один способ… – он как будто говорил через силу.

– Что за способ? – Кэт потихоньку возвращалась в комнату, словно желая расслышать его шёпот.

– Ну, помнишь, я говорил про своих друзей, которых нет. Они испытывали древние врата. Есть тут на одном из этажей это устройство. Если подать на него мощный заряд, то открывается брешь в подпространство. Из него можно уже попасть в любую точку планеты, – он загорелся этой идеей. Видно было, что ему очень интересна эта тема.

– Ты как бы находишься в парамире, который тут же. Но там действуют немного другие законы. Точнее, те же, только с дополнениями, и вот из этого пространства как-то можно проникнуть в любое место. Только есть нюанс, – он прикусил указательный палец и задумался, уставившись в стену.

– И какой?

– Я там не был, и никто из нас. Только мои друзья. Где они – никому не известно.

– А откуда тогда вам известно, что там находится – по ту сторону. И что врата действительно так работают?

Андрэ ответил:

– Тут была небольшая библиотека. Тот, кто это построил, всё детально описал, видимо, он гораздо умнее обычных людей. Мы делали всё по инструкции, только вот Норм и Готье не вернулись.

– А куда они хотели попасть? – поинтересовалась Кэттхен

– Ну никуда особо, просто посмотреть, что в другом мире. Как там всё устроено. И проверить пару теорий.

– Так если не знаешь куда хочешь попасть, как можно там оказаться? – удивилась капрал, а затем решительно произнесла: – Мне терять нечего, и я знаю, куда нужно попасть. Можем посмотреть на эту штуку?

Андрэ явно не ожидал такого ответа и был слегка обескуражен.

– Оу, погоди, погоди, так это не делается. Нужно ведь подготовить устройство сначала. Включить его, настроить генератор. Мы же им давно не пользовались. С того случая. Ты пока отдохни. Вижу, нелегко тебе пришлось. Можешь тут походить, осмотреться, а завтра с утра приступим.

– Хорошо, – она вымученно улыбнулась.

Со всеми этими путешествиями она не замечала того напряжения, которое было всё время в ней. Мэл, люди в крепости, её отряд… Было неизвестно, что с ними. Не хотелось даже предполагать, что все они мертвы. Ведь вражеские воины были совсем на другом уровне. Победить их не представлялось возможным. Сколько ни тренируйся, всё равно не приблизишься к таким возможностям. Это нечеловеческие рефлексы. Да и их тело – они все как с конвейера. Правда, Кэт не знала, что такое конвейер. Как будто их не выращивали, а создавали такими сразу. Но ведь они всё равно выглядели как люди.

Как жесток этот мир, почему всё это случилось? Почему нельзя жить спокойно, заниматься тем, что нравится? Почему кто-то должен умирать?

 

****

 

О, как прекрасен этот мир!

Ему иногда казалось, что можно вот так, навсегда забыться и раствориться в потоках воздуха. Активное блаженство. Буйство гормонов – буря внутри. Ощущение огромной скорости, перемещения в пространстве. Фантастические виды.

Крылья чувствовали потоки воздуха. Он лишь слегка перебирал самыми кончиками.  То создавая сопротивление, то расслабляя их. И когда он делал это, то естественным образом входил в воздушный поток. Сандар летел на огромной скорости над лесом. Летел уже довольно давно, но ему так не казалось. Вот так лететь, никуда не торопясь. Не выполняя чужую волю. Быть сокрытым от глаз. Это всё и было для него квинтэссенцией свободы. Его глаза позволяли видеть с такой высоты самых маленьких зверей. Они смешно брызгали в разные стороны, слыша свист его огромных крыльев. Всё-таки жаль, что драконы не умеют смеяться. Потому что сейчас хотелось хохотать от счастья. Иногда дракон резко поворачивал крыльями, и его бросало вниз. Тогда он пикировал, сложив крылья, чтобы помочь притяжению. Скорость становилась сумасшедшей, и над самыми деревьями он изменял траекторию. Тогда его тело гармонично совершало дугу в воздухе и летело по инерции вверх.

Со стороны это смотрелось завораживающе. Размером с небольшой замок, ящер. Второе по смертоносности существо в этом мире, играло с законами физики. Лес, в восторженно затаённых чувствах, наблюдал снизу это представление. А дракон, сверху, исполнял свою роль безупречно и самозабвенно. Иногда он не понимал своей природы, просто был, не ассоциируя себя с кем-то конкретным. Это даже не двойственность, а множественность, бесконечность. Как будто его настолько много, что нет ничего другого. Как будто он одновременно кто-то ещё. Одновременно всё, что есть в этом мире.

Его взгляд периодически отслеживал огненную молнию, которая передвигалась, прорываясь меж деревьев. Яркое пятно, снизу, неслось на огромной скорости, проскакивая меж ветвей и раздвоенных стволов. С гулким ударом после приземления отталкивалось снова от земли, совершая длинный прыжок, и неслось дальше. Существо как будто стремилось в воздух. Не было рождено летать, но яростно хотело испытать это чувство. Всё его естество стремилось к одной цели – нужно было успеть за драконом. Какими же быстрыми могут быть эти существа. Сандар был безмерно рад той рыжей мохнатой стреле внизу. Они неслись наперегонки к далёкой поляне. Известной лишь им двоим. Это было не эгоистичное соревнование, с целью унизить своим превосходством противника. А восторженно-радостное состязание двух свободных существ. Искренняя и чистая игра на зелёной арене.

Поляна выросла перед котом. Как будто её внезапно просто поставили здесь, посреди леса. Поджав усы и уши, он вырвался на нее, оставляя за собой шлейф листьев. И понёсся прямо.

О, знали бы вы, насколько это было завораживающе. Трава свистела под лапами. Казалось, что от этой гонки силы только прибывали. Тело требовало предельной скорости. Кот пригнул голову ещё ниже, чтобы ускориться. Свист сзади нарастал. Сандар спикировал и поравнялся с бегущим созданием. Они неслись, как двое сумасшедших по заросшему хайвэю. Ни кот, ни дракон не знали, что такое хайвэй, но это и не важно. Ящер издал утробный громкий рёв – окрестности замерли. Сейчас каждый зверь в округе пытался затаиться и втайне надеялся, что это не охота на него. Кот в ответ издал мощное и протяжное «Мяу». Оно разнеслось вслед за драконьим голосом, как бы говоря: «Я здесь». Дракон резко вильнул вниз, выставил лапы и ударился о землю. Трава, смятая и раздавленная, умирая, выделяла сок. Благодаря этому, монструозная туша скользила по ней, как по льду. Змей поджал крылья к телу и начал замедляться.

Воспользовавшись тем, что скорость ящера упала, кот начал обгонять его. В один миг он резко изменил своё направление в сторону дракона. Мощно оттолкнулся лапами и запрыгнул на холку к огромному созданию. Мгновенно выпустил когти, наполовину засадив их в шкуру Сандара. Мало кто их живых существ смог бы вынести такое, но быть драконом, это значит быть не как все. Это то же самое, что быть покрытым кладкой из кирпичей – броня та ещё. Кот уцепился и вжался всем телом. Тело ящера ещё имело запас инерции, поэтому понадобилось просто расправить крылья. Потоки воздуха оторвали его туловище от мягкого ковра. И вот опять, блаженное состояние невесомости. Словно лежишь в мягких волнах, которые поддерживают тебя и не дают утонуть.

Кот летел, жмурился, как щурятся животные на солнышке. Сейчас он мог делать то, что никто, рождённый на земле, не мог – быть в воздухе. Дикий кот делал это уже не первый раз, но каждый раз как заново. Отсюда было видно всё и казалось, что весь мир принадлежит тебе. Дракону нравилось, что он мог разделить это волшебство ещё с кем-то. Правда ведь, зачем одному несметные богатства, если нет кого-то, кто так же может ими восхищаться. Таковы все разумные существа. И хорошо, если ты не один и можешь кому-то ещё показать, как прекрасна жизнь.

Они летали так весь день, до заката. Совершали пируэты. Дракон не раз сбрасывал кота со своей спины, пролетая над самой землёй. И падал сам следом, кувырком прокатываясь и снова воспаряя. Так прошёл весь день. Усталости не было. Просто веселье и радость. Внутри было пусто, но пустота эта была восторженной и лёгкой. Каждый из них сейчас был, по сути, тем существом, что когда-то пришло в этот мир и было ещё несмышлёным и маленьким. Только-только начинающим познавать всё вокруг.

Под конец они улеглись на высокий холм неподалёку. А потом смотрели на закат и засыпающий лес. Меж ними не было привычного общения. Однако каждый понимал друг друга, словно не было никаких преград. Иногда слова только мешают.

Познакомились они давно. Сандар и раньше, один, любил прилетать сюда. Быть на этой поляне свободным, вдали от всех дел. И однажды оказалось, что сюда наведывается ещё кое-кто. Судя по запахам и следам. Поначалу два существа не доверяли друг-другу и посещали это место в разные часы. Но всё чаще их взаимный интерес перевешивал инстинкты. В один из дней встреча состоялась. Сразу было понятно, что они как-то связаны. Что-то очень далёкое и еле уловимое давало понять, что они бесконечно близки. Так и началась их дружба в этом мире.

Солнце угасало. День подходил к своему логичному завершению. Природа готовилась ко сну. На душе было меланхоличное приятное чувство. Нега застилала глаза. Мир сна накрывал их мягкой пеленой. В той реальности тоже была сумрачная поляна. Под огромной луной игра двух существ продолжилась. А на опушке сидели духи леса и восторженно наблюдали за огромным драконом и рыжим котом.

 

Глава 3. Осторожно, двери закрываются

 

Лёгкий озноб разбудил её. Тут явно топили хуже, чем в крепости. Кэттхен положили в отдельной зале на восьмом этаже. Отсюда открывался неплохой вид. И сейчас солнце напоминало, что оно вышло на работу. И всем существам пора, хотят они того или нет, тоже начинать свою деятельность. Капрал встала и начала натягивать на себя доспехи. Плотно затягивая шнурки и зацепляя петли. Вчера один из местных обитателей, бывший раньше портным, подлатал ей амуницию. И надо сказать, весьма неплохо справился.

Сегодня должно было случиться что-то. Либо у неё получится, либо не получится ничего, и что будет, тоже неясно. Только страх за друзей и желание узнать, что же происходит в её доме, толкали на этот поступок. Не будь всего этого, она бы ни за что не стала вступать в эти порталы.

Андрэ постучался в дверь. Она открыла.

– Всё готово.

Он улыбнулся, но как будто приложив усилие. Было непонятно, кто тут волнуется сильнее. Этот высокий слегка сутулый мужчина уже давно перестал быть тем, кто готов положить чьи-то жизни на алтарь богатства или знаний. Сейчас он чувствовал огромную ответственность за других существ.

– Знаешь, ещё не поздно. Как очень часто говорят кандалисты…

Она положила ему руку на плечо.

– Всё нормально, я сама так хочу. Мы справимся.

– Да, да, прости. Всё получится, мы максимально подготовились, – он находил в себе силы, чтобы подбодрить её и заодно себя.

Они шли быстрым шагам по лестницам. Потом по коридорам, поднимаясь всё выше.

– О, кстати, – начал разговор Андрэ, – вчера ночью один из нас видел того кота, про которого ты рассказывала. Он всё сидел на высоком дереве неподалёку от изгороди и кого-то высматривал. Раньше мы его изредка видели, но всё как-то мельком. Хорошо, что ты не пойдёшь через лес. А то мало ли, кот, видимо, очень голодный. Мы ему подкинули еды немного, но он же зверь, не станет наши овощи, наверное, есть.

Через некоторое время нынешний хозяин башни начал инструктаж:

– Перед тем, как ты окажешься у крепости. Нужно будет пройти через некое подпространство. Это как порт. Тебе нужно будет найти путь к дому из того места. Мы точно не знаем, что там находится. В рукописях написано, что есть проводники, которые помогают. Кто они и как там себя вести, я не знаю. В этом пограничном пространстве всё немного иначе, поэтому придётся действовать по ситуации. Так что, главное, не бойся. У прошлого обитателя этой башни ведь всё получалось – получится и у тебя. И ещё, в книге было что-то про воспоминания того места, куда ты хочешь. Про чувствование. Я так полагаю, нужно будет сосредоточиться на ощущениях того места, куда ты хочешь попасть. Очень постарайся сконцентрироваться на конкретном месте. Иначе, предполагаю, тебя может закинуть не туда. Мы не знаем возможностей этого портала. Так что попасть ты можешь и не на нашу планету, – он слегка увлёкся и не заметил, как воительница отстала.

– Ты чего? – он обнаружил, что она стоит неподалёку. – Прости, прости, это всё ерунда. Я просто готовлюсь к худшему. Не переживай, всё будет хорошо.

«Всё будет хорошо» – именно с этой фразы начинается всё самое неприятное. В обычной ситуации никто так не говорит. Зачем это произносить, если всё и так неплохо.

Они снова шли быстрым шагом. Тяжёлая дверь открылась. Перед ними был огромный зал с циклопическими кабелями, висящими отовсюду. Пахло как после грозы. Вокруг сновали кандалисты. На их лицах не было той беспечности, что она наблюдала вчера в течение дня, пока гуляла по их башне и территории. Они были сосредоточены и каждый перепроверял все соединения и целостность проводов.

В центре стояло «это». Вход. Или выход. Это был металлический куб с раздвижной двустворчатой дверью. К нему шли толстые кабели и крепились где-то сзади.

Андрэ смотрел то на неё, то с восхищением на куб. Было видно, что он в восторге от этих технологий, но восторгался он на расстоянии. Мужчины – логичные до безобразия. Зачем лезть, если не разбираешься. Кэт не была мужчиной.

– Пойдём? – он сказал это с придыханием, почти шёпотом.

И они пошли. Он словно вёл Кэт под венец, но это был венец в один конец. Андрэ довел её до постамента, на котором стояло это устройство. Потом быстро подскочил к штуковине и нажал пальцем на круглый выступ. Затем так же быстро ретировался. На выступе была нарисована стрелка вверх. Дверь потихоньку раскрыла свой зев. С мягким «Дзынь». Внутри было светло.

– Можно заходить, – сказал Андрэ, с полуоткрытым ртом смотря внутрь. Думается, он сам хотел туда запрыгнуть, но что-то удерживало его.

Все вокруг замерли. Что-то перепроверять уже не имело смысла. Вот она дверь, вот она подопытная. Осталось сделать всего несколько шагов.

Кэт вздохнула.

«Куда опять несёт. Выпить бы для храбрости», – шальная мысль посетила буйную голову..

Но кандалисты пили только компот.

Капрал повернулась к хозяину башни, посмотрела на него и произнесла:

– Спасибо вам за всё.

Он в ответ только озорно улыбнулся.

Кэттхен вступила на возвышение, сделала пару шагов и остановилось у дверей.

Андрэ крикнул сзади:

– Нажми внутри на кнопочку вверх. Только не вниз!

Стало понятно, что этот выступ и есть «кнопочка». Она зашла внутрь. Там были какие-то звуки. Прислушалась. Оказалось, что это какая-то мелодия. Капрал развернулась, в проходе был виден Андрэ и его товарищи, которые взирали с благоговением из-за его спины.

– Ты потом посети нас, когда всё закончится. Мы будем ждать, – он помахал рукой, ребята сзади тоже махали.

Она нажала на кнопочку. Дверь мягко закрылась. Музыка играла и немного успокаивала. Почувствовалось движение вверх. Насколько помнила Кэт, в зале был толстый каменный потолок. Куда она поднималась, было непонятно. Что ж, по крайней мере, она всё ещё жива.

Прошло сколько–то времени. Движение прекратилось. Пульс участился. Дверь начала мягко открываться. Снаружи был мягкий приятный свет. Не было ничего, кроме света. Дверь открылась и словно ждала, когда сквозь неё пройдут. Кэт медлила, всё-таки эта необычная комнатка. Этот куб, единственное, что связывало её с башней и тем привычным миром. Снаружи было по-другому, выходить не хотелось. Она одной ногой пощупала поверхность, та была твердой. Сделала шаг. Теперь тело Кэт полностью находилось на светящейся поверхности. Дверь, как будто того и ждала. Звуком «Дзинь» она оповестила, что обратной дороги нет. Кэттхен повернулась, ничего кроме света не было. Что делать дальше, неясно. «Если ничего не ясно, просто делай хоть что-то», – в голове всплыла эта старая фраза. Капрал начала идти, просто вперёд. На одном из шагов, снизу, быстро начала приближаться какая-то точка. Затем превратилась в нечто огромное по пути и резко стала всем окружающим. Свет заполнился новым пространством. В один миг Кэт оказалась на огромной плоской площадке. Это была вершина большой скалы, покрытой мхом. В некоторых местах сквозь мягкое покрытие прорывался голый камень. Дул сильный ветер сзади. Прямо перед ней стояло циклопическое дерево. Оно было похоже на дуб исполинской величины. Его ствол был не менее десяти метров в диаметре, а ветви словно раздвигали облака. Оно почти не гнулось от ветра, и это было неестественно. Корни уходили далеко вглубь земли и были также очень толстыми. Вокруг было чуть пасмурно, но не сказать, что темно. Свет как будто был приглушён и шёл отовсюду. Всё было таким же реальным, как в её привычном мире. До конца не верилось, что такое возможно. Сзади раздался еле слышный вздох.

Дура, где моя осторожность, со всеми этими событиями я совсем расслабилась.

Капрал резко развернулась, ища источник звука. Опасности не было видно. Но с ней кое-что случилось. Да и с вами бы случилось. Если вы никогда не видели океана. Метрах в двадцати площадка кончалась обрывом. На её краю рос подсолнух двух метров высотой. А за всем этим раскинул свои горизонты огромный бесконечный объём воды. Вдали он был словно в тумане, который скрывал то, что было дальше. Слева и справа было безграничное пространство, также оканчивающееся лёгкой дымкой. Вода была синей. Было понятно, что океан невероятно глубок. Он был каким-то диким и первобытным.

«Безграничен ты, пограничен я, вот за это вот и люблю тебя» – в голове всплыли строки давно услышанной песни. Неизвестно, был ли это Балирай или другой океан. А может, это был он же, но был так велик, что простирал свои границы в другие пространства и миры. Был таким же извечным, словно Вселенная.

Не было слов, не было мыслей. Слёзы текли по щекам, дыхание прерывалось. Тело содрогалось, словно Кэт была верующей и её настиг экстаз во время молитвы. Океан – он оказался так велик, что не передать. Теперь ей стали понятны скудные попытки того писаки-учёного. Как может перо запечатлеть такую мощь и энергию на жёлтых страницах? Разве способно слово так рвать душу, как вид, доступный ей сейчас? Всё, что было и что ещё только предстояло, стало столь неважным и ненужным в один миг. Так умирающий излечивается при переходе, прикасаясь к великому неизведанному. Просто и естественно, в один миг. Это не долгий и натужный процесс, это просто дело одного мгновения. Ты становишься другим. Уже нет того, кто волновался, переживал, боялся. Есть только твоя истина – этот момент. Кэттхен сидела на коленях. Потрясение было столь велико, что тело не миг забыло о своих каждодневных функциях. И больше не поддерживало вертикальное положение.

– Великолепно правда? Не устаю смотреть на него.

– Аааа, – Кэт вскрикнула и на автомате вскочила.

Голос шёл из подсолнуха. Он повернул свой цветок к ней и там, где должны быть семечки, было лицо. Вполне себе человеческое, старческое. Довольно доброе и милое. Оно снова отвернулось к океану.

– Я тут так давно, а как будто в первый раз.

– Ты кто такой? – Кэттхен была взволнованна. Слишком много новых впечатлений за один раз.

– Я проводник, могу подсказать, как пройти туда или сюда.

Он повернулся и улыбнулся от края до края своего круглого лица.

– Ты куда-то хочешь прийти или, может, тут хочешь остаться?

Он замолчал, давая время переварить информацию и обдумать ответ. Понимал, наверное, что тут слишком хорошо и можно захотеть остаться здесь. Даже если были неотложные дела.

– Я в крепость иду, а это Балирай, да?

Он улыбнулся своей тёплой улыбкой и ответил:

– Можешь и так его называть, это не имеет значения. А в крепость, ту самую, всё верно?

– Ну, да, – ответила Кэттхен. Почему-то она не сомневалась, что они говорят про одно и тоже.

– Думаешь, тебе точно нужно туда?

– А что там? – непонимающе спросила она.

– Крепость, – он снова улыбался.

– Да, там Мэл и друзья мои, – капрал смотрела то на проводника, то на океан. Они оба приковывали взгляд.

– Замечательно, тогда тебе нужно залезть в нору, что справа у мирового древа. Затем нужно лезть по норе прямо вниз. Только, никуда не сворачивай. Ползи как можно быстрее и нигде не останавливайся. Думай только о том месте, не о людях, а о месте. Тогда ты придёшь, куда хочешь.

Он замолчал, давая время на обдумывание.

– А что это за нора, прямо дыра в земле? – она обернулась, в надежде посмотреть на нору, но отсюда та была видна.

– Можно и так сказать.

Он улыбался.

– Хорошо, спасибо тебе.

Она уже повернулась и собралась уходить, но вспомнила один момент.

– А может ты помнишь двух людей, они пришли тоже откуда и я, ты не знаешь куда они делись?

– Конечно знаю. Они там, куда хотели прийти. Один сразу ушёл. Второй – долго сомневался, говорил, что переживать за него будут. Я ему сказал, что он всегда будет один и все же, со всеми рядом, незримо. Думаю, он понял, о чем я сказал. Сейчас он счастлив, как и тот первый. Пока не забыл, в один момент, в норе, ты увидишь невысокий росток. Он будет с двойным стебельком, вырви его и зажми в руке, только не отпускай. Это твое, – он отвернулся неторопливо и снова стал смотреть вдаль, созерцая воды океана.

Кэт улыбнулась, оказывается Андрэ зря переживал так утрату своих друзей. Нужно будет ему рассказать обо всём, когда-нибудь. Она подошла к мировому дереву. Справа и вправду обнаружился огромный лаз куда-то вглубь корней. Он был абсолютно чёрным и неуютным. Сомнения боролись в ней. Почему-то хотелось просто сесть и смотреть на океан. Было чувство, что она уже пришла. Больше некуда спешить и ничего не нужно делать, всё есть здесь. Она последний раз взглянула на огромный цветок на краю. Оказывается, он смотрел ей вслед, тепло и чуть улыбаясь. Ветер слегка его покачивал. «Всё же нужно идти, не всё ещё закончено» – подумала Кэт. Подсолнух одобрительно кивнул, словно слышал её мысли, и отвернулся снова смотреть вдаль. Она ещё раз окинула взором океан. На память вдохнула воздух и полезла в нору. Никогда ей не забыть этого мига. Навсегда он останется в сокровенных уголках её сердца.

Как только она оказалась внутри, стало гораздо светлее. Отовсюду начали появляться как будто светлячки. Чем глубже она продвигалась, тем больше светлячков становилось. Потом всё было в синюю крапинку, она давала мягкий точечный свет. Словно ты ползёшь в огромной трубе, окутанной новогодней гирляндой. Ползти было легко. Иногда она ползла вертикально вниз, но при этом не летела под силой притяжения – законы тут были свои. Всё было странным и очень непривычным.

Всё чаще появлялись ответвления в разные стороны: то большие, то маленькие. Из них пахло по-разному: были с запахом затхлой комнаты, были с запахом выпечки. Пару раз сладко пахло кровью, такие она проползала как можно быстрее. Из некоторых доносились звуки. В одном была слышна детская колыбельная песня, которую пел мужчина. Потом был звук каких-то механизмов. Некоторые хранили могильную тишину и из них веяло сильным холодом. Ходов становилось всё больше и больше. Гамма чувств также ширилась. Казалось, тело реагирует на каждый ход по-своему. Но в голове железным клином было выбито, что нужно ползти вперёд. Хотя некоторые лазы словно бы манили и были очень соблазнительными. Словно песнь сирены, завлекали в свои миры.

В один момент сверху над головой Кэттхен увидела небольшое растение. Оно торчало из стенки норы, у него был двойной стволик. Помня слова проводника, он рванула его на себя правой рукой, то с легкостью поддалось. Кэт крепко зажала его в руке. Нужно строго следовать инструкциям, иначе неизвестно, что может быть. И она спускалась дальше, не разжимая один кулак. Капрал старалась не обращать внимания на удивительное окружающее пространство и думала только о крепости, и ползла, ползла, ползла…

 

 

****

 

Пахло лесом. Было ещё достаточно темно, но уже чувствовалось приближение рассвета. Воздух был по-утреннему чист и свеж. Роса была повсюду, на каждой травинке. На приличном расстоянии виднелось то, что осталось от крепости.

Всё получилось, перемещение прошло благополучно. Она стояла на том самом месте, где в злополучную ночь находился дракон. Внезапно она осознала, что её рука чувствует тяжесть.

«Очуметь, это же мой лук и колчан стрел!» подумала Кэт.

Орудие было зажато в правой руке, колчан же болтался на лямке. Радость на миг переполнила сознание, ведь она уже попрощалась со своим чудесным оружием. Привычным движением она перекинула его через плечо, а колчан закинула за спину. Было непонятно, как она оказалась тут. Никаких дыр в земле не было. Никаких врат или чего-то такого. Просто появилась в этом месте и всё. При этом даже непонятно, почему именно здесь. Ведь мысли были о крепости, как и говорил подсолнух. Представляла она себе паб и постройки рядом, но не эту поляну. Про появление оружия было ещё больше загадок. Как мог росток превратиться в палку с тетивой? И колчан со стрелами… Иногда лучше не забивать себе голову загадками. Проще принять всё происходящее, как есть. Она жива, лук при ней, значит теперь капрал – это сила.

Кэттхен, раздумывая над произошедшим, стала невольно изучать землю под ногами. Тут все было перепахано ногами. Трава была везде примята. Иногда она спускалась в огромные следы, того самого дракона.

«Какой же он огромный» в очередной раз удивилось сознание.

Тут было войско безумного Ока. Отсюда они начали своё смертельное наступление. Кэт пошла тем же путем, к замку. При приближении к крепости становилось ясно, что от неё мало что осталось. В стене зияла огромная брешь. Камни, из которых она состояла, были разбросаны вокруг. За стеной ничего не высилось, хотя раньше там была видна часовня и обелиск. Тревога нарастала. Не было звуков, свойственных обиталищам людей. Стояла могильная тишина.

Она пробралась сквозь пробоину. Тут была разруха. Всюду валялись двери, вырванные из петель, разбитые окна. Здания были разрушены: некоторые наполовину, некоторые до основания. Она прошла по мёртвой крепости. Вот то, что было тем самым баром, где они сидели с Мэллисон. Стало ясно, что везде здесь так. Но, странно, нигде нет мёртвых. Кровь в некоторых местах была, но останков не наблюдалось. Через некоторое время она дошла до противоположного входа в крепость. Эти ворота были открыты на треть. За ними на поляне были видны многочисленные следы конских копыт. Скорее всего, это следы отрядов из Центральных земель. Их послали в ответ на зов, перед битвой. Наверное, они опоздали и решили не восстанавливать город. Но всё же странно, куда подевались жители крепости? Хоть кто-то должен был остаться, спрятаться, выжить. В конце концов, хоть один труп должен был быть. Она ходила ещё и ещё, заглядывая в каждую щель. Тщетно, город был мёртв. Уже темнело, нужно было думать, где переночевать.

С другой стороны города, там, где стоял в нерешительности отряд центровых на лошадях, в некотором отдалении, стояла старая мельница на берегу реки. Той самой, чьи воды спасли капралу жизнь. Она пошла к постройке. Видимо, до неё вражеские войска не добрались, она осталась невредима. Внутри было всё раскидано, видно было, что в спешке кто-то уходил и всё разбросал, не желая оставлять после себя порядок. То тут, то там валялись какие-то рубашки, корзинки и всякая рухлядь. Никого не было.

На столе стояли полу-прогоревшие свечи. Зажигать их Кэт не решилась, чтобы не привлечь чьё-либо внимание. Жутко хотелось есть. Со времени пробуждения в башне Андрэ она так и не ела. Дело в том, что с утра он её предупредил, что для путешествия через пространство нужно быть с пустым желудком. Дабы не осквернить своим содержимым сию великую кабину. Она стала искать хоть что-то, что можно зажевать в полутьме. На втором этаже под столом валялся кусок сыра, он был вполне себе ничего. Казалось, даже крысы не решались тут появляться, опасаясь смерти.

– Ого! – Кэт не сдержалась и в свойственной ей манере, выкрикнула своё коронное словечко.

Было из-за чего. Недалеко от стола в подстилке из сена она случайно увидела торчащее горлышко. Это был приз одинокому страннику – бутылочка красного винишка. Кэттхен с проворством, свойственным завсегдатаю пабов, выдернула кукурузную пробку и жадно отхлебнула.

«Ох, амброзия!» пронеслась мысль.

Отхлебнула ещё и заела всё сыром. Столь прекрасной еды давно не было в её рту. Вся пища прекрасна, но, когда хочешь есть, она божественна. Вино оказалось отменным, там присутствовали нотки лета и свежести лугов, всё это было сдобрено самой сутью виноградных плодов. Оно было чуть сладким и немного терпким. Сыр же оттенял вкусовые ощущения и придавал пикантности благодаря травам, которые были добавлены в него. Видно, тут обитал гурман. Где же он теперь? Где все? Где Мэлл?

«Моя бедная Мэлли, со своим ближним боем. Ну куда ты полезла против такого противника? Главное, не давать мыслям разыграться, чтобы не придумывать всяких пыток, которым подвергаются захваченные. А может, их съел дракон. Может, ему еды не хватало, а сейчас хватит на пару лет? Так, всё!» круговерть из мыслей роилась в охмелевшем сознании.

Одинокая дама в боевых доспехах сидела посреди комнаты, освещённой лунным светом, облокотившись о скамью. Попивала вино из бутыли и ела кусок сыра. Если не думать обо всём, что окружало эту бедную мельницу, могло показаться, что всё хорошо, и обычный человек после трудового дня решил побыть с собой наедине и вкусить в этот прекрасный вечер одного из самых прекрасных напитков. Который помогает забыться и отпустить всё плохое.

Ночь вступала в свои права. Когда она приходит, никто не должен свидетельствовать её деяния. Вот и Кэт подпала под волшебное усыпляюще-расслабляющее действие. Как-то всё стало забываться. Эмоции поутихли. Мысли не докучали. До чего удивительная у человеческих существ психика. Буквально недавно капрал была в пограничном мире. Говорила с удивительным подсолнухом. Была в гнезде у дикого зверя, который чуть её не съел. Воевала с драконом. И вот, она уже спокойно засыпает, и кажется ей, что, может, и не было этого вовсе. И океана тоже.

«Нужно жить всегда у океана. Чтобы не забывать о нём, а с утра видеть волны. Чтобы ночью, засыпая, слышать его пение. Чтобы днём быть с ним наедине», последние мысли чертили свой узор в её затухающем сознании.

Утром, как обычно, мешали спать: «Ну кто там опять гремит, пойти по мордасам что ли им дать, рано ведь ещё» подумала капрал. Вдруг она вскочила, сердце пыталось найти путь наружу. Кто-то гремел на улице, причём недалеко. Скрежетал железом на всю округу. Она на четвереньках поползла к оконцу в стене и аккуратно выглянула наружу. Было раннее утро. Заря вот-вот готовилась вспыхнуть. На улице никого не было. Гремело и стучало за воротами, внутри города. Нужно было посмотреть, кто-то всё-таки выжил, только он не таится. Может, уверен, что враг покинул эти земли.

Капрал быстро спустилась. Лук привычно лежал в руке. Стрела покоилась на древке, тетива зажата хвостовиком. Она шла аккуратно, не создавая звуков. Что-что, а это она умела прекрасно, не чета неповоротливым воинам-танкам. По мере приближения звуки становились всё громче. Источник скрежета был недалеко от ворот, внутри. Она подошла к на треть раскрытой створке. Собралась и быстро заглянула внутрь, ноги чуть подкосились. Это были они. Два солдата, высокие, в серебряных доспехах. Она снова заглянула внутрь. Они что-то пытались достать из–под завала, с остервенением, которое пугало. Резкие рубленные движения. Без передышек, не останавливаясь ни на миг. Люди так себя не ведут. Воины втыкали свои конечности и выдергивали куски камней, потом отбрасывали их.

Справиться с ними в лобовой атаке было нельзя. Если попробовать забраться на стену и оттуда расстрелять их. Тогда ведь у неё получилось. Или, может, вернуться в мельницу и переждать. Да и вообще не было никакого плана, что делать дальше. Идти в центральные земли, искать там помощи. Оставаться тут одной. На этом пепелище было нечего делать. Город она одна не восстановит и за десять жизней. Да и зачем?

Мысли метались. Обычно в такой ситуации она действовала, а не мусолила мысленную кашу. Но то ведь с обычными людьми, а тут эти. С ними все по-другому. Хороший воин – это живой воин. Не хотелось умирать просто так. Она не чувствовала, что её история уже закончена. Но нужно было что-то делать, там под завалом мог быть вход в подвал с выжившими или ещё что-то в этом духе.

«Да и плевать, идите вы в жопу, твари» опасный гнев заполнил голову.

Иногда случается, что разум бывает выпнут чувствами и эмоциями. В некоторые моменты — это хорошо, зачастую не очень. Но человеку, обычно, всё равно в таких ситуациях. Он просто действует на автомате.

Как-то всё разом навалилось: обида за Мэл, за этот, какой-никакой, дом, за её отряд. Кэт поймала себя на том, что стоит сзади серебряных воинов, не прячась. Оказалось, они вытаскивали своего товарища. Его завалило камнями, он был бездыханен. Но зачем тогда они его вытаскивают? Неужели просто ради предания земле, только в другом месте? Желания спрашивать не было. Тетива натянута. Приятное чувство в мышцах. Снова всё вернулось на круги своя – вот капрал, вот лук, вот стрела, злость на месте и неизвестное будущее. Так разбежимся же и прыгнем ему навстречу с распростёртыми объятиями.

Сначала правый. Стрела улетела. Тетива вернулась в своё исходное состояние. Именно так работало это нехитрое орудие – лук. Изогнутое древко пытается распрямится, при этом отдавая свою энергию другому куску дерева, с наконечником. То, в свою очередь, в один момент, резко останавливается, находя цель и передавая энергию в одну точку. Когда вторая стрела летела в левого солдата, правый уже имел в своём шлеме торчащее оперение. При этом стоял согнувшись, держа в руках за ноги вытащенного из-под обломков бездыханного товарища. Около пяти секунд прошло с того момента, как Кэт решилась на атаку. У каждого из шлема уже торчало по две стрелы. Они как будто не понимали, что делать дальше. Всё произошло слишком быстро. Кэт же пыталась как можно быстрее покончить с ними.

Вдруг они резко опустили своего бездыханного собрата. Левый резко рванул в сторону Кэттхен. Он делал огромные шаги, разгоняя своё тело. Правый как-то странно двигался, очень медленно и дёргано, но тоже в её сторону. Его руки резко поднимались и опускались, а ноги совершали нелепые движения. Капрал, что есть мочи, рванула за дверь, в сторону мельницы. «Только бы успеть добежать» – мелькали мысли в голове. Она неслась изо всех сил, не смотря назад. За спиной слышались глухие удары ног о землю и звон доспехов. Серебряная смерть неслась по пятам. Она не знала, что делать там в мельнице. Инстинкт не давал мыслям свободы, нужно было где-то укрыться, сигналил он. В мельнице теснее и у капрала появлялось небольшое преимущество. Сердце рвалось из груди, тело горело от возбуждения. И тут взгляд уловил какое-то движение слева. Она на миг повернула голову.

«Ну вот и всё» констатировал внутренний собеседник.

Это был он. Тот лесной кот. Он всё-таки её выследил. Невероятно, учитывая, что сюда она перенеслась через портал. Путь ведь неблизкий.

«Какой же он настырный» мысли вяло шевелились в голове.

Теперь точно не было вариантов. До мельницы было очень далеко, а этот монстр нёсся ей наперерез, вжав уши, преодолевая сопротивление воздуха с быстротой лани. Его прыжки огромны, он был невероятно грациозен в своём стремлении. За короткий миг она успела полюбоваться им, как кролик смотрит с восхищением на удава перед смертью. Она знала, что это последние кадры в этом мире. Нужно было как следует надышаться и прочувствовать последние мгновения. Так жаль, ведь у неё многое поменялось после этого путешествия. Все эти люди на пути изменили её: их беседы, их судьбы. А ведь ещё она хотела пожить у океана. Правда, оставалась слабая надежда, что Балирай встретит её своими объятиями там, в посмертном мире. Время как будто замедлилось, кот был уже в одном прыжке. Какой же он красивый. Огненно-рыжий, пушистый, огромный, с пару коней, наверное, будет. Он оттолкнулся в последний раз. Кэт встречала его, не закрывая глаз.

Но он прыгнул чуть назад. Жуткий лязг. Грозное боевое мяуканье. Капрал развернулась, кот стоял, прижав серебряного воина, тот попытался атаковать, находясь в неудобном положении, но это было бесполезно. Зверь рвал его доспехи, как бумагу. Он отрывал от него куски и в завершении просто схватил его за голову, откусив ее. Ничего не брызнуло. Только небольшая искра сверкнула. Кот фыркнул и отошел от тела. Голова выпала из его рта.

Кэттхен резко положила стрелу на палец и натянула тетиву. Рыжий был целью. Она держала его на мушке и тяжело дышала. Он спас её, но с чего бы это. Может, сейчас на неё кинется. Дикий кот повернулся к ней и просто смотрел, чуть прижав голову к земле. Он ждал и не отводил от неё взгляд. В его глазах не было злости, только заинтересованность.

– Ну, хочешь сожрать меня? Давай, а?

Кот смотрел внимательно, ничего не делая.

– Чего медлишь?

Он осторожно лёг и прижал голову к земле. Не так, когда пушистые готовятся к прыжку, а когда крайне заинтересованы и нетерпеливы.

Неожиданно лязгнуло у ворот. Это второй металлический воин выбирался из города. Он хромал, но шёл к ним, достав свой сверхдлинный меч. Даже с такими повреждениями он неотвратимо пытался достичь цели. Кот резко вскочил на лапы и развернулся к воину. Шерсть раздулась и его стало в полтора раза больше. Рыжий шипел, как огромная змея.

В этот раз капрал была готова. Первая стрела, вторая, третья, четвертая – этот солдат был легкой добычей. Очень медленный, сейчас, на таком расстоянии, он не представлял опасности. В последней бессмысленной попытке серебряный швырнул в их сторону свой меч и упал лицом вниз, сломав шесть стрел, торчащих из шлема. Надо сказать, что меч почти долетел. Как такое возможно. Капрал больше не натягивала тетиву. Так хотелось верить, что больше тут нет врагов. Кот медленно обернулся и распрямился. Он смотрел на неё и ничего не предпринимал, как будто давал время привыкнуть. Странно, обычно так ведут себя люди с животными, а тут всё наоборот. Кэттхен надела лук, закинула колчан и медленно начала подходить к нему. Зверь ждал. Она тихонько протянула руку, когда подошла к нему на расстояние в пару метров. Кот посмотрел на предложенное, вытянул шею, немного понюхал, а потом лизнул и поднял высоко хвост.

«Ого. Вот это башня. С таким хвостищем, как с костром, все в округе заметят» восхищённо подумала она.

Кэт улыбнулась своим мыслям и коту. Он был настроен дружелюбно. Подошёл ближе и лизнул её в лицо. Изо рта воняло, но по-милому, по-кошачьи. Он наклонил голову и понюхал её ногу, а потом опять поднял свой хвостище и смотрел радостно.

– Так вот что ты делал, ну я и дала маху. Думала, что съесть хочешь, а ты лечил меня. Как только?

Он ещё раз лизнул её.

– Странный ты, мы ведь даже знакомы не были, почему не съел? – задал вопрос коту человек.

Он смотрел как-то с озорством на неё. В этот момент человека посетила глупая мысль, но почему бы и нет…

Капрал прыгнула в его стороны, а он отскочил и пригнул голову к земле, ожидая, дальнейших действий. Она побежала, а кот её перепрыгнул. Кэт развернулась и опять понеслась за ним. А рыжий начал скакать вокруг неё, совершая немыслимые параболы через её голову. Во время одного из своих рывков в сторону кота, она запнулась о тело серебряного и упала. Резко вскочила и стала смотреть на бездыханное тело. Оно было очень странным. На месте вырванной шеи торчали провода, как в башне Андрэ, только тонкие.

«Что ты такое?» подумала воительница.

Коту тоже было интересно, он нюхал павшего от его зубов.

Кэттхен присела рядом и начала снимать доспехи с серебряного солдата. Они были очень тяжёлыми. Она оголила ему руку. Всё как у человека: кожа, ногти. Всё на месте, но конечность весила невероятно много. Кэт взяла его кинжал, который был для неё полноценным мечом, и решилась сделать противное. Нужно было познакомиться поближе. Она начала резать кожу воина. Это было нелегко, как будто режешь самого себя. Невероятно мерзко. Кожа была очень упругой, но всё же поддалась. Отрезав кусок, она увидела, что внутри вместо жил, мяса и крови была маслянистая жидкость, металлические трубки и проводки. Кот понюхал содержимое воина, опять фыркнул и отошёл, ему был неприятен это запах.

Капрал уже видела подобное. Как-то к ним в городок приезжали артисты и у них был автоматон. Он не был с кожей и глазами, но двигался, как человек, и мог совершать простейшие движения. Его тело состояло полностью из металла. И похож он был больше на часовой механизм. А тут какая-то продвинутая технология, всё было плотно уложено внутри, ничего лишнего. Вспомнились те быстрые движения, осмысленность действий. Может, и тот дракон такой же, тогда это ещё большая проблема. С таким другом, как у неё, было не так страшно. К тому же кот так ловко с ними разделывался. Они были отличной командой.

– Ну что Рыжик, кто это такие, знаешь?

Этот вопрос был задан больше в воздух, а не конкретно данному пушистику. Однако он отреагировал, прошел в сторону и повернулся. Как будто ждал, пока за ним пойдут.

– Ты знаешь где они живут? – с недоверием спросила Кэт.

Он ещё прошёл и опять повернулся, кот явно давал понять, что хочет её проводить.

– Да ладно, неужели ты понимаешь меня, – котяра молчал, ему не было дано говорить.

Кэттхен сходила в мельницу, нашла там засохший хлеб и ещё один припрятанный кусок сыра. Сложила всё в сумку, которую нашла там же. Мельница обеспечила её самым необходимым, хоть и скудным. Надо было двигаться. Она пошла, зверь шёл рядом, периодически убегая вперёд. Она старалась успеть за ним, но он был слишком быстр. В один момент он остановился и лёг на землю.

– Что такое?

Он смотрел на неё опять с озорством.

– Ну, не время играть.

Он замахал хвостом и припал к земле, дергая кожей на холке.

– Ты что, хочешь прокатить меня?

Она с недоверием прикоснулась к пушистой спине рукой. Кот лежал смирно. Кэт чуть сжала шерсть и потянула на себя, испытывая его. Он лежал смирно. Она резко прыгнула, закидывая ногу. Уселась, привычно сжала ноги и ухватилась обеими руками за шерсть. Было чувство, что сидишь в шерстяном облаке. Очень тепло и уютно. Лесной кот встал и пошел, сначала медленно, привыкая к седоку. Потом чуть быстрее и наконец пустился в бег, слегка прыгая. Было не так равномерно, как на коне – прыжки были длиннее. Но в целом чуть мягче. Скорость была потрясающей, причём чувствовалось, что есть ещё приличный запас. Теперь было понятно, как он так быстро нашёл её. В скором времени они достигли леса. Капрал обернулась.

«Прощай, дом, возможно навсегда» произнес голос внутри головы.

Лес поглотил их. Кот при этом не замедлился, деревья ему нисколько не мешали. Он прыгал в стороны, ускорялся, замедлялся. Продвигались очень быстро. Только непонятно куда.

Так пролетел день, затем ночь. Потом ещё один день и опять темно. Когда они отдыхали, Кэт делила свою еду на части и ела. Зверь же не стал разделять с ней стол. Он куда-то убегал и возвращался сытым. Наверное, охотился. Так прошло несколько дней, они продвигались очень быстро. Пейзаж особо не менялся, иногда встречались поляны, но в основном был лес. Недаром он назывался «Нехоженые Чащобы» и вправду, тут никого не было. Никаких троп и вырубок. Дикий лес. Животных также встречалось мало. Кэттхен предполагала, что звери задолго до появления чувствовали запах рыжего и разбегались. И без того скудный запас еды кончился. Капрал и кот скакали в привычном ритме, как вдруг услышали гортанные глубокие звуки. Кот остановился и начал крутить ушами.

«Тувово тувово, туви, тувово тувово, туво.  

Тувово тувово, туви, тувово тувово, туво».

Потом ритм поменялся и стал более быстрым.

«Кукуэро куку ту, кукуэро куку ту.

Кукуэро куку ту, кукуэро куку ту.

Кукуэро куку ту, кукуэро куку ту».

И снова.

«Тувово тувово, туви, тувово тувово, туво. 

 Тувово тувово, туви, тувово тувово, туво».

– Давай ка посмотрим, что это такое, – предложила капрал.

Кот опять сделал вид, что понял её речь, и пошёл, мягко ступая, в сторону ритмичных звуков. Теперь можно было менять название, с «Нехоженых» на «Обитаемые чащобы». Эти ритмы явно были порождением какого-то разума. Они тихо подобрались к поляне, с которой доносились звуки. Кэт спрыгнула со своего гужевого кота, и они вместе выглянули из-за кустов, что росли на опушке. Картина была весьма необычной. На огромном пне, выкорчеванном из земли, сидел великан около шести метров в высоту и дул в длиннющую трубу. Она и была источником тех ритмичных звуков.

– Да перестань ты трубить в свою дудку, весь лес перепугаешь, сколько же можно, – кричали с противоположной стороны поляны. Там же виднелась огромная хижина. Голос был явно женский и исходил из хижины. Справа, вдалеке, виднелся мост через реку. Учитывая её ширину, путь капрала лежал как раз через этот мост. По-другому не перебраться. Нужно было незаметно проскочить мимо великанов. Можно подождать, пока настанет ночь. Исполины уснут и тогда надо будет перебежать быстро и незаметно всю поляну. С такими огромными точно не справишься в схватке. Великан в ответ на крики вскочил с пня и запрыгал на месте, долбя двумя ногами в землю.

– Ааааааа, чертов лес, да тут никого нет, – он орал с остервенением, а потом запустил свою трубу в дальний конец поляны. Зря он так, дудка была очень красивой. Пока она летела, Кэттхен успела рассмотреть, что же это такое. Труба была сделана из чёрного, как эбонит, дерева. Вначале она была узкой, а на другом конце широкой, искусно обработана, до блеска. Вся её поверхность была испещрена какими-то красивыми знаками, а в середине была повязана красная ленточка. Духовой инструмент пролетел через всю поляну и упал с гулким стуком. Затем немного прокатился и замер. Дудке ничего не сделалось. Наверное, великан это знал, поэтому позволял себе так обращаться с инструментом.

К моменту, когда труба упала, великан как будто и позабыл свои обиды. Почесал поясницу и насвистывая мелодию пошел в другую сторону.

– Пойдем лучше трубочку выкурим, а? – опять раздался женгский голос.

– Давай, миленькая, – великан побежал, совершая огромные шаги, так что Кэт с котом чувствовали вибрацию по земле.

Сзади хрустнула ветка. Капрал и Рыжик резко обернулись. Невероятно, чуть в отдалении, пригнув к земле головы и шипя стояли ещё два кота. Один был таким же по размеру, как рыжий, а вот второй в полтора раза больше. Первый угольно-черный, а второй – с нотками белого, по всей туше. Они медленно приближались, их намерения были ясны. Коты не люди, не станут обманывать. Кэт начала медленно отступать, доставая лук. Рыжик тоже шипел и медленно, и аккуратно отступал параллельно с ней, шаг в шаг. Незаметно для себя, человек и рыжий зверь оказались на поляне. Два воинственных кота напротив, пока ничего больше не предпринимали. Только медленно гнали их в сторону великанов.

«Ах вот что. Они с этими двумя переростками», мысленно предположила Кэт.

Капрал уже достала лук и медленно накладывала стрелу.

– Пузислав, Хвостокусь, а ну ко мне. Идите жрать! – сзади раздался гортанный голос. – Отстаньте от них.

Коты не сговариваясь прыгнули в стороны и помчались с поднятыми хвостами к дому. Великанша, держа в зубах трубку, насыпала им какую–то еду в миски и потрепала мохнатые загривки с невероятным удовольствием. Великан тоже держал в зубах трубку и рассматривал прибывших издалека.

– Ну и кто вы, а? – он явно обращался к парочке новоприбывших.

Кэт держала лук наготове. Рыжий тоже был очень взволнован, его уши были прижаты, тело собрано в пружину для броска. Великан потихоньку подходил, периодически выдыхая клубы дыма. Они были словно облака, сначала зависали на мгновение в воздухе, а потом, плавно улетали в небо.

– Меня зовут Кэтхен.

Великан вытащил трубку изо рта, взяв её за чашу огромной лапищей. Затем указал мундштуком на кота и спросил: «А его как?»

«Как можно назвать кота? Мы и встретились недавно просто Рыжик. Рыжий, как-то банально, мы ведь друзья. Надо имя придумать. Я арчер, по-манчестерски, а он пусть будет тогда Арчем. Или я лучник, а он пусть будет Лучик. Нет, лучше Арч».

Кэт подзависла на несколько мгновений, судорожно придумывая мохнатой штуке название. Было неудобно перед гигантом. У его-то котов были названия.

– А он Арч.

– Ну что же, приветствую вас на своей поляне, Кэт и Арч, – он слегка поклонился им. – Меня зовут Резбен.

– А это Резбена, моя жёнушка, – он указал назад, туда, где происходила кормёжка двух котов. – Мы семья Резбей, так нас раньше называли, – он улыбнулся своим воспоминаниям. – Резбена, иди познакомься, у нас гости, – каждый раз, когда он орал, у Кэт был лёгкий шок, это было крайне громко. Хотя он просто говорил, но для неё это было подобно грому.

– Ну как вы тут очутились? Давно ведь никто не захаживал, – великан сел на свою необъятную попу, прямо на траву перед ними. У него было обычное человеческое лицо, только размером с карету. Короткостриженые волосы. На нём была простая рубаха и чуть подвёрнутые штаны. Колосс периодически попыхивал своей огромной трубкой, выпуская ароматные облака. Пахло вишней и крыжовником.

– Мы из крепости Акж–Реддоп, идем по одному делу… – она осеклась, не известно было, может, его что-то связывает с теми солдатами или с драконом.

Он посмотрел на неё пристально, как будто о чем-то размышлял, а потом промолвил: – Хм, никогда о таком городе не слышал. А что за дело у вас в такой дали? Ваш народец тут не ходит совсем, боятся все.

– О, приветствую, малыши, – подошла Резбена. Солнца стало ещё меньше, теперь его закрывали два великана. – Да вам надо срочно поесть, вон какие худенькие. Резбен сегодня испёк вкусный яблочный пирог, – она потрепала великана по голове. – Правда, он немного комок, – добавила она. – Но всё же очень питательный. Пойдёмте.

Она была красива, да, размером, как небольшая гора, но всё-таки красивая. С длинными вьющимися волосами и гармоничными чертами лица. На ней был огромный симпатичный сарафан, из которого можно было шить паруса. Резбена была словно великолепная статуя колосса, изваянная неизвестным мастером, который хотел создать нечто большое и прекрасное.

Человек и кот пошли за великанами. Те шагали впереди размеренно, казалось, чуть замедленно, сказывалась огромная масса. Когда они пришли к дому, стало понятно, что их жилище ещё больше, чем выглядело издалека. Это была мини-крепость, скиданная из огромных толстенных деревьев. Дверь была, как ворота замка. Резбена начала выносить еду на стол, который стоял на улице. Всё было не по размеру Кэттхен. Но, всё равно, чувствовался какой-то уют, любовь, вложенная в мелочи. Всё было аккуратненько и со вкусом, хоть и было сколочено из досок, место которым было на каком-нибудь корабле.

– Забирайтесь наверх, со скамьи не достанете, – великан захохотал.

Странно, но он общался с ними двумя, считая кота таким же собеседником. Арч вел себя вполне спокойно. Он всё косился на Пузислава и Хвостокуся. Те же в свою очередь не проявляли никаких эмоций. После трапезы они просто разбрелись по своим углам и томно щурили глаза, было видно, что у них сончас.

Резбен сел на скамью, привалившись к столу спиной. Он все ещё создавал туманную завесу своим курительным аппаратом.

– И всё же ты мне скажи, куда вы путь держите? Дальше ведь нет ничего, по крайней мере ничего хорошего, – он сделал паузу и теперь не пыхал трубкой, а смотрел с небольшим прищуром, словно сканировал гостей.

Арч уплетал принесенную сметану в огромной миске. Судя по тому, что он каждый раз нырял в неё всей мордой, ему очень нравилось. Правил приличия он явно не знал. Кэт сидела на одной из ложек, что лежала на столе. Ей ещё ничего не принесли. Поэтому она не могла спрятаться от расспросов за трапезой.

– Нам нужно за мост, к горе.

– Ага, уже что-то. А там, значит, ваши друзья или враги? – он опять смотрел своим характерным взглядом.

– Ну что ты пристал с расспросами своими, кушать ведь хотят ребятишки, – Резбена вынесла ванну мяса, а во второй руке была ванна овощей. – Кушай, милая, успеем ещё поговорить, – она обращалась к Кэт, было видно, как ей хочется угодить и уважить гостей, в этих местах редко кто-то появлялся. ещё реже тут были те, кто умел разговаривать.

Великанша принесла еды своему мужу и себе. Все приступили к поеданию обеда. Надо сказать, что трапезничать с великанами было страшновато. Этот процесс в таких масштабах выглядел весьма неприглядно. Те куски, которые уходили за раз, Кэт могла бы есть несколько дней подряд. Рыжий слупил весь тазик и теперь развалился на столе, подставив свои телеса солнцу на прогрев. Ели молча. Капрал была очень голодна. Даже когда был провиант, она экономила. Поэтому сейчас, когда пищи было вдоволь, она старалась набить себя до отказа.

Наконец с обедом было покончено. Пустые корыта отнесли на задний двор, куда-то к реке. Все сидели, погруженные в сытую негу. Хвостокусь – чёрное пятно, спал, довольно громко посапывая. Пузислав просто расстелился на траве животом вверх, расставив лапы в блаженной позе.

Идиллия. Казалось, что здесь ничего не может произойти плохого. Река спокойно несла свои воды неподалёку. Уютный округлый мост перешагивал через неё. Поляна наполняла воздух благоуханием трав. Птицы заводили свой мотив. Звезда, сверху, согревала всё своим теплом. Эти двое прекрасных огромных созданий наполняли все эти места смыслом своего существования, построив тут свою обитель. Наверное, здесь можно было остаться навсегда. Как там, с подсолнухом на скале, у океана.

«Зачем куда-то идти, куда-то бежать», опять эти мысли появились в голове Кэттхен.

Она себя всё чаще ловила на подобных размышлениях. Раньше ведь такого не было. Что-то и вправду изменилось. Она расчувствовалась: «Скажите, вот вы тут живёте. Вы счастливы вообще?»

Оба великана заканчивали набивать трубки.

– Знаешь, – сказал Резбен, немного подумав, – мы давно на этом свете. Не в пример вашим – живём в десятки раз дольше. Раньше, по молодости, тоже вот так куда-то бежали. Пытались изменить судьбы, повлиять на течение жизни. Ты не думай, мы не глупые, как в сказках ваших нас величают: «глупый великан», «тупой огр». Оба мы были при месте хорошем, при должности. Могли на многое повлиять. Но со временем пришли к простоте. Кто-то всю жизнь так мечется и не понимает счастья, хочет достичь вышины. А те, кто сверху, мечтают о простом. Так всегда было.

– Да, – подхватила великанша, – всего мало, что бы ты ни имел. Никогда не будет конца, в этом природа всех существ. В этом прелесть бесконечности развития.

Они оба закурили и облаков стало в два раза больше. Но это было приятно, когда ароматный туман окутывал и немного пьянил.

Резбена продолжала негромко, видимо, говорила о самом сокровенном для неё, а о таком не кричат: «Интересно всё, и вот так жить, и быть деятельным. Быть воином и быть мирным крестьянином. И в один миг всё изменить. Мы поняли, что самое интересное – это жить, просто быть. Это великий дар. А если становится скучно, ты можешь придумать любой смысл. Можешь зажечь в себе цель и идти к ней. А можешь остановиться и не делать ничего».

– Ага, – великан продолжил речь. – Вот поэтому мы и счастливы. То на трубе подудишь, то дрова поколешь. То побежишь, просто, куда глаза глядят. Это и есть свобода. Наивысшее благо для любого, –­­ он засмеялся. – Немного высокопарно мы тебе наговорили, но как есть. Когда долго ни с кем не говоришь, только так и выходит, – колосс ухмыльнулся и выпустил клуб дыма.

– Понятно, очень у вас спокойно и хорошо, не везде так… – Кэт положила голову на руку и смотрела на медленно текущую реку.

– Ты думаешь, сможешь справиться одна, там на горе? – Резбен пробудил её от находящей дремы своим вопросом.

– Я не…

– Ясно же, зачем идёшь и видно по тебе всё. Говорю, ведь, давно мы живем на белом свете.

Резбена вторила ему: «Не стоит туда ходить, там очень могущественные древние существа обитают и не понятно, чего хотят».

– Но как я могу не пойти, ведь мой дом разрушен, мне больше негде жить!? – капрал повысила голос, от чего Арч поднял взволнованно голову.

– А что у тебя было там? – задал ответный вопрос великан.

– Там друзья мои жили, непонятно, что с ними сейчас.

– Ну, если тебя успокоит это, то могу сказать, что они, живы, – он произнёс это буднично и продолжил затягивать в себя кубометры дыма.

– Как… Откуда вы знаете?

– Того дракона, что все это делает, мы знаем. Как и то, что он делает с людьми.

– Говорите! Мне нужно знать, там Мэлл и мой отряд, – Кэт требовала выдать всю информацию безотлагательно.

– Он подчиняет людей своей воле, свободы лишает и надежды. А взамен даёт ложные ценности и удовлетворяет их первичные потребности, – монотонно ответствовал великан.

– Чего? – не поняла капрал.

– Да кормит их вкусно и сладко. И каждому даёт игрушку под управление, а те и рады исполнить волю его.

– Но Мэлл не такая, – сопротивлялась Кэттхен.

– Да, все не такие, только деваться некуда. Он ведь мастер подчинения. Умело все делает. Так что даже редко приходится зелья применять. Это для него интерес. Так он волю свою тренирует.

– Откуда вы все про эту серебристую змею столько знаете? – подозрительно спросила Кэт.

Великан поднял брови и вытащил трубку изо рта: «Оу, я не про его приспешника. Я про главного, Мраморным его ваши кличут. По-настоящему не знаю, как. А тот, что рядом с ним, тоже ведь его марионетка. Но надо сказать, непонятно, как Серебряного ещё не прогнал или не убил. Больно добрый он, совсем из другого теста. Да, Арч?»

Кот поднял уши и в недоумении уставился на великана. Капрал уставилась на кота. Воцарилась тишина. Лесному зверю нужно было многое объяснить.

– Рыжий, что это значит, – воительница вскочила с ложки-скамейки.

Капрал совсем забыла, что у кота нет такого речевого аппарата, как у людей и молча ждала объяснений. Арч не в силах ответить, тем не менее встал на лапы и смотрел на нее. Великаны захохотали, сотрясая стол.

– Да ты не злись на него, – сказал Резбен. – Играют они вместе. Видел я их пару раз на поляне недалеко тут. Говорю же, дракон тот добрый не в пример хозяину своему, вот и сдружился с котом. Прежде чем ходить в логово рядом с горой, попробуй с Серебряным поговорить.

– Вот ещё, – Кэт негодовала, оказывается всё это время ей помогал дружок её врага. Она зло посматривала в сторону кота. Тот же смотрел дружелюбным непонимающим взглядом. – Он разрушил крепость, натравил своих механических солдат на мой город.

– Ну это не его воля, – объяснял великан. – Неизвестно, как у них устроено сейчас всё. Раньше мы тоже тому древнему дракону помогали, в некоторых вопросах. Я тебе так скажу, каждый свою роль играет. Даже если ничего не делает – и такая роль есть. Просто признай, что его цели не вяжутся с твоими. Они просто другие. А ведь не будь его, ты бы здесь никогда не оказалась и вот рыжего не узнала бы.

– Ну, пора пить чай, – Резбена встала и улыбнулась, разрядив обстановку. – Сейчас про Вселенную начнётся разговор.

Великан посмотрел на неё с лаской и слегка подмигнул.

– Каждый сам решает, что ему делать, а что нет, – противостояла Кэт. – Если второй дракон так сделал, то выбрал быть врагом. А с врагом у меня разговор короткий.

– Возможно, это и так, только видела бы ты их игры, – гигант посмотрел на рыжего, тот уже успокоился и снова предавался тепловым ласкам. – Он ведь ещё молодой дракон. По твоим меркам он практически бессмертен. Поэтому сам ещё не понимает, что делает. Видно, что не на месте он своём. Только вот воле Мраморного мало кто может противостоять.

Кэт была в смятении. Это был необычный путь. Все её представления периодически изменялись на противоположные. Враги становились друзьями. Такое чувство, что этих врагов она придумывала себе сама. И воевала с ветряными мельницами. Стержень из злости внутри как будто растворился. Осталась пустота. Просто пустота. Не опустошённость. Как будто всё вернулось на круги своя, всё стало по-прежнему, только теперь она была другой. Более мудрой, более осознанной. Она приблизилась к пониманию самой сути жизни и существования. Стало понятно, что теперь можно идти куда угодно. До этого злость давала только один вектор. А сейчас дорожек стало много. Простые беседы, со всеми, кто встречался давали объяснения всем происшествиям. Порой чувствовалось родство с теми, кто был частью этого сценария. Чудесно. Всё же характер Кэт не давал ей полностью отдаться потоку жизни, но она была совсем рядом. Практически готова для «прыжка веры».

Великан внимательно смотрел на неё и не курил. Резбена сидела напротив, закрыв глаза и слегка покачиваясь. Чай стоял на столе. Комки пирога на блюдце размером с тазик. Кэт как будто провела в этом мгновении вечность. Мысли были неспешными и осязаемыми. Образы и эманации понимания кружились вокруг. Кто-то ей помогал, незримо и мягко все это «переварить», понять.

– Вот так, – шепотом произнёс Резбен и улыбнулся. – Одним разумным существом больше.

Говорить не хотелось, было слишком хорошо, чтобы запирать свои мысли в слова. Так они сидели, наслаждаясь прекрасной погодой и попивая ароматный чай.

– Оставайся сегодня на ночлег, – через некоторое время заговорила Великанша. – А с утра выступите. Кот покажет тебе ту полянку. Там и подкараулишь Серебряного, а дальше видно будет, как поступить.

– Хорошо, спасибо вам, – вымолвила Кэт.

– Давайте разведём кострище и отведаем моего отменного пойла. Я его гоню из иголок еловых. «Елахой» назвал. А? – с задором предложил человек-гора.

– Ой, алкашлар, – засмеялась Резбена и добавила с серьезным лицом: – Конечно, давай.

Кэттхен была не против. Она редко была не «за» в такой ситуации.

К вечеру посреди поляны полыхал настоящий пожар. Резбен постарался на славу. Он несколько часов бегал с огромной секирой и рубил деревья, складывая нереальных размеров костёр. Он все не мог успокоиться и был крайне не удовлетворён размером огня. Резбена тихо беседовала с Кэт. Она много поведала ей. Рассказывала разные истории: про других великанов, про дальние страны, про великие битвы и про горе утраты. Оказывается, они и вправду очень давно жили. Были свидетелями многих судьбоносных свершений. Периодически, повествование Резбены прерывалось смехом. Дело в том, что блаженный великан бегал с трубой вокруг костра, выдувая ритмы, не все из них были складными, так как его мастерство оставляло желать лучшего. Иногда это было похоже на звуки естественных потоков воздуха, выходящих из живых существ. Иногда же было не до смеха и ритмы заставляли замолчать, некоторое время внимательно вслушиваться и следовать за ними. Они до поздней ночи сидели у первобытного огня, посреди ночной поляны и вели неспешную беседу, охмеленные чудесным напитком. Коты резвились неподалёку, потому что днём наспались вдоволь. Вечер завершился. Кэт не заметила, как отключилась, опоённая «огненной водой». Но две огромные ладони бережно перенесли её в дом на мягкую перину. Она этого не помнила, так как «Елаха» была режиссером её волшебных сновидений к тому моменту. Ночь вступила в свои права, требовалось на время покинуть эту реальность.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Глава 4. Драконы и многое другое

 

 

 

Солнце мягко напомнило, что нужно включаться в новый день. Кэт прищурилась, ещё не до конца проснувшись. Свет далёкой звезды был настойчив, нужно было вставать. Она раскинула руки, следуя позыву тела. Правая рука наткнулась на горячую преграду. Человек и кот лежали бок о бок на куче сена. Арч встрепенулся, его не беспокоил свет, но недвусмысленный тычок заставил разлепить веки. Пора вставать.

В доме очень тихо, никого, кроме них, не было. Кэт приподняла голову. У неё было такое чувство, что пока она спала, кто-то сжал её до размеров блохи. Дело в том, что всё вокруг было очень большим: кружки на столе, стулья, доски на полу, многочисленные шкафчики. Вдали светилось утренним светом огромное окно. Чтобы посмотреть в него, нужно было ставить лестницу. Было чувство, что ты в кукольном домике. Тишина и летающие частички пыли, которые видны благодаря лучам света – покой утреннего времени. Как будто ты проснулся раньше, чем весь остальной мир, и увидел что-то секретное. Это волшебное чувство, его не передать, если ты не был в бабушкином доме один, с утра. Сейчас Кэт была счастлива.

Но всегда нужна толика дёгтя, чтобы оттенить вкус блаженства. Рыжий навострил уши и пристально смотрел на дверь напротив них, которая находилась по соседству с окном. Он явно был чем-то обеспокоен. Через мгновение и Кэт с её несовершенными чувствами, по сравнению с диким зверем, стала слышать отдаленные звуки. На улице явно что-то происходило. Она не без труда вылезла из кучи сена. Отряхнулась от остатков соломы, нашла свой лук. Проверила на месте ли меч-кинжал – трофей от убиенного серебряного воина. Доспехи она не снимала, в них было достаточно удобно. А ещё они дарили чувство спокойствия, словно ты черепаха и можешь защититься в своём панцире от враждебного мира.

Арч был уже у двери и царапал ее, пытаясь выбраться на улицу. Кэт подошла. Приложила ухо к щели. Тишина. Постояла так немного. Свист. Гулкий удар. Затем металлический звук. По телу пробежала неприятная волна, опять этот знакомый лязг. Они здесь, как-то выследили её. Она в панике оглянулась – выходов больше не было. Дом был огромный, но зайти можно было только с этой стороны.

«Затаиться? Бежать? Держать тут оборону? Надо узнать, что стало с великанами», – мысли неслись одна за другой.  

Кота не спрячешь, а за него она чувствовала ответственность. Они уже успели стать друг другу родными. Как учили – «Нужно знать обстановку. Действовать. Импровизировать». Она ухватилась за щербину в двери и начала тянуть на себя. Про ручку и думать смысла не было. Арч засунул нос в образовывающуюся щель и пытался проникнуть в неё глубже, помогая себе лапами. Наконец долгожданная полоска света. Свежесть утра окатила разнеженное сном тело.

Рыжий рванул на улицу. Но пробежал недалеко. Он резко лег неподалёку у одного из деревьев, прильнув всем телом к земле. Заурчал, глядя на мост, который находился слева. Кэттхен перелезла через порог. Вдруг поляну пересекло летящий объект. Это был явно снаряд, он напоминал стрелу баллисты, но был длиннее и тоньше. Огромная стрела пролетела справа налево. Было непонятно, откуда она выпущена, – пересекла всю поляну и исчезла за деревьями в направлении моста. Опять звон доспехов. Капрал добежала до кота, там был хороший обзор на происходящее.

Теперь стало понятно, где бренчат амуницией. Мост пересекал большой отряд серебряных, их было около пятидесяти. Они двигались слаженным строем, закрывшись щитами. Никто не отдавал приказов, всё делалось в молчании. Только лязг и топот. Ещё одна стрела пересекла поле по дуге, со свистом. Теперь было видно, что вылетают они из леса на противоположной стороне поляны. Снаряд прошёл меж щитов и с гулким ударом прошил насквозь одного из солдат в первых рядах, насадив его на древко. Наконечник же вошел в ещё одного, сзади стоящего, они так и рухнули вместе. Остальные сомкнули ряды над павшими. Воинов совсем не заботила судьба собратьев, они с неумолимостью продолжали приближаться к хижине.

Кэт не была для них видна, но могла из-за дерева наблюдать за сражением. По всей видимости, им зачем-то нужна была хижина. Ещё одна стрела пролетела, найдя свою цель. Вражеские воины начали разделяться на два отряда. Один из них двинулся к хижине быстрыми перебежками, другой прямо к тому месту, откуда летели стрелы. Нужно было что-то делать, если так и дальше пойдёт, то Кэттхен окажется в ловушке. Рыжий с таким количеством точно не справится. У моста была открытая поляна, по лесу не было возможности выйти к нему. Как только капрал и кот выйдут, их сразу заметят.

Вдруг Арч подскочил на месте и в воздухе развернулся на сто восемьдесят градусов, а потом зашипел. Капрал тоже резко развернулась. Среди деревьев стоял Резбен. Он молча смотрел в сторону моста. На нем были доспехи, судя по всему, самодельные. Они были очень неаккуратными, но выглядели достаточно крепкими. А учитывая их размер, это было весьма хорошей защитой. В одной руке он держал свой топор, которым вчера срубал деревья. В другой же был грубый щит, сколоченный из целых брёвен. На таком щите Кэттхен могла бы со своим отрядом отправиться в дальние путешествия по океану.

Великан посмотрел на нее, сначала он показался очень сосредоточенным, но потом обнажил зубы в своей лиховатой улыбке.

– Славный день намечается. Пришли, значит, к нам на полянку, тут и похороним, – Кэт стало немного «не по себе». – Сейчас Резбена их подтреплет, а потом и мы выйдем. А ты, как начнётся заварушка, подгадай момент, прыгай на Рыжего и неситесь во весь опор через мост. Он тебе покажет дорогу к Дракону, – гигант подмигнул Арчу. – И вот ещё, мы тебе тут собрали провианта в дорогу, старались поменьше резать кусочки, – он вытащил из-за пазухи небольшой рюкзачок, плотно набитый чем-то и положил его перед маленькой воительницей.

– Кусь-кусь! – прошептал он.

Сзади послышался шелест и через мгновение из леса показались Пузислав и Хвостокусь. Они были взъерошены, на шерсти клочки травы и листья. Великан улыбался. Хорошо, что он был на стороне Кэт, потому что его улыбка не предвещала ничего хорошего врагу.

Опять стрела рассекла воздух и вонзилась в одного из воинов отряда, который двигался к хижине. Они уже подошли достаточно близко. Теперь было понятно, что это великанша разит вражеских солдат своими смертоносными бревнами с наконечниками.

– Будь готова, – проорал Резбен, уже не скрываясь. Стартанул он резко. Кэт захватил небольшой ураган, когда великан понёсся к отряду. Коты дали ему небольшую фору, а потом тоже побежали следом. Гигант вылетел на поляну, держа впереди щит как таран, топор был отведён в правой руке назад. Когда до отряда оставалось совсем немного, он резко ускорился и чуть нагнулся. Враг оказался не готов к такому. Воины резко разделились ещё на два отряда поменьше и прыснули в стороны, задний ряд не успел разъединиться. Двоих солдат снесло огромной тушей. Они отлетели и продолжили свой путь кувыркаясь, у одного отлетела рука по дороге и в суставе сильно засверкало. Другой просто закончил делать кульбиты и затих. Коты встали с разных сторон в стойки и, шипя, готовились к атаке, не подпуская к себе солдат. Инерция была против Резбена, но он выставил вперёд ногу и резко затормозил, взъерошив землю перед собой. Воспользовавшись моментом силы, он оттолкнулся и совершил прыжок в сторону вражеского отряда. Это выглядело ирреально, потому что такая масса не была приспособлена для полётов. Но, тем не менее, на короткий миг колосс взлетел. В полёте он совершил замах топором. И когда приземлился, то ударил со всей силы своим орудием. Удар прошёл сквозь одного из воинов, вогнав топорище глубоко в землю. Тело врага располовинило. Великан с силой тут же вырвал секиру, поднимая в воздух фонтаны тверди. Замах, и топор полудугой разрубает ещё двух серебряных. Кто-то из них отпрыгивает от удара, спасая себе жизнь. Кто-то пригибается. Но никто не пытается блокировать, от таких ударов – только уклоняться. Хотя враг тоже наделён немалой силой и ростом.

Гигант вошёл в ритм. Он исполнял танец смерти. Огромная секира совершала немыслимые движения, траекторию было не предугадать. Колосс кружился и совершал дьявольские пируэты, не останавливаясь. В нём играла одному ему слышимая музыка. Невероятный момент боевого транса, несший освобождение и гармонию, но только одному созданию.

Однако же солдаты, которые в первые моменты не знали, как себя вести, сейчас, казалось, начали приспосабливаться. Пока вокруг происходила суматоха, двое встали на колено рядом, не сговариваясь, а третий с разбегу, использовав их как трамплин, подпрыгнул и в воздухе нанёс удар. Он пришёлся по наплечнику. Гулкий удар длинным мечом о броню. Повезло – могла быть огромная рана. Великан с разворота снёс его и тех двоих, щитом, солдаты отлетели в сторону.

Коты тоже воевали, но с другим отрядом, который направлялся в лес, к жене-великанше. Они догнали серебряных сзади, на полпути, и снесли сразу несколько воинов. Вдвоём они очень ловко справлялись. Кому-то выдёргивали зубами голову из плеч, кого-то сносили своей тушей. У Пузислава была ранена одна из лап, но сейчас, в пылу битвы, его это не беспокоило. Стрелы из леса исправно сносили боевые единицы. Во втором отряде остался всего лишь десяток воинов. Остальные покоились позади, образуя своими телами дорожку.

Резбен продолжал кружиться, нанося удары, то топором, то щитом. Солдаты летели в разные стороны. Тут их было около пятнадцати. Некоторые возвращались в строй, некоторые нет. Кэт не могла оторваться от этого зрелища. Было на что посмотреть. Воины усиливали свой натиск, подбираясь всё ближе. В один из моментов великан атаковал четырёх солдат. Сзади же двое воинов, сложив руки крестом, резко присели. Третий враг забежал на эту импровизированную платформу из рук, попутно достав меч и держа его клинком вниз. Он хотел в воздухе воткнуть орудие в затылок колоссу.

Кэттхен сама не поняла, но тело молниеносно отреагировало на эту картину. Стрела покоилась на пальце левой руки. Кадр сменялся кадром – нужна сотня таких картинок, чтобы прошла секунда. Правая рука была напряжена. Большой палец у виска. Дыхания нет. Внутри тишина. Глаза чётко видят цель, хотя там никого ещё нет. Лишь через мгновение там будет металлический акробат, которого подбросят в воздух, словно в детской игре на речке. Никаких сомнений. Железная уверенность. Собеседник в мозгу молчит. Пальцы разжимаются. Стрела начинает неумолимое движение. Как же долго она летит. Красиво, по дуге. Оперение чуть трепыхается, словно лёгкий бриз нарушает покой. До цели чуть-чуть. Вот, там уже есть тот, кому предназначена посылка. Ещё миг, стрела врезается в грудь воина. Над его головой занесён меч. Тело изогнуто назад, готовое сжаться в попытке вогнать клинок как можно глубже.

Но этому не суждено случиться. Стрела сбивает его в полёте, отклоняя с траектории. Если бы этот снаряд принадлежал Резбене, этого солдата больше никогда бы не увидели, потому что он улетел бы на «тридцать седьмое небо». Воин упал на поляну рядом с великаном. Тот развернулся и завершил начатое Кэт своей ножищей, оставив металлическую лепёшку, вдавленную в землю.

Гигант заметил маленькую стрелу в доспехе солдата и понял кому она принадлежит. Не поворачиваясь, чтобы не выдать местоположение капрала, он заорал: «Пора!»

Арч лежавший в это время на земле, чуть напрягся и повернул голову к Кэттхен. Не сговариваясь, они стали наездником и транспортом. Она ухватилась за его загривок. Он же рванул с места, вонзая когти в землю, и помчал, как заправский конь. Они пронеслись по краю поляны и достаточно быстро оказались на мосту.

Капрал повернула голову к месту битвы. Вдалеке Резбена стояла на опушке, вытянув руку вверх с зажатым луком в ней, в молчаливом прощальном жесте. Как огромная статуя, в память о великом народе могучих воинов. Её коты догрызали последних из второго отряда. Резбен был без оружия, потому что в руках у него был один из солдат, которого он разрывал пополам. Он на миг поднял глаза в сторону Кэттхен, на его лице все ещё блуждала демоническая улыбка – он тоже прощался. Внутри у капрала нарастал ком, возможно, она больше не увидит их – неизвестно, что ждет впереди. Они за такой небольшой промежуток стали родными. Готовые бескорыстно, рискуя жизнью, прийти на помощь всей семьёй. Она сильнее прижалась к тёплому коту, который мерно бежал галопом, оставляя далеко позади уютную поляну.

 

****

 

– Третий выбыл, – человек, сидевший в комнате, сдёрнул со своей головы металлический колокол, подключённый кабелем к огромному столбу, уходящему вверх, к вершине купола. В руках у него был виден пульт управления, напоминавший птицу, сложившую крылья. – Разрешите взять ещё одного под управление?

– Нет, у вас низкий рейтинг, вы понижены до наблюдателя, – ответил ему спокойный низкий голос.

Это был их главный, Мардук Пепежка. Он следил за рейтингом каждого оператора и распределял, кто каким юнитом будет управлять. Зал был просторный, поэтому Мардук стоял на возвышении, за специальным пультом, чтобы быть в курсе всех событий. Оттуда он в реальном времени мог отслеживать, кто выбыл, потеряв управление, а кто находится в строю. Сейчас у него была лёгкая паника, так как целые ряды операторов снимали колокола разом и вставали, прося ещё. Но свободных юнитов больше не было. Завод не справлялся. Дело в том, что возникло несколько проблем.

Во-первых, когда преследовали подозреваемую, наткнулись на эту проклятую башню. Потеряли там сорок единиц. Те сумасшедшие забаррикадировались в своей цитадели и то поливали юнитов кислотой, то кидали бомбы, которые в клочья разносили броню. Там так никого и не удалось ни убить, ни взять в плен – превратив в операторов. Потом пропали пять воинов, обследовавших берег реки – просто отключились и неизвестно до сих пор, что с ними. Сейчас ещё эти великаны разнесли полсотни модулей и окопались на своей поляне, не пропуская остальные отряды. Ещё, как назло, опять улетел Серебряный. Он мог бы очень сейчас помочь, в последнее время он часто опаздывал на важные заседания командования. И просто пропадал где-то, надолго. Разве может быть что-то интереснее следования идее нашего великого главнокомандующего? Пепежка чувствовал, что повелевающий их сектором не простит ему такого. Потому что тому не простит такое сам Мраморный. Положение было шаткое и главный наблюдатель не знал, что ему делать. Он, как и все, был уверен в непоколебимости решений дракона и верил в него всем сердцем. Потому что, когда тот изливал на них свою волю, через Сандара, у всех у них зажигались сердца, мотивация взлетала до небес. И каждый из них становился предан навек. Несмотря на то, что они были в плену. После речей они уже не помнили, кто они, только жар в груди и великая цель впереди.

– Закончила.

«Ну всё. И эта отключена, как её, Мэллисон, вроде, симпатичная. У неё хорошо получалось. Без разницы, теперь мне хана…», депрессия захватила его разум.

 

 

****

 

Рыжий нёсся, словно ветер, не обращая внимания на кустарники и кочки. Мимо проплывали вековые деревья и поляны. Птицы вспархивали вверх при приближении хищника. Они бежали уже несколько часов кряду. Удивительный кот, он совсем не чувствовал усталости. Просто нёс её на себе, зачем – одному ему было известно.

Кэт смотрела вперёд и думала о том, что только в этом путешествии ей по-настоящему открылось, что такое взаимопомощь. Как для неё много было сделано всеми этими диковинными существами. Они не спрашивали зачем. Не требовали что-то взамен. Просто помогали и, казалось, были счастливы благодаря этому. Капрал привыкла жить в мире людей, в городе, где каждый сам за себя, каждый оберегал только свой дом, хотел тепла лишь себе. За редким исключением, конечно.

Поэтому ей было поначалу чуждо принимать столько помощи. Она чувствовала вину и хотела отдать обратно лишь для того, чтобы не быть должной. Но постепенно с ней происходило чудо. Она менялась. Излечивалась, становилась той маленькой Кэт, которой была изначально. Нет, она не деградировала в несмышлёного ребёнка, но возвращалась к истокам, к истинному счастливому существованию. К бескорыстному и открытому взаимодействию с другими существами. Она пока боялась, немного, быть счастливой. Потому что шла на бой с врагом. Но отчего тогда, порой, хотелось кричать и смеяться, даже несмотря на глупость ситуации. Ведь тут уместнее быть серьёзной и строить планы отмщения врагу. Но именно эти события позволили ей вырваться из рутины. Почувствовать себя живой, как в речах того чудака на берегу. Как же она хотела плакать и кричать от счастья, когда видела, как сражается великан. Как сковал грудь ком, когда с ней прощалась великая воительница Резбена. Всё было чудесным, вдохновенным, необычным. Даже то, как самоотверженно нёсся этот дикий кот.

Они пару раз останавливались перекусить. Арч на одной из остановок убежал на охоту, а на второй – просто подремал полчаса. К вечеру они вышли на ту самую поляну. Рыжий остановился и долго водил носом, принюхиваясь. Через некоторое время он, кажется, остался удовлетворён пойманным запахом и неспешно пошёл на невысокую гору, которая была неподалёку. Там он лёг, давая Кэт возможность слезть с него. Они расположились на обзорной площадке в ожидании летающего ящера.

Луна во весь свой полный лик рассматривала твердь земную, когда настал момент судьбы. Кэт дремала, лёжа головой на коте, он тоже мерно посапывал. Это был нелёгкий день для них. В воздухе послышался свист крыльев. Затем пару шумных взмахов, как будто огромная летучая мышь на большой скорости решила затормозить на лету. Дракон привёл своё тело в вертикальное положение и сделал несколько контрольных контрвзмахов, чтобы прекратить движение. Капрал сидела в оцепенении. Огромная тень ударилась оземь. И подняла голову к коту и его наезднику.

Ящер давно увидел, что его друг не один. Его зрение позволяло не только это. Но он доверял Рыжему, как себе, и был настолько заинтригован, что не решился повернуть обратно. Сейчас он наблюдал перед собой девчонку и своего друга, тот безмятежно сидел рядом с ней и спокойно смотрел на дракона. Готов биться об заклад, он как будто улыбался, но ведь коты не умеют этого делать. Огромный зверь, второй по мощи, сейчас в оцепенении смотрел на Кэттхен. Что-то происходило там под чешуёй, далеко в глубине. Он как будто пришёл домой. Всё, что он делал до этого, показалось ему каким-то далёким и незначительным. Миг был невероятен. Луна смотрела только сюда. Лес тоже. Взгляды монстра и человека слились воедино. Никто ничего не говорил. Даже мало кто дышал.

Кэт увидела своего врага. Первый раз настолько близко. Но почему не хочется его нашпиговать стрелами, а потом глумиться над трупом? Почему нет стержня из ненависти, способного прожигать многие лета времени, сохраняя дух мести. Нет желания всё ему высказать перед мучительной смертью. Но есть желание смотреть в его глаза вечно. – «Всё, что до слова «но» – лошадиное дерьмо», – так говаривала одна давняя подруга Кэт, Джин Снегг. Это было воистину так. Только эти два бездонных озера вечности. Его глаза. Почему они так манят, такие они родные. Бесконечно близкие и знакомые.

У дракона с громким чмоканьем отвисла челюсть. Они так долго смотрели друга на друга, что у него начались естественные процессы расслабления. Он, казалось, растерялся и пытался собраться с мыслями.

– Вы кто, я Сандар, а вы кто? – нелепо вымолвил он.

– Я Кэттхен, капрал крепости Акж–Реддоп, которую ты разрушил.

Это было сказано без ненависти, просто как данность фактам истории.

– О, простите меня, я очень сожалел об этом. Я теперь понимаю свои ошибки, но… Да, хочу вас заверить, все живы и здоровы, мы позаботились о них. Они у нас сейчас работают. Великий подчинил их своей воле, – попытался оправдаться он.

Кэттхен села на траву, резко, как будто её мышцы отключились. Мэлл, её люди, с ними все хорошо. Это путешествие периодически омрачалось мыслями, «а что же с крепостью, а что же с людьми и Мэлли». Оказывается, все переживания зря, тем лучше. Разрушение крепости — это ерунда, построить можно всё что угодно, лишь бы были строители.

– Спасибо, я так боялась за них, – сказала капрал еле слышно.

Сандар молчал, даже драконы бывают сконфужены. Кот по-прежнему с интересом смотрел на них.

– Я и вправду не хотел. Я думал, что нужно двигаться к цели, несмотря ни на что, но после того крика я улетел. Не было сил смотреть на это. Я самый ничтожный дракон, не понимаю, почему я такой. Господин совсем другой, – он замолчал, внутри него боролись его врожденные корни и его приобретённое сознание.

– Ты хороший, теперь понимаю почему великаны к тебе отправили, – промолвила Кэттхен, смотря в землю.

Он удивлённо уставился на неё.

– Резбены? Так это они рассказали про это место?

– Не совсем, – и она потрепала Арча.

Сандар посмотрел на кота и шутливо выдохнул в него потоком воздуха из ноздрей.

– У меня такое чувство, что я тебя очень давно знаю, – сконфуженно сказал дракон. – Хотя ты из смертных и этого попросту не может быть.

– Я тоже себя как-то странно чувствую в твоем присутствии, не знаю, что это. Мне вообще сейчас на миг показалось всё каким-то иллюзорным, не тем, что ли. Не знаю, как объяснить.

– Да-да, и мне так же, будто сон это, хотя всё реально…

Дракон замолчал на некоторое время, а потом промолвил с опущенной головой, – Что ты хочешь делать дальше?

– Я не знаю, я хотела всё это остановить, но, возможно, в этом нет смысла. Прошлая я, из крепости, мстила бы всем подряд. А сейчас просто хочется убежать далеко и начать заново жить.

– Да! Я тебя понимаю. Я тоже хочу начать жить, как мне хочется. Ведь только тут, с котом, мы по-настоящему были счастливы. Мы можем сейчас улететь, куда хочешь, – восторженно говорил он. Потом его голова поникла, – Хозяин не остановится… Да и меня он где хочешь найдёт. Наверняка и про это место знает, просто снисходит до моих странностей, ведь я нужен ему, чтобы передавать волю.

– Так он и про нас сейчас знает, получается? – взволнованно произнесла капрал.

– О, нет, нет. Я чувствую его присутствие в своей голове. Это сложно не заметить. Он просто может знать, где я, но не что делаю и с кем, нет, – ответил Сандар.

Кэт вскочила на ноги.

– Ну значит мы его должны остановить, чтобы стать свободными и полететь куда угодно, – Арч тоже вскочил и навострил уши, на всякий случай.

Дракон чуть приоткрыл рот от удивления.

– Как мы его сможем остановить? Он слишком могуч, его никто не победит, – сам себе ответил Серебряный.

– Ну ты ведь знаешь его слабые места. Куда бить?

– Не знаю и никто не знает, – парировал Сандар.

– Он ведь тоже живой, значит, можно его убить, знать бы, куда целиться.

– Он до этого спал несколько тысяч лет, а мощь его сознания даже для меня безгранична, – с грустью молвил дракон.

Кэттхен задумалась. Из любой ситуации есть выход.

– А как он заставил работать всех на себя?

– Мощный волевой импульс, преобразованный и усиленный через меня, чтобы было понятно людям. И всё, они уже вдохновлены и готовы для него всё сделать.

– А как ты его передаёшь им?

– Телекинетическим посылом. Сосредотачиваюсь и отдаю, всегда так происходит.

– Ну а если вернуть ему его посыл?

Сандар задумался, ситуация непредсказуемая, что получится, неизвестно.

– Попробовать можно, но что будет, непонятно.

– Нам нечего терять. Решено. Нужно попробовать, Сандар. Это наш шанс начать всё заново. А потом полетим к Балираю. Ты, я и Арч.

Он был очень польщён. Даже драконы бывают польщены. Впервые его кто-то звал с собой. А с этой девчонкой он чувствовал сильную близость и очень хотел узнать, почему у него такое чувство.

– Хорошо, давай попробуем, – ответил ящер.

Это были последние слова за сегодня. Они молчали этой ночью – кот, дракон и Кэт. Нужно быть свежими завтра.

 

 

***

 

Взмах, ещё взмах. Снизу проносились бескрайние леса. Бесконечный лесной ковёр, перемежающийся островами полян. Сотни километров живого постоянства. Вдалеке разгоралось солнце, посылая свои лучи за горизонт. Воздух был ещё очень влажным, поэтому световые полосы можно было видеть очень чётко. Большая скорость создавала встречный ветер, наполненный свежестью. Это было на руку, так как встали очень рано и нужно было взбодриться.

Странное зрелище наблюдалось в этой части планеты. Огромный змей, чья чешуя отливала серебром, летел навстречу утренней звезде. На его спине восседала воительница, чьи волосы развивались по ветру. Сзади неё сидел, вжавшись в рептилию, огромный кот, что был лишь чуть тусклее солнца. Троица молча летела, доверяясь року. Никто из них не был уверен в хорошем исходе. Возможно, это были последние глотки воздуха. Последнее утро. Последние километры этой жизни.

Но никто не желал другой доли. Все были на месте. Каждый делал своё дело, поддерживая остальных. Если бы не было кого-то из них, всё могло быть по-другому. И никак иначе.

Земли Мраморного начались внезапно, они были прикрыты той самой горой, что всегда виднелась вдалеке и была в тумане. За ней обнаружились всполохи и полутьма смога. Они прибыли в сердце зла. Это был огромный комплекс производств. Длинные корпуса зданий непонятного предназначения. Различные стелы и шпили, что почти дотягивались до летящей троицы. Огромные антенны, многие километры металлических дорог, по которым передвигались неизвестные машины. Всё шевелилось, звучало, находилось в деятельности. Технократическая цивилизация, построенная посреди леса. Она была по-своему прекрасна. Это был источник многих открытий и научных знаний. Всё здесь работало в едином слаженном ритме. Словно колония муравьев – каждый трудился над своей задачей, все были связаны. Каждый комплекс являлся частью огромной машины.

Сандар ещё на подлёте сказал, что нужно вжаться в спину и не показываться. Сам же он старался лететь как можно выше, чтобы рыжее пятно на его спине никто не разглядел. Он сказал, что сейчас хороший момент, так как многие воины ушли в другие земли, во все стороны света, осваивать этот мир. Кто-то совершает завоевания, кто-то делает географические открытия. Модули управляются живыми людьми, подключёнными к специальным машинам. Те в свою очередь передавали сигнал металлическим юнитам через огромные антенны. Он рассказал, что почти весь его отряд «Дикое око» пал. Операторов подключили к обычным модулям – более простым солдатам. Ещё он сказал, что рад тому, что его специального отряда больше нет. Они ему никогда не нравились, да к тому же были подарком Мраморного. В любой момент тот мог начать отдавать команды операторам от себя.

Летели они достаточно долго над этим огромным городом. Смог был невыносимым. Он создавал мглу и солнце здесь не любило находиться, поэтому была полутьма. Лишь освещение снизу помогало хоть как-то ориентироваться. А ещё здесь дул сильный пронизывающий ветер. Дышать было крайне тяжело. На улицах не было видно живых людей, только механизмы.

– Вот и она, – произнёс Сандар.

Впереди виднелась огромная пирамида. её имел в виду дракон. Она отливала золотом. Из-за смога её было не очень хорошо видно, но даже так она впечатляла. Крепость Акж–Реддоп, родной дом Кэттхен, казалась утлой хижиной по сравнению с этим монументом. Постройка действительно была циклопической. Вокруг светилось множество огней. Она была окружена кольцом из ламп. Казалась неприступной. Непонятно, как такое можно было возвести.

– Кто её построил, он просто огромна? – восхищаясь, прокричала Кэт сквозь ветер.

– Неизвестно, повелитель живёт очень давно, так же давно существует эта пирамида. Он не любит рассказывать о чём-либо. Да и я не тот, кому он доверил бы тайны.

Оставалось совсем чуть-чуть.

– Действуем по плану, – произнёс дракон.

Он спикировал вниз, на площадку перед пирамидой. Затем схватил зубами Арча и скинул его на землю, Кэт он позволил слезть самой, но после отошел от неё и толкнул мордой к коту.

– Жалкие отребья, – заорал он, – Сейчас вы познаете мощь вашего повелителя.

– О Великий, я исполнил твой приказ. Укажи свою волю этим существам, чтобы они познали великую цель. И обрели, наконец, смысл существования, – эти слова дракон адресовал пирамиде, преклонив колено на одной из лап и подавшись назад.

Как раз перед ними виднелся огромный вход. Внутри была тьма. По бокам стояли две статуи. Казалось, что они отлиты из золота, каждая размером с великанов, которые совсем недавно приютили Кэттхен. У них в руках были огромные копья. Они не шевелились, но не было сомнений, что они придут в движение, лишь пересечёшь границы дозволенного. Отсюда пирамида впечатляла ещё больше. Она уходила ввысь и терялась там, за смоговыми облаками. Казалось, её сюда поставили совсем из другого мира. Она была совсем чуждой окружающей промышленной архитектуре. Словно извечный архаичный памятник эпох посреди современного города. Память о далёких предках с неизвестными технологиями, утерянными в веках.

Некоторое время стояла тишина. Лишь завывания ветра и отдалённый шум работающих механизмов сопровождали троицу. Затем показалась морда, потом длинная шея, мощные лапы, крылья, сложенные вдоль тела. Он и вправду был как будто из мрамора. Гигантский змей, в два раза больше Серебряного. В битве у второго не было, попросту, шансов. Оставалась только надежда на их хитрую задумку. Он шёл крайне бесшумно для такой массы. Величественный, исполненный мощи и первобытной красоты. Кэт и кот смотрели на него, не отрываясь. Он поражал. Такое не каждому дано увидеть. Древнее создание, пережившее целые цивилизации, видевшее историю этого мира.

– О Великий, вот она и её подручный, – Сандар склонил голову.

Огромный дракон внимательно посмотрел на Кэттхен, пристально и пронизывающе. Потом он перевел взгляд на Сандара. Тот рыкнул и зажмурил глаза. Было видно, что ему очень больно. Мраморный же смотрел на него не отрываясь. Потом Серебряного, как будто отпустило, и он произнес: «Да господин, я готов передать волю».

Мраморный опять смотрел на своего подчиненного, а тот корчился в муках. Затем Серебряный открыл глаза и направил взгляд на Кэтхен, с котом. В его глазах не было ничего, только тьма. Капрал перестала дышать, тело замерло. «Неужели он…», – промелькнула шокирующая мысль.

Сандар приоткрыл рот, концентрируя переданное ему намерение. Он готовился произнести звук. Как только первые ноты начали исходить из него, он резко повернул голову на своего хозяина. И выплеснул в него всю мощь своего голоса и усиленного волевого импульса.

Это продолжалось недолго, крик вскоре затих. Воздух был наэлектризован. Кэттхен была дезориентирована. Арч тоже. Ничего было не понятно. Мраморный стоял на месте в облаке пыли и смога. Сандар тяжело дышал. Было видно, что крики даются ему тяжело. Пыль начала разлетаться, стало видно чуть больше. Старший дракон стоял неподвижно, как каменное изваяние. Его веки были прикрыты. А затем случилось невероятное.

Он открыл глаза, а затем произнёс хриплым очень глубоким голосом:

– Да повелитель, слушаю вас.

Сказать, что Серебряный был удивлён, значит не сказать ничего. Да, драконы тоже умеют удивляться.

– Вы умеете говорить? – с удивлением произнес Сандар, не веря в своё господство.

Ответом ему было молчание и покорное внимание со стороны Мраморного.

Сандар повернулся к Кэт, а потом опять на своего бывшего господина.

– Поверить не могу, что это сработало. Кэтти, у нас получилось. Мы теперь свободны. Но почему он заговорил, ведь никогда такого не было? Я и не знал, что он умеет, – малый дракон был крайне взволнован и не мог оправиться от шока.

Всё поменялось, он больше не слуга. Что делать с приобретённой свободой, было непонятно. Кэттхен опустила плечи. Всё получилось слишком легко, но какая разница, теперь всё позади. Кот принюхивался к воздуху.

– Рыжий, что такое? – спросила она его.

Тот начал гудеть в сторону Мраморного и прижал уши к голове.

– Да ты и впрямь зря получил это тело, – громоподобный голос со стороны извечного дракона, сотряс округу.

Сандар резко развернулся в сторону говорящего, у Кэт сковало все тело от страха.

– Ты и вправду думал, что сможешь обратить мою же волю против меня? – огромный дракон говорил и неспешно приближался к Серебряному, – А смертная всё же смогла тебя обуздать. Что она тебе предложила? Вечные игры с этим животным? Как же ты смешон. Я до конца сомневался, что такое возможно.

– Вы же не умели говорить? – запинающимся голосом произнес Сандар.

– Ты задаёшь совсем не те вопросы. Я тебе давал шанс быть нужным. Я воспитывал себе преемника. Но просчитался. Моя ошибка.

Он резко рванул вперёд, с невероятной скоростью для такой массы. Когда приблизился к Серебряному, то резко выгнул тело вверх и нанёс чудовищный удар лапой по голове своего слуги. Сандар упал и остался лежать недвижим, глаза закрыты. Он даже не успел ничего предпринять. Или, скорее, был настолько ошеломлён ситуацией, чтобы хоть как-то защититься.

Мраморный повернул шею к девчонке. Она пятилась назад, Арч шипел и тоже медленно отступал.

– А ты знаешь, какой ущерб мне нанесла? – от его голоса трещали перепонки.

Кэт оцепенела от страха и судорожно рылась в снятом колчане, то смотря в него, то на огромного монстра, который медленно приближался.

– Ты хочешь в меня пострелять? Твой умишко сейчас только такой выход видит? Тебе предстоит работать на меня, как и всем остальным смертным. Моя империя будет вершить великие дела. Вами нужно управлять, иначе вы ни на что не способны. Тысячи лет истории, а вы так и не научились строить цивилизацию. Всё, что создаёте, периодически разрушаете. Ничтожества. Тупиковая ветвь развития. Но если вас направить и лишить воли, то вы способны быть частью великого плана, выполняя простейшую работу. В этом ваше предназначение. Внемли же моей воле.

– Оставь её, – слабый голос прозвучал сзади. Сандар очнулся и приподнял голову.

Мраморный чуть развернулся. Серебряный под его взглядом начал корчиться от боли и рычать. Так продолжалось несколько мгновений. Неизвестно сколько мог выдержать Сандар. Выхода не было. Один дракон медленно убивал другого. Девчонка и её кот не могли ничего сделать столь могущественному существу. На помощь никто не придёт. Бежать некуда. Оставалось покорно ждать своей участи. Но почему-то девчонка всё ещё так целенаправленно копошилась в своём колчане. Вот она что-то, наконец, достала с его дня. Пару манипуляций со стрелой. Колчан падает вниз. Арч с удивлением смотрит на Кэттхен. Она поспешно достаёт лук из-за спины. Мраморный был занят уничтожением своего создания, поэтому не видел, что делает лучница. Его гордыня не позволяла усмотреть ни малейшей угрозы в этом маленьком существе.

Руки у Кэт все ещё дрожали. Вот стрела уложена на место. Там, где ей должно находиться, как и всему в этом мире. Фокус прицела никак не настраивается. Нужно успокоиться, чтобы всё получилось. Младший дракон извивается на земле. Его конвульсии слабеют, времени совсем нет.

Кэттхен постепенно замирает. Выдох. Едва ощутимый вдох и снова выдох. Глаза чуть прикрываются, пульс замедляется. Привычные настройки вызывают отклик в теле. Оно становится спокойным, пригодным для конкретной цели – выпускания стрел.

– Эй, животное! – кричит капрал, что есть мочи.

По шее дракона прошёл импульс, она начала разворачиваться, чтобы предоставить голове вид на нахалку. В этот момент рука лучницы отпускает тетиву. Стрела начинает свой полёт. Только сейчас на её борту, в носовой части, виден прикрученный фиал синего цвета. Из-за этого она чуть тяжелее обычного. Это придаёт ей больше устойчивости, такой нужной при этом сильном ветре. Кэт отлично знала баллистику, именно поэтому могла так хорошо попадать в цель, несмотря на окружающие условия. Каждый удар сердца разделён на более короткие мгновения восприятия. Вот уже на том месте, которое должно быть поражено, находится огромна голова. Стрела движется к цели. Перед ней огромная ноздря.

У Кэт всё получилось. Снаряд пропал в тёмном проёме, через который в Мраморного поступал воздух. Дракон зажал этот проход, но было слишком поздно. Фиал разбился глубоко внутри. Мраморный не успел ничего сказать или предпринять. Несколько мгновений он выглядит несколько удивленным. Потом его морда искажается гримасой дикой злобы. Он отводит голову назад и вверх, открывая пасть. Внутри его желез начинают происходить химические процессы. Он готов залить все пространство перед собой жидким огнём. Но в последний миг он встряхивает головой и закрывает пасть, изо рта валит дым. Зелье начинает действовать. Теперь ему не до мести. Огромный дракон разворачивает шею в сторону пирамиды. Тело двигается следом. Шатаясь, он движется ко входу. Ноги то и дело подгибаются. Дракон очень торопится забиться в нору. Он успел. На последних полусознательных мгновениях он залетает в зияющий провал пирамиды. Сверху падает неимоверных размеров плита, которая запечатывает монстра внутри. В глазах у статуй-стражей загорается красный огонь. Они оба, как по команде встают в боевую стойку. Это их время, их пост. Стражи будут, сколько потребуется, оберегать усыпальницу своего Владыки, пока тот будет находиться в забвении.

Кэт туда не собиралась. Теперь у человечества есть отсрочка. Достаточно долгая, так сказала Резбена. Это её подарок. Она предоставила шанс, сказав, что если ничего другого не получится, то вот это сработает. Это была мощнейшая эссенция, которую ей удалось сохранить у себя с тех далёких времён, когда она работала на дракона. Великанша поведала в ту ночь, у костра, что они вдвоем с мужем участвовали в одном проекте внутри пирамиды. Были доверенными лицами Мраморного, имели доступ к святая святых. Тогда-то Резбена и обнаружила эту эссенцию, которая предназначалась для введения дракона в состояние гибернации – сна, очень долгого, по сравнению с жизнью смертных. Она рассказала, что никому было не дано знать, как убить великого дракона. Поэтому оставалось только его усыпить. А пока он спит, придумать что-то получше. Но это не входило в планы капрала. На её век хватит драконьих сновидений и ещё на несколько поколений вперёд. Она свою задачу выполнила.

Кэттхен и Рыжий были возле Сандара. Он еле дышал, глаза были закрыты. Но он был жив.

 

 

****

 

 

Прошло три месяца.

 

Кэт плыла на одноместной лодке, вниз по реке, нужно было успеть к назначенному времени. Осталось совсем немного. Место укрыто от глаз посторонних. Хотя такое событие и не скроешь особо, но всё же делать это в городе или неподалёку тоже неправильно. Она доплыла до просторного каменистого берега. Вытащила лодку из воды. Достала свои немногочисленные пожитки. Ещё раз проверила, чтобы всё было плотно упаковано. Не дай бог её бельишко разлетится по всему королевству, упав с такой высоты. Вот будет позорище.

Совсем скоро послышался знакомый свист. Это воздушный змей пикировал к месту встречи. Кэт нашла взглядом источник звука. На спине огромного дракона, падающего камнем с высоты, вцепившись когтями в спину, сидело рыжее пятно. Кэттхен смеялась.

Эта неделя показалась вечностью. Капрал хотела поскорее увидеть своих друзей. Эти семь дней пришлось провести с людьми в крепости, помогая им и организуя работы. Там сейчас всё активно отстраивали заново. Чтобы лишний раз не беспокоить жителей города, пришлось плыть сюда, в глушь, ставших родными, «Нехоженых чащоб». Иначе люди могли подумать, что снова прилетел дракон, дорушить начатое. Такое бы они не пережили.

Всех жителей Кэт и её друзья освободили из владений Мраморного. Это не составило особого труда. После того, как дракон уснул, его воле уже не подчинялись. Машины были остановлены. Но бывшие операторы ещё некоторое время не понимали, что происходит и что они тут делают. Пришлось проводить беседы со всеми и вводить их в курс дела. Среди них была и Мэллисон.

Кэт долго не могла найти её поначалу. Мэлл всё не могла понять, почему не надо набить морду второму дракону, который разрушил крепость, но потом это прошло. Все, кто «просыпался» из сна разума, наведённого драконом, помогали реабилитировать остальных. Потом, правда, остро встал вопрос, как вернуть людей домой. Ведь земли извечного владыки очень далеко. Но нашлось решение, для них придумали специальные контейнеры, которые изготовили там же. Сандар их переносил в зубах, доставляя в город, что заняло очень много времени, так как он сделал это не один раз. При этом всегда сохраняли драконье инкогнито – ящер появлялся только тогда, когда все были внутри и удалялся прежде, чем они выходили.

Все, кто не «улетел», пожелали остаться в землях Мраморного и строить там новый мир. А также думать, что сделать со спящей угрозой. Пирамиду огородили, вместе со стражами, которые так и стояли, охраняя сон монстра. Те, кто вернулись в крепость, отстраивали её при поддержке центральных земель. Всем жителям выдали награды и признали город героем, так как он принял на себя весь удар. Юнитов, посланных во все земли, обезвредили из командного центра. Никто не стал их возвращать, оставив ржаветь там, куда они успели дойти. Они стали молчаливым напоминанием о великой спящей угрозе.

Кэттхен не забыла своих друзей, без которых это путешествие могло закончиться ещё в самом начале. Она вместе с Сандаром и Арчем посетила башню Андрэ. Встретили их не очень, потому что было непонятно, чего ждать от дракона. Но Кэт там не забыли и поэтому чрезвычайное положение всё-таки сняли. Оказалось, что самого Андрэ там не было. Он ушёл через врата, потому что не мог продолжать жить с призраками прошлого. Его соратники рассказали, что он не мог себе простить потерю друзей. Кэт была спокойна за него. Подсолнух поможет ему и направит туда, куда нужно. Она рассказала всем остальным в башне про путешествие через портал и о том, что теперь Мраморный опять уложен спать. Некоторые из цитадели вызвались помочь в новых землях. Остальные же остались верны своему образу жизни и пожелали продолжить исследования портала.

Один день троица провела у великанов. Те были очень рады гостям, сказав, что к ним зачастили, но это очень приятно. Там они опять устроили вечер у костра, только теперь туда был приглашён ещё один дракон. Драконы, знаете ли, тоже любят ходить на костры. Резбена сказала, что они с мужем тоже кое-чем помогут в новом городе. Была у них на примете пара идей. Когда же основные дела были закончены. Кэттхен вернулась в крепость.

Она помогала, чем могла. Пару раз они с Мэлли устраивали дикие посиделки в пабе. Его, как могли, восстановили чуть ли не в первую очередь. А Мэллисон, ох уж эта особа, она почти и не вспоминала про недавние события. Что за человек, энергия в ней била ключом, а она била носы пьянчугам. Оставался открытым вопрос – «что делать дальше?».

В ту ночь, на поляне, они с Сандаром мечтали улететь к океану и сказать ему, что они остаются. Но вот жизнь вернулась в свою колею и было не понятно, как поступить дальше. Капралу прочили место главы города, но она отказалась, сказав, что хватит с неё переживаний. Мэлл умоляла её остаться и жить, как прежде. Все горожане не чаяли в Кэттхен души и даже готовы были принять в ряды жителей её рыжего спутника, в виде исключения.

Но всё чаще, во снах, она видела тот берег и тот подсолнух. Иногда он просто стоял молчаливо, созерцая величие стихии. Изредка же он поворачивался и говорил, что Кэт ещё не пришла, куда хотела, и нужно продолжить свой путь. А потом улыбался и долго смотрел на неё. Непонятная тоска не давала покоя.  Теперь Кэттхен изменилась, а значит, не могла жить прежней жизнью. Лёгкая меланхолия сопровождала её постоянно. К тому же Сандар, – она хотела быть с ним. Человек, прошедший такое, никогда не будет прежним. Кто-то скажет, что это шрамы в душе, которые остаются с человеком на всю жизнь. Человек с ветки на берегу реки улыбнулся бы и ответил, что это и есть сама жизнь. Решение было логичным завершением всех внутренних метаний, надо было лететь – Балирай ждал.

И вот теперь она летела навстречу новой жизни. Летела над океаном. Это случилось через три дня полёта с той самой площадки. Они летели на далёкий остров, чтобы там начать всё заново. Сандар что-то рассказывал, ловя крыльями потоки воздуха. Он очень много знал и был летающей энциклопедией, с ним не было скучно. Арчи смотрел вдаль, своей милой рыжей мордой. Кэттхен созерцала Балирай. Тогда, в том мире, всё-таки это был он. Его ни с чем другим не спутать. Бесконечная водная гладь. Она поражала своей монументальностью. Огромные массы воды. Бескрайние просторы. Внизу бурлила жизнь, то там, то тут выпрыгивали огромные морские животные. Видимо, они тоже были любознательны и старались поближе посмотреть на летающего дракона. Иногда в полёте Кэт и её друзьям встречались огромные стаи птиц, путешествующих в поисках пищи между островами. Капрал была в диком восторге. Кажется, дом был близко. Тот дом, о котором она грезила всю жизнь. Нужно было пережить такое нелёгкое приключение, чтобы понять себя и окончательно принять решение. Этот путь был чудесен, и он ещё не окончен. И напоследок, Кэт прокричала:

– Балирай, я остаюсь!

Готов биться об заклад, Арчи улыбался, но ведь коты не умеют этого делать.

 

Глава 5. Ты можешь не верить, но всё это было

 

– Отключаю симуляцию.

– Подаю сигналы на рецепторы.

– Всё готово к пробуждению.

Роберт Масков сегодня лично руководил процессом. Раз в неделю он брал полностью под свой контроль весь процесс. Его детище компания «ТекЛайф» существовала уже пять лет на рынке. Новейшее слово в технике буквально перевернуло индустрию развлечений.

Но он руководствовался не банальным желанием угодить гикам. Он знал о проблеме – большой проблеме. У него она тоже когда-то была. Как и девяносто процентов современных людей, он жил не своей жизнью. Изо дня в день выполняя рутинные операции, которые не давали ничего, кроме средств к существованию. До тридцати пяти лет он был верен одному заводу. Но по вечерам любил заниматься программированием. Сродни поэзии для него было написание миллионов строк кода. Однако же он всегда боялся уйти в новое место. Боялся, что, то единственное увлечение, стань оно работой, будет претить. Боялся и ещё раз боялся. Страх вместо радости, как у всех. Недовольство и серость. С деньгами всё было неплохо, так что даже удавалось отложить на старость. И в целом жизнь была вполне себе комфортной. Когда кто-то спрашивал, как его дела, он отвечал, что всё нормально. Ни больше ни меньше. Счастливый человек так не ответит.

Жизнь текла своим чередом и вот однажды ему сказали, что рак решил прекратить его бренное существование. Собирайте вещи, вас ждут на небесах, на сборы, максимум, год. Гром среди ясного неба. Анализы показали, что опухоль неоперабельна. Сначала шок, потом отрицание, злость, жалость к себе, на финише принятие – опять же как у всех. Но с покорностью своей участи пришло и освобождение. Он понял, что должен оставить что-то после себя. Закончить свой проект, над которым работал последние несколько лет. Терять было нечего.

Завод был оставлен, имущество распродано. Деньги вложены в оборудование. Небольшая команда из трёх человек, работавших за идею, сидела в маленькой квартирке и сутками писала код. Ни усталости, ни жалости к себе. Не было времени на тревожные мысли, на стенания, на бесконечный самоанализ. Только упорная работа и цель, горящая ярким пламенем в их сердцах. У него не было сомнений, он не задавался вопросом, «А что, если?» Никаких «если», всё получится. Только так. В него верили, потому что он говорил фактами. Не было теорий. Не было вымышленных стартапов с привлечением и растратой инвестиций. Вот так, незаметно для себя, он стал жить тем, что всегда любил. Когда это пришло, он уже об этом не размышлял. Человек, который счастлив, слишком занят, чтобы думать о смысле жизни. Результатом такого самоотверженного труда стала первая симуляция «Новое дыхание – бета 1». Первого запущенного испытуемого еле откачали. Настолько всё удалось, что это было как настоящая жизнь.

Дело в том, что алгоритм лишь помогал работе мозга. Тот в свою очередь и был главным архитектором вымышленного мира. Алгоритм стабилизировал состояние «путешественника» и накладывал ограничения на псевдореальность, чтобы не происходило отторжение от происходящего. Потом всю систему доработали. Дальше долгие муки с патентованием, сертификатами и прочей лабудой. Но Роберт уже этим не занимался. У него было много помощников. Каждый программер мечтал с ним работать. Все крупные корпорации предлагали безумные деньги за право обладания изобретением. Но это было для него не важно. Его детище и было самоцелью. Даже если ему нечего было бы есть, работа не остановилась бы.

Прошло пять лет с тех событий. Как это ни странно, но болезнь отступила. На повторное обследование он пошел спустя два года работы. Когда вспомнил, что болен. Однако же, случилось чудо. Кто-то говорил, что помог голод, потому что он часто забывал есть. Кто-то, что врачи ошиблись с диагнозом в первый раз. Но он сам верил, что излечился просто потому, что забыл, что у него рак. Итогом всей работы стала корпорация «ТекЛайф». Филиалы во всех странах и крупных городах. Десятки тысяч сотрудников. Семинары, интервью, известность. Но главным для него оставалось то, что он продолжал работу. Продолжал сам запускать симуляции, контролировать их работу, «допиливать» алгоритм. Каждую неделю в новом городе он сам проводил запуски и потом любил беседовать с теми, кто побывал «там». Масков говорил так, отвечая на один и тот же вопрос журналистов «Какая цель всего этого?»

– Я убеждён, что моё изобретение поможет таким же, как и я, понять, что они хотят от жизни, по-настоящему. Многие из вас продолжают жить не так, как хотели бы. Ещё больше людей даже не знают, чего хотят. «Второе дыхание», как самый совершенный психолог, поможет разобраться в себе. Поможет самому себе честно ответить на вопрос «Что я хочу?»

В этот раз он посетил самолично филиал в Екатеринбурге. Это происходило всегда тайно, чтобы избежать наплыва фанатов. Роберт не любил популярность. Перед ним в глубоких удобных креслах лежали двое – молодой человек и его ещё более молодая жена. На стикерах, сбоку кресел, было написано маркером «Сан» и «Кэт». Это писали сами клиенты, такой приятный момент творчества. Масков сидел напротив и внимательно следил за показаниями при пробуждении. Это был очень важный момент – переход из виртуальности в реальность и адаптация.

Симуляция была окончена, она длилась три часа нашем мире. Мозг же работал гораздо быстрее в симуляции, не ограниченный телом – в виртуальности прошла целая жизнь. Молодые люди открыли глаза. Они смотрели в потолок, потом на Роберта, потом на всё вокруг. Как малыши, которые в первый раз приходят в этот мир.

Роберт улыбнулся им. Процесс завершён. Память медленно наполняла их, оставляя яркие воспоминания из симуляции. Он подсел ближе к клиентам, на стул.

– Приветствую вас, Сан и Кэт, меня зовут Роберт Масков. Хочу вас поблагодарить, что посетили нашу симуляцию, – он улыбнулся при этих словах, тепло и по-доброму. – Помните, кто вы?

Катя смотрела на него и её глаза наполнялись слезами. Она поджала нижнюю губу. Больше не могла сдерживать внутренний порыв. И начала всхлипывать. Александр выглядел обескураженным, но нашёл в себе силы встать со своего кресла и присесть рядом с ней. Они обнялись крепко и горячо. Кэт ревела, содрогаясь всем телом. Саша не мог говорить, слишком велико было пережитое потрясение.

– Мой Сандар, мой Арч, – она чуть отстранилась, – Саня, я хочу к Арчи.

Они не могли отпустить друг друга. Масков корректно прочистил горло, дав понять, что он сзади. Они повернулись к нему.

– Как в первый раз всегда вижу эти эмоции и понимаю, что живу не зря, – он говорил сбивчиво, подбирая слова. – Я очень счастлив, что вы можете это испытать. Это мой дар всем людям, и вам тоже. Прошу вас, не забывайте того, что пережили там. Заберите с собой этот опыт. Это всё не просто развлечение.

– Спасибо вам, – только и смог выдавить Сан.

– Спасибо, – Катя опять перешла на рыдания.

Роберт улыбался, в такие моменты он был счастлив. Не было большей похвалы его труду.

– Я вам немного хотел рассказать, как всё устроено, если позволите. Дело в том, что все персонажи и ваши роли — это архетипы, которые имеют под собой реальные основания в вашей жизни. Всё происходит по сценарию. Герои и события встроены гармонично в единый сюжет, который позволяет обойти некоторые ограничения, наложенные вашим разумом. Через этих персонажей и действие ваше сознание начинает узнавать истинные потребности и желания более глубоких уровней. Это как диалог с самим собой. Самый честный и открытый, который только можно представить. Вам ещё долго будут сниться сны, вы будете переосмысливать увиденное. Будут возникать новые идеи. Вы более полно осознаете, что там произошло. Сознание будет постепенно усваивать этот опыт. Нам ещё очень много предстоит изучить в этом направлении. Но одно сейчас известно доподлинно, огромный терапевтический эффект для личности и сотни тысяч счастливых людей по всему миру. И я повторюсь, очень рад, что именно вы побывали в этом месте.

Он на мгновение умолк, было видно, что Роберт говорит про то, что сам прекрасно понимает.

– Знаете, здесь не бывает случайных людей. Если вы пришли, значит, ищете. Когда мне сказали, что я умру, я отказывался это принимать. Это как системная ошибка, ты просто не можешь поверить, что ты кончишься. Не будет тебя больше. Сознание не знает такого понятия. Это как представлять себе бесконечность или, хуже того, множество бесконечностей. Ты просто не можешь мыслить такими категориями. Когда стоишь на пороге смерти, хочется жить дальше, как никогда, полной грудью. Делать невозможное, раскрыться на максимум, играть свою роль так, чтобы режиссёр тебя подольше не отправлял на покой.

Он придвинулся чуть ближе: «Вы смогли там, сможете и здесь. Жизнь конечна, так что не стоит жить её для других».

Слова изобретателя были вишенкой на торте. Они довершили начатое. Стали последним штрихом. Саня и Кэт, не забыли этого путешествия. Очень скоро они поменяли свою жизнь кардинально. Многие говорили, что нужно сто раз подумать, все взвесить и распланировать. Но это уже было не важно. Хотелось жить по своему сценарию. Брать на себя ответственность за свою реальность, а не слушать окружающих. Очень скоро они переехали на прекрасный остров Бали, в местечко под названием Чангу. Через некоторое время обнаружилось, что Саша очень хорошо управляется с мотопарапланом. Он чувствовал себя в воздухе, как будто это привычная среда для него. Его пригласили в одну компанию инструктором, и с этого дня Сан не работал – он просто парил, а люди ещё и платили ему за это. Катя была в восторге от балийской флоры и вскоре начала выращивать невероятные растения, композиции из которых пользовались огромной популярностью. Её мастер-классы и видеоролики смотрели все любители вершков и корешков.

Так порой случается, что мы забываем, что не бессмертны, и можем себе позволить не слушать сердце. Но как ни глуши его плач, оно всегда будет тебе напоминать, что ты можешь больше и можешь делать то, что тебе очень нравится, а не то, что приносит деньги или просто престижно. Быть честными и не предавать самих себя – вот и всё, что мы, настоящие, хотим от нас, сидящих в уютных офисах.

 

 

 

 

 

 

 

 

«Счастья для всех, даром,

и пусть никто не уйдёт

обиженным!»

Рэдрик Шухарт

 

 

 

 

 

 

FIN

 

 

Содержание

 

Глава 1. Послушай, не по нам ли звонит колокол?. 2

Глава 2. Все мои, дорогие незнакомые. 36

Глава 3. Осторожно, двери закрываются. 87

Глава 4. Драконы и многое другое. 142

Глава 5. Ты можешь не верить, но всё это было. 187

 

 

«Лешак»

  • 29.11.2018 11:45

Проплывают в небе тучи,
мчатся волки за тенями.
А луна, луна танцует
над застывшими телами.

Лес рычит и беснуется. Гвалт ворон доносится отовсюду. С затянутого плотной чёрной пеленой неба срываются потоки ливня и хлещут прямо в лицо. Ветер завывает в кронах сосен. Вездесущие ветви дерут оголённую кожу рук, путаются в ногах, проходятся острыми краями по шее, щекам, стремясь добраться до глаз. Я несусь меж ними, не прикрываясь и не оглядываясь назад. Я стремлюсь догнать то, что догнать невозможно. Оно маячит на уровне зрения. Бесшумно скользит вперёд, огибая стволы массивных старых древ. И я не могу определить, бежит оно от меня или просто ведёт за собой.

***

Шесть повозок, две дюжины лошадей, семьдесят людских душ. Мы пришли в эти места не так уж давно. Мы были дезертирами. Все из одного села. Когда война затянулась настолько, что стало невмоготу, я и ещё четыре десятка бывалых вояк похватали с государевых складов всё, что только могли, вернулись к семьям. А побоявшись преследования и наказания, и вовсе снялись с обжитых мест – выбрали в качестве нового жилья неизведанные, дикие леса, даже и не предполагая, насколько они опасны.

Я помню суматоху, образовавшуюся, когда всё имущество пытались уместить в повозки. Помню тревогу, повисшую в воздухе. Помню лицо счастливой Райлы, моей жены, едва осознающей, что бесконечные военные походы уже в прошлом; помню ясные глаза и тихий голосок малышки Ягодки, всюду бегающей за мной и не отстающей ни на шаг: «Папочка, ты больше никуда не уедешь?.. Твой второй глазик не пропадёт, как первый?.. Эта повязка на твоей голове такая нелепая!.. Мама говорит, мы в тот лес пойдём… ну зачем, пап?.. он же страшный!»

На горизонте чернел бор, уместившийся меж двух горных хребтов. В него упиралась старая, заросшая тропа – единственный путь к спасению и тихой жизни. Или гибели.

Мы начали поход, спиной ощущая топот копыт: карательный отряд уже спешил по нашим следам.

***

Лес постепенно окутывается мраком и обнажает передо мной свою худшую сторону. Мокрый мох скользит под ногами. Дождевые капли застилают единственный видящий глаз. Я тру его изо всех сил и пытаюсь всматриваться в даль, не упускать тварь из виду. Та петляет, исчезает, скрывшись за очередным широким стволом, а через пару мгновений появляется вновь.

Натруженный взор отвлекается от высокой фигуры и различает нечто серое, мелькнувшее сбоку, средь деревьев. Совсем рядом. Слух выделяет тяжёлую поступь и утробный рык. После свист туши, разрезающей завесу из ливня. И прежде, чем разум успевает осмыслить что-либо, наученные руки сами приходят в движение. Правая выгибается в локте, выставляя сжатое в пятерне лезвие сигилля навстречу звуку. Вторая направляет скользскую рукоять и удерживает у основания, когда нечто массивное ударяется о сталь. Ещё движение, краткий рывок вперёд – и руки возвращаются в удобное для бега положение. Уже в спину летит грохот и скул. По-особому печальный и больной. По-особому человечный. Я слышал такой раньше.

***

Шесть повозок, две дюжины лошадей, семьдесят людских душ. Мы спешно пробирались глубже в чащобу; скоро исчезли все признаки присутствия здесь человека, вплоть до каких-либо различимых троп, столетние сосны пришли на смену молодым деревцам.

Мой вороной скакун, повидавший не один кавалерийский налёт, не одну рубку в гуще сражения, теперь спокойно семенил в середине цепочки из повозок, чуть поодаль от третьей с хвоста. В ней, окутавшись покрывалами, посапывала Ягодка. И мой пытливый взор, бегающий от ствола к стволу, неизменно возвращался к ней. Засмотревшись на прекрасный лик, прикрытый неровными прядями русых волос, я различил медальончик: небольшой волчонок, выструганный из железного кедра тем же кузнецом, что ковал мечи и доспех для моей хоругви. Простая, грубоватая фигурка. Кузнец вырезал такие, когда с работой совсем было туго, приписывал им свойства магических оберегов и отдавал за один золотой. Молодые новобранцы скупали всё подчистую. Матёрые солдаты только посмеивались, а вечерами, меньше глаз когда было, сами бегали к кузнецу за маленьким, грубым, шершавым на ощупь орлом, щитом или гербом государя. Все боялись и не хотели испытывать судьбу.

Я взял волчонка. И оберег, считай, помог – летящее в лицо копьё перерубили в воздухе, лишь острие прошлось по правой глазнице. С той поры я ношу повязку, а счастливая вещица болтается на шее моей малютки. И я ещё не видел, чтоб она снимала волчонка.

Райла сидела позади меня всю дорогу, плотно прижавшись к спине и сложив руки замком на моём поясе. Я чувствовал затылком её горячее дыхание и мягкие локоны волос.

— Милая… может на повозке будет лучше всё-таки? Ты же терпеть не можешь эти поездки верхом.

Она устало поёжилась, встревоженная моим голосом, хоть я старался говорить тихо. И крепче сжала объятья.

— Не могу… не могу поверить, что ты здесь, рядом. Кажется, отойду… хоть отвернусь – и исчезнешь. А вернёшься с новыми шрамами, без пальца, с ещё одной вонючей повязкой на лице…

Я отпустил поводья и сжал её руки. Так крепко, как смог. На правой моей ладони не было большого пальца, на левой – безымянного, мизинца и целого куска плоти. Но я давно приноровился к этой напасти.

Она задрожала.

— Калека мой… будто чудище какое трёхпалое хватает… но это всё, благо, кончилось.

— Да, милая. Будем жить тихо, как крестьяне. Научиться бы только. Сохой приноровиться править, хлев небольшой смастерить.

— Научишься. Головы рубить научился, и крестьянские заботы осилишь… А что погоня?

Я обернулся, пригляделся вдаль. Беглые государевы ловчие на пару с сельскими охотниками вовсю заметали, путали следы. Без этих людей пришлось бы туго. Но они были с нами, и я благодарил всех Богов за это.

Райла тоже обернулась на мгновение, поводила глазами по округе и, явно никого не приметив, отвернулась обратно. Тотчас впилась в меня глазами цвета… когда бушующие морские волны, подгоняемые ветрами, врезаются в утёс, от них отскакивают крохотные лазурные всплески; они живут недолго – паря над пенящейся пучиной, позволяют взору запечатлеть один-единственный кадр, а после сливаются с морем… но кадр этот такой, что запомнится на всю жизнь. Глаза Райлы были цвета именно такой лазурной капельки.

Я засмотрелся.

— Нет за нами уже погони. Если они не из пугливых, то бродят по лесу за мили отсюда или будут бродить. Ручаюсь.

Я смотрел на её загорелое лицо, пухлые щёки, притягательные черты. Время замедлило свой ход. Я дышал ей. Я видел лишь её. Я сходил с ума. И нечто крохотное росло в груди, разбухало, вырывалось наружу. А когда разорвалось, я сам не заметил, как впился в её губы. И всё вокруг померкло.

… ругань впереди, далеко за главной, ведущей повозкой. Свист стрелы. Грохот. И рёв: скорбный, почти человеческий. Я с трудом отстранился от любимой, повернулся, натянул поводья и понёсся вперёд. Вслед за главной резко остановились все повозки.

Достигнув небольшого скопления мужиков, спрыгнул с лошади, доверив Райле поводья. И скоро понял, в чём дело: в кусте папоротника лежала туша большого матёрого волка со стрелой в горле. Зубастая пасть была раскрыта, алая кровь толчками вытекала изнутри. Терпкий, приторный запах забил мои ноздри.

— И как это случилось?

Я осмотрел всех, с луком в руках стоял один, самый молодой из наших. Белый был что снег. Струхнул малец, с кем не бывает.

Он первым и не заговорил. Повернул ко мне рыжую косматую голову Микола Медведь. Вот это был здоровяк, ничего не боялся. Ему только дай топор побольше иль двуручник какой – врагу спасу не будет, а если ещё в хороший доспех заковать… Лишь умом крепким не наделён.

— Ды вось, — Микола махнул рукой, указывая на землю перед ведущей главную повозку лошадью, — вылецела малое пад капыты. Бегала, рыкала, прыгала. А конь баявы. Яму што? Як даў – гэты аж падляцеў, а заскулiў – страх!..

Я глянул на землю. В комке светлой шерсти, мяса и костей угадывались черты волчонка. И не волк, стало быть, там, в кустах валялся. Волчица.

— Тут страшыла як выбяжыць, ды зараве. А вылiкая такая, i каню глотку перагрызе – не заметiць. Я толькi за тапор – а ў яе ужо страла ляцiць…

— Спасибо, Микола. Пацан, твоя работа ведь?

Из глубины леса дунуло холодом. Верхушки сосен ворочались и скрипели. Дико кричало вороньё откуда-то… показалось, что из-под каждого куста, с кроны любого дерева. Птичий гвалт накатывал волнами, порой перекрикивая стук сердца.

Виновник всего этого стоял молча и не смотрел на меня. Я не стал окликивать, последовал за его взглядом и упёрся в пригорок, прямо дальше по дороге. На самой вершине стоял, опёршись о долговязое старое деревце, матёрый волк. Стоял неподвижно и смотрел разом каждому в глаза. Нас разделяло порядочное расстояние, но жёлтые зрачки животного светились так, что ослепляли. Я отвернулся.

— Готовьте оружие, мужики. Зверьё не оставит нас в покое. Хорошая работа, пацан.

Я выхватил из его окоченевших пальцев лук, бросил на повозку и самого пихнул туда же. Он был холодный и весь липкий от пота. И смотрел, смотрел туда, на пригорок.

Мужики повздыхали и разошлись по своим скакунам, телегам – точить мечи да топоры, натягивать тетевы на луки. Наш путь продолжился.

Я вскочил на своего вороного и бросил взгляд туда, где видел матёрого волка, несомненно, вожака. Его уже не было. И в одно мгновенье меня пробила дрожь – деревце, о которое он опирался, тоже исчезло. Такое сухонькое, старое. С корой, точно не сосновой, не дубовой, не еловой, не знаю какой. И с безлистными ветвями, больно похожими на кривые звериные когти. Не было его нигде.

***

Лес переливается лунным серебром, капли ливня светятся и образуют единую водную завесу. Я несусь по влажному мху, прыжками преодолевая особо топкие участки, и смотрю только вперёд. Топот, рык, затем свист раздаются то слева, то справа. Я даю волю рукам, оставляю голове одно-единственное дело – следить за тропой, дабы не оступиться, не зацепиться носком сапога за толстые корни, не ступить в яму, скрытую под водной гладью. Ведь остановка сейчас – значит смерть.

И взмахи сигилля сверкают в ночи, и до ушей доносится чавканье мяса, хруст костей, ещё безумный рёв, но уже за спиной. И всё труднее удержать рукоять окостеневшими от холода пальцами. А мокрая серая шерсть мелькает средь деревьев снова и снова. Топот уже гремит отовсюду. И впереди он особенно звучный.

Я поднимаю голову, приглядываюсь – и сердце моё начинает биться быстрее, отдавая стуком в висках. На меня несётся огромная бурая гора из плоти, шерсти, когтей и зубов. И ревёт так, что, не увидь я источника, спутал бы с раскатом яростного грома. Нападки волков прекратились, я удобнее перехватил рукоять и лишь ускорил бег. Железная пасть медведя застыла распахнутой, издали видно, как напрягаются мышцы под толстой шкурой. Шкурой, местами подпаленной, из которой торчат обломанные древка стрел. Это мой старый знакомый.

***

Шесть повозок, две дюжины лошадей, семьдесят людских душ. Мы пробирались по бурелому всё глубже, высекая древние деревья под корень, когда телеги не могли пройти. С каждым ударом топора ветер завывал всё яростнее, смешиваясь с вороньим гвалтом. Мы продолжали движение, пока свет солнца пробивался сквозь густые кроны. Едва заметные первые звёзды указывали нам время стоянки. Тогда мужики ставили шатры, разгружали поставленные друг подле дружки телеги, зажигали вокруг них костры. Женщины готовили еду. Помимо захваченного заранее хлеба, колодезной воды, говядины да свинины, ягод с грибами, собранными прямо на ходу, на льняных покрывалах появлялась обжаренная на огне дичь. Жилистое, жёсткое мясо волков и ароматное лосиное. Всё потому, что зверьё само лезло на мечи и стрелы; с того момента, как пацан застрелил волчицу, не проходило и дня, чтоб какой зверь не кинулся на лошадь, не попробовал поддеть рогами одного из наших. Я обнажал лезвие сигилля только когда лесная тварь подбиралась близко к телеге, что везла Ягодку. Зато другие нарубились и настрелялись всласть. Да и куча свежего мяса того стоила.

А когда женщины, дети, старики разбредались по шатрами, мы выбирали дозорных, что будут поддерживать костры до утра, следить за лошадьми и охранять людей с оружием в руках. Хворостинками выбирали, кто остаётся сторожить первым и до полуночи, а там сменят. Я быстро вытянул длинную и скрылся от вечерней стужи в шатре – следовало быстрее заснуть. Райла тихо посапывала, обняв Ягодку. Её волосы рассыпались по большой пуховой подушке. Я подкрался и осторожно приложился губами к тёплой щеке. Любимая мило поморщилась, закрытые веки неспокойно дрогнули. Я укрыл её покрывалом, а сам завалился рядом, не сняв кожанку и пояс с ножнами. До моей смены оставалось чуть более четырёх часов.

Проснулся от того, что здоровая ладонь тормошила за плечо. Не без труда разлепил глаз и увидел прямо перед собой косматое лицо Миколы с квадратным небритым подбородком, толстым носом и маленькими зелёными глазами.

— Уставай ўжо, наша чарга прыйшла…

Его шёпот прямо гремел в ночной тишине. Я краем уха уловил, как беспокойно заворочалась то ли Райла, то ли Ягодка, и поднялся на локтях.

— Не шуми, Микола. Иди. Я скоро выйду. Только горло промочу.

Он кивнул и выбрался из шатра. Я тихо поднялся на ноги, снял с пояса флягу колодезной воды, опустошил. После прикинул: кроме меня дежурить будут ещё десяток опытных воинов, каждый из них отменный стрелок (кроме разве что Миколы – он обходился лишь своим двуручником да топориком, меня же лук порой едва слушался и руки после стрельбы болели страшно), уверен был, лесной зверь какой и близко не подступится. Прикинул, да и заполнил флягу брагой из небольшой мутной бутыли. И скорее вышел наружу.

Полуночный бор встретил меня пробирающимся под одежду холодом, тусклым светом лунного серпа и вороньим гвалтом. Гвалтом почти не прекращающимся. Я скорее закрыл проход в шатер и отправился к ближайшему костру. Там, поджав ноги под себя и сжимая древко лука побелевшими пальцами, сидел юноша, пробивший горло волчице в тот день, когда мы только начали свой путь. Вернон, кажется, его звать. Черноволосый, широкий в плечах, жилистый. Сильно смахивает на меня, только без шрамов, морщин и копны седых волос. Ещё все пальцы у него на месте. И глаза.

— Ну что, пацан, не показывалось зверьё?

Я присел рядом. Он вздрогнул и покосился на меня. Веки его покраснели, глаза были туманными, под ними набухли огромные мешки.

— Сколько ж ты не спал?

Он отвернулся, пуще прежнего сжал древко.

— День… три… пять… Не помню. Как приложу голову к подушке, так вижу их… жёлтые, яркие такие. И смотрят не по-звериному. Была б ярость, жажда крови… я б понял, я привык. Но тут холод… а за ним…

Вернон вдруг замер и стал дышать часто, будто задыхаясь. Я живо раскупорил флягу, подтянул горлышко к его губам. Он глубоко вздохнул, кое-как разжал руки, перехватил у меня брагу. Пригубил, поморщился. Пригубил снова, глотнув уже больше.

— Волк… чёртов волк придёт за мной, понимаешь?.. Он не остановится, не отстанет. Подстережёт ведь… Я точно знаю, подстережёт… И перегрызёт горло. Вот что за тем холодом в глазах было… предостережение…

Вернон стал делать глоток за глотком, пока не опустошил флягу. Затем отдал мне, а сам зарыдал. Крупные слёзы так и текли по его щекам. В нём много набралось, я сразу понял.

Вернон прижался в моему плечу. Я чувствовал, как он дрожал. Я имел полное право его отчитать, как солдата и воина. Но это был всего лишь юноша. Мальчишка, что был до смерти напуган.

Я обнял его как умел.

— Никто тебя не тронет, пацан. Ты ж знаешь нас. Таким молодцам ни волки, ни медведи не страшны. Да хоть Лихо Лесное пусть приходит, мы и его…

Лихо Лесное. Деревце, что исчезло само по себе. Я тогда и забыл о нём за заботами.

— Пацан, а ты не помнишь деревца рядом с волком тем? Старое, сухонькое такое…

Вернон резко отстранился, посмотрел на меня испуганно.

— С корой непонятной, да? Я уж думал, что почудилось. О деревце… вожак опирался, а потом…

И волчий вой прорезал ночную тишину, оборвав юношу на полуслове. Вой поддержали десятки глоток. Я поднялся на ноги, пальцы рефлекторно легли на рукоять сигилля. Куда б я не смотрел, везде пылали жёлтые глаза, отражая свет костров. Пацан весь сжался и заскулил.

— Давай лук и колчан! А сам за телеги, живо!

Вернон оставил всё, что было, и убег куда-то к шатрам. Я закинул колчан на плечо и, подхватив лук, подошёл вплотную к костру. Положил стрелу на тетеву, натянул. Что делали другие дозорные, я не видел. Только слева от меня, в двух десятках шагов стоял Микола, перехватив двуручник, справа я приметил ещё мужика с луком в руках.

Скоро показались серые оскаленные морды. Волки вышли на свет огня и остановились. Вперёд медленно вышел вожак. И жёлтые глаза его устремились на меня, в тёмную осеннюю ночь они светились особенно ярко. Он сделал ещё шаг. И я спустил тетеву. Стрела вонзилась в землю так, что брюхо зверя оказалось б пробито насквозь, продолжи он идти. Я выпустил ещё несколько стрел в других волков. Они вонзились в мох прямо за полшага до их передних лап. Мужик справа сделал тоже самое. До ушей донёсся негромкий рык вожака, скоро тот отступил. Остальные последовали за ним. Я переглянулся с другими дозорными и хотел было откинуть лук. Запястья уже ныли, а пальцы дрожали от напряжения.

Но яростный рык волной накрыл наш временный лагерь, – и я крепче схватил неудобное древко. Что-то крупное неслось на нас, звучно топая и подминая кусты под собой. Подбежало ещё несколько человек. Заскрипели тетевы на луках. А когда пламя костров осветило огромную кудлатую фигуру и стрелы, свистя, рассекли воздух, было уже поздно. Наконечники скользили по шкуре, падали, втыкались в землю, а если и попадали – не было никакого результата. Бурый медведь, раскрыв пасть и сверкая белыми клыками, приблизился и затоптал один из костров. Микола отбросил двуручник, снял топорик с пояса и ринулся на зверя. В это мгновение вновь раздался вой, из темноты леса стали выскакивать волки. И тут начался ад.

Помню крик и ругань. Рёв и скул. Звон и свист. Помню, как я одну за другой выпускал стрелы, пока колчан не опустел, пока я не перестал чувствовать собственные пальцы. А затем настал черёд сигилля. Я рубил и рубил. Затем прыгал, перекатывался, уворачиваясь от когтей, зубов и снова рубил.

Помню, Микола, страшно матерясь, вогнал лезвие медведю под левую лапу. Тот сбил здоровяка с ног и подмял под себя. Я схватил одной рукой полено из костра и ринулся на выручку, второй продолжая рубить. Помню, как вспыхнуло пламя, запахло горелой шерстью и мясом. И как сначала медведь, а за ним и волки понеслись обратно в лес. У всех, как у одного, пасти были в крови.

Не помню, много ли было трупов. Но я нашёл Вернона за первой же телегой. Живот его был распорот, на шее зияла красная, рваная полоса. Терпкий, приторный запах забивал ноздри. Парень харкал кровью, но был жив. Я склонился над его лицом и ловил сбивчивое дыхание. Пытался даже зажимать рану, хоть знал, что это бесполезно.

Вернон плакал. И слёзы его смешивались с кровью.

— Добрался до меня… добрался… подстерёг…

Он закашлялся. Сплюнул алой слюной.

— Я видел дерево рядом с матёрым… вожак опирался о него… а затем они ушли… вместе…

Вернон кашлянул ещё раз. Вдохнул полную грудь воздуха. Выдохнул. И не вдыхал больше. Я закрыл его веки.

***

Лес проносится мимо. Толстые, облепленные мхом стволы встают на пути и тут же оказываются за спиной. Серые морды мелькают слева и справа. Чёрные крылья трепещут высоко над головой. Бурая гора стремительно приближается, хромая на левую лапу. Я беру левее, пытаясь сделать дугу и зайти к медведю сбоку. Прыжками перемещаюсь от дерева к дереву. А подпустив зверя вплотную, одним рывком приближаюсь к нему, поднимаю сигилль и бью наотмашь. Слышу яростный рёв и сразу же кувырком ухожу от железных челюстей. Но поднявшись на ноги, ловлю удар когтистой лапой в грудь. Слышу треск рвущейся кожанки, чувствую жжение выше живота. И как течёт что-то тёплое под одеждой. Перехватываю рукоять сигилля и вгоняю лезвие в мохнатый мокрый бок, прямо меж рёбер. Зверь рычит, хочет вывернуться и добраться до меня. Только раны замедляют. И я успеваю достать сигилль и вставить его в горячую плоть ещё раз. Медведь всё-таки выворачивается и сносит меня лапой.

На мгновение всё вокруг меркнет. Я отлетаю и прилаживаюсь спиной о твёрдый ствол. Шевелю пальцами – они всё ещё сжимают рукоять.

Рёв, подобный раскатам грома, нарастает. Поднимаю голову и смотрю на медведя. Его маленькие глаза налились кровью. Зверь набирает скорость и приближается. Одервеневшая левая лапа едва слушается, из-под шкуры вырываются алые капельки и тут же смешиваются с потоком ливня. Но он продолжает упорно, яростно наступать.

Я медленно поднимаюсь на ноги, игнорируя ноющую боль в груди, треск в спине, трясущиеся от напряжения предплечья. Заношу сигилль повыше и жду. Вздох, второй. Медведь оказывается прямо передо мной, и я срываюсь с места. Челюсти звучно клацают в воздухе. Я делаю рывок влево, скользя по мокрому мху. Направляю лезвие. И вонзаю его под левую лапу. Туда, где толстая шкура была рассечена лезвием топора и где мягкая плоть прикрыта лишь тонкой коркой спёкшейся крови. Сигилль входит до основания.

Медведь ревёт, беснуется, кидается из стороны в сторону, порой пытаясь меня достать. Удары получаются хлипкими. Я слышу, как трещит кожанка, но пробить её снова зверю уже не под силу. Я держу рукоять крепко и проворачиваю, пока движения его не становятся медленнее, а рёв тише. Скоро из пасти медведя вырывается один лишь хрип, и массивная туша медленно валится на землю. Я, обессиленный, опускаюсь тоже. Рукоять сигилля продолжает торчать из-под лопатки зверя. Всё произошло быстро, а значит стальное лезвие на этот раз точно достигло сердца.

Серп луны медленно подползает к горизонту, предвещая скорый рассвет. Ливень постепенно стих. Остудилось и разгорячённое бегом тело, обнажив жгучую боль в груди и нечувствительность пальцев. Ветер носится средь старых деревьев и томно завывает. Но ни волчьего воя, ни звериного рёва, ни вороньего гвалта, вперемешку с трепетаньем крыльев, наконец не слышно. Я перевожу дыхание, смотря в никуда. Пытаюсь согреться, растирая ладони, ступни. И на тёмно-коричневой коре глаз выцепляет светлые охотничьи зарубки. Пара коротких линий указывает точный путь к лагерю. Я отхлёбываю из фляги и, опираясь о тушу медведя, поднимаюсь на ноги.

Лагерь. Наш временный лагерь. Туда вела меня тварь. Я хватаюсь за шершавую рукоятку и выдёргиваю сигилль из плоти, запускаю оружие в ножны. И иду вперёд неспешно, готовый к чему угодно. Чувствуя холодный взгляд и вслушиваясь в шелест ветвей.

***

Пять повозок, дюжина лошадей, сорок шесть человеческих душ. Мы тогда не вняли страшному предостережению (а я уверен, ночное нападение именно им и было) и вознамерились продолжить свой путь. Но когда нас резко стало меньше, следовало тщательнее готовиться и обдумывать дальнейшие шаги. После новых потерь пошатнувшийся дух людей оказался бы сломлен напрочь, и мы бы повернули назад – навстречу мечам карательного отряда, либо сгинули здесь, грызя друг друга и сдавая под напором новых нападок лесного зверья.

Помнится, когда стих вой, мы до утра обходили шатры и считали мёртвых. Вернон, десяток других бойцов лежали разорванными на мху, средь пожухлой серой травы. С их тел струился пар, но не от тёплого дыхания. Медленно вытекал он из раскроенных глоток и открытых, рваных ран. Их белые пальцы всё ещё держали оружие, а глаза были наполнены яростью и устремлены… теперь уже в пустоту. Кто-то погиб ещё у окружавших лагерь костров, кто-то у входов в шатры. Но слишком многим той ночью не хватило защиты. Мы стаскивали целые семьи в кучи, пока другие копали могилу, способную уместить их всех. Мёртвое зверьё свежевать не стали – утащили подальше от лагеря и бросили гнить.

Ни Райле, ни Ягодке я не позволил выходить из шатра.

Скоро могила была засыпана, раненые перевязаны, лошади успокоены и накормлены. Женщины, бледные, трясущимися руками приготовили еду и нам. Я кое-как впихнул в себя пару кусков мяса и, добравшись до ложа, вырубился мгновенно.

Когда очнулся, было уже за полдень. В шатре царил мрак. Умело задраенные щели не пропускали холода, но и света тоже. Лишь тусклый огонёк свечи мерцал где-то у дальнего конца помещения. Я поднялся с ложа. Рука рефлекторно легла на пояс, ладонь прошлась по ножнам. Сигилля не было. Всё внутри вздрогнуло. Я живо оглядел шатёр. За небольшим столиком со свечой, танцующей языком пламени, сидела Райла и алой тряпкой протирала лезвие моего оружия. На дубовой поверхности стола лежал ещё потёртый наждак и фляга, тоже снятая с моего пояса.

Она сидела, тёрла калёную сталь и не смотрела на меня.

Я подошёл сзади, запустил руки в роскошные волосы. После обхватил её дрожащие руки, медленно опустил на стол сигилль и грязный кусок льняной ткани. И крепко обнял.

— Твой меч был весь в зазубринах… и крови… Кто опять на тебя нападает? С кем опять тебе нужно сражаться?

— Этой ночью зверьё взбесилось. Ещё медведь появился из ниоткуда. Они прорвались, но мы быстро всех отбросили.

— Но сколько погибло?.. Вы же этим и занимались всё утро, да? Капали могилы?

Райла дышала часто. Я стоял недвижимо и крепко обнимал её сзади, сжав холодные запястья. Она не стремилась обернуться, и это было хорошо. Последнее, что я бы хотел видеть, – её яркие, лазурные глаза, затянутые блеклой пеленой грусти и страха.

— Выжило достаточно, чтобы продолжить наш путь к спокойной жизни… и где Ягодка?

Райла ответила не сразу.

— В шатре у Васки, с другими детьми. Отвела, как ты вернулся.

Васка, старая бабка-повитуха. Когда-то ещё со мной нянчилась. Хорошо, что стая до неё не добралась ночью. Хорошо.

— Насколько там безопасно?

— Микола у входа стоит. С секачём огромным в руках. Безопасно там.

Хорошо. Очень хорошо.

Я ведь тогда чувствовал, что мне надо будет уйти. Уйти надолго. Оставить моих девочек без защиты на всю ночь, а то и дольше. Мне думалось, что этот поход изменит всё. Либо приведёт к жизни спокойной, настоящей, либо к полному провалу. И я был прав. Полностью.

Райла отстранилась от моих объятий, поднялась со стула и протянула мне клинок и флягу. Глаза её выражали самое худшее, что я только мог представить.

— Тебе это пригодится. За тобой приходили, пока спал. Вояки эти затеяли что-то, точно хотят тебя куда-то отправить…

Я взял вещи из её рук и уместил на поясе.

— Если отправят, ты пойдёшь? Оставишь нас опять?

Я протянул к ней руки, чтобы коснуться, обнять. Райла лишь нахмурилась и подалась к выходу из шатра.

— Ты пойдёшь. Конечно, пойдёшь.

— Я должен привести нас к безопасной земле. Там, где мы начнём новую, счастливую жизнь.

Она вздохнула, подняла полог шатра. В помещение ворвался студёный воздух. Свеча позади потухла.

— А ты разве до сих пор не видишь? Наш поход провалился. Путь в счастливую жизнь завален трупами. Никогда путь, начавшийся со смертей, не приведёт к счастью.

Райла вышла наружу и опустила полог. Я тогда долго стоял в темноте и думал. Я был согласен с ней полностью, но был и полон решимости доказать обратное. Ей и себе самому.

«Вояк» я нашёл быстро. Около десятка мужчин окружали едва теплящийся костёр, все спокойно обсуждали что-то. Все, кроме одного. Брас, отличный лучник, именно с ним я и Микола первыми встречали освирепевшее зверьё. Выпущенные из его лука стрелы свистели рядом с моими, лезвие вырезало серые морды не менее яростно и умело. Браса я помнил как отрока, только-только становившегося мужчиной; эти его вечно насмешливые янтарные глаза, густая светлая борода, простодушные черты лица и улыбка, всегда вызывающая ответную. Таким я и хотел бы его запомнить. Этот Брас, возвышающийся над дрожащим костром, яростно выкрикивающий, плюющийся слюной, уродливо крививший лицо, показался мне постаревшим лет на десять. Его волосы цвета первого снега потускнели, равно как и глаза. Они стали блеклыми и пустыми.

Я вздрогнул. С самого утра я не видел его невесты и маленького сына. А ведь я не ложился, пока не проведал всех.

— Наконец ты пришёл! Ну скажи ж ты им, что нам следует идти вперёд. Эта ночь уже тяжело далась! Дальше будет только хуже!

Мужики ворчали. Неодобрительно качали головами, косясь то на лесную чащобу, то на свежезасыпанную могилу.

Я подошёл ближе и стал рядом с ними. Напротив Браса.

— Дело идёт к вечеру, Брас. Нас стало меньше – ночной поход уже не осилить. Мы должны укрепиться, обождать. Хотя бы немного. Пока люди не оправятся и раненым не станет лучше.

Он нахмурился, устало протёр пальцами глаза.

— Не станут эти твари ждать, пока мы оправимся, соберёмся с силами. Они придут вновь. Разорвут ещё больше детей. Я не хочу вновь таскать трупы в могилу! А вам этого хочется?!

Брас скривился сильней. Его недавно прекрасные глаза казались двумя кусками сухого кремня.

— Твоя невеста, Брас. И паренёк. Они…

— Оба мертвы. Я сам тащил их по траве. Сам укладывал в могилу. Сам забрасывал землёй… И знаешь что? Ничего страшнее этого я не видел.

Небо хмурнело. Солнце скрывалось за грозовыми тучами. Пламя костра потрескивало свежим хворостом. Стихли птицы. И лишь резвый ветер носился меж шатров и толстых стволов. Больше ни одного звука не было слышно.

— Поэтому мы должны войти в эту проклятую чащу и идти до тех пор, пока она не кончится. Потому что нет нам здесь житья. Наши любимые будут здесь умирать. Вы этого хотите?

— Брас, ты прав. Сейчас нам особенно важно сохранить всех живыми. И поэтому мы не ринемся в лес, пока не узнаем, что там дальше.

Он сплюнул на утоптанный мох.

— Значит, я пойду один. Найду конец этому лесу, и вырежу любую тварь, что станет на пути.

— Мы пойдём вместе, Брас. А остальные пусть стерегут людей до нашего возвращения.

— Да, хорошо. Вдвоём мы перережем больше. Отлично. Через час приходи к этому костру. Приготовься, попрощайся. Мы зайдём глубоко.

Мужики молча разошлись. Брас сел у огня и отвернулся от меня.

— А ты…

— Я готов. И мне уже не с кем прощаться.

И я отправился к Васке. И пока шёл, хоронил образ того жизнерадостного, красивого юноши. А в голове всё крутились слова Райлы: «Никогда путь, начавшийся со смертей, не приведёт к счастью…»

Шатер Васки был самым крепким, просторным и тёплым среди всех. Как только вошёл внутрь, меня окутал уют и покой; в воздухе витал терпкий аромат трав и сладкий дух ягодных настоек да цветов, до ушей доносились весёлые крики детей и тихий старческий говор. Я глазами выцепил Ягодку, что вместе с другими девочками играла с простыми плетёными куколками, и старую Васку, вяжущую очередную тёплую безделушку из пряжи. Кажется, если собрать все, сшитые бабкой, рукавички, шарфы, рубахи в этом шатре, он не выдержит и разорвётся по шву. Её морщинистые руки всё также ловко владели спицами, как и годы назад. Я видел, как глаза Васки отвлекались иногда (порой подолгу), дабы присмотреть за неугомонной мелюзгой. Пальцы же продолжали прясть как ни в чём не бывало.

А в углу сидела Райла, склонив голову и теребя в руках маленького волчонка, вытесанного из железного кедра. Я подошёл к ней, опустился на одно колено и осторожно смахнул с печального лица пару тёмных прядей.

— Я и правда должен сейчас уйти. На сутки, может. Может, и на трое. Не знаю.

— Как всегда…

Она вздохнула, протянула мне медальончик.

— Возьми. Прошлый раз ты надел его и вернулся. Надень снова.

Я глянул на небольшую, маленько потемневшую от времени фигурку на верёвочке. И не тронул.

— Он ваш. Мне никогда не нужны были обереги. Ни тогда, ни сейчас. Но если в нём и правда что-то есть, пусть останется у тебя или у Ягодки. Мне хватит моего меча.

Райла повременила немного – и спрятала волчонка за пазуху. А после резко обвила руками мою шею.

— Тогда просто вернись, слышишь?.. Без глаз, без рук, ног, каким угодно… только не умри… только…

Райла обнимала меня и дрожала. А в груди ныло сердце и мелькало предчувствие, что я последний раз чувствовал её тепло, сбивчивое дыхание, биение сердца. Последний раз.

В тот день я ещё долго беседовал о чём-то с Ваской, играл с Ягодкой и не сводил глаза с лица любимой. Даже когда отпущенный мне час кончился и сердце гнало в дорогу, я тянул – уходить не хотелось. Но я солдат, да и вера в светлое будущее и правильность моего пути была слишком сильной, чтобы отступить. И я ушёл, перед этим собрав припасы в дорогу и наказав Миколе сторожить детей ценой жизни.

Мы оставили позади лагерь и ступили на эту тропу, когда солнце уже не видать было за кронами подпирающих облака сосен, и сумерки тёмной тканью опутали всё вокруг. Я шёл, не выбирая пути, лишь слушая звуки вечернего леса, ведь взгляд мой постоянно упирался в спину Браса. Тот нёсся вперёд свирепо, неустанно, будто чувствуя что-то впереди, будто это что-то тоже ждало его и желало поквитаться. Так продолжалось и когда лишь лунный свет освещал нам дорогу – тогда я частенько оступался, спотыкался о коряги, скрытые густой тенью, едва уклонялся от цепких ветвей, Брас же шёл так же стремительно, как вначале. До самого рассвета мы не сбавляли шаг (я лишь изредка останавливался, наносил на твёрдую кору древ зарубки), и, хоть я чувствовал на себе непонятный взгляд и иногда выцеплял из сумеречного стрёкота цикад либо ночной тишины едва слышный шелест и скрип, никто не мешал нашему походу.

Я обращался к моему спутнику несколько раз с просьбой сделать привал, дабы унять слабость в ногах и подступающий голод. Брас не отвечал, продолжая неустанно нестись по лесу. Только к вечеру, когда мы вышли к небольшой, просторной полянке, прикрытой со всех сторон кустами Волчьей ягоды, он остановился. Брас замер на пару мгновений, стоя на заросшем пригорке, то ли вслушиваясь, то ли вглядываясь, а после сорвался с места и нырнул в заросли, не произнеся ни слова. А вернулся быстро, но уже с охапкой хвороста в руках.

Скоро небо заволокло серыми тучами, налетел ветер и на землю опустилась стужа. Я спасался от неё у костра, хрустящего сухими веточками и пускающего вереницы искр к медленно проявляющимся на чёрном полотне звёздам. Я сидел на кочке, уткнувшись сапогами чуть ли не в самый огонь, и пережёвывал сухой хлеб с вяленым мясом, заготовленным, видимо, ещё когда я был солдатом на службе государя. Изредка поглядывая на Браса, я заметил, что он сидит недвижимо и не сводит взгляда с леса.

Я поднялся с земли, достал из своего походного свёртка самый большой бардовый ломоть, раскупорил флягу с родниковой водой и подошёл к нему ближе.

— Брас, ты бы поел, попил. Ослабнешь ведь. А там и слечь недолго.

Он повернулся ко мне осунувшимся, постаревшим лицом. Его сухие губы раскрылись – и после долгого молчания, вместо тяжёлых вздохов и грязных проклятий, что он произносил одними губами, Брас выплюнул две фразы:

— Кровь этих тварей меня накормит и напоит… когда доберёмся до них…

И замолк. Я отошёл и опять уселся у костра, говорить с этим человеком больше не хотелось.

А когда из-за стволов стал просачиваться слабый лунный свет и первые капли моросящего дождя застучали о кору и хвою, Брас резко встал на ноги, потянул носом воздух.

— Пойдём уже… Быстрее!.. Я чую их, чую их всех…

Он сразу же рванул в чащу. Я же, собрав всё обратно в мешок и затушив костёр, едва за ним поспел.

Прошло ещё около часа безостановочной, скорой ходьбы, пока мы не достигли желанной цели. Нет, это не был выход из леса, даже близко не он. Подобно прошлой нашей стоянке, это была поляна, но не в меру большая, огороженная со всех сторон не низкими кустами, а роскошными, раскатистыми берёзами. Землю покрывали травы, заросли ягод, молодые орешники и никакого мха не видать, почва в этой роще была живой, плодовитой. Кажется, я даже слышал шум родника, а вдали, за белеющими в лунном свете стволами блеснули пару раз светлые капли струящейся, бьющей ключом воды. Это было сердце леса. Сюда бы мы пришли, коли б не нападки дикого зверья. Тут бы мы отстроили наш дом и зажили в достатке и покое, вдали от войны и смерти. Мы вошли в рощу и нежданно услышали писк. На мгновение сверкнула молния, осветив углы, закоулки, до этого таящиеся в тени. За каждым стволом, почти что на каждой ветви были признаки лесной жизни: гнёзда, норы, берлоги, лежанки. Где-то запищало снова, вдали грянул накатывающий волной гром, и стало ясно, что это за место. Это был их дом. И мы, шаг за шагом, приближались прямо к нему.

Брас остановился.

— Ты слышал? Писк… Рядом, вроде бы. Думаю, вон там.

Он махнул рукой в сторону ближайшего ягодного куста и сразу же бросился туда. И я за ним.

Под сенью широких листьев, на покрывале из мягкой травы лежали и посапывали волчата. Короткошёрстные, с крохотными ушками и лапками, едва проступающим хвостом и прорезавшимися острыми зубками. Они были точь-в-точь как моя деревянная фигурка. Один из них изредка пищал во сне, когда ветер завывал уж особенно громко и зло. Я пробежался глазами по роще – во многих таких лежаках приметил слабое шевеление и блеск серой либо чёрной шерсти.

Я отошёл, повернулся к Брасу.

— Мы нашли, что искали. Хоть это не совсем конец леса, но почва тут хороша. И вода тоже рядом. Пора возвращаться. Что делать со всем этим зверьём, потом решим…

— А нечего тут решать.

Он быстро глянул на меня безумными глазами, широко улыбнулся. И, прежде, чем я хоть что-то успел сделать, выдернул из ножен меч и вставил лезвие в ближнего к нему волчонка. Плоть хлюпнула и пропустила железо. Я даже расслышал, как оно вонзилось в твёрдую землю. Он выдернул меч. Алая, светящаяся кровь рывками стала бить из раны.

Я накинулся на Браса и получил гардой в висок. Перед глазами сверкнуло, в голове что-то разорвалось. Помню только, как лежал на земле, а повсюду – страшный вой, скул, полный страха, хруст костей. И хохот. Захлёбывающийся, громкий, бесконечно уродливый. Хохот безумца.

Очнулся, когда моросящий дождик превратился в ливень. Я поднялся на ноги, держась за голову. Брас сидел на земле, устланной покромсанными тушками, разворошёнными гнёздами, что были утыканы стрелами. Крови на земле не было, она ушла в почву вместе с каплями дождя, только с белых берёзовых стволов бурые всплески никак не хотели смываться.

Я вытащил сигилль из ножен.

— Зачем это, Брас? Зачем ты это сделал?

Он не обернулся.

— А что бы сделал ты, добряк, если бы твою Ягодку разорвали на куски? Если бы ты сам бросал землю на её холодное тело, смотрел, как медленно пропадают под комьями бледные лица и раскрытые стеклянные глаза? Если б видел, как уходит её жизнь вместе с кровью, льющейся из горла?.. А? Не отвечай. Ты бы поступил точно также… конечно же… да… как ж иначе?..

Я молча подходил, держа оружие наготове.

— Это лишнее, добряк, – он нервно хихикнул и вновь потянул носом воздух. — За нами уже идут. Я чую.

Из кустов вдали послышался рык. Брас, мгновение назад сидевший недвижимо, бросился туда и, парой прыжков покрыв огромное расстояние, скрылся в широких листьях и гроздьях чёрных ягод.

Нагнав его, я застал вовсю кипящий поединок. Огромный матёрый волк, свирепо рыча и клацая мощной челюстью, кидался на Браса. Тот извивался змеёй, уклоняясь от зубов и когтей, изредка пытался нанести удар, но тщетно – зверь был настолько же ловок, насколько силён. Получив когтями по плечу, Брас скривился и, заметив меня, прокричал:

— Давай, добряк! Вместе мы его завалим! Наши люди буду отомщены!

Я удобнее перехватил рукоять сигилля и двинулся к нему.

В это мгновение что-то могучее и стремительное сбило меня с ног и скользнуло прочь. Люто зашлись карканьем вороны, вдарил гром. В нескольких шагах от меня стояла тварь. Высокое, тонкое тело, покрытое грубой корой, со множеством мелких отростков и веток венчало некое подобие рогатого лосиного черепа, иссушённого и старого, с чёрными провалами рта, носа, глазниц. На плечах сидели вороны. А мой взгляд был прикован к вытянутой руке, сжимавшей кривыми пальцами простую цепочку, что заканчивалась деревянным волчонком. Та была красной от свежей крови. Неведомая тварь, Лесное лихо, Лешак. Он смотрел на меня секунду, а потом скрылся средь сосновых стволов.

И я бросился за ним, забыв про Браса, берёзовую поляну, светлое будущее и спокойную жизнь. Перед глазами всё стоял треснувший кедровый волчонок и бегущая из трещины кровь.

***

Лес постепенно отступает и начинается наша лагерная вырубка. Вереницы пней, обсыпленные щепками и кусками коры, какие-то из них только начали выкорчёвывать, какие-то уже лежат корнями кверху рядом с глубокими неровными ямами. Толстые стволы тоже валяются неподалёку, в некоторых из них торчат рабочие топоры. Ещё колуны, пилы и другие инструменты валяются везде, поблёскивая облепившими их каплями воды – следом только-только прошедшего ливня. Я даже, стараясь быстрее передвигаюсь ноющими от усталости ногами, спотыкнулся о тяжёлое древко топора.

Здесь точно кипела работа. Ранняя, многолюдная, поспешная. Но нечто заставило людей побросать всё и уйти прочь. А куда? Я думал об этом, приближаясь к лагерю, и только сейчас заметил, что дозорных нет. Нет ни единой дымной струйки утреннего костра, пахнущего свежим мясом, ни ржания лошадей на кормёжке, ни расходящихся эхом многоголосых переговоров. Ничего и никого. Лишь тёмные силуэты повозок и высоких шатров. Тревога пуще прежнего разыгралась где-то глубоко в груди и шаг ускорился сам собой.

Я подошёл ближе и обомлел. Ближайшие ко мне костры вряд ли потухли от ночного ливня – они были небрежно и грубо затоптаны. Первая же повозка, что попалась на глаза, расшатана и обгрызена, а на деревянной колее почти сразу различил брызги въевшейся бурой крови.

Я вспомнил пустую поляну в центре леса, где отдыхали одни лишь щенки и птенцы, вспомнил, сколько по пути сюда встретилось взрослого зверья и насколько разъярено оно было. Сразу перед глазами всплыли свежие раны у медведя, которые точно не мог нанести Микола в ту страшную битву. Вспомнил – и крепко-крепко сжал в ладони потёрный кедровый медальончик.

А шмыгнув меж телег, войдя в наш последний лагерь, я увидел то, чего так боялся увидеть. Тела, везде тела. Изуродованные, раскромсанные, искусанные. Конечности, валяющиеся на мокрой земле отдельно от тела, кисти, ещё сжимающие оружие, и туши подобные мешкам, набитым отрубями. Безжизненные, нелепые, сочащиеся красным. И кровь, кровь повсюду. Нечто постаскивало их в груды и бросило гнить… какое ещё “нечто”?.. я прекрасно знаю, что за существо это сотворило. Лешак. Полулегендарная тварь, рождённая ночной тьмой, волчьим воем и треском срубаемых древ. Старая, забытая сказка, объединённая с ночным кошмаром и потаённым страхом человека перед дикими силами природы. Оно пробудилось с первым ударом топора о чёрный ствол, с первой стрелой, пронзившей плоть, с первой смертью… первой кровью. Тварь собрала лес, объединила против единой опасности – человеческого вторжения – и, в конечном итоге, хоть и с кровавыми потерями, но добилась своего. За одну ночь либо две, а то и три, неважно… Не учёл Лешак лишь одно: мы не тратили время и тоже сделали свой ход – достигли центра проклятого леса, а Брас вырезал там всё живое, пока зверьё выгрызало наших. Брас… он ведь был прав с самого начала. Оказавшись на его месте, я бы сделал всё в точности также, если не ещё более свирепо и жестоко. Он честным обменом забрал одни жизни взамен других, более дорогих его сердцу. И сейчас, когда я стою посреди залитого кровью лагеря, бешено стучащее сердце, закипающая в душе злость, вскормленная бессилием, горем и разорванными в прах надеждами подталкивали к одной лишь мести.

Я выдернул сигилль, красный и горячий, и стал быстро оглядываться. Куда делось существо, так стремившееся привести меня сюда? Куда делся этот мстительный лесной дух, алчущий человеческой крови? Я осматриваюсь вновь и вновь, задерживаясь взглядом на старых корягах и молодых деревцах, одиноко воткнутых в землю то тут, то там, ищу глазами высокий грубый ствол с корой, точно не сосновой, не дубовой, не еловой, и с безлистными ветвями, больно похожими на кривые звериные когти.

Зашлись криком неведомо откуда взявшиеся вороны, и я прямо-таки физически ощутил присутствие чего-то могущественного, резко сбросившего любые оболочки и вышедшего из вязких теней. А скоро на границе зрения дёрнулось деревце, до этого стоявшее неподвижно и не привлекающее внимание. Я не медлил, просто сорвался с места, мгновенно приблизился и ударил наотмашь. И промахнулся. Сухонький ствол изогнулся так, что свистящее лезвие прошло близко, но никак не коснулось коры. Я ударил ещё – и вновь мимо. Я бил и бил по воздуху, сталь резала, колола и не встречала на пути препятствий. И я закричал. От того же бессилия, злости и ярости. Мои удары вспыхнули новой силой, но и это оказалось безрезультатно – проклятый ствол исчезал и в мгновение ока оказывался вне досягаемости моего оружия. Постепенно, неспешно, но я всё-таки начал слабеть. Удары становились медленнее, движения скованнее и топорнее – усталость брала своё. Крик мой сошёл на едва слышный хрип, силы иссякли, а вместе с ними ушёл и гнев. Сигилль наконец выскользнул из пальцев, я рухнул на землю.

Опустошённый, бессильный, я даже не прикрылся руками, хотя больше всего ожидаю сейчас ответного удара, что приведёт к мгновенной смерти. Всё указывает на то, что скоро я рухну на самую вершину груды изуродованных тел, стану одним их множества напоминаний о мстительной ярости леса. Но смертельного удара не происходит. Стоящий передо мной дух выпрямился, опустил кривые руки к земле, обнажив рогатую голову, и уставился на меня чёрными провалами глазниц.

— Что тебе надо, страхолюд?.. полюбоваться хочешь? — я дышу часто и глубоко, пытаясь хоть как-то перевести дыхание. — Поубивал всех… напустил зверей… теперь-то чего ждёшь?.. Отвечай, коли можешь говорить!.. Каково было разрывать женщин и стариков? А детей? В чём они виноваты?..

Я говорил без уверенности в том, что дух меня понимает. А если и так, совсем не зная, есть ли ему разница кого убивать, различает ли в людях воинов, которых стоит опасаться, и тех, кто сам страдает от людских войн.

Но Лешак понял. Он никак не показал этого, но я почувствовал, что мои слова сделали своё дело. Он ещё секунду смотрел на меня, затем развернулся и, противно скрипя, зашагал вглубь лагеря. Я присмотрелся – шёл он к шатру Васки, не иначе. Я глянул на кровавую груду ещё разок и признал в мёртвых телах одних лишь солдат, и только. Микола тоже лежал среди мёртвых, его косматая голова вывернута под неестественным углом, торс и руки искромсаны чем-то широким и острым, а пальцы всё ещё держат рукоять двуручника. Лезвие клинка переломано пополам. Мигом я поднялся с земли и поспешил за лесным духом, до хруста в костяшках сжимая кедрового волчонка.

У высокого шатра Лешак остановился и, повернувшись ко мне, кривым пальцем ткнул в помятый полог, прикрывающий ход внутрь.

— Хочешь, чтобы я вошёл? Что меня ждёт там?

Из-под его рогатого черепа донёсся лишь скрип старой древесной породы и, кажется, далёкий шелест листвы. Дух резко дёрнул рукой и ткнул в полог ещё раз.

Я подошёл и обхватил пальцами лёгкий полотняный материал. Изнутри несёт ароматными травами, нежными ягодами и цветами. Ещё очень тихо, не слышно ни единого звука. Хотя в этом может быть повинен ветер, тревожно завывающий в кронах, и вездесущие проклятые вороны. Но… вот я расслышал тихое сбивчивое дыхание, после едва слышные перешёптывания и, подняв полог, ступил внутрь.

Одинокая свеча теплится посреди обширной комнаты. Слабый огонёк мерцает, сбиваемый дыханием, но продолжает освещать обступившие его фигуры. Высокие и совсем низкие, здоровые молодые и иссохшие сгорбившиеся. Быстро глаза привыкли к полумраку и я смог разглядеть лица. Все, кто не мог держать оружие, находятся сейчас здесь. Напуганные, бледные, ослабшие, но живые. Живые.

Райла первая признала меня и, вынырнув из толпы, кинулась на шею. До ушей донеслись тихие всхлипы Ягодки, а в ладонь крипко вцепились маленькие пальчики.

Плечи Райлы крупно дрожали.

— Вернулся… ты всё-таки вернулся…

Я крепче прижал её к себе свободной рукой.

— Как всегда.

Райла резко отстранилась, глянула на меня испуганными, заплаканными глазами и сразу же перевела их на располосованную когтями грудь. Я уже не чувствую, как что-то тёплое струится по изорванной кожанкой, не чувствую и обжигающего огнём зуда, только ноющая боль осталась да недомогание, путающее мысли. Ещё отчего-то стали неметь пальцы на руках.

— Как всегда, с новыми ранами, едва живой… но хоть цел…

Она осторожно поправила мою глазную повязку, помятой мокрой тряпкой висевшую на лице. Затем нырнула в толпу и вернулась с табуретом. Только усевшись на него и расслабившись, я понял, насколько устало и изнурилось моё тело. Ноги дико болели, мышцы на руках разбухли и стали каменными. Я принялся их растирать.

— Меня пропустили сюда и уже скоро нужно будет выходить. Мы выйдем все вместе и… я понятия не имею, что нас ждёт снаружи. Придётся попросту рискнуть, и раз вы все живы, думаю, так и останется. Но прежде… — я поднял ладонь со свисающим с неё медальончиком. — Волчонок оказался у меня. Я видел гору тел снаружи: там все мертвы, ни одного живого… как это всё произошло?

Райла приняла у меня из рук оберег, рассмотрела трещины и въевшуюся кровь.

— Они напали той же ночью, как ты ушёл. Бой был очень недолгий… Как исход стал ясен, Микола согнал нас всех сюда и укрепил полог. Кажется, он стоял у входа. Сопел громко, хрипло, а потом резко стих. Тогда одним рывком кто-то сдёрнул полог и волчья морда уставилась на нас. Уродливая, свирепая. Пасть его была вся в крови. Волк прошёлся по всем нам своими горящими жёлтым глазами и уставился на Ягодку. Я подумала всё, сейчас разорвёт, а потом пригляделась. Он смотрел на твой медальон. Я сдёрнула его и кинула в окровавленную пасть. Зверь ушёл, и больше никто к нам не заглядывал. Лишь снаружи что-то всё скрипело, выло, и вороньё проклятое кричало. Мы сидели тут, дрожа, пока не пришёл ты…

Скорбь дрожью прошлась по телу, вышла с тяжёлым вздохом. Я уже не боялся выходить наружу: никто нас не тронет. Слишком много потеряли все в этой необдуманной, глупой и страшной схватке.

Я поднялся на ноги, взял своих девочек за руки и ступил вон из шатра.

***

Два десятка человеческих душ. Мы шли долго. И пока средь толстых вековых стволов не показались просветы и тёплый полевой ветер не начал играть в волосах, сердце не отпускала тревога. Впереди нас всё это время семенил здоровый матёрый волк. Он не оборачивался, не рычал, казалось, не желал и глядеть на нас. Но я приметил глубокие рубленные раны на его боках, свежую кровь, капающую с клыков. И мысленно хоронил месть, страх, гнев, вместе с людьми, навсегда затерянными в этом тёмном неведомом бору.

Скоро мы были далеко. Волк вывел нас на обширные луга, не тронутые ещё рукой человека. А сам удалился в свой лес. Я остановился всего на мгновение и проследил за его уходом. На самой границе лесной чащи, в тени стоял он. Лешак. И горе тому, кто вздумает зайти в его владения с оружием в руках.

Я развернулся и поспешил за Райлой, Ягодкой и остальными, впереди нас ждала новая, подаренная лесным духом жизнь. Лишь крик воронья будет мне часто приходить в самых страшных ночных кошмарах.

«Лешак»

  • 29.11.2018 11:45

Проплывают в небе тучи,
мчатся волки за тенями.
А луна, луна танцует
над застывшими телами.

Лес рычит и беснуется. Гвалт ворон доносится отовсюду. С затянутого плотной чёрной пеленой неба срываются потоки ливня и хлещут прямо в лицо. Ветер завывает в кронах сосен. Вездесущие ветви дерут оголённую кожу рук, путаются в ногах, проходятся острыми краями по шее, щекам, стремясь добраться до глаз. Я несусь меж ними, не прикрываясь и не оглядываясь назад. Я стремлюсь догнать то, что догнать невозможно. Оно маячит на уровне зрения. Бесшумно скользит вперёд, огибая стволы массивных старых древ. И я не могу определить, бежит оно от меня или просто ведёт за собой.

***

Шесть повозок, две дюжины лошадей, семьдесят людских душ. Мы пришли в эти места не так уж давно. Мы были дезертирами. Все из одного села. Когда война затянулась настолько, что стало невмоготу, я и ещё четыре десятка бывалых вояк похватали с государевых складов всё, что только могли, вернулись к семьям. А побоявшись преследования и наказания, и вовсе снялись с обжитых мест – выбрали в качестве нового жилья неизведанные, дикие леса, даже и не предполагая, насколько они опасны.

Я помню суматоху, образовавшуюся, когда всё имущество пытались уместить в повозки. Помню тревогу, повисшую в воздухе. Помню лицо счастливой Райлы, моей жены, едва осознающей, что бесконечные военные походы уже в прошлом; помню ясные глаза и тихий голосок малышки Ягодки, всюду бегающей за мной и не отстающей ни на шаг: «Папочка, ты больше никуда не уедешь?.. Твой второй глазик не пропадёт, как первый?.. Эта повязка на твоей голове такая нелепая!.. Мама говорит, мы в тот лес пойдём… ну зачем, пап?.. он же страшный!»

На горизонте чернел бор, уместившийся меж двух горных хребтов. В него упиралась старая, заросшая тропа – единственный путь к спасению и тихой жизни. Или гибели.

Мы начали поход, спиной ощущая топот копыт: карательный отряд уже спешил по нашим следам.

***

Лес постепенно окутывается мраком и обнажает передо мной свою худшую сторону. Мокрый мох скользит под ногами. Дождевые капли застилают единственный видящий глаз. Я тру его изо всех сил и пытаюсь всматриваться в даль, не упускать тварь из виду. Та петляет, исчезает, скрывшись за очередным широким стволом, а через пару мгновений появляется вновь.

Натруженный взор отвлекается от высокой фигуры и различает нечто серое, мелькнувшее сбоку, средь деревьев. Совсем рядом. Слух выделяет тяжёлую поступь и утробный рык. После свист туши, разрезающей завесу из ливня. И прежде, чем разум успевает осмыслить что-либо, наученные руки сами приходят в движение. Правая выгибается в локте, выставляя сжатое в пятерне лезвие сигилля навстречу звуку. Вторая направляет скользскую рукоять и удерживает у основания, когда нечто массивное ударяется о сталь. Ещё движение, краткий рывок вперёд – и руки возвращаются в удобное для бега положение. Уже в спину летит грохот и скул. По-особому печальный и больной. По-особому человечный. Я слышал такой раньше.

***

Шесть повозок, две дюжины лошадей, семьдесят людских душ. Мы спешно пробирались глубже в чащобу; скоро исчезли все признаки присутствия здесь человека, вплоть до каких-либо различимых троп, столетние сосны пришли на смену молодым деревцам.

Мой вороной скакун, повидавший не один кавалерийский налёт, не одну рубку в гуще сражения, теперь спокойно семенил в середине цепочки из повозок, чуть поодаль от третьей с хвоста. В ней, окутавшись покрывалами, посапывала Ягодка. И мой пытливый взор, бегающий от ствола к стволу, неизменно возвращался к ней. Засмотревшись на прекрасный лик, прикрытый неровными прядями русых волос, я различил медальончик: небольшой волчонок, выструганный из железного кедра тем же кузнецом, что ковал мечи и доспех для моей хоругви. Простая, грубоватая фигурка. Кузнец вырезал такие, когда с работой совсем было туго, приписывал им свойства магических оберегов и отдавал за один золотой. Молодые новобранцы скупали всё подчистую. Матёрые солдаты только посмеивались, а вечерами, меньше глаз когда было, сами бегали к кузнецу за маленьким, грубым, шершавым на ощупь орлом, щитом или гербом государя. Все боялись и не хотели испытывать судьбу.

Я взял волчонка. И оберег, считай, помог – летящее в лицо копьё перерубили в воздухе, лишь острие прошлось по правой глазнице. С той поры я ношу повязку, а счастливая вещица болтается на шее моей малютки. И я ещё не видел, чтоб она снимала волчонка.

Райла сидела позади меня всю дорогу, плотно прижавшись к спине и сложив руки замком на моём поясе. Я чувствовал затылком её горячее дыхание и мягкие локоны волос.

— Милая… может на повозке будет лучше всё-таки? Ты же терпеть не можешь эти поездки верхом.

Она устало поёжилась, встревоженная моим голосом, хоть я старался говорить тихо. И крепче сжала объятья.

— Не могу… не могу поверить, что ты здесь, рядом. Кажется, отойду… хоть отвернусь – и исчезнешь. А вернёшься с новыми шрамами, без пальца, с ещё одной вонючей повязкой на лице…

Я отпустил поводья и сжал её руки. Так крепко, как смог. На правой моей ладони не было большого пальца, на левой – безымянного, мизинца и целого куска плоти. Но я давно приноровился к этой напасти.

Она задрожала.

— Калека мой… будто чудище какое трёхпалое хватает… но это всё, благо, кончилось.

— Да, милая. Будем жить тихо, как крестьяне. Научиться бы только. Сохой приноровиться править, хлев небольшой смастерить.

— Научишься. Головы рубить научился, и крестьянские заботы осилишь… А что погоня?

Я обернулся, пригляделся вдаль. Беглые государевы ловчие на пару с сельскими охотниками вовсю заметали, путали следы. Без этих людей пришлось бы туго. Но они были с нами, и я благодарил всех Богов за это.

Райла тоже обернулась на мгновение, поводила глазами по округе и, явно никого не приметив, отвернулась обратно. Тотчас впилась в меня глазами цвета… когда бушующие морские волны, подгоняемые ветрами, врезаются в утёс, от них отскакивают крохотные лазурные всплески; они живут недолго – паря над пенящейся пучиной, позволяют взору запечатлеть один-единственный кадр, а после сливаются с морем… но кадр этот такой, что запомнится на всю жизнь. Глаза Райлы были цвета именно такой лазурной капельки.

Я засмотрелся.

— Нет за нами уже погони. Если они не из пугливых, то бродят по лесу за мили отсюда или будут бродить. Ручаюсь.

Я смотрел на её загорелое лицо, пухлые щёки, притягательные черты. Время замедлило свой ход. Я дышал ей. Я видел лишь её. Я сходил с ума. И нечто крохотное росло в груди, разбухало, вырывалось наружу. А когда разорвалось, я сам не заметил, как впился в её губы. И всё вокруг померкло.

… ругань впереди, далеко за главной, ведущей повозкой. Свист стрелы. Грохот. И рёв: скорбный, почти человеческий. Я с трудом отстранился от любимой, повернулся, натянул поводья и понёсся вперёд. Вслед за главной резко остановились все повозки.

Достигнув небольшого скопления мужиков, спрыгнул с лошади, доверив Райле поводья. И скоро понял, в чём дело: в кусте папоротника лежала туша большого матёрого волка со стрелой в горле. Зубастая пасть была раскрыта, алая кровь толчками вытекала изнутри. Терпкий, приторный запах забил мои ноздри.

— И как это случилось?

Я осмотрел всех, с луком в руках стоял один, самый молодой из наших. Белый был что снег. Струхнул малец, с кем не бывает.

Он первым и не заговорил. Повернул ко мне рыжую косматую голову Микола Медведь. Вот это был здоровяк, ничего не боялся. Ему только дай топор побольше иль двуручник какой – врагу спасу не будет, а если ещё в хороший доспех заковать… Лишь умом крепким не наделён.

— Ды вось, — Микола махнул рукой, указывая на землю перед ведущей главную повозку лошадью, — вылецела малое пад капыты. Бегала, рыкала, прыгала. А конь баявы. Яму што? Як даў – гэты аж падляцеў, а заскулiў – страх!..

Я глянул на землю. В комке светлой шерсти, мяса и костей угадывались черты волчонка. И не волк, стало быть, там, в кустах валялся. Волчица.

— Тут страшыла як выбяжыць, ды зараве. А вылiкая такая, i каню глотку перагрызе – не заметiць. Я толькi за тапор – а ў яе ужо страла ляцiць…

— Спасибо, Микола. Пацан, твоя работа ведь?

Из глубины леса дунуло холодом. Верхушки сосен ворочались и скрипели. Дико кричало вороньё откуда-то… показалось, что из-под каждого куста, с кроны любого дерева. Птичий гвалт накатывал волнами, порой перекрикивая стук сердца.

Виновник всего этого стоял молча и не смотрел на меня. Я не стал окликивать, последовал за его взглядом и упёрся в пригорок, прямо дальше по дороге. На самой вершине стоял, опёршись о долговязое старое деревце, матёрый волк. Стоял неподвижно и смотрел разом каждому в глаза. Нас разделяло порядочное расстояние, но жёлтые зрачки животного светились так, что ослепляли. Я отвернулся.

— Готовьте оружие, мужики. Зверьё не оставит нас в покое. Хорошая работа, пацан.

Я выхватил из его окоченевших пальцев лук, бросил на повозку и самого пихнул туда же. Он был холодный и весь липкий от пота. И смотрел, смотрел туда, на пригорок.

Мужики повздыхали и разошлись по своим скакунам, телегам – точить мечи да топоры, натягивать тетевы на луки. Наш путь продолжился.

Я вскочил на своего вороного и бросил взгляд туда, где видел матёрого волка, несомненно, вожака. Его уже не было. И в одно мгновенье меня пробила дрожь – деревце, о которое он опирался, тоже исчезло. Такое сухонькое, старое. С корой, точно не сосновой, не дубовой, не еловой, не знаю какой. И с безлистными ветвями, больно похожими на кривые звериные когти. Не было его нигде.

***

Лес переливается лунным серебром, капли ливня светятся и образуют единую водную завесу. Я несусь по влажному мху, прыжками преодолевая особо топкие участки, и смотрю только вперёд. Топот, рык, затем свист раздаются то слева, то справа. Я даю волю рукам, оставляю голове одно-единственное дело – следить за тропой, дабы не оступиться, не зацепиться носком сапога за толстые корни, не ступить в яму, скрытую под водной гладью. Ведь остановка сейчас – значит смерть.

И взмахи сигилля сверкают в ночи, и до ушей доносится чавканье мяса, хруст костей, ещё безумный рёв, но уже за спиной. И всё труднее удержать рукоять окостеневшими от холода пальцами. А мокрая серая шерсть мелькает средь деревьев снова и снова. Топот уже гремит отовсюду. И впереди он особенно звучный.

Я поднимаю голову, приглядываюсь – и сердце моё начинает биться быстрее, отдавая стуком в висках. На меня несётся огромная бурая гора из плоти, шерсти, когтей и зубов. И ревёт так, что, не увидь я источника, спутал бы с раскатом яростного грома. Нападки волков прекратились, я удобнее перехватил рукоять и лишь ускорил бег. Железная пасть медведя застыла распахнутой, издали видно, как напрягаются мышцы под толстой шкурой. Шкурой, местами подпаленной, из которой торчат обломанные древка стрел. Это мой старый знакомый.

***

Шесть повозок, две дюжины лошадей, семьдесят людских душ. Мы пробирались по бурелому всё глубже, высекая древние деревья под корень, когда телеги не могли пройти. С каждым ударом топора ветер завывал всё яростнее, смешиваясь с вороньим гвалтом. Мы продолжали движение, пока свет солнца пробивался сквозь густые кроны. Едва заметные первые звёзды указывали нам время стоянки. Тогда мужики ставили шатры, разгружали поставленные друг подле дружки телеги, зажигали вокруг них костры. Женщины готовили еду. Помимо захваченного заранее хлеба, колодезной воды, говядины да свинины, ягод с грибами, собранными прямо на ходу, на льняных покрывалах появлялась обжаренная на огне дичь. Жилистое, жёсткое мясо волков и ароматное лосиное. Всё потому, что зверьё само лезло на мечи и стрелы; с того момента, как пацан застрелил волчицу, не проходило и дня, чтоб какой зверь не кинулся на лошадь, не попробовал поддеть рогами одного из наших. Я обнажал лезвие сигилля только когда лесная тварь подбиралась близко к телеге, что везла Ягодку. Зато другие нарубились и настрелялись всласть. Да и куча свежего мяса того стоила.

А когда женщины, дети, старики разбредались по шатрами, мы выбирали дозорных, что будут поддерживать костры до утра, следить за лошадьми и охранять людей с оружием в руках. Хворостинками выбирали, кто остаётся сторожить первым и до полуночи, а там сменят. Я быстро вытянул длинную и скрылся от вечерней стужи в шатре – следовало быстрее заснуть. Райла тихо посапывала, обняв Ягодку. Её волосы рассыпались по большой пуховой подушке. Я подкрался и осторожно приложился губами к тёплой щеке. Любимая мило поморщилась, закрытые веки неспокойно дрогнули. Я укрыл её покрывалом, а сам завалился рядом, не сняв кожанку и пояс с ножнами. До моей смены оставалось чуть более четырёх часов.

Проснулся от того, что здоровая ладонь тормошила за плечо. Не без труда разлепил глаз и увидел прямо перед собой косматое лицо Миколы с квадратным небритым подбородком, толстым носом и маленькими зелёными глазами.

— Уставай ўжо, наша чарга прыйшла…

Его шёпот прямо гремел в ночной тишине. Я краем уха уловил, как беспокойно заворочалась то ли Райла, то ли Ягодка, и поднялся на локтях.

— Не шуми, Микола. Иди. Я скоро выйду. Только горло промочу.

Он кивнул и выбрался из шатра. Я тихо поднялся на ноги, снял с пояса флягу колодезной воды, опустошил. После прикинул: кроме меня дежурить будут ещё десяток опытных воинов, каждый из них отменный стрелок (кроме разве что Миколы – он обходился лишь своим двуручником да топориком, меня же лук порой едва слушался и руки после стрельбы болели страшно), уверен был, лесной зверь какой и близко не подступится. Прикинул, да и заполнил флягу брагой из небольшой мутной бутыли. И скорее вышел наружу.

Полуночный бор встретил меня пробирающимся под одежду холодом, тусклым светом лунного серпа и вороньим гвалтом. Гвалтом почти не прекращающимся. Я скорее закрыл проход в шатер и отправился к ближайшему костру. Там, поджав ноги под себя и сжимая древко лука побелевшими пальцами, сидел юноша, пробивший горло волчице в тот день, когда мы только начали свой путь. Вернон, кажется, его звать. Черноволосый, широкий в плечах, жилистый. Сильно смахивает на меня, только без шрамов, морщин и копны седых волос. Ещё все пальцы у него на месте. И глаза.

— Ну что, пацан, не показывалось зверьё?

Я присел рядом. Он вздрогнул и покосился на меня. Веки его покраснели, глаза были туманными, под ними набухли огромные мешки.

— Сколько ж ты не спал?

Он отвернулся, пуще прежнего сжал древко.

— День… три… пять… Не помню. Как приложу голову к подушке, так вижу их… жёлтые, яркие такие. И смотрят не по-звериному. Была б ярость, жажда крови… я б понял, я привык. Но тут холод… а за ним…

Вернон вдруг замер и стал дышать часто, будто задыхаясь. Я живо раскупорил флягу, подтянул горлышко к его губам. Он глубоко вздохнул, кое-как разжал руки, перехватил у меня брагу. Пригубил, поморщился. Пригубил снова, глотнув уже больше.

— Волк… чёртов волк придёт за мной, понимаешь?.. Он не остановится, не отстанет. Подстережёт ведь… Я точно знаю, подстережёт… И перегрызёт горло. Вот что за тем холодом в глазах было… предостережение…

Вернон стал делать глоток за глотком, пока не опустошил флягу. Затем отдал мне, а сам зарыдал. Крупные слёзы так и текли по его щекам. В нём много набралось, я сразу понял.

Вернон прижался в моему плечу. Я чувствовал, как он дрожал. Я имел полное право его отчитать, как солдата и воина. Но это был всего лишь юноша. Мальчишка, что был до смерти напуган.

Я обнял его как умел.

— Никто тебя не тронет, пацан. Ты ж знаешь нас. Таким молодцам ни волки, ни медведи не страшны. Да хоть Лихо Лесное пусть приходит, мы и его…

Лихо Лесное. Деревце, что исчезло само по себе. Я тогда и забыл о нём за заботами.

— Пацан, а ты не помнишь деревца рядом с волком тем? Старое, сухонькое такое…

Вернон резко отстранился, посмотрел на меня испуганно.

— С корой непонятной, да? Я уж думал, что почудилось. О деревце… вожак опирался, а потом…

И волчий вой прорезал ночную тишину, оборвав юношу на полуслове. Вой поддержали десятки глоток. Я поднялся на ноги, пальцы рефлекторно легли на рукоять сигилля. Куда б я не смотрел, везде пылали жёлтые глаза, отражая свет костров. Пацан весь сжался и заскулил.

— Давай лук и колчан! А сам за телеги, живо!

Вернон оставил всё, что было, и убег куда-то к шатрам. Я закинул колчан на плечо и, подхватив лук, подошёл вплотную к костру. Положил стрелу на тетеву, натянул. Что делали другие дозорные, я не видел. Только слева от меня, в двух десятках шагов стоял Микола, перехватив двуручник, справа я приметил ещё мужика с луком в руках.

Скоро показались серые оскаленные морды. Волки вышли на свет огня и остановились. Вперёд медленно вышел вожак. И жёлтые глаза его устремились на меня, в тёмную осеннюю ночь они светились особенно ярко. Он сделал ещё шаг. И я спустил тетеву. Стрела вонзилась в землю так, что брюхо зверя оказалось б пробито насквозь, продолжи он идти. Я выпустил ещё несколько стрел в других волков. Они вонзились в мох прямо за полшага до их передних лап. Мужик справа сделал тоже самое. До ушей донёсся негромкий рык вожака, скоро тот отступил. Остальные последовали за ним. Я переглянулся с другими дозорными и хотел было откинуть лук. Запястья уже ныли, а пальцы дрожали от напряжения.

Но яростный рык волной накрыл наш временный лагерь, – и я крепче схватил неудобное древко. Что-то крупное неслось на нас, звучно топая и подминая кусты под собой. Подбежало ещё несколько человек. Заскрипели тетевы на луках. А когда пламя костров осветило огромную кудлатую фигуру и стрелы, свистя, рассекли воздух, было уже поздно. Наконечники скользили по шкуре, падали, втыкались в землю, а если и попадали – не было никакого результата. Бурый медведь, раскрыв пасть и сверкая белыми клыками, приблизился и затоптал один из костров. Микола отбросил двуручник, снял топорик с пояса и ринулся на зверя. В это мгновение вновь раздался вой, из темноты леса стали выскакивать волки. И тут начался ад.

Помню крик и ругань. Рёв и скул. Звон и свист. Помню, как я одну за другой выпускал стрелы, пока колчан не опустел, пока я не перестал чувствовать собственные пальцы. А затем настал черёд сигилля. Я рубил и рубил. Затем прыгал, перекатывался, уворачиваясь от когтей, зубов и снова рубил.

Помню, Микола, страшно матерясь, вогнал лезвие медведю под левую лапу. Тот сбил здоровяка с ног и подмял под себя. Я схватил одной рукой полено из костра и ринулся на выручку, второй продолжая рубить. Помню, как вспыхнуло пламя, запахло горелой шерстью и мясом. И как сначала медведь, а за ним и волки понеслись обратно в лес. У всех, как у одного, пасти были в крови.

Не помню, много ли было трупов. Но я нашёл Вернона за первой же телегой. Живот его был распорот, на шее зияла красная, рваная полоса. Терпкий, приторный запах забивал ноздри. Парень харкал кровью, но был жив. Я склонился над его лицом и ловил сбивчивое дыхание. Пытался даже зажимать рану, хоть знал, что это бесполезно.

Вернон плакал. И слёзы его смешивались с кровью.

— Добрался до меня… добрался… подстерёг…

Он закашлялся. Сплюнул алой слюной.

— Я видел дерево рядом с матёрым… вожак опирался о него… а затем они ушли… вместе…

Вернон кашлянул ещё раз. Вдохнул полную грудь воздуха. Выдохнул. И не вдыхал больше. Я закрыл его веки.

***

Лес проносится мимо. Толстые, облепленные мхом стволы встают на пути и тут же оказываются за спиной. Серые морды мелькают слева и справа. Чёрные крылья трепещут высоко над головой. Бурая гора стремительно приближается, хромая на левую лапу. Я беру левее, пытаясь сделать дугу и зайти к медведю сбоку. Прыжками перемещаюсь от дерева к дереву. А подпустив зверя вплотную, одним рывком приближаюсь к нему, поднимаю сигилль и бью наотмашь. Слышу яростный рёв и сразу же кувырком ухожу от железных челюстей. Но поднявшись на ноги, ловлю удар когтистой лапой в грудь. Слышу треск рвущейся кожанки, чувствую жжение выше живота. И как течёт что-то тёплое под одеждой. Перехватываю рукоять сигилля и вгоняю лезвие в мохнатый мокрый бок, прямо меж рёбер. Зверь рычит, хочет вывернуться и добраться до меня. Только раны замедляют. И я успеваю достать сигилль и вставить его в горячую плоть ещё раз. Медведь всё-таки выворачивается и сносит меня лапой.

На мгновение всё вокруг меркнет. Я отлетаю и прилаживаюсь спиной о твёрдый ствол. Шевелю пальцами – они всё ещё сжимают рукоять.

Рёв, подобный раскатам грома, нарастает. Поднимаю голову и смотрю на медведя. Его маленькие глаза налились кровью. Зверь набирает скорость и приближается. Одервеневшая левая лапа едва слушается, из-под шкуры вырываются алые капельки и тут же смешиваются с потоком ливня. Но он продолжает упорно, яростно наступать.

Я медленно поднимаюсь на ноги, игнорируя ноющую боль в груди, треск в спине, трясущиеся от напряжения предплечья. Заношу сигилль повыше и жду. Вздох, второй. Медведь оказывается прямо передо мной, и я срываюсь с места. Челюсти звучно клацают в воздухе. Я делаю рывок влево, скользя по мокрому мху. Направляю лезвие. И вонзаю его под левую лапу. Туда, где толстая шкура была рассечена лезвием топора и где мягкая плоть прикрыта лишь тонкой коркой спёкшейся крови. Сигилль входит до основания.

Медведь ревёт, беснуется, кидается из стороны в сторону, порой пытаясь меня достать. Удары получаются хлипкими. Я слышу, как трещит кожанка, но пробить её снова зверю уже не под силу. Я держу рукоять крепко и проворачиваю, пока движения его не становятся медленнее, а рёв тише. Скоро из пасти медведя вырывается один лишь хрип, и массивная туша медленно валится на землю. Я, обессиленный, опускаюсь тоже. Рукоять сигилля продолжает торчать из-под лопатки зверя. Всё произошло быстро, а значит стальное лезвие на этот раз точно достигло сердца.

Серп луны медленно подползает к горизонту, предвещая скорый рассвет. Ливень постепенно стих. Остудилось и разгорячённое бегом тело, обнажив жгучую боль в груди и нечувствительность пальцев. Ветер носится средь старых деревьев и томно завывает. Но ни волчьего воя, ни звериного рёва, ни вороньего гвалта, вперемешку с трепетаньем крыльев, наконец не слышно. Я перевожу дыхание, смотря в никуда. Пытаюсь согреться, растирая ладони, ступни. И на тёмно-коричневой коре глаз выцепляет светлые охотничьи зарубки. Пара коротких линий указывает точный путь к лагерю. Я отхлёбываю из фляги и, опираясь о тушу медведя, поднимаюсь на ноги.

Лагерь. Наш временный лагерь. Туда вела меня тварь. Я хватаюсь за шершавую рукоятку и выдёргиваю сигилль из плоти, запускаю оружие в ножны. И иду вперёд неспешно, готовый к чему угодно. Чувствуя холодный взгляд и вслушиваясь в шелест ветвей.

***

Пять повозок, дюжина лошадей, сорок шесть человеческих душ. Мы тогда не вняли страшному предостережению (а я уверен, ночное нападение именно им и было) и вознамерились продолжить свой путь. Но когда нас резко стало меньше, следовало тщательнее готовиться и обдумывать дальнейшие шаги. После новых потерь пошатнувшийся дух людей оказался бы сломлен напрочь, и мы бы повернули назад – навстречу мечам карательного отряда, либо сгинули здесь, грызя друг друга и сдавая под напором новых нападок лесного зверья.

Помнится, когда стих вой, мы до утра обходили шатры и считали мёртвых. Вернон, десяток других бойцов лежали разорванными на мху, средь пожухлой серой травы. С их тел струился пар, но не от тёплого дыхания. Медленно вытекал он из раскроенных глоток и открытых, рваных ран. Их белые пальцы всё ещё держали оружие, а глаза были наполнены яростью и устремлены… теперь уже в пустоту. Кто-то погиб ещё у окружавших лагерь костров, кто-то у входов в шатры. Но слишком многим той ночью не хватило защиты. Мы стаскивали целые семьи в кучи, пока другие копали могилу, способную уместить их всех. Мёртвое зверьё свежевать не стали – утащили подальше от лагеря и бросили гнить.

Ни Райле, ни Ягодке я не позволил выходить из шатра.

Скоро могила была засыпана, раненые перевязаны, лошади успокоены и накормлены. Женщины, бледные, трясущимися руками приготовили еду и нам. Я кое-как впихнул в себя пару кусков мяса и, добравшись до ложа, вырубился мгновенно.

Когда очнулся, было уже за полдень. В шатре царил мрак. Умело задраенные щели не пропускали холода, но и света тоже. Лишь тусклый огонёк свечи мерцал где-то у дальнего конца помещения. Я поднялся с ложа. Рука рефлекторно легла на пояс, ладонь прошлась по ножнам. Сигилля не было. Всё внутри вздрогнуло. Я живо оглядел шатёр. За небольшим столиком со свечой, танцующей языком пламени, сидела Райла и алой тряпкой протирала лезвие моего оружия. На дубовой поверхности стола лежал ещё потёртый наждак и фляга, тоже снятая с моего пояса.

Она сидела, тёрла калёную сталь и не смотрела на меня.

Я подошёл сзади, запустил руки в роскошные волосы. После обхватил её дрожащие руки, медленно опустил на стол сигилль и грязный кусок льняной ткани. И крепко обнял.

— Твой меч был весь в зазубринах… и крови… Кто опять на тебя нападает? С кем опять тебе нужно сражаться?

— Этой ночью зверьё взбесилось. Ещё медведь появился из ниоткуда. Они прорвались, но мы быстро всех отбросили.

— Но сколько погибло?.. Вы же этим и занимались всё утро, да? Капали могилы?

Райла дышала часто. Я стоял недвижимо и крепко обнимал её сзади, сжав холодные запястья. Она не стремилась обернуться, и это было хорошо. Последнее, что я бы хотел видеть, – её яркие, лазурные глаза, затянутые блеклой пеленой грусти и страха.

— Выжило достаточно, чтобы продолжить наш путь к спокойной жизни… и где Ягодка?

Райла ответила не сразу.

— В шатре у Васки, с другими детьми. Отвела, как ты вернулся.

Васка, старая бабка-повитуха. Когда-то ещё со мной нянчилась. Хорошо, что стая до неё не добралась ночью. Хорошо.

— Насколько там безопасно?

— Микола у входа стоит. С секачём огромным в руках. Безопасно там.

Хорошо. Очень хорошо.

Я ведь тогда чувствовал, что мне надо будет уйти. Уйти надолго. Оставить моих девочек без защиты на всю ночь, а то и дольше. Мне думалось, что этот поход изменит всё. Либо приведёт к жизни спокойной, настоящей, либо к полному провалу. И я был прав. Полностью.

Райла отстранилась от моих объятий, поднялась со стула и протянула мне клинок и флягу. Глаза её выражали самое худшее, что я только мог представить.

— Тебе это пригодится. За тобой приходили, пока спал. Вояки эти затеяли что-то, точно хотят тебя куда-то отправить…

Я взял вещи из её рук и уместил на поясе.

— Если отправят, ты пойдёшь? Оставишь нас опять?

Я протянул к ней руки, чтобы коснуться, обнять. Райла лишь нахмурилась и подалась к выходу из шатра.

— Ты пойдёшь. Конечно, пойдёшь.

— Я должен привести нас к безопасной земле. Там, где мы начнём новую, счастливую жизнь.

Она вздохнула, подняла полог шатра. В помещение ворвался студёный воздух. Свеча позади потухла.

— А ты разве до сих пор не видишь? Наш поход провалился. Путь в счастливую жизнь завален трупами. Никогда путь, начавшийся со смертей, не приведёт к счастью.

Райла вышла наружу и опустила полог. Я тогда долго стоял в темноте и думал. Я был согласен с ней полностью, но был и полон решимости доказать обратное. Ей и себе самому.

«Вояк» я нашёл быстро. Около десятка мужчин окружали едва теплящийся костёр, все спокойно обсуждали что-то. Все, кроме одного. Брас, отличный лучник, именно с ним я и Микола первыми встречали освирепевшее зверьё. Выпущенные из его лука стрелы свистели рядом с моими, лезвие вырезало серые морды не менее яростно и умело. Браса я помнил как отрока, только-только становившегося мужчиной; эти его вечно насмешливые янтарные глаза, густая светлая борода, простодушные черты лица и улыбка, всегда вызывающая ответную. Таким я и хотел бы его запомнить. Этот Брас, возвышающийся над дрожащим костром, яростно выкрикивающий, плюющийся слюной, уродливо крививший лицо, показался мне постаревшим лет на десять. Его волосы цвета первого снега потускнели, равно как и глаза. Они стали блеклыми и пустыми.

Я вздрогнул. С самого утра я не видел его невесты и маленького сына. А ведь я не ложился, пока не проведал всех.

— Наконец ты пришёл! Ну скажи ж ты им, что нам следует идти вперёд. Эта ночь уже тяжело далась! Дальше будет только хуже!

Мужики ворчали. Неодобрительно качали головами, косясь то на лесную чащобу, то на свежезасыпанную могилу.

Я подошёл ближе и стал рядом с ними. Напротив Браса.

— Дело идёт к вечеру, Брас. Нас стало меньше – ночной поход уже не осилить. Мы должны укрепиться, обождать. Хотя бы немного. Пока люди не оправятся и раненым не станет лучше.

Он нахмурился, устало протёр пальцами глаза.

— Не станут эти твари ждать, пока мы оправимся, соберёмся с силами. Они придут вновь. Разорвут ещё больше детей. Я не хочу вновь таскать трупы в могилу! А вам этого хочется?!

Брас скривился сильней. Его недавно прекрасные глаза казались двумя кусками сухого кремня.

— Твоя невеста, Брас. И паренёк. Они…

— Оба мертвы. Я сам тащил их по траве. Сам укладывал в могилу. Сам забрасывал землёй… И знаешь что? Ничего страшнее этого я не видел.

Небо хмурнело. Солнце скрывалось за грозовыми тучами. Пламя костра потрескивало свежим хворостом. Стихли птицы. И лишь резвый ветер носился меж шатров и толстых стволов. Больше ни одного звука не было слышно.

— Поэтому мы должны войти в эту проклятую чащу и идти до тех пор, пока она не кончится. Потому что нет нам здесь житья. Наши любимые будут здесь умирать. Вы этого хотите?

— Брас, ты прав. Сейчас нам особенно важно сохранить всех живыми. И поэтому мы не ринемся в лес, пока не узнаем, что там дальше.

Он сплюнул на утоптанный мох.

— Значит, я пойду один. Найду конец этому лесу, и вырежу любую тварь, что станет на пути.

— Мы пойдём вместе, Брас. А остальные пусть стерегут людей до нашего возвращения.

— Да, хорошо. Вдвоём мы перережем больше. Отлично. Через час приходи к этому костру. Приготовься, попрощайся. Мы зайдём глубоко.

Мужики молча разошлись. Брас сел у огня и отвернулся от меня.

— А ты…

— Я готов. И мне уже не с кем прощаться.

И я отправился к Васке. И пока шёл, хоронил образ того жизнерадостного, красивого юноши. А в голове всё крутились слова Райлы: «Никогда путь, начавшийся со смертей, не приведёт к счастью…»

Шатер Васки был самым крепким, просторным и тёплым среди всех. Как только вошёл внутрь, меня окутал уют и покой; в воздухе витал терпкий аромат трав и сладкий дух ягодных настоек да цветов, до ушей доносились весёлые крики детей и тихий старческий говор. Я глазами выцепил Ягодку, что вместе с другими девочками играла с простыми плетёными куколками, и старую Васку, вяжущую очередную тёплую безделушку из пряжи. Кажется, если собрать все, сшитые бабкой, рукавички, шарфы, рубахи в этом шатре, он не выдержит и разорвётся по шву. Её морщинистые руки всё также ловко владели спицами, как и годы назад. Я видел, как глаза Васки отвлекались иногда (порой подолгу), дабы присмотреть за неугомонной мелюзгой. Пальцы же продолжали прясть как ни в чём не бывало.

А в углу сидела Райла, склонив голову и теребя в руках маленького волчонка, вытесанного из железного кедра. Я подошёл к ней, опустился на одно колено и осторожно смахнул с печального лица пару тёмных прядей.

— Я и правда должен сейчас уйти. На сутки, может. Может, и на трое. Не знаю.

— Как всегда…

Она вздохнула, протянула мне медальончик.

— Возьми. Прошлый раз ты надел его и вернулся. Надень снова.

Я глянул на небольшую, маленько потемневшую от времени фигурку на верёвочке. И не тронул.

— Он ваш. Мне никогда не нужны были обереги. Ни тогда, ни сейчас. Но если в нём и правда что-то есть, пусть останется у тебя или у Ягодки. Мне хватит моего меча.

Райла повременила немного – и спрятала волчонка за пазуху. А после резко обвила руками мою шею.

— Тогда просто вернись, слышишь?.. Без глаз, без рук, ног, каким угодно… только не умри… только…

Райла обнимала меня и дрожала. А в груди ныло сердце и мелькало предчувствие, что я последний раз чувствовал её тепло, сбивчивое дыхание, биение сердца. Последний раз.

В тот день я ещё долго беседовал о чём-то с Ваской, играл с Ягодкой и не сводил глаза с лица любимой. Даже когда отпущенный мне час кончился и сердце гнало в дорогу, я тянул – уходить не хотелось. Но я солдат, да и вера в светлое будущее и правильность моего пути была слишком сильной, чтобы отступить. И я ушёл, перед этим собрав припасы в дорогу и наказав Миколе сторожить детей ценой жизни.

Мы оставили позади лагерь и ступили на эту тропу, когда солнце уже не видать было за кронами подпирающих облака сосен, и сумерки тёмной тканью опутали всё вокруг. Я шёл, не выбирая пути, лишь слушая звуки вечернего леса, ведь взгляд мой постоянно упирался в спину Браса. Тот нёсся вперёд свирепо, неустанно, будто чувствуя что-то впереди, будто это что-то тоже ждало его и желало поквитаться. Так продолжалось и когда лишь лунный свет освещал нам дорогу – тогда я частенько оступался, спотыкался о коряги, скрытые густой тенью, едва уклонялся от цепких ветвей, Брас же шёл так же стремительно, как вначале. До самого рассвета мы не сбавляли шаг (я лишь изредка останавливался, наносил на твёрдую кору древ зарубки), и, хоть я чувствовал на себе непонятный взгляд и иногда выцеплял из сумеречного стрёкота цикад либо ночной тишины едва слышный шелест и скрип, никто не мешал нашему походу.

Я обращался к моему спутнику несколько раз с просьбой сделать привал, дабы унять слабость в ногах и подступающий голод. Брас не отвечал, продолжая неустанно нестись по лесу. Только к вечеру, когда мы вышли к небольшой, просторной полянке, прикрытой со всех сторон кустами Волчьей ягоды, он остановился. Брас замер на пару мгновений, стоя на заросшем пригорке, то ли вслушиваясь, то ли вглядываясь, а после сорвался с места и нырнул в заросли, не произнеся ни слова. А вернулся быстро, но уже с охапкой хвороста в руках.

Скоро небо заволокло серыми тучами, налетел ветер и на землю опустилась стужа. Я спасался от неё у костра, хрустящего сухими веточками и пускающего вереницы искр к медленно проявляющимся на чёрном полотне звёздам. Я сидел на кочке, уткнувшись сапогами чуть ли не в самый огонь, и пережёвывал сухой хлеб с вяленым мясом, заготовленным, видимо, ещё когда я был солдатом на службе государя. Изредка поглядывая на Браса, я заметил, что он сидит недвижимо и не сводит взгляда с леса.

Я поднялся с земли, достал из своего походного свёртка самый большой бардовый ломоть, раскупорил флягу с родниковой водой и подошёл к нему ближе.

— Брас, ты бы поел, попил. Ослабнешь ведь. А там и слечь недолго.

Он повернулся ко мне осунувшимся, постаревшим лицом. Его сухие губы раскрылись – и после долгого молчания, вместо тяжёлых вздохов и грязных проклятий, что он произносил одними губами, Брас выплюнул две фразы:

— Кровь этих тварей меня накормит и напоит… когда доберёмся до них…

И замолк. Я отошёл и опять уселся у костра, говорить с этим человеком больше не хотелось.

А когда из-за стволов стал просачиваться слабый лунный свет и первые капли моросящего дождя застучали о кору и хвою, Брас резко встал на ноги, потянул носом воздух.

— Пойдём уже… Быстрее!.. Я чую их, чую их всех…

Он сразу же рванул в чащу. Я же, собрав всё обратно в мешок и затушив костёр, едва за ним поспел.

Прошло ещё около часа безостановочной, скорой ходьбы, пока мы не достигли желанной цели. Нет, это не был выход из леса, даже близко не он. Подобно прошлой нашей стоянке, это была поляна, но не в меру большая, огороженная со всех сторон не низкими кустами, а роскошными, раскатистыми берёзами. Землю покрывали травы, заросли ягод, молодые орешники и никакого мха не видать, почва в этой роще была живой, плодовитой. Кажется, я даже слышал шум родника, а вдали, за белеющими в лунном свете стволами блеснули пару раз светлые капли струящейся, бьющей ключом воды. Это было сердце леса. Сюда бы мы пришли, коли б не нападки дикого зверья. Тут бы мы отстроили наш дом и зажили в достатке и покое, вдали от войны и смерти. Мы вошли в рощу и нежданно услышали писк. На мгновение сверкнула молния, осветив углы, закоулки, до этого таящиеся в тени. За каждым стволом, почти что на каждой ветви были признаки лесной жизни: гнёзда, норы, берлоги, лежанки. Где-то запищало снова, вдали грянул накатывающий волной гром, и стало ясно, что это за место. Это был их дом. И мы, шаг за шагом, приближались прямо к нему.

Брас остановился.

— Ты слышал? Писк… Рядом, вроде бы. Думаю, вон там.

Он махнул рукой в сторону ближайшего ягодного куста и сразу же бросился туда. И я за ним.

Под сенью широких листьев, на покрывале из мягкой травы лежали и посапывали волчата. Короткошёрстные, с крохотными ушками и лапками, едва проступающим хвостом и прорезавшимися острыми зубками. Они были точь-в-точь как моя деревянная фигурка. Один из них изредка пищал во сне, когда ветер завывал уж особенно громко и зло. Я пробежался глазами по роще – во многих таких лежаках приметил слабое шевеление и блеск серой либо чёрной шерсти.

Я отошёл, повернулся к Брасу.

— Мы нашли, что искали. Хоть это не совсем конец леса, но почва тут хороша. И вода тоже рядом. Пора возвращаться. Что делать со всем этим зверьём, потом решим…

— А нечего тут решать.

Он быстро глянул на меня безумными глазами, широко улыбнулся. И, прежде, чем я хоть что-то успел сделать, выдернул из ножен меч и вставил лезвие в ближнего к нему волчонка. Плоть хлюпнула и пропустила железо. Я даже расслышал, как оно вонзилось в твёрдую землю. Он выдернул меч. Алая, светящаяся кровь рывками стала бить из раны.

Я накинулся на Браса и получил гардой в висок. Перед глазами сверкнуло, в голове что-то разорвалось. Помню только, как лежал на земле, а повсюду – страшный вой, скул, полный страха, хруст костей. И хохот. Захлёбывающийся, громкий, бесконечно уродливый. Хохот безумца.

Очнулся, когда моросящий дождик превратился в ливень. Я поднялся на ноги, держась за голову. Брас сидел на земле, устланной покромсанными тушками, разворошёнными гнёздами, что были утыканы стрелами. Крови на земле не было, она ушла в почву вместе с каплями дождя, только с белых берёзовых стволов бурые всплески никак не хотели смываться.

Я вытащил сигилль из ножен.

— Зачем это, Брас? Зачем ты это сделал?

Он не обернулся.

— А что бы сделал ты, добряк, если бы твою Ягодку разорвали на куски? Если бы ты сам бросал землю на её холодное тело, смотрел, как медленно пропадают под комьями бледные лица и раскрытые стеклянные глаза? Если б видел, как уходит её жизнь вместе с кровью, льющейся из горла?.. А? Не отвечай. Ты бы поступил точно также… конечно же… да… как ж иначе?..

Я молча подходил, держа оружие наготове.

— Это лишнее, добряк, – он нервно хихикнул и вновь потянул носом воздух. — За нами уже идут. Я чую.

Из кустов вдали послышался рык. Брас, мгновение назад сидевший недвижимо, бросился туда и, парой прыжков покрыв огромное расстояние, скрылся в широких листьях и гроздьях чёрных ягод.

Нагнав его, я застал вовсю кипящий поединок. Огромный матёрый волк, свирепо рыча и клацая мощной челюстью, кидался на Браса. Тот извивался змеёй, уклоняясь от зубов и когтей, изредка пытался нанести удар, но тщетно – зверь был настолько же ловок, насколько силён. Получив когтями по плечу, Брас скривился и, заметив меня, прокричал:

— Давай, добряк! Вместе мы его завалим! Наши люди буду отомщены!

Я удобнее перехватил рукоять сигилля и двинулся к нему.

В это мгновение что-то могучее и стремительное сбило меня с ног и скользнуло прочь. Люто зашлись карканьем вороны, вдарил гром. В нескольких шагах от меня стояла тварь. Высокое, тонкое тело, покрытое грубой корой, со множеством мелких отростков и веток венчало некое подобие рогатого лосиного черепа, иссушённого и старого, с чёрными провалами рта, носа, глазниц. На плечах сидели вороны. А мой взгляд был прикован к вытянутой руке, сжимавшей кривыми пальцами простую цепочку, что заканчивалась деревянным волчонком. Та была красной от свежей крови. Неведомая тварь, Лесное лихо, Лешак. Он смотрел на меня секунду, а потом скрылся средь сосновых стволов.

И я бросился за ним, забыв про Браса, берёзовую поляну, светлое будущее и спокойную жизнь. Перед глазами всё стоял треснувший кедровый волчонок и бегущая из трещины кровь.

***

Лес постепенно отступает и начинается наша лагерная вырубка. Вереницы пней, обсыпленные щепками и кусками коры, какие-то из них только начали выкорчёвывать, какие-то уже лежат корнями кверху рядом с глубокими неровными ямами. Толстые стволы тоже валяются неподалёку, в некоторых из них торчат рабочие топоры. Ещё колуны, пилы и другие инструменты валяются везде, поблёскивая облепившими их каплями воды – следом только-только прошедшего ливня. Я даже, стараясь быстрее передвигаюсь ноющими от усталости ногами, спотыкнулся о тяжёлое древко топора.

Здесь точно кипела работа. Ранняя, многолюдная, поспешная. Но нечто заставило людей побросать всё и уйти прочь. А куда? Я думал об этом, приближаясь к лагерю, и только сейчас заметил, что дозорных нет. Нет ни единой дымной струйки утреннего костра, пахнущего свежим мясом, ни ржания лошадей на кормёжке, ни расходящихся эхом многоголосых переговоров. Ничего и никого. Лишь тёмные силуэты повозок и высоких шатров. Тревога пуще прежнего разыгралась где-то глубоко в груди и шаг ускорился сам собой.

Я подошёл ближе и обомлел. Ближайшие ко мне костры вряд ли потухли от ночного ливня – они были небрежно и грубо затоптаны. Первая же повозка, что попалась на глаза, расшатана и обгрызена, а на деревянной колее почти сразу различил брызги въевшейся бурой крови.

Я вспомнил пустую поляну в центре леса, где отдыхали одни лишь щенки и птенцы, вспомнил, сколько по пути сюда встретилось взрослого зверья и насколько разъярено оно было. Сразу перед глазами всплыли свежие раны у медведя, которые точно не мог нанести Микола в ту страшную битву. Вспомнил – и крепко-крепко сжал в ладони потёрный кедровый медальончик.

А шмыгнув меж телег, войдя в наш последний лагерь, я увидел то, чего так боялся увидеть. Тела, везде тела. Изуродованные, раскромсанные, искусанные. Конечности, валяющиеся на мокрой земле отдельно от тела, кисти, ещё сжимающие оружие, и туши подобные мешкам, набитым отрубями. Безжизненные, нелепые, сочащиеся красным. И кровь, кровь повсюду. Нечто постаскивало их в груды и бросило гнить… какое ещё “нечто”?.. я прекрасно знаю, что за существо это сотворило. Лешак. Полулегендарная тварь, рождённая ночной тьмой, волчьим воем и треском срубаемых древ. Старая, забытая сказка, объединённая с ночным кошмаром и потаённым страхом человека перед дикими силами природы. Оно пробудилось с первым ударом топора о чёрный ствол, с первой стрелой, пронзившей плоть, с первой смертью… первой кровью. Тварь собрала лес, объединила против единой опасности – человеческого вторжения – и, в конечном итоге, хоть и с кровавыми потерями, но добилась своего. За одну ночь либо две, а то и три, неважно… Не учёл Лешак лишь одно: мы не тратили время и тоже сделали свой ход – достигли центра проклятого леса, а Брас вырезал там всё живое, пока зверьё выгрызало наших. Брас… он ведь был прав с самого начала. Оказавшись на его месте, я бы сделал всё в точности также, если не ещё более свирепо и жестоко. Он честным обменом забрал одни жизни взамен других, более дорогих его сердцу. И сейчас, когда я стою посреди залитого кровью лагеря, бешено стучащее сердце, закипающая в душе злость, вскормленная бессилием, горем и разорванными в прах надеждами подталкивали к одной лишь мести.

Я выдернул сигилль, красный и горячий, и стал быстро оглядываться. Куда делось существо, так стремившееся привести меня сюда? Куда делся этот мстительный лесной дух, алчущий человеческой крови? Я осматриваюсь вновь и вновь, задерживаясь взглядом на старых корягах и молодых деревцах, одиноко воткнутых в землю то тут, то там, ищу глазами высокий грубый ствол с корой, точно не сосновой, не дубовой, не еловой, и с безлистными ветвями, больно похожими на кривые звериные когти.

Зашлись криком неведомо откуда взявшиеся вороны, и я прямо-таки физически ощутил присутствие чего-то могущественного, резко сбросившего любые оболочки и вышедшего из вязких теней. А скоро на границе зрения дёрнулось деревце, до этого стоявшее неподвижно и не привлекающее внимание. Я не медлил, просто сорвался с места, мгновенно приблизился и ударил наотмашь. И промахнулся. Сухонький ствол изогнулся так, что свистящее лезвие прошло близко, но никак не коснулось коры. Я ударил ещё – и вновь мимо. Я бил и бил по воздуху, сталь резала, колола и не встречала на пути препятствий. И я закричал. От того же бессилия, злости и ярости. Мои удары вспыхнули новой силой, но и это оказалось безрезультатно – проклятый ствол исчезал и в мгновение ока оказывался вне досягаемости моего оружия. Постепенно, неспешно, но я всё-таки начал слабеть. Удары становились медленнее, движения скованнее и топорнее – усталость брала своё. Крик мой сошёл на едва слышный хрип, силы иссякли, а вместе с ними ушёл и гнев. Сигилль наконец выскользнул из пальцев, я рухнул на землю.

Опустошённый, бессильный, я даже не прикрылся руками, хотя больше всего ожидаю сейчас ответного удара, что приведёт к мгновенной смерти. Всё указывает на то, что скоро я рухну на самую вершину груды изуродованных тел, стану одним их множества напоминаний о мстительной ярости леса. Но смертельного удара не происходит. Стоящий передо мной дух выпрямился, опустил кривые руки к земле, обнажив рогатую голову, и уставился на меня чёрными провалами глазниц.

— Что тебе надо, страхолюд?.. полюбоваться хочешь? — я дышу часто и глубоко, пытаясь хоть как-то перевести дыхание. — Поубивал всех… напустил зверей… теперь-то чего ждёшь?.. Отвечай, коли можешь говорить!.. Каково было разрывать женщин и стариков? А детей? В чём они виноваты?..

Я говорил без уверенности в том, что дух меня понимает. А если и так, совсем не зная, есть ли ему разница кого убивать, различает ли в людях воинов, которых стоит опасаться, и тех, кто сам страдает от людских войн.

Но Лешак понял. Он никак не показал этого, но я почувствовал, что мои слова сделали своё дело. Он ещё секунду смотрел на меня, затем развернулся и, противно скрипя, зашагал вглубь лагеря. Я присмотрелся – шёл он к шатру Васки, не иначе. Я глянул на кровавую груду ещё разок и признал в мёртвых телах одних лишь солдат, и только. Микола тоже лежал среди мёртвых, его косматая голова вывернута под неестественным углом, торс и руки искромсаны чем-то широким и острым, а пальцы всё ещё держат рукоять двуручника. Лезвие клинка переломано пополам. Мигом я поднялся с земли и поспешил за лесным духом, до хруста в костяшках сжимая кедрового волчонка.

У высокого шатра Лешак остановился и, повернувшись ко мне, кривым пальцем ткнул в помятый полог, прикрывающий ход внутрь.

— Хочешь, чтобы я вошёл? Что меня ждёт там?

Из-под его рогатого черепа донёсся лишь скрип старой древесной породы и, кажется, далёкий шелест листвы. Дух резко дёрнул рукой и ткнул в полог ещё раз.

Я подошёл и обхватил пальцами лёгкий полотняный материал. Изнутри несёт ароматными травами, нежными ягодами и цветами. Ещё очень тихо, не слышно ни единого звука. Хотя в этом может быть повинен ветер, тревожно завывающий в кронах, и вездесущие проклятые вороны. Но… вот я расслышал тихое сбивчивое дыхание, после едва слышные перешёптывания и, подняв полог, ступил внутрь.

Одинокая свеча теплится посреди обширной комнаты. Слабый огонёк мерцает, сбиваемый дыханием, но продолжает освещать обступившие его фигуры. Высокие и совсем низкие, здоровые молодые и иссохшие сгорбившиеся. Быстро глаза привыкли к полумраку и я смог разглядеть лица. Все, кто не мог держать оружие, находятся сейчас здесь. Напуганные, бледные, ослабшие, но живые. Живые.

Райла первая признала меня и, вынырнув из толпы, кинулась на шею. До ушей донеслись тихие всхлипы Ягодки, а в ладонь крипко вцепились маленькие пальчики.

Плечи Райлы крупно дрожали.

— Вернулся… ты всё-таки вернулся…

Я крепче прижал её к себе свободной рукой.

— Как всегда.

Райла резко отстранилась, глянула на меня испуганными, заплаканными глазами и сразу же перевела их на располосованную когтями грудь. Я уже не чувствую, как что-то тёплое струится по изорванной кожанкой, не чувствую и обжигающего огнём зуда, только ноющая боль осталась да недомогание, путающее мысли. Ещё отчего-то стали неметь пальцы на руках.

— Как всегда, с новыми ранами, едва живой… но хоть цел…

Она осторожно поправила мою глазную повязку, помятой мокрой тряпкой висевшую на лице. Затем нырнула в толпу и вернулась с табуретом. Только усевшись на него и расслабившись, я понял, насколько устало и изнурилось моё тело. Ноги дико болели, мышцы на руках разбухли и стали каменными. Я принялся их растирать.

— Меня пропустили сюда и уже скоро нужно будет выходить. Мы выйдем все вместе и… я понятия не имею, что нас ждёт снаружи. Придётся попросту рискнуть, и раз вы все живы, думаю, так и останется. Но прежде… — я поднял ладонь со свисающим с неё медальончиком. — Волчонок оказался у меня. Я видел гору тел снаружи: там все мертвы, ни одного живого… как это всё произошло?

Райла приняла у меня из рук оберег, рассмотрела трещины и въевшуюся кровь.

— Они напали той же ночью, как ты ушёл. Бой был очень недолгий… Как исход стал ясен, Микола согнал нас всех сюда и укрепил полог. Кажется, он стоял у входа. Сопел громко, хрипло, а потом резко стих. Тогда одним рывком кто-то сдёрнул полог и волчья морда уставилась на нас. Уродливая, свирепая. Пасть его была вся в крови. Волк прошёлся по всем нам своими горящими жёлтым глазами и уставился на Ягодку. Я подумала всё, сейчас разорвёт, а потом пригляделась. Он смотрел на твой медальон. Я сдёрнула его и кинула в окровавленную пасть. Зверь ушёл, и больше никто к нам не заглядывал. Лишь снаружи что-то всё скрипело, выло, и вороньё проклятое кричало. Мы сидели тут, дрожа, пока не пришёл ты…

Скорбь дрожью прошлась по телу, вышла с тяжёлым вздохом. Я уже не боялся выходить наружу: никто нас не тронет. Слишком много потеряли все в этой необдуманной, глупой и страшной схватке.

Я поднялся на ноги, взял своих девочек за руки и ступил вон из шатра.

***

Два десятка человеческих душ. Мы шли долго. И пока средь толстых вековых стволов не показались просветы и тёплый полевой ветер не начал играть в волосах, сердце не отпускала тревога. Впереди нас всё это время семенил здоровый матёрый волк. Он не оборачивался, не рычал, казалось, не желал и глядеть на нас. Но я приметил глубокие рубленные раны на его боках, свежую кровь, капающую с клыков. И мысленно хоронил месть, страх, гнев, вместе с людьми, навсегда затерянными в этом тёмном неведомом бору.

Скоро мы были далеко. Волк вывел нас на обширные луга, не тронутые ещё рукой человека. А сам удалился в свой лес. Я остановился всего на мгновение и проследил за его уходом. На самой границе лесной чащи, в тени стоял он. Лешак. И горе тому, кто вздумает зайти в его владения с оружием в руках.

Я развернулся и поспешил за Райлой, Ягодкой и остальными, впереди нас ждала новая, подаренная лесным духом жизнь. Лишь крик воронья будет мне часто приходить в самых страшных ночных кошмарах.

Время всё разрушает

  • 12.11.2017 04:09

Пролог

Война ведется до победы и точка.
(с) Карл фон Клаузевиц

Когда-то ходили слухи о великих героях нашего мира, но пришло время, и все они исчезли, как туман на рассвете. Большинство людей, совершивших невозможное, спасших целые города, стали только воспоминанием в памяти поколений. Памятники, возведенные в их честь, уже давно раскрошились и приобрели весьма жалкий вид, а то и вовсе были уничтожены. Ныне люди не помнят даже имен этих героев. Народ попросту перестал верить в человека. Как же быстро меняется представление о мире, о жизни — сегодня для тебя существуют рыцари и герои, а завтра они станут сказкой. Люди потеряют надежду, перестанут бороться и, в конечном счете, сдадутся. Такова суровая реальность. Самый защищенный город — станет беззащитным с умелым врагом.

Глава I. Возвращение

Небо озарила очередная вспышка; за ней последовал оглушительный раскат грома. Дождь, казалось, был бесконечным — он лил, не переставая вот уже несколько часов. Ветер, что срывал с деревьев листья и уносил их вдаль, словно подгонял всадника, неспешно бредущего по промокшей дороге, мощенной белым камнем. Вскоре юноша остановился у высокого кованого забора.
— Снова это место, — прошептал он. — Как же я его ненавижу.

Всадник слез с коня и привязал его у ограды.

— Подожди меня здесь, Берго, я скоро, — он потрепал черного коня за гриву.

Тот лишь покорно склонил голову, словно соглашаясь со словами хозяина.

— Вперед, Нортон Фординг, — после произнесенного самому себе напутствия юноша решительно двинулся к кладбищенским воротам.

Они проводили его протяжным скрипом. Нортон двинулся вглубь погоста. Его окружили статуи ангелов, скорбящие по ушедшим из этого мира. Он с тоской оглядывал красивые надгробия: когда-то эти люди ходили среди живых, а теперь лежат в холодной земле. Прямо как она…

Вокруг не раздавалось ни звука. На кладбищах всегда стоит такая гнетущая тишина, вечная тишина, пробуждающая в душе чувство пустоты и одиночества.

Юноша остановился у одной из могил. Надгробие было красивым: над белым словно снег памятником склонилась мраморная женщина в мантии, будто оберегая покоящуюся там девушку.

Нортон с тоской взглянул на вырезанный на камне портрет. Красивая. Точно такая же, какой он помнит ее.

Его взгляд скользнул ниже и остановился на до боли знакомых буквах. Эделина Кембелл.

Нортон усталым движением откинул с лица темные намокшие пряди.

— Здравствуй, Эделина. Сколько прошло с нашей последней встречи? Четыре года, кажется… Непростительный для меня срок, прости, — юноша опустился на одно колено перед надгробием, придерживая меч. — Жаль, что у меня нет с собой твоих любимых желтых лилий… Но у меня есть для тебя кое-что еще.

Нортон поднял голову к небу, и устало улыбнулся. Сегодня он слишком много разговаривает сам с собой. Словно обезумевший.

Его захлестнули воспоминания об Эделине. Он помнил ее не только красивой, но и до неприличия настойчивой; она всегда добивалась, чего хотела, не стесняясь при этом пренебречь правилами этикета и манерами.

Этим девушка ему и нравилась.

— Я долго боялся, да и сейчас боюсь, но оно твое, — Нортон опустил руку во внутренний карман своего темно-синего, расшитого серебряными галунами камзола и достал колечко с изящным небольшим драгоценным камнем, что потемнел, будто перенимая настроение нахмурившегося грозового неба. — Выйдешь за меня?

Его синие глаза смотрели в серое небо, на лицо падали капли дождя. Будто слезы. Вслушиваясь в мертвую тишину, он словно ждал ответа, которого и не могло быть.

— Наверное, это моя кара… Как же я хочу быть сейчас рядом с тобой. Но я был обречен на этот ад. Может, я заслужил это, но… — затянувшаяся пауза. — Я найду этих ублюдков. Обязательно. Они рядом… Найду, и тогда все решится…

Он положил кольцо среди увядающих букетов цветов. В это мгновение Нортон услышал за спиной шаги.

Вряд ли сейчас его хотят убить, но юноша занимается делом, в котором такие случаи нередки; Нортон вспомнил, как однажды тоже услышал шаги за спиной… Тогда он опрометчиво, оставив свою группу, отправился в брошенный хозяевами дом. Организаторы подпольных боев, владельцы этого места, тогда подкупили бездомного мальчишку, и тот попытался убить незваного гостя. В тот раз он, как сейчас, услышал за спиной шаги… Разумеется, мальчишка был слаб и ничего не смог сделать ему.

Но кто знает, кем является человек, который сейчас направляется к нему?.. Рука Нортона сама потянулась к рукояти меча.

Напряжение, впрочем, быстро оставило его, когда он услышал знакомый голос:

— Сынок, делать такие предложения мертвецам — плохая примета, — женщина, стоящая сейчас за его спиной, закрыла юношу от дождя своим зонтом.

— Здравствуйте, миссис Кембелл. Вы же знаете, я не верю в приметы, — тихо сказал он и поднялся.

Слезы покатались градом из глаз Джоан Кембелл, бежали мокрыми дорожками по щекам к подбородку, смешивались с каплями дождя и срывались вниз. Женские слезы переворачивали все внутри юноши, они всегда вызывали в нем чувство вины.

— Как же я скучала по тебе, мой мальчик. Только ты остался у меня, дочь я уже потеряла, хоть ты не пропадай так надолго.

Она обняла Нортона, немного сжимала и сминала пальцами промокшую одежду на его спине и плакала, время от времени всхлипывая.

Фординг не произнеся ни слова, обнял почтенную женщину и просто ждал, когда она успокоится, придет в себя. Потеря Эделины сказалась на всех, но больше всего страдала мать. Лишившись единственной дочери, она изменилась — и стала эмоциональной, рассеянной, но все понимали и помогали; в частности, ее муж — Стенфорд Кембелл. Его рука всегда была твердая, а слова резки словно стрелы. Никто даже не задумывался о невыполнении сказанного.

В первую встречу с Нортоном, когда Эдель привела его знакомиться, мистер Кембелл не был рад ее выбору, и открыто дал это понять с самого начала — не пожав руки юноши при встрече и одарив тяжелым взглядом. Во время ужина внимательно наблюдал за Нортоном, подмечая каждую мелочь, да и разговор был больше похож на допрос с пристрастием, чем беседу. Но миссис Кембелл умела разрядить обстановку и благодаря ей и упорству ее дочки Стенфорд принял выбор Эдель, не сразу, но все же принял. А позже, вовсе, полюбил юношу как сына. Семьи быстро сроднились, частые семейные праздники и простые встречи. Все было расписано на шаг вперед. Было…

— Моя маленькая девочка, это не правильно, когда дети уходят раньше родителей, — она зажимала ручку зонтика, а ее голос срывался на высокие нотки.

— Миссис Кембелл? — Фординг легко коснулся пальцами плеча Джоан Кембелл. — Вы так замерзните.

Женщина отстранилась.

— Прости меня, Нортон… Ты еще промок до нитки. Да и я тут разрыдалась.

Она отвернулась и утерла слезы с глаз светлым шелковым платочком, что достала из своей дамской сумочки. Посмотрела на юношу и улыбнулась, подобно ребенку, от чего на Фординга нахлынуло воспоминание об Эделине. Когда она так же, не скрывая эмоций и не боясь, что о ней подумают окружающие люди — улыбалась и куда-то тянула его, а он медленно шел следом и наблюдал, как на ветру развиваются ее рыжеватые и отливающие золотом, вьющиеся, непослушные волосы. Эделина всегда была окутана легкой и нежной дымкой жасмина с нотками чего-то сладкого, то ли ванили, то ли карамели. Вот и сейчас, он будто чувствует тонкий цветочный запах, что окружает его. Но нет. Это всего лишь память играет с ним.

— Я провожу вас до экипажа, если вы не против.

— Нет уж, пойдем со мной! Зайдешь в гости, навестишь. Не зря же я тебя тут поймала, а? Мы со Стеном скучаем, знаешь ли!

— Но…

Не успел Фординг договорить, как женщина подхватила его под руку и медленно пошла по выложенной камнем дорожке в сторону выхода.

— До встречи, Эделина, — не слышно из-за усилившегося дождя произнес он, следуя за женщиной.

Выйдя за кладбищенские ворота, Нортон был поставлен перед фактом того, что навестит семью Кембелл, но оно и к лучшему, ведь не так и часто он заглядывал к ним.

Джоан Кембелл успела обо всем позаботиться. Берго был запряжен в эскорт и постукивал передним копытом о землю, разбрызгивая комочки мокрого песка. Двое всадников, что сопровождали ее, оглядели чужака. Дама подошла к темно-коричневому экипажу, запряженному тремя лошадьми, и кивнула в сторону коренастых мужчин, те в свою очередь тут же расслабились, убирая руки с оружия.

Экипаж привлекал к себе внимание, даже сейчас, когда дерево было мокрым. Замысловатый серебристый узор вверху по левому краю крыши, его завитки огибали дверцу и тянулись вплоть до колеса, разбавлял строгий дизайн. Было видно, что транспортное средство создал мастер своего дела. Богато обитый корпус ценными породами дерева, гармонично сливался с основой, создавая эффект монолита.

Кучер, что поджидал госпожу у кареты, поспешил открыть дверцу и подал руку. Джоан Кембелл приняла помощь. Поднялась, придерживая длинную юбку своего платья по двум небольшим ступенькам, она разместилась внутри просторного салона обитого плюшем и бархатом с вышивкой. Нортон достал из нескольких металлических колец своего набедренного ремня ножны с мечом и поднялся следом за женщиной, присаживаясь напротив нее, и поставил подле себя оружие. Дорога предстояла долгой, да и же дождь стал лить как из ведра. Все чаще за окном сверкали молнии и раздавались все громче и громче раскаты грома, крупные капли звонко ударялись о крышу экипажа, будто маленькие камешки.

За историями Джоан время летело незаметно. Прошел час, за ним второй, а у миссис Кембелл не заканчивались рассказы. Ее истории были одна краше другой. Она успела рассказать, казалось, про все, что приключилось с ней и ее мужем. Как они встречали праздники у друзей, как мистер Кембелл наступил на шлейф платья одной знатной дамы и почти оторвал юбку, тем самым выставив несчастную в не лучшем свете. Он долго извинялся перед ней, но это не очень-то и помогло, крики слышали все вокруг. Именно сейчас Нортон понял, что жизнь его скучна и однообразна. Все, чем он занимается, так это бумаги, бумаги и бумаги. И иногда следил за порядком, но только при серьезных инцидентах, а так если выбирался в город, то по пути пресекал на улицах какие-то мелкие стычки городских: воровство, драки, непристойное поведение и тому подобное, что было крайне редко, для этого на улицах была стража.

Миссис Кембелл была искренна с юношей, он был ей дорог, она успела привязаться к нему и видя грусть в его взгляде и сама впадала в печаль, настолько затягивал густой омут. Как бы не были полны горечи произошедшие события, Джоан Кембелл призывала Нортона отпустить их. Она очень хорошо видела, что он погряз в темноте и стал преследовать цель, которую сам себе навязал под прикрытием Эделины.

— Боже мой! — воскликнула она. — Ты все больше становишься похож на своего отца, он такой же бука, только вместо молчания вечно бубнит что-то себе под нос, — немного помедлив, продолжила. — Знаешь, как бы мне не было грустно, страшно, я разорвала этот круг. Чего и тебе советую. Ты губишь себя, мой мальчик. Просто послушай совет матери…

— Не стоит волноваться. Я в полном порядке, — он хотел было улыбнуться, но не смог из себя выдавить ни единой эмоции.

— Знаешь… Я плохая мама, Эделина отдала мне конверт, сказала передать его тебе, а после случившегося… Я… Оставила его себе. А самое главное… Так и не осмелилась прочесть или отдать. Ношу его с собой… И никак… Не решусь… Я не знаю что там… Но надеюсь, оно поможет тебе отпустить ее, — Джоан Кембелл дрожащей рукой достала из своей сумочки пожелтевший и изрядно измятый конверт с сургучной печатью и протянула юноше напротив.— Прости… Прости меня, — слезы побежали по щекам миссис Кембелл.

Нортон неуверенно взял конверт. Он не знал, стоит ли ему видеть то, что там написано. Коснулся подушечкой большого пальца рельефной печати. Такая знакомая красивая морда льва с пышной гривой, позади которой два перекрещенных меча с резными рукоятями. Его всегда восхищал семейный герб Кембелл, они и внутри были львами — сильными, честными и благородными. Сделав глубокий вдох, он собрался было его открыть, но остановил себя, так и не добравшись до колпака конверта — его рука зажалась в кулак до побелевших костяшек.

— Что вы? Не стоит извиняться, — на его лице появилась фальшивая улыбка.

Оставшийся путь был проведен в тишине. Только раскаты грома, стучащие копыта лошадей о землю и звуки дождя. Миссис Кембелл все смотрела в пол и хотела его прожечь насквозь, Нортон же чуть сжимая конверт глядел в окно, по стеклу которого бежали ручейки оставляя за собой мокрые дорожки.

К моменту прибытия ливень заканчивался, оставив после себя характерный запах и редкие капли мелкого дождика; время от времени пробивались солнечные лучи из-за темных туч.

Экипаж, наконец, заехал во двор так знакомого Фордингу поместья, все те же большие каменные столбы, держащие резные кованые ворота, все те же стриженые фигурные кусты и сад, сад в котором всегда было много разных цветов, собрание всех цветов радуги. Это место заставляло вспомнить те мгновения, что они проводили вместе с Эдель. Те минуты, часы и бесценные секунды, когда они сидели на земле и смотрели на заходящее солнце, что мягко освещало зеленые кроны деревьев, крыши домов. После, девушка читала ему свои стихи, что она хранила в тетради цвета морской волны. Столько болезненных воспоминаний… Как бы она ни старалась, рифма стройной не выходила. Нортон внимательно слушал и подмечая каждое слово, что было произнесено с ярким окрасом, чтобы его точно заметили и, конечно же, говорил что все просто превосходно, за что и получал. Он никогда не умел лгать, а юная леди могла обижаться, в худшем случае пару дней и то, чисто из вредности. Обычно ее обиды длились несколько часов. Она хмуриться при виде юноши и отворачивалась. Фординг знал, что каждый раз, когда Эдель так делала — на ее лице появлялась милая, детская улыбка. Так девушка привлекала его внимание, чтобы он нежно обнял и сказал ей какие-нибудь приятные слова, успокоил и попросил прощения за свое поведение. И она забывала про все на свете, этого было достаточно для прощения. Затем, Эделина обязательно проведет своей рукой по волосам Нортона, зарываясь пальцами в черные пряди и прошепчет ему на ухо — «никогда не меняйся». Улыбнется широко-широко. Поднимется на носочки и заглянет в его голубые глаза нежно, но и в то же время тревожно, будто она видит то, о чем еще не знает юный Фординг.

Дверь экипажа распахнулась, Джоан встречал ее муж, он подал ей руку. Миссис Кембелл приняла помощь и спустилась на дорогу из намокшей и потемневшей брусчатки.

— У нас гости, дорогой, — дама повернула голову в сторону молодого мужчины, находящегося в салоне.

— Нортон! Как давно я тебя не видел!

— Здравствуйте, мистер Кембелл, — Фординг следом за ней покинул экипаж.

— Ну, не будем стоять во дворе, — глава семьи улыбнулся и протянул руку в знак приветствия, Фординг пожал ее и после все пошли к дому.

Переступив порог Нортона захватывали в свои стальные объятья воспоминания, приятные и не очень. Весь дом был пропитан этими моментами; буквально каждый уголок в комнатах. Сердце сжалось. Фординга не покидало ощущение, что Эдель все еще здесь, что она выбежит из соседней комнаты и покажется в дверях или сбежит по лестнице босая и широко улыбнется, бросаясь в его объятья. Но нет. Ее больше нет. Больше нет той веселой и жизнерадостной девушки. Ей было достаточно маленького приятного момента в жизни, и она приумножала его, даря заряд положительных эмоций всем вокруг, заряжая хорошим настроением. Своим внутренним светом, юная леди могла осветить даже самые темные уголки души абсолютно любого человека. Ее редко можно было застать в печали или со слезами на глазах, но Нортон видел девушку и такой, она предстала перед ним во всех своих ракурсах. И он любил их — все. Хотя, иногда приходилось тяжко.

Эделина привыкла быть солнечным лучиком в пасмурный день. «Когда я буду старушкой, вот тогда я и нагрущусь, вспоминая сегодня. А сейчас нужно забыть об этом чувстве. Я хочу жить полной жизнью со всеми сюрпризами! И хочу встретиться лицом к лицу с каждым сюрпризом, что поджидает меня за углом!» — говорила она. «Давай будем вместе — вечно…» Из воспоминаний молодого мужчину вернул женский голос:

— Ее больше нет, Нортон… Я сама долго не могла в это поверить, ведь стены все еще помнят Эдель, а в доме пустота… — тихим и полным грусти голосом говорила миссис Кембелл, касаясь ладонью правого плеча Фординга.

Нортон чуть вздрогнул от неожиданного прикосновения и повернул голову в сторону Джоан.

— Ну же, давайте поторопимся и не будем стоять в проходе, — начал говорить, до этого момента молчавший Стенфорд.

Большая часть дня были проведены за разговорами, какими-то нелепыми случаями и историями, можно было говорить очень долго, но у Фординга еще оставались незаконченные дела и планы. Не сказать, чтобы он следовал какому-то графику, но навестить отца собирался достаточно давно, только все никак не получалось. Было очень много работы и даже в свободные от службы дни. Все время всевозможные отчеты, многократные нарушения порядка на улицах, которые сами собой не могли исчезнуть и никак не выпускали из своих цепких ручонок.

— Спасибо за гостеприимство, я очень рад был вас увидеть, но мне пора, — Нортон поднялся с кресла.

— Да что ты, ты нам как сын, оставайся. Скоро темнеть начнет. Дом у нас большой, места хватит для всех, — миссис Кембелл жестом подозвала горничную, та немедля подошла. Ее светлые волосы были собраны в пучок, на ней было черное платье ниже колен с белым воротником, талию обхватывал черный фартук со снежным аккуратным кружевом, на ногах поблескивали матовые кожаные туфли на небольших квадратных каблучках.

— Нет, нет. Я не хочу вас стеснять, да и мой отец заждался уже. Я очень рад был вас увидеть.

Мистер Кембелл поставил свою чашку на блюдце, стоявшее на кофейном столе, и поднялся на ноги, подошел к юноше, остановился в паре шагов от него.

— Если ты не останешься с нами отобедать, то я сочту это дурным тоном, — его голос звучал жестко и убедительно, впрочем, как и всегда.

Нортону ничего не остановилось как, согласиться. Стенфорд Кембелл умел убеждать и заставлять изменить свое решение как никто другой, кого только знал Фординг.

Дом нисколько не изменился. Уже как семь лет ничего не меняется. Все застыло с того самого момента… И сам Нортон сердцем остался в тысяча шестьсот семьдесят восьмом году.

В светлой просторной комнате по центру расположился большой стол, его крышку накрывала вязаная скатерть, на ней стояла ваза с красными розами. Легкий запах от цветов разносился по всей комнате. В стене напротив столика уютно устроился камин, над ним висел большой семейный портрет в посеребренной рамке. Художник запечатлел счастье на лицах людей.

Такая жизнерадостная семья и она — Эделина. Девушка была в платье, что нравилось Нортону, но сама леди говорила, что оно скучное. Да, наряд был цвета шампанского, но простота и делала его тем, что нужно было девушке; природа одарила ее яркой внешностью светло-рыжими легко вьющимися волосами, что освещаемые солнцем напоминали золотые нити и большими голубо-зелеными глазами. Было забавно наблюдать за борьбой девушки с длинной юбкой, Эдель ее приходилось подбирать, но из-за верхнего слоя шифона, она вечно норовила выскользнуть из рук барышни. В этом платье, она просто ненавидела длинные лестницы, подниматься или спускаться, казалось бы по бесконечным ступеням, было сущим кошмаром для нее. Всего один неверный шаг и предстанет перед публикой не самая красивая картина, учитывая, что Эделина всегда на лестницах прибавляла шагу.

В комнату прокрадывался нежный солнечный свет, приглушаемый белой вуалью, что прикрывала окна. Тень же создавали парадные шелковые портьеры, оформленные флористическим рисунком, высоко подвязанные контрастными лентами. Складки на ткани с обеих сторон были практически симметричными и плавно расширялись книзу.

Вскоре накрыли стол. Обед был просто великолепен. Нортон, в связи со своей работой, довольно давно не ел столь вкусного обеда. Хорошо пропеченная куропатка с румяной корочкой и сочными яблоками. Мясо буквально таяло во рту, а фрукты добавляли новые вкусовые «ступени». Еще и красное полусухое вино с прекрасным «букетом», что так идеально дополняло мясо, оставляя приятное послевкусие.

— Спасибо тебе, что составил нам компанию за этим большим столом, — Стенфорд Кембелл поднял с колен салфетку и промокнул губы.

— Спасибо вам, за этот чудесный обед, — Нортон улыбнулся.

— Не за что. Вас там кормят, черт знает чем. Вы так себе желудки испортите!

Джоан часто возмущалась на свою дочку, но быстро остывала и все прощала. Эдель таскала из-под носа служанки конфеты и прочие сладости, причем в больших количествах и сколько не перепрятывала их несчастная Лорна, все было впустую. Девочка снова и снова все находила и тащила — еще больше, доказывая всем, что она доберется куда угодно.

Еще некоторое время было проведено Фордингом в гостях у Кембелл. Ему очень хотелось посетить одно памятное место в хозяйском саду, но он все не знал, как правильно обратиться со своей просьбой. Да и стоило ли вообще? Но раз за разом дерево всплывало в его памяти, будто зазывая к себе, напоминая о своем существовании.

— Перед своим отъездом, я бы хотел, с вашего позволения, пройтись по саду на заднем дворе…

— Конечно, конечно! Она зацвела недавно, та вистерия, что приносит удачу. — Хозяйка улыбнулась.

Фординга нисколько не удивило, что миссис Кембелл моментально раскрыла его замысел. Она очень хорошо запомнила их маленький ритуал с Эдель, да и сама Джоан часто посещала глицинию. Даже Стенфорда, человека, что был ярым скептиком и не верующим в приметы и прочие городские россказни, можно было увидеть рядом с цветущим деревом. Он был серьезен, но как только мистер Кембелл замечал незваных гостей, тут же терялся и делал вид, будто бы случайно оказался рядом, рассматривал опавшие на землю лепестки, скрещивал руки на груди и выражал всем своим видом недовольство.

— В этом году, глициния прекрасна как никогда. Я впервые вижу ее такой за двадцать семь лет. Удивительное растение…

Мистер Кембелл резко замолчал, все больше погружаясь в свои мысли. По его лицу было видно, что он обеспокоен.

— Стен? — Джоан мягко коснулась руки мужа и с волнением стала рассматривать его хмурое лицо.

Нортону стало не по себе, он понимал, что затронул воспоминания, которые хочется не помнить. Это те моменты, в которые не хочется верить, хочется их вырезать и сжечь, избавиться от них навеки.

— Ничего, дорогая. Не волнуйся, пожалуйста, — он накрыл ее руку своей ладонью, — просто глупости всякие лезут в голову.

— Думаю это глупая затея, не стоило даже говорить о ней.

— Нет-нет. Все хорошо, не обращай внимания, Нортон. Просто, — пауза, — воспоминания, — ты же понимаешь…

— Мы не будем тебе мешать, ведь магия действует в тишине, так ведь? — Джоан подозвала служанку. — Проводи, пожалуйста, в сад нашего милого гостя.

— Слушаюсь, миледи, — коротко отозвалась она. — Следуйте за мной, господин.

Нортон Фординг все еще ощущал некоторую вину, что поднял этот разговор, но все же последовал за служанкой.

На улице смеркалось, солнце догорало красным пламенем, оставляя свои владенья на распоряжение красавице луне. Стрижи проворно рассекали воздух, перекрикиваясь друг с другом. Легкий ветерок колышет листву, попутно разгоняя слоистые облака.
Нортон переступил за порог и вот он стоит на дорожке, что ведет прямиком к глицинии, пару изгибов каменных плит среди цветов и перед взором предстанет, то самое волшебное место. А за деревом скрывалась открытая беседка и почти незаметная из-за зарослей цветов поодаль от нее белоснежная скамейка, на которой можно было часто видеть певчих птиц.

Нортон устремился к дереву, уже в середине пути можно было почувствовать аромат вистерии. У Фординга это вызывало сразу два чувства — приятное воспоминание и осознание, что все уже не так как прежде. Мысли, воспоминания все смешалось в его голове, они появлялись и тут же угасали на фоне более ярких, от чего он только прибавил шагу. И вот — оно перед ним, такое властное и прекрасное дерево, что успело разрастись. «И правда, стало только краше» — подумал он. Шаг, за ним другой и вот Нортон уже около цветущих, усыпанных голубо-фиолетовыми цветками лиан, что тянулись к земле.

— Я вернулся, — прошептал Нортон, сам не заметил, как сказал это вслух.

Он коснулся кончиками пальцев бархатистых цветков, прикрывая глаза, погружаясь в свои мысли и успокаивая эмоции, что переполняли его. Успокоившись, поднес к лицу цветущую лиану вдыхая чудесный аромат, что дарило дерево каждому, кто приближался к нему. Для них с Эдель, это была не просто глициния, а нечто большее, почти живое существо. Вистерия всегда приводила мысли в порядок, успокаивала сердце и отвечала на все задеваемые вопросы, словно мудрый старец. Нортон пробрался сквозь висящие лианы к центру дерева, остановился. Улыбка сама собой появилась на его лице. Он помнил, как Эделина тут писала свои стихи, она сидела, прям на траве, опираясь о дерево, искала вдохновенье в ветках и цветках глицинии, как она разглядывала небо, что виднелось сквозь густую крону дерева.

Нортон приложил свою ладонь к шершавой и слегка грубоватой коре. Он повернул немного голову вправо: «Ну же, не будь таким упрямым! Стоит только поверить! Давай, загадывай вместе со мной» — говорила Эделина и касалась ладошкой правой руки ствола вистерии. А сейчас… Сейчас все по-другому. Фординг опустил голову.

Стоило человеку оказаться рядом с вистерией, как тут же время вокруг него останавливалось. Оно дарило свободу от ежедневных забот и тяжелых мыслей, хотя и ненадолго. Мгновение отдыха для тела и души.

Он не знал, сколько простоял так, вслушиваясь в гуляющий среди ветвей ветер, пока не услышал шорохи в кустах с розами. Приглядевшись, он заметил золотистого зверька, что злобно бросался на бутоны и собирался испепелить ненавистный ему кустарник. И сразу понял, это Эстрид, его фамильяр.

— Так-так. И чем же тебе не угодили цветы? — он подошел к источнику шума и опустился рядом. — Давай не будем уничтожать хозяйские цветы. Хорошо?

Нортон прекрасно знал, что даже сейчас, в таком маленьком виде от дракона могут быть неприятности, что уж говорить о ее обычных размерах. Наверно, оно и к лучшему, что научились накладывать на больших существ магические печати, дабы меньше было вреда.

Эстрид вынырнула из зелени и направилась к своему владельцу.

— Пошли отсюда, а то ты тут все уничтожишь.

Она забралась на плечо к Фордингу, обогнула по-хозяйски его шею своим хвостом, поудобней устроилась и в завершение закрутила спиралевидно кончик хвоста около ключицы Нортона.

Вздохнув и мысленно попрощавшись с этим местом, Нортон пошел по дороге к двери, что вела в этот чудесный сад. Около его уже поджидала все та же служанка, что услужливо проводила его к владельцам дома.

РаскольникоЛениниада

  • 17.10.2017 13:12

─ Раскольников, вы зачем переспали с мёртвой старухой?
─ Да вы, дядя, в мотивах ни бум-бум… ─ ответил Раскольников, ─ Это я так воспитываю в себе коммунистическую терпимость к капиталистическому отродью.
Но самовоспитание Раскольникова так и осталось лишь добрым намерением. Зато теперь к нему строятся шеренги на Красной Площади…
***
─ Раскольников, Вы почему изнасиловали сразу трёх старух? ─ спросил следователь.
─ Но это же лучше, чем у Достоевского, ─ ответил Раскольников. ─ Мы пойдем другим путем!
Вскоре половина человечества назовет его самым человечным человеком.
***
─ Я не Раскольников, я князь Мышкин, ─ сказал следователю Раскольников.
─ А я знаю, старуха торговала сыром, ─ ответил следователь… Раскольникову ответ следователя не понравился и он раскулачил полРоссии, чтобы сыра хватило на всех. Потом пионеры теряли девственность при одном лишь взгляде на его фотографию, которая висела во всех школах.
***
─ Раскольников, вы убивец??! ─ с надеждой спросил Чичиков.
─ Мне ваши поганые капиталистические души не нужны! ─ воскликнул его разум возмущенный и даже лысина побагровела, как будто на ней раздавили клопа. ─ Фас! ─ крикнул он своим душам рабочих и крестьян.
А потом убогие материалисты это мистическое противостояние обозвали классовой борьбой.
***
─ Раскольников, вы зачем соблазнили Анку Каренину? ─ спросил следователь.
─ Вы романы перепутали, я старуху прибил, ─ ответил Раскольников.
─ Надежду Константиновну, что ли? ─ уточнил Парфирий.
─ А брачные узы мы тоже порвём во имя счастья миллионов!
***
─ Раскольников, вы почему убили старуху? ─ спросил следователь.
─ Я Чапаев, это Петька ее откоммуниздил, блин, ─ ответил Раскольников, стушевываясь в суггестивной конспирации и пошел писать в замаскированный под сортир шалаш знаменитые апрельские тезисы.
***
─ Раскольников, вы зачем собаками затравили ребеночка на глазах у матери? ─ спросил следователь.
─ Я не Раскольников, я профессор Преображенский, я не затравил, а наоборот, я сделал из него чудную собачку! Скажи “гав”! ─ скомандовал он под стол.
«Жить стало лучше, жить стало веселей!» ─ рыкнуло из под стола.
***
─ Раскольников, с какого бодуна вы отчикотиздили старуху? ─ спросил следователь.
─ Я не Чикатило, я Мересьев, старуха со мной залетела, ─ невозмутимо ответил Раскольников.
─ Вы не боитесь, что у вас будет сифилис мозга, ─ сделал лирическое отступление следователь.
─ Мне это не грозит. Сифилис к сифилису не пристаёт, ─ также лирично ответил ему наш самый человечный человек.
***
─ Раскольников, вы же могли жениться на старухе! ─ участливо воскликнул следователь.
─ А я и женился, ─ сказал Раскольников, ─ только у нее был не востренький носик, а картошкой.
***
─ Раскольников, вы зачем ущипнули старуху за жопу? ─ сдвинув брови спросил Порфирий.
─ У меня с этим были связаны большие планы: учиться, учится и учиться делать массаж, ─ ответил Раскольников и невинно пошевелил ушами.
─ Мелко плаваете, ─ скептично заметил Парфирий….
Вот тогда-то и родилась великая идея всех старух к делу мирового пролетариата приобщить.
***
─ Я её, так сказать… ─ с многозначительной хитрецой сказал Раскольников…
─ Вы её убили или “так сказать”? ─ со скрытой завистью переспросил следователь.
─ Я её так сказать… ─ уже слегка смущенно повторил Раскльников.
─ Вы ее убили или “так сказать”? ─ уже не скрывая своей зависти настойчиво повторил следователь.
─ Да я собственно ничего и не делал, ─ умиротворенно улыбаясь ответил Раскольников, ─ она сама заигралась в мой коммунизм до смерти…
***
─ Как долго вы топором кромсали старуху?
─ No, no, старуху закромсали лебедь, рак и щука, и все по разным мотивам.
─ А вы тогда тут причём?
─ А это они по моему сценарию: я баснописец Крылов!
─ Врёшь, это я, блин, Крылов, а ты мой ягнёночек. Хи… хи! И ням… ням!
─ Но если ты с меня сдерешь мой невинный овечий комуфляж, тебе конец, потому что под ним я страшный лысый сифилитик!
Диалектика жизни, так сказать, бе…
***
(с) Юрий Тубольцев

РаскольникоЛениниада

  • 17.10.2017 13:12

─ Раскольников, вы зачем переспали с мёртвой старухой?
─ Да вы, дядя, в мотивах ни бум-бум… ─ ответил Раскольников, ─ Это я так воспитываю в себе коммунистическую терпимость к капиталистическому отродью.
Но самовоспитание Раскольникова так и осталось лишь добрым намерением. Зато теперь к нему строятся шеренги на Красной Площади…
***
─ Раскольников, Вы почему изнасиловали сразу трёх старух? ─ спросил следователь.
─ Но это же лучше, чем у Достоевского, ─ ответил Раскольников. ─ Мы пойдем другим путем!
Вскоре половина человечества назовет его самым человечным человеком.
***
─ Я не Раскольников, я князь Мышкин, ─ сказал следователю Раскольников.
─ А я знаю, старуха торговала сыром, ─ ответил следователь… Раскольникову ответ следователя не понравился и он раскулачил полРоссии, чтобы сыра хватило на всех. Потом пионеры теряли девственность при одном лишь взгляде на его фотографию, которая висела во всех школах.
***
─ Раскольников, вы убивец??! ─ с надеждой спросил Чичиков.
─ Мне ваши поганые капиталистические души не нужны! ─ воскликнул его разум возмущенный и даже лысина побагровела, как будто на ней раздавили клопа. ─ Фас! ─ крикнул он своим душам рабочих и крестьян.
А потом убогие материалисты это мистическое противостояние обозвали классовой борьбой.
***
─ Раскольников, вы зачем соблазнили Анку Каренину? ─ спросил следователь.
─ Вы романы перепутали, я старуху прибил, ─ ответил Раскольников.
─ Надежду Константиновну, что ли? ─ уточнил Парфирий.
─ А брачные узы мы тоже порвём во имя счастья миллионов!
***
─ Раскольников, вы почему убили старуху? ─ спросил следователь.
─ Я Чапаев, это Петька ее откоммуниздил, блин, ─ ответил Раскольников, стушевываясь в суггестивной конспирации и пошел писать в замаскированный под сортир шалаш знаменитые апрельские тезисы.
***
─ Раскольников, вы зачем собаками затравили ребеночка на глазах у матери? ─ спросил следователь.
─ Я не Раскольников, я профессор Преображенский, я не затравил, а наоборот, я сделал из него чудную собачку! Скажи “гав”! ─ скомандовал он под стол.
«Жить стало лучше, жить стало веселей!» ─ рыкнуло из под стола.
***
─ Раскольников, с какого бодуна вы отчикотиздили старуху? ─ спросил следователь.
─ Я не Чикатило, я Мересьев, старуха со мной залетела, ─ невозмутимо ответил Раскольников.
─ Вы не боитесь, что у вас будет сифилис мозга, ─ сделал лирическое отступление следователь.
─ Мне это не грозит. Сифилис к сифилису не пристаёт, ─ также лирично ответил ему наш самый человечный человек.
***
─ Раскольников, вы же могли жениться на старухе! ─ участливо воскликнул следователь.
─ А я и женился, ─ сказал Раскольников, ─ только у нее был не востренький носик, а картошкой.
***
─ Раскольников, вы зачем ущипнули старуху за жопу? ─ сдвинув брови спросил Порфирий.
─ У меня с этим были связаны большие планы: учиться, учится и учиться делать массаж, ─ ответил Раскольников и невинно пошевелил ушами.
─ Мелко плаваете, ─ скептично заметил Парфирий….
Вот тогда-то и родилась великая идея всех старух к делу мирового пролетариата приобщить.
***
─ Я её, так сказать… ─ с многозначительной хитрецой сказал Раскольников…
─ Вы её убили или “так сказать”? ─ со скрытой завистью переспросил следователь.
─ Я её так сказать… ─ уже слегка смущенно повторил Раскльников.
─ Вы ее убили или “так сказать”? ─ уже не скрывая своей зависти настойчиво повторил следователь.
─ Да я собственно ничего и не делал, ─ умиротворенно улыбаясь ответил Раскольников, ─ она сама заигралась в мой коммунизм до смерти…
***
─ Как долго вы топором кромсали старуху?
─ No, no, старуху закромсали лебедь, рак и щука, и все по разным мотивам.
─ А вы тогда тут причём?
─ А это они по моему сценарию: я баснописец Крылов!
─ Врёшь, это я, блин, Крылов, а ты мой ягнёночек. Хи… хи! И ням… ням!
─ Но если ты с меня сдерешь мой невинный овечий комуфляж, тебе конец, потому что под ним я страшный лысый сифилитик!
Диалектика жизни, так сказать, бе…
***
(с) Юрий Тубольцев

Непроглядная Тьма (мой рассказ, первый опыт написания, не судите строго).

  • 18.06.2017 23:21

Я пишу эти строки в надежде, что кому-нибудь повезло больше меня, и этот несчастный найдёт их. Хотя, кого я обманываю? Никого больше не осталось.

Пока я окончательно не сошёл с ума, пока они ищут меня, — я буду продолжать. Нужно чем-то заняться, нужно заняться. Господи, как же дрожат мои руки…

В крайнем случае, пусть они заберут эти листы. Пусть поместят в свою коллекцию Конца. Конца всего. Пусть учат своих детей истории на записках очевидцев. Интересно, у них есть дети в нашем понимании? Боже, что я несу?

***

Мне осталось недолго. Я уже слышу их. Там, за окном, во мраке. Вы никогда не видели такой темноты. Это не просто ночь, это абсолютная темнота.

А звуки, которые они издают? Вам лучше их не слышать. Боже, я больше не смогу нормально спать никогда в жизни – это залезло в самую душу и звучит в моих снах. И оно оттуда не уйдёт, нет.

***

Я несколько раз упомянул Бога. Нет никакого бога, слышите? Ни один бог не допустил бы такого. А, может, они смогли убить и его?

***

Всё началось с того, что мама не вернулась вечером с работы. С каждым часом наше с отцом беспокойство росло. Её телефон не отвечал.

Где-то в районе полуночи отец с двумя ментами на убитом уазике поехал её искать. Я остался один дома с котом. Никифор, прости меня, у меня не было выхода. Мне жаль, мне так жаль… Это всё они! Эти ублюдки тебя заставили, я знаю! Ну, ничего-ничего, я им так просто не дамся. Отцовское ружьё при мне. Я отомщу за тебя.

***

Я ждал отца всю ночь. Я пытался звонить ему и маме снова и снова. Я пытался звонить пожарным, в скорую, родственникам, но всё, что я слышал, была тишина. Не короткие гудки, не автоответчик, а гробовая тишина. Ещё никогда в жизни мне не было так жутко.

***

Утром солнце не взошло. Просто взяло и не появилось на небе. Когда я очнулся от тяжёлого сна, на часах было 10 часов утра. Но за окном была стена тьмы. В полубезумном состоянии я кинулся на балкон. «Не спятил ли я?», — подумал я тогда. Отодвинув стекло, я буквально кожей ощутил леденящую стужу мрака. Он был плотный густой, как сжиженный газ.

Я не мог увидеть даже соседнего дома, не говоря уже о земле под балконом и перекрёстке со светофором. В этот момент в моём кипящем мозгу что-то щелкнуло, и я опомнился у себя в комнате в шкафу, рыдая, в облёванных и обоссанных штанах.

Только через несколько дней сумбурных снов под вопли этих тварей, путём невероятных усилий, я сумел частично восстановить в памяти, что же меня так напугало, из-за чего именно так бешено сработал рефлекс самосохранения. Стена шершавого зарубцованного мяса бесшумно двигалась мимо балкона. Я случайно задел её, когда пытался потрогать рукой тьму. Боже, мне нужно сделать перерыв…

***

На вторую ночь я проснулся, ощутив острую боль в правом глазу. Никифор одним взмахом своих когтей лишил меня его. Почти не осознавая, что делаю, я нещадно бил головой бедного кота о стену, пока он не разжал челюсти, мёртвой хваткой впившиеся острыми клыками в вены моих рук. Бедный мой мальчик… Эти ублюдки поплатятся за содеянное!

***

С тех пор прошло три недели. Три недели непроглядного мрака. Три недели режущих мозги тупым скальпелем воплей снаружи. Что стало с остальными людьми? Жив ли ещё кто-то? Как обстоят дела в других странах, на других континентах? Информационный вакуум сводит меня с ума.

Может быть, кто-то, как и я, допивает последнюю кружку воняющей плесенью воды?

Может быть, кто-то убил всю свою семью, а затем и себя, чтобы не достаться им? Нет, на такое я никогда не решусь.

***

Я слышал, как Баба Тоня, соседка сверху, выходила на площадку, отчаянно стучась ко всем поочерёдно. Через минуту её вопль резко оборвался где-то в районе первого этажа.

Я слышал, как за стеной, разрывая в клочья горло, плакал младенец. Должно быть, его мама выбегала за хлебом на пять минут. Роковые пять минут. Через несколько часов плача уже не было.

Я видел в глазок, как соседи шумно выбегали на улицу со всеми своими вещами, но через несколько секунд, когда они скрылись из поля моего зрения, все звуки резко оборвались. Будто кто-то выключил колонки. В следующую секунду погас свет. Я не мог пошевелиться. Я всё стоял и смотрел в темноту. И в этой тьме я что-то увидел. Что-то смотрело из мрака прямо на меня. Я физически чувствовал ненависть этого существа ко мне. Я очнулся с ноющей болью в затылке и не спал три дня.

***

Вчера я услышал, что в мою стену из соседней квартиры кто-то ритмично стучит. Это азбука Морзе, я это сразу понял, но я не буду отвечать, потому что это они. Господи, как мне страшно. Мама, я не хочу умирать, забери меня отсюда, пожалуйста!

***

Я заставил окна снятыми со шкафов дверьми, тумбами, стульями и одеждой. Входную дверь я завалил еле дотащенным до неё шкафом и подпёр диваном. Куча в унитазе иногда смердит даже в комнату, где я теперь живу.

Работавшие пару дней после Происшествия краны теперь молчат, как молчала тогда телефонная трубка. Мои запасы воды почти иссякли. Еда кончилась позавчера.

Электричество отключилось на третий день. Я теперь живу в полной темноте, иногда зажигая небольшой запас свечек для того, чтобы написать пару строк.

***

Все эти дни я лихорадочно пытался понять, кто они, зачем они это делают, почему именно сейчас?

Старый дедовский приёмник из кладовки частично помог мне разобраться. После того, как я окончательно убедился, что интернет и телевизор не работают, после нескольких пробегов по всему радио-диапазону, я услышал еле слышимую передачу. Транслировал, очевидно, радиолюбитель. Он что-то говорил про образование вселенной, про естественный отбор, про  уничтожение вида.

Понимаете? Они правили миром до людей, но Земли, до Солнца, до всего. Они выжидали все эти миллиарды лет. Копили силы. И всё-таки смогли нанести сокрушающий удар. Быть может, группа несогласных и устроила тот самый взрыв? Пожертвовав собой, они дали жизнь, по крайней мере, семи миллиардам людей. Они освободили вселенную от гнёта своих озлобленных властолюбивых собратьев.

Большой Взрыв… О, боги, как мы были наивны! Все эти учёные, весь прогресс человечества – это всё пшик. Никто так и не узнал истину. Кроме того безумца с радио.

Мы лишь муравьи под сапогом настоящих хозяев этого мира. Они населяли этой грешный мир задолго до нас, и будут править им ещё многие годы.

Быть может, кто-нибудь сумеет найти выход. Но я этого уже не узнаю.

***

Ну, вот и всё.

Они в квартире.

Их мерзкие вопли насилуют мою душу.

Ружьё заряжено.

Мама. Папа. Я иду к вам.

 

— Конец —

Яндекс.Метрика