ГЛАВА 1 ПРЕДКИ. ДЕТСТВО
Как сказала бы моя бабушка, — «сытый
голодного не разумеет».[1] Андрей Панов,
интервью программе «Персона Грата», 1995
годМного ли вы знаете панк-рокеров, которые в интервью наряду со
«стариканом Маккартни» цитируют свою бабушку? А уж когда это
говорит такой скромный интеллигентный юноша из балетной семьи
— Андрей «Свин» Панов, а по совместительству культовая фигура
ленинградского панка. И вдруг — бабушка, неожиданно.Андрей родился у Лии Петровны и Валерия Матвеевича
Пановых. Со стороны отца Андрей происходит из «шумной
еврейской семьи Шульманов»[2] (что значит на идиш — ученый
человек), родственно близких с семьей Иегуды Пэна»[3], которые
бежали в Вильнюс в начале войны и тем спаслись.Валерий родился у Матвея и Елизаветы Петровны Шульман
(урожденной Харитоновой) родился 12 марта (по паспорту 12
сентября) 1938 года. Достоверно известно, что у Валерия был
старший брат Альфред, старше него на восемь лет[4]. «Я витебский
человек. Мы жили против домика Шагала. Но мой талант, в
основном, заключается в том, что я живописец. И это настоящий
талант, но жизнь так повернулась, к сожалению или нет, что я стал
танцором,»[5] — вспоминает Валерий Панов в программе
«Абсолютный слух».Лия Петровна подтверждает, что способности к рисованию
проявлялись и по материнской линии, однако она говорит о сыне:
«Но рисовать не умел. Вообще не умел. Отец рисовал прекрасно, я
могу тоже, а Андрей — вообще не мог»[6].В возрасте семи лет Валерий впервые увидел балет «Спящая
красавица», и судьба его оказалась решена: стать балетным
танцором.Мальчика зачислили в балетную школу при вильнюсском
театре,а педагогом его стала ученица самой Вагановой, которая и
настояла, чтобы мальчик отправился продолжить учебу в
Ленинград, а далее он попал в балетное училище в Москву при
Большом театре. Там юный Валерий учился вместе с Марисом
Лиепой.Через год финансы родителей снова позволили мальчику
вернуться в Ленинградское балетное училище, после смерти
педагога носящее имя Вагановой. Сокурсником был Рудольф
Нуриев.
По окончании училища 19-летнего Шульмана взял премьером
Малый театр оперы и балета, что на Площади Искусств, где он и
познакомился с Лией Пановой.Она — красавица и солистка Малого театра оперы и балета
(сейчас Михайловского), обожаемая многочисленными
поклонниками, он — юный выпускник Вагановского училища. Это
было сильное взаимное чувство, Валерий смог покорить сердце
Лии, и Лия с Валерием поженились. Через два года у них родился
сын.Не каждая балерина рискнула бы выпасть из мира балета на
два года, чтобы родить ребенка и смотреть, как твои партии
танцуют другие. Еще существовал риск вообще не вернуться на
сцену, так как вряд ли Лию устроило бы место в кордебалете, после
того, как являлась солисткой. Вдруг ей не вернули бы ее главные
роли? Поэтому многие танцовщицы заводят детей поздно, после 35
лет, когда уходят из танца. Однако тут Лия проявила свои волю и
характер, ради семьи она готова была пойти на серьезный риск, на
жертву.В этот период Лия всю себя отдавала маленькому сыну, а также
мужу и его будущим успехам.Когда молодые люди в 1958 году поженились, Валерий проявил
дальновидность и взял фамилию жены. Совсем недавно утихла
кампания по борьбе с космополитизмом, и безопаснее было иметь
нейтрально звучащую русскую фамилию. Есть фотография,
напоминающая комедию положений: на ступеньках МАЛЕГОТа
запечатлена труппа театра, Валерий и Лия, улыбаясь, смотрят друг
на друга, а прочие балетные артисты оглядываются на них с легкой
завистью[7].
Лия Петровна Панова, мама Андрея, родилась 17 ноября 1934
года (по паспорту значится 20 ноября) в семье Натальи Борисовны
(урожденная Аксёнова, 1903—1979) и Петра Пановых. Она — самая
младшая в семье, брат Юрий старше на год, сестра Зоя на пять
лет. Бабушка Андрея — ленинградка, ее отец Борис и мать Мария
из Мелитополя (этот город обозначен на оборотной стороне
плотных, негнущихся дореволюционных фотографий с надписью
«Мелитополь»и адресом ателье) перебрались в Петербург, где владели
доходным домом, предположительно на Васильевском острове. До
того прадед Андрея работал директором сельской школы, а в семье
росло семь детей[8]. Наташу отдали учиться в Смольный институт
не потому, что она была благородного происхождения, а потому что
семья быланастолько состоятельна, что могла позволить заплатить за ее
обучение там.Наталья и Петр познакомились в Петергофе, в Петродворце.
Петр родился на станции Новосокольники, а в институте
преподавал высшую математику. Мать Наталья не работала, а
занималась домоми воспитанием детей. Отец поехал на север, в Петрозаводск, чтобы
заработать денег для семьи, и находился там долгое время.
Правда, периодически он приезжал домой. В 1945 г. семья
распалась — отца отправили служить в Одессу, мать не
последовала за ним. Петр создал там новую семью, и Лия
впоследствии виделась там с ним.На довоенных черно-белых фотографиях изображены
образцово-показательные дети: девочки с бантиками, мальчик,
стриженный кругом, все в трикотажных кофточках, гольфах и
плотных ботинках на фоне Большого каскада Петродворца.Маленькая Лия поступила в балетное училище, где учащиеся
получали практическую и теоретическую подготовку по истории
искусства. Отбор был жестким, каждый семестр кого-то отчисляли
за профнепригодность, оставляя только самых лучших,
талантливых и способных. В их потоке выпустилось всего семь
учениц. С выпускной фотографий смотрит улыбчивая худенькая
девочка с косами и в платье с квадратными плечами, типичным для
1940-х годов.Итак, Валерий — премьер Малого театра, а Лия — его солистка
балета. В 1959 году Валерий с труппой отправляется на гастролив Америку. Там он, нарушая дисциплину, ходит один по Нью-Йорку
вопреки правилам советских делегаций, встречается с
танцовщиками. И больше его не выпускают за границу.23 марта 1960 года у пары рождается единственный сын
Андрей, ему также дают фамилию матери. Молодая семья с
ребенкоми матерью жены сначала жили все в одной комнате на ул.
Рубинштейна, 5, в квартире 30, пока Валерию как премьеру
Кировского театра выдали трёхкомнатную квартиру в только что
построенном девяти этажном доме на проспекте Космонавтов.Сам мальчик вспоминал свое детство так: «Caмoe раннее, чтоо себе помню — сижу под столом, здесь всего уютнее в высокой
большой комнате, где не переставая звучит музыка Брубека,
прелюдии Листа, Чайковского в бит-обработках… Детство было
полно музыки и шампанского. Первый раз дали в четыре года.
Сказали:
осторожно, оно может ударить в голову.»[9] Этот целостный образ
из детства настолько жив, что даже в 1995 году в интервью на
радио основа возникает в словах Андрея при описании своих песенв танцевальных обработках: «В целом, очень приятная музыка,
очень классная. Можно под эту музыку пить шампанское, можно
танцевать, можно вообще не слушать».[10]Валерий из своих единственных гастролей привез кинокамеру,и сохранилась черно-белая семейная хроника: Андрею два года,
дача, бабушка целует и обнимает его, он ей счастливо улыбается.
А вот Андрей играет в кукольный театр с куклой Буратино,
энергично машет руками, изображая дерущихся кукол.[11]Очевидно, это впечатления от закулисья, которые сын видел.
Как рассказывала Лия Петровна: «Мне часто приходилось брать егос собой в театр — на работу. Не с кем было оставить дома. И
иногда он сидел за кулисами во время спектаклей. Мне казалось,
что ему там все нравится».[12]Однако Андрей шутил об этом опыте так: «Просидел я за
кулисами. Матери спасибо. Наблюдал почти голых женщин
(балет)».[13]На самом деле ребенка хотели отдать в детский сад, но он
выдержал там только три дня, потом снял ботинки (а была уже
холодная осень), незаметно опустил ноги в лужу, сидя на скамейке,
простудился и заболел.«Я отвела его в актерский детский сад. Он так плакал, так
плакал, но меня все-таки заставили уйти — мол, обойдется,
привыкнет. На следующие сутки он начал плакать уже с ночи.
«Мама, не води меня туда…»[14] — объясняет мама. Впрочем, и
бабушка говорила, что лучше сама воспитает Андрюшу, коль уж
сидит на пенсии.Летом снимали дачу, где Андрей жил с бабушкой. Часто к семье
присоединялся племянник Александр, сын Зои, старшей сестры Лии
Петровны, старше Андрея на десять лет. Существует семейная
хроника, в которой Александр и Андрей сидят за столиком перед
деревянным домом, а Валерий выполняет одновременно роли
режиссера и оператора. «Это же был сценарий, Валерий нам
говорил, что мы должны делать»[15], — объясняет Александр.А еще есть дачный диптих: на одном фото золотой мальчик
Андрей внимательно смотрит в объектив, сидя на коленях у мамы,
а на другой погрустневший, поблекший, в компании поучающего
отца.
Лия Петровна вспоминает и другой трогательный случай. Гостилу них племянник Саша со своей овчаркой, и она подошла к столу
попросить кусочек, ей дали — и вдруг она повернулась и цапнула
маленького Андрюшу (ему тогда было пять лет) за щеку! Лия
Петровна наподдала собаке, Андрей заплакал, у него из ранки
пошла кровь, Саша заплакал, что его собаку обидели, а собака
отползла в коридор, легла с виноватым видом и тоже чуть не
плачет. На левой щекеу Андрея так и остался шрам. А позже он признался, что сам
наступил на лапу овчарке.Есть интересное детское воспоминание самого Панова, думаю,
оно относится примерно к августу-декабрю 1966 года: «Когда меняв детстве привели в кинематограф на фильм „В джазе только
девушки“, я был в полной уверенности, что Мэрилин Монро — это
дирижер оркестра. А когда мне сказали, что это та, которая
кривляется с банджо, а потом еще и петь начала… Этот облом
остался на всю жизнь»[16].Жил Андрей в комнате вдвоем с бабушкой, их кровати стояли
рядом. Бабушка вырастила Андрея, постоянно с ним занималась.
Из садика его как раз забрали, а бабушка только что вышла на
пенсиюи сказала: «Зачем его мучить, я сама его воспитаю!» У бабушки
бывал бронхит из-за перенесенного в юности туберкулеза, она не
могла долго находиться на улице в мороз и носить тяжести,
поэтому Лияприходила днем, чтобы погулять с ребенком хотя бы два часа, и
приносила из магазина тяжелые сумки с продуктами.Лия в 1965 г. три месяца гастролировала с театром в Америкеи привезла сыну одежду, индейское оперение и надувные игрушки,
потому что они занимали мало места в багаже. Микки-Маус и
другие звери, очень нравились Андрею, но скоро взрослые
заметили, что они стали подозрительно быстро сдуваться…
оказалось, Андрей прокалывал их иголкой, чтобы как все дети
посмотреть, что у них внутри. Есть фотография, где Андрей на
фоне новогодней ёлки целится в игрушки из пистолета. На другой
отец меняет пластинку на стереосистеме (Брубек? Лист?
Чайковский?), а Андрей в своей любимой позе на корточках сидит
на родительской кровати вождем краснокожих в венце из
перьев.[17]
Андрей рос обычным ребенком. Необычным было, что он всегда
любил свет и не любил темноту. Спал обязательно с незакрытыми
шторами, чтобы просыпаться, когда светло, а если было темно, то
просил оставить зажженную лампу.Произошел ещё такой случай. Пановы были знакомы с
Высоцким.В гостях у Пановых Высоцкий неожиданно попросил показать ему
спящего Андрея, который в столь поздний час уже давно спал в
своей кроватке. «Весь вечер Володя вел себя довольно сдержанно,
— сказала Лия Панова. — Но когда он подошел к кроватке Андрея,
то резко изменился. В его глазах появились тепло и грусть. Мне
показалось, что он очень переживал разрыв с собственными детьми
из-за знакомства с Мариной [Влади]…»[18]. Лия Петровна
рассказывая об этом эпизоде, называет фильм «Колдунья» по
повести А. Куприна «Олеся», фильм в Советском Союзе вышел в
прокат в 1956 году, произвел на многих сильное впечатление и
запомнился. Спящему Андрею пять лет.В свою очередь, Андрей Панов отзывался о Высоцком
иронично-уважительно: «Высоцкого уважаю, мне до него далеко,
хотя думаю, что он первый в России рокер».[19]Поскольку маленький Андрей не ходил в садик, его воспитанием
преимущественно занимались мама и бабушка, что было не
редкостью для мальчиков в те времена. Бабушка научила его
убираться по дому, готовить и даже вышивать: как-то он подарил
маме вышитую им салфеточку. С мамой у них был такой ритуал:
под музыку она рассказывала ему истории с продолжением, что-то
из русских народных и сказок Пушкина, а что-то придумывала сама.
«Любил, чтобы я ему читала сказки, такая у нас была серия за
серией, чтобы каждый вечер я ему что-то рассказывала, я уже
забуду на следующую ночь, спать охота, а он спрашивает, ну вот
начинаю», — вспоминает о детстве сына Лия Петровна.[20]Вторым увлечением мальчика было слушать, как мать поет
русские народные и советские песни, многие он сам знал и пел.
Вспомните хотя бы «Ой, мороз, мороз», спетую при поступлении в
Театральный институт и на 5 фестивале рок-клуба, а также в
альбоме «Праздник непослушания».До десятилетнего возраста Андрей увлекался марками —
типичное увлечение интеллигентных мальчиков тех лет. Посещение
специальных филателистических магазинов, отклеивание марок от
конвертов, выше всего ценятся непогашенные почтовыми
штемпелями. «Не оторвать его было от ларьков этих, магазинных
витрин… Я ему в этом очень потакала, покупала, что он хотел», —
рассказывает Лия Петровна.[21]
В 1965 году семья получила квартиру на проспекте
Космонавтов,и состоялся переезд. Андрею на Новый год родственники подарили
несколько костюмчиков. Он молчит. Далее состоялся следующий
диалог:Мама: Андрюша, а почему ты не говоришь «спасибо»?Андрей (удивленно): А подарки?[22]
«Подарками» для мальчика были интересные игрушки, а одежда
не имела значения.1 сентября 1967 года Андрей Панов пошел в первый класс.
Сначала для него выбрали школу №525 с углубленным изучением
языка (в которой учился кинорежиссер Евгений Юфит), но школа
находилась довольно далеко от дома. Бабушке Андрея было бы
тяжело его туда водить, поэтому остановились на школе №542
поближе, через дорогу, в которой ученик Панов проучился «год или
два». А потом его перевели в новую школу №448, построенную во
дворе их многоэтажки.[23]
В школе он столкнулся с буллингом, как это сейчас называют.
Физически более сильные ребята выбрали его жертвой и
притесняли. «Когда он учился в школе, он был толстым, а его друг
Кирилл был на девочку похож, и обоих постоянно били.».[24] Мама
Лия Петровнаподтверждает: «Когда в школе его обижали, и он приходилс синяками, он никогда никому не жаловался.»[25] Сам Андрей
подвел итог своему детству так: «Рос с овчаркой [кузена Саши]. До
третьего класса бил всех, после третьего класса били все. Вырос в
театре.[26]»Мог ли он пойти по стопам родителей и продолжить династию
балетных танцоров? Валерий хотел отдать сына в балетное
училище. Балетные данные были у мальчика средние: не было
большого шага (растяжка), невысокий подъём. «Да приводите, без
экзаменов приму», сказал директор училища. Андрей смог бы
танцевать тольков кордебалете, а для мужчины это тягостно. Если становиться — то
премьером[27].Еще в начальной школе Андрей с отцом ездил в Вильнюс
навещать родственников, играл с цыплятами на дворе и
поднимался на гору Гедиминаса.Увлечение марками сменилось увлечением военной
темой:
рыцари, солдатики, доспехи, оружие, но снова в художественном
разрезе. Мальчик много и хорошо лепил из пластилина. Для этого
часто ходил в Рыцарский зал Эрмитажа, чтобы осмотреть оружиеи потом воспроизвести его в своей лепке. Вторым любимым местом
рассмотреть амуницию были Московские Триумфальные Ворота,
украшенные медночеканными горельефами доспехов.[28] Эти
«кусты», или «костры», трофеев из 38 деталей придают облику
ворот подчёркнутую торжественность.[29] «Он потом их [лепные
фигурки] не разрешил мне [хранить], взял так всё в комок [смял], я-
то их берегла долго, а он уже не захотел»[30]. «Летом с
Кириллом[31] уходил в лес, и они бились на «шпагах», —
объяснила Лия Петровна. [32]С детства Андрей много читал. Сначала это была классика,
например, «Война и мир» Л. Толстого, потом научно-популярные
журналы и техническая литература. Любимым поэтом у него был
Франсуа Вийон (выбор мальчика из интеллигентной семьи),
любимым художником — ироничный Брейгель-младший. Юноша
любил посещать кинофестивали и музеи. «Благодаря Андрею я
посетила, наверное, все музеи нашего города. Где мы только не
были — вплоть до музея Арктики и Антарктики, что меня, честно
говоря, совершенно не интересует», — признаётся Лия
Петровна.[33]В третьем классе ученикам задали сочинение на тему «Чем
занимаются мои родители в свободное от работы время?», и
Андрей написал так: «Мама мной занимается, а папа или
принимает гостей, или спит». Учительница заинтересовалась: какая
же профессия у отца, если он дома принимает гостей (хорошо, что
ребенок не написал «выпивает») и спит? — и спросила об этом у
матери. А всё просто —у премьера репетиции нового балета, днем он отдыхает перед
вечерним спектаклем, и домочадцам нужно вести себя тихо, а
позже, после удачной премьеры, застолье-празднование. Всё это и
описал мальчик.[34]В 1971 году отец получил награду «Заслуженный артист
Дагестана» за главную роль в балете «Горянка» (по поэме Расула
Гамзатова, дагестанского поэта), поставленным Виноградовым.[35]
В Дагестане этот балет высоко оценили, и два артиста — Элла
Комлева и Валерий Панов получили награды.В начале 70-х Валерий побывал на фестивале в Москве, где
танцевал с молодой Галиной Рогозиной. Лия Петровна рассталасьс Валерием. Рогозина с Пановым поженились. В апреле 1972 года
Валерий Панов подал прошение на выезд в Израиль. Лия Петровна
с Андреем оставались в СССР.Валерий даже попал под тюремное заключение. Обвинение
былов том, что — якобы — Валерий плюнул в прохожего. Хотя, как
вспоминает Лия Петровна, не такой он был человек, чтобы плюнутьв кого-то. Тем не менее, за хулиганство Панов попал в милицию.Странное дело: бывшая жена, Лия, пыталась узнать, что с ним,
настоящая же — Галина — на расспросы Лии ответила: «Я не знаю,
что с ним, у меня сейчас репетиции…»Тогда Лия Петровна, взяв маленького Андрюшу,
побежалав отделение с передачей Валерию — арестовали его в парадном
костюме, и переодеться не во что. Утром — суд. Снова приехали
Лия с Андреем. Дали Валерию 15 суток. Лия имела возможность
помочь Валерию через знакомых общества «Динамо» по фигурному
катанию. Но подойти ей не разрешили. Тогда маленький Андрюшка
подбежалк папе и сказал: «Мама выручит, не переживай!» Отогнали, но
сказать — успел. Так маленький сын тоже принял участие в помощи
отцу. Лия Петровна с помощью своих знакомых добилась свиданияи то же сказала при встрече. Они с Андреем носили передачи
Валерию, но Галина, к сожалению, не участвовала в этом. После
освобождения Лия встретила Валерия. Они сели в такси: Лия
впереди, чтобы расплачиваться, сзади маленький Андрюшка,
Валерий и Галина. Панов-старший обнял обоих и сказал: «Спасибо,
Галя!» Андрей поправил: «Папа! Но ведь это мама тебя встретила,
а не Галя!».И только после этого меткого замечания Валерий смутился и
поблагодарил Лию.Андрей и в других ситуациях показывал себя мужчиной дажев таком юном возрасте. Как-то раз в очереди за продуктами пьяный
оттолкнул Лию Петровну — водку без очереди взять. Женщина
вежливо сделала замечание: «Встаньте, пожалуйста, в очередь».
Тот грубо ответил. А Андрей — восьмилетний — вступился: «Не
смейте грубить моей маме!». «Соловей» опешил: «Ой, парень,
извини!» — и перед Лией Петровной тоже извинился.Наконец Валерию и Галине Пановым разрешили уехать в
Израиль[36].Расстались мирно и даже без алиментов. Но затем Лию
Петровну
вызвали в органы защиты детей и сказали: «Мы никак не можем
оставить ребёнка без отца! Вы должны написать заявление, чтобы
получать алименты здесь, пока Андрею не исполнится 18 лет». Но
Лия всё понимала. Так как Валерия уже уволили из театра, денег у
него не было. Лия просто не хотела загубить человека. И сказала:
«Отец сам покидает сына. Я унижаться не хочу, сама воспитаю». Её
было, что называется, не подцепить.Спустя два года Валерий Панов уже уехал на Запад, стал
довольно успешен там, а алиментов всё не высылал. Тогда
знакомые Лии Петровны посоветовали ей написать статью об этой
ситуации, чтобы его осудила еврейская община в США. Но она
поступила по-иному: сообщила самому Валерию, что её заставляют
написать подобное заявление. «Лучше плати алименты», —
предложила выход сама Лия, — «потому что на меня нажимают…»
Импресарио Панова сказал: «Твоя жена права» — и сам стал
следить за этим. С доходов Валерия отчислял алименты сыну. Лия
Петровна говорит: «Он стал высылать,а так, может быть, и не высылал бы. И я получала, пока Андрей не
закончил своё обучение.»[37]Можно представить, как это сказалось на психике 12-летнего
мальчика, домашнего, при этом склонного к искусству и очень
чувствительного. Так в его жизни и начинают параллельно
развиваться две темы: преданности и предательства.Один раз учитель немецкого перед всем классом взял и сказал,
чтоу Андрея отец — предатель. Когда Лия Петровна пошла к
директору и спросила — как так можно делать?! — директор ей
ответил:— Я все понимаю, Лия Петровна, но не могу же я ее уволить, у
нас и так учителей нет… Да и муж ваш, если откровенно говорить,
не куда-нибудь, а в Израиль уехал… Сами понимаете…[38]После таких высказываний притеснения усилились и со стороны
одноклассников. Андрей умудрялся прогуливать уроки, даже когда
Лия Петровна провожала его до самых дверей школы, и пряталсяв подвале. К атмосфере тех лет отсылает песня «Подвал»,
записанная для последнего альбома, но созданная гораздо раньше,
с таким припевом:Все повсюду ищут, куда я пропалНо всегда укроет мой родной подвалОт невзгод всех спрячет, от беды спасет
Парня молодого он всегда пойметИ иронично, и задушевно — про «парня молодого», совсем какв советской песне «Парня молодого полюбила я».Свое отношение к школе в интервью 1997 года Андрей выразил
так: «Для меня школа — это насилие над личностью. Так что сейчас
для меня 1 сентября — любимый праздник: я смотрю в окно на этих
наряженных детишек, а про себя злорадствую: помучайтесь,
помучайтесь, для меня-то это уже позади».[39]Что касается школы вообще, у Андрея были сплошные тройки.
Очень трудно ему давалась математика. Что примечательно, дед
Андрея по материнской линии в свое время преподавал высшую
математику в институте. А любимыми предметами мальчика были
литература, история и география.[40]В школе Андрей учил немецкий, и ему часто помогала бабушка,
хорошо знавшая язык еще со времен учебы в Смольном институте.
Там один день говорили только на французском, а второй только на
немецком, так языки чередовались, поэтому уровень владения
языками задавался высокий. В данном контексте интересно
раскрывается следующее высказывание Андрея — на вопрос,
патриот ли он русской речи, музыкант ответил: «Я просто терпеть
не могу английский (в июне 1974 года отец уехал сначала в
Израиль, потом в ноябре 1974 года перебрался в США)[41]. Очень
нравится французский и немецкий.»[42]Иногда после отъезда отца в семье происходили такие диалоги:— Мама, а папа точно у нас будет богатый?— Будет.— А если он будет бедный, мы его примем обратно?— Примем, не переживай.Отец вспоминает свой отъезд так: «Когда я уезжал, он
маленький был, он прижимался ко мне, так подплакивал, что мама
сказала, что папа уезжает. Это было очень трогательно, нежно, он
был маленький».[43] Возможно, Валерий здесь фантазирует, потому что в июне1974 года Андрей уже не ребенок, а подросток, хотя, скорее всего,
имеется в виду уход из семьи, когда Андрею было 12 лет.И как разительно отличается это «папа уезжает» от
воспоминаний Лии Петровны. В 1992 году Любимов проводил
Чеховский фестивальв театре на Таганке. Он знал Валерия, дружил с ним и вызвал его
из-за границы с балетом «Три сестры». Валерий позвонил бывшей
жене и предложил: «Лия! Приезжайте с Андреем — и увидимся».
Лиясогласилась, а Андрей услышал, что она разговаривает с отцом и
показал рукой: мол, нет меня дома! не поеду!Лия Петровна поняла сына и ответила: «Андрей на гастролях,
но я приеду». Итак, мать и отец увиделись, и Валерий передал сыну
10 долларов и банку черной икры. Мать выложила их перед сыном,а тот выбросил их в окно. Шестой этаж. «Икра, конечно, разбилась,а деньги я побежала подобрала. Я поняла тогда, что он [Андрей]
был раним, переживал.»— Я отца не бросал. Вот если он хочет меня видеть, пускай сам
сюда приезжает. Я к нему не поеду, — резко сказал Андрей.[44]К сожалению, этой последней возможностью увидеть сына
Валерий не воспользовался.Поскольку у бабушки была астмой (последствия перенесённого
в юности туберкулёза), Лия Петровна устраивала её на лечитьсяв диспансер. А Андрея на лето приходилось отправлять в летние
детские лагеря (это было два раза), потому что мать, как она
вспоминает, работала: «Андрей целыми днями ходил вдоль забора
и смотрел — не иду ли я за ним. Не любил он ни детские сады, ни
лагеря… Но все равно приходилось летом отправлять его».[45]
Воспоминания у Панова от суровой муштры в этих заведенияхне самые радостные: «Насрал — убери, меня этому учили ещёс детства, во всех лагерях — естественно, не конц-, во всех школах:
за собой надо убирать. С тех пор, даже когда выпью в ресторанах,
за собой уношу посуду. Все очень смеются, а мне совершенно не
смешно. Начал убирать, говорят: „Ну вот! Ну что это за панк?!“ —
какой панк, если человек насрал вообще».[46]В лагере «Динамо» на Финском заливе мальчику нравилось, это
был любимый лагерь. Там он показал свои хорошие способности к
бегу и даже получил приглашение в школу лёгкой атлетики, но она
была слишком далеко от дома. Поэтому ходить туда он не стал.За примерное поведение Андрей получил грамоту, о чёмс удовольствием вспоминает его мать. За лето Андрей вытянулся,
загорел и похудел, на фотографиях по случаю окончания смены его
трудно узнать, так как это уже не толстенький мальчик. Когда мать
встречала его из лагеря, вожатый сказал, что ее сын начал петь и
поет
замечательно.[47] По воспоминаниям Лии Петровны, дома
добавились еще и танцы: «Танцевал очень здорово. Я-то в этом
хорошо, слава Богу, разбираюсь. Правда, он очень стеснялся, и я
только случайно могла увидеть, как он танцует. Напоказ он никогда
для меня этого не делал.»[48] Случайно — это когда Андрей
собирался со своей компанией, а Лия Петровна приносила
угощение и не мешала молодёжи, уходила на кухню. Но сын
просил: «Мама! Посиди с нами!». Оставалась — и тогда видела,
была поражена — а сама балерина! — пластикой Андрея. Так
танцевать современные танцы не умела, по её признанию, и сама
Лия Петровна. Для училища требовались несколько другие данные.
Эти способности Свинья развил впоследствии, когда уже выступал.Из лагеря Всероссийского Театрального Общества в Сочи
Андрей писал матери такие письма: «Мама, мне очень плохо.
Забери меня…». Скорее всего, он чувствовал себя неуютно за
тридевять земель от родного дома (в этот лагерь мальчика
отправляли из Москвы,а не из Ленинграда напрямую). Встречать Андрея мама тоже
должна была в Москве, и он почему-то боялся, что бросит и не
встретит… брошенный уже раз. Но Лия Петровна и подумать не
могла так сделать. Приехав в Москву, на вокзал, она буквально
бежала к его поезду, к вагону. Сына она застала зажатым,
испуганным. «Что такое?» — «Я думал, ты меня не встретишь…».
Вот так сказался на Андрее уход отца. И больше Лия Петровна ни в
какие лагеря его не отправляла.Как Андрей относился к спорту? Каким-либо видом спорта он не
занимался и, как объяснил в интервью на празднике футбольного
клуба «Зенит», «меня вообще-то с детства воспитали в том духе,
что на футбол лучше не ходить. Ну, я так особо футболом и не
интересовался. По телевизору иногда смотрел».[49]Еще юноша ходил на курсы вождения мотоциклов, но быстро, по
воспоминаниям матери, перестал: «Родственники отговаривали —
мол, такие ужасные дороги, такие ужасные мотоциклы».[50] Друг
семьи катал Андрея на мотоцикле (подростку тогда было 14, отсюда
его желание научиться их водить).Не так далеко от дома Пановых был фехтовальный клуб.
Андрей — хотел заниматься. Но руководил клубом тренер, который
знал мать Андрея. И сказал ей по секрету, что маски очень плохие.
И отдавать сына к ним не нужно ни в коем случае — были случаи
ранения глаз.
Уберёг будущего артиста.Когда Лия Петровна собиралась выходить замуж, возникла
возможность разменять квартиру: двухкомнатную родителям мужа,
двухкомнатную Лие с мужем и сыном, а бабушке — однокомнатную,
чтобы потом она досталась Андрею. Таким образом, у бабушки
была бы возможность жить в отдельной квартире. Но Андрей
сказал так:— Я бабушку не брошу. Она меня вырастила, буду жить с нейв однокомнатной[51].
Так брак Лии Петровны и не состоялся — её решением. Она не
имела желания жить отдельно от единственного сына.В 1974 году Андрей с трудом окончил восемь классов и поступилв техникум медицинского оборудования, чтобы получить
специальность. «Потом, когда там сказали, что из всех выпускниковв городе остается только десять процентов, а остальных
распределяют неведомо куда по стране — а это ведь даже не
институт! — техникум всего-то, я его оттуда забрала.», —
вспоминает Лия Петровна.[52] В другом техникуме юноша проходил
практику санитаром и понял, что эта профессия — не его.«Родственники меня уговорили — давай его на завод, там его,
мол, исправят. От чего исправят?.. Он работал фрезеровщиком.
Это тоже ему явно не подходило,»[53] — рассказывает мама.Андрей окончил курсы продавцов и его поставили продавать
канцтовары. «Я ходила к нему и говорила: молодой человек,
покажите карандашик! Продавщицы из соседних отделов смеялись,
а он смущался», — рассказывает Лия Петровна.А впоследствии, так как Панов хорошо разбирался в музыке,
ему дали место продавца пластинок и музыкального оборудования
в Доме Радио. Андрей работал в отделе радиотоваров, но быстро
оттуда ушел: руководство заставляло подсовывать пожилым
покупателям бракованные изделия, к тому же Панов не брал денег,
когда подносил тяжелую бытовую технику.[54]Как и всех юношей, достигших 18 лет, его могли призвать в
армию,и лучше всего было учиться в вузе, что давало официальную
отсрочку. Андрей захотел поступить в Театральный институт,
мечтал стать киноактером. Любимыми актерами были у него Олег
Даль и Сергей Юрский. Андрей хотел поступить к последнему на
курс, но Юрский,
к сожалению, в 1978 году перебрался в Москву.«Андрей учился в обычной школе только до 8 класса, потом —в вечерней школе (школа рабочей молодежи — так это называлось
— туда можно было практически не ходить), но чтобы в институт
поступить, надо было иметь 10 классов образования»,[55] —
объясняет Евгений Титов.Поэтому Панов поступил в вечернюю школу на последний год,
чтобы получить аттестат зрелости. Программа в школе рабочей
молодежи была растянута: вместо двух лет учились три года:
«окончил 11 классов», сказано в «Автопортрете».[56]Поэтому Панов поступил в вечернюю школу на последний год,
чтобы получить аттестат зрелости. Программа в школе рабочей
молодежи была растянута: вместо двух лет учились три года:
«окончил 11 классов», сказано в «Автопортрете».[57]Лия Петровна вспоминает: «Вообще, лет до четырнадцати это
был золотой ребенок, на него все нарадоваться не могли. Никогда
не нахамит, никогда не скажет против, он ни с кем не вступалв конфликты, со всеми соглашался. Потом, когда он вырос, я
поняла, что все это было внешнее, что внутренне он был против
очень многого, но не хотел этого показывать, все копил в себе».[58]
ГЛАВА 2 ИСТОКИ СОВЕТСКОГО ПАНКА
Тогда мы все находились под влиянием Юфы. Никакие
панки здесь вообще ни при чем. Юфа был и остался
главным идеологом. [59]Андрей Панов, интервью Житинскому для книги о Цое, 1991Советский союз, город-герой Ленинград, конец 1970-х годов.В Автово есть ничем не примечательный пустырь за газопроводом.
На нем с виду ничем не примечательные советские граждане
обмениваются странными словами: табаш, насос, пайта, передают
друг другу квадратные бумажные конверты довольно большого
размера. Это знаменитый «толчок» — место, где нелегально шла
продажа пластинок с западной музыкой. Толчок — от жаргонного
выражения ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ https://ridero.ru/books/andrei_panov/
Бойкие рифмы в стихах
могут скрывать пустоту,
заполненную помоями.
***
Позы поэта бывают
гораздо неприличнее
любых поз
его дорогой музы.
Она никогда
ни перед кем
не поднимет кверху
задницу.
***
А надо ли
разоблачать
святую ложь поэта,
готового пожертвовать собой
во имя этой лжи?
Не все способны,
пусть и в стихах,
с подобной пылкостью
бросаться без конца
на амбразуру славы!
***
Поэт прекрасно
владел слогом,
но не словом.
Стихи получались звонкие,
но пустые.
Да к тому же –
лживые.
***
Уж очень хорошо
и складно
ты говоришь.
Не от дьявола ли?
Непечатное не печатают
Печатная,
предельно честная поэзия
сейчас исключена.
Не из-за цензуры,
а из элементарного приличья:
по поводу того,
что зрит
чувствительный поэт вокруг,
пригоден только
непрерывный мат.
***
В России было бы достаточно красот
лишь одного Царицынского парка,
чтоб породить бессчётную толпу поэтов.
Их – полчища,
всем надоевших рифмоплётов,
по-прежнему всё с той же песней:
про яблоньки, сирень, поля,
берёзы, тополя, рябины,
и всякие привычные для них лесины.
Хотя в Царицыне
лирический покой на наши души
не яблони и груши льют,
а липы с высоты веков.
Поэт – это мотор
Поэт – типичный образец
мотора внутреннего сгоранья.
Уж точно, он горит,
нередко выгорая весь –
внутри –
к концу,
порой короткого,
своего пути.
А поршни его жарких чувств
упорно двигаются туда-сюда
в расточенном шершавой жизнью сердце,
его сжимая и разжимая без конца.
Ему нужна искрá.
Хотя бы быстрый взгляд
красотки неотразимой!
Извне ему, конечно, необходим
родник неисчерпаемой
энергии движенья.
Ну, например,
наши ура, восторги, аплодисменты
от великолепия его фантазий
и словес.
Но вот, увы,
бывают в его жизни,
да и не так уж изредкá:
шлепки по роже,
грубые пинки под зад,
и кулаки под дых,
толкающие классную машину
под откос.
Пустыня
Есть жизнь и в пустыне.
Есть скорпионы, мушки, блошки
И муравьи –
образцовые труженики,
граждане собственной республики –
во главе с мамашей-президентом.
Нам бы такую мамашу!
Есть ящерицы,
есть змеи,
со своим змеиным взглядом,
кусающие на выбор,
и презирающие жертву.
Зато какая честь –
быть укушенным
элитой пустыни!
Есть даже микробы,
как везде,
готовые
тихо и без скандалов
уживаться
для своей выгоды
со всеми.
В любой нормальной пустыне –
есть замечательная для её жителей жизнь!
И каждая песчинка
знает своё место,
даже после самума.
Пустыню можно представить всякую,
и не обязательно набитую
примитивным песком.
Вот тебе пустыня
грохочущего вагона метро,
набитого оглохшей толпой.
Найдётся здесь полный набор
и змей, и ящериц, и муравьёв.
Найдутся тут
и вовсе мелкие натуры,
способные победно размножаться
и плодовито, как микробы.
Поэтами наговорены́
красивые слова
про некую пустыню
некоей большой души,
ждущей очередной боли
и прекратившей ждать счастья.
Здесь, мол, не до муравьёв и ящериц.
Да-да, бывает и так.
Боль замершей в горе души,
как песок,
забивает её всю под завязку.
Но как отпустит –
это так прекрасно!
Откуда только всё прилетает и вылезает,
шевелится и кусает,
свистит и шипит,
строит и разрушает,
выхватывая для себя
освободившееся место.
Да нет никакой пустыни!
***
Есть формулы
тригонометрические,
а есть –
поэтические.
Поэтические ближе к нашей трепетной сути,
они точнее отражают жизнь,
обходясь без синусов и косинусов.
Дурак
Расклад моей души
склоняется к тому,
что лирик я.
Но вот скажу себе я сам:
– Ты лирик и поэтому дурак.
Ты лирик и поэтому слабак.
Ты обречён на грусть,
на слёзы, неудачу,
и даже
на сумасшедший дом,
коль будешь застревать на праве
без смысла проливать из глаз
лирическую воду.
Родной, подумай ещё раз.
Чего ты ждёшь?
Чего такого не хватает?
Есть крыша, хлеб,
глаза глядят,
и руки целы.
Есть мирный быт,
работа по душе,
друзья, семья…
Ну, как у всех.
О чем ты плачешься
и что ты потерял?
По-честному:
об этом точно ты не знаешь.
Ну, лирик ты.
Никто тебе не запретит
узреть вокруг себя
волнующую прелесть:
в зелёных листьях на деревьях,
в дрожащей ряби на реке,
в улыбке сонного младенца на коленях мамы,
и свет из чьих-то искренних и ясных глаз…
И вытереть свои глаза,
держа в ладони вышитый платочек.
Потом пойти
и хорошенько выспаться к утру,
перед уходом на привычную работу.
Тебе всё мало?
Можешь предъявить
весомый счёт судьбе?
Реестр потерянных вещей,
включая в них:
мешок несбывшихся надежд,
кубышку зряшных чувств,
и чемодан безадресных страстей?
Тебе их жаль?
Ты можешь их пересчитать?
Проставить цену?
Боишься не попасть
куда-то к сроку на раздачу
каких-то дорогих,
особых треволнений?
Ну, порыдай!
Вот именно:
дурак!
право на тоску
Всяк гражданин имеет право
на грусть
и даже на тоску.
И горький пьяница,
и наркоман...
И трезвый дядя со свечой
у стенки под иконостасом –
в полупустом и полутёмном храме.
И бомж небритый в грязном пиджаке,
понуро уходящий от помойки,
уже прочёсанной другим бомжом.
И юноша,
с почти что пушкинским «горящим умным взором»,
уставший прятаться
от глупого армейского призыва.
Он не поймёт никак,
зачем ему
казармы вместо института.
Давно мифическим врагам -
противно стало
марать
об нашу дорогую,
бессмысленно загнившую страну
свои откормленные руки.
И музыкант,
со сросшейся наперекосяк ладонью,
имеет право,
по временам,
на вой своей души,
пронзительный и не музыкальный.
Попался он
под рýку наглым соплякам двора,
искавшим деньги на бутылку пива.
когда им взбрендилось испробовать на нём
удар железного прута.
Совсем недавно этот музыкант
кивал согласно головою
под чью-то болтовню
и нежной нашей юной поросли
от взрослых оплеух.
Но, безусловно, больше всех
имеет право
на грусть и на тоску
поэт.
Ну, это же – его вода и хлеб!
Так дайте же ему взглянуть:
на сломанную руку музыканта;
в пустую сумку
грустного и грязного бомжа;
на чёрно-синие рубцы
на сгибе рук у наркомана,
в отчаянье его зрачков,
когда слетела в унитаз
с развёрнутой дрожащими руками упаковки
спасительная от ломки доза,
когда он прятался
от матери в сортире.
Пускай поэт незримо постоит
у дядьки со свечой,
приклеенного своей тоской
к стене собора.
И если после этих зрелищ наш поэт
не загорится, как гигантская свеча,
ответной грустью и лирической тоской
и не найдёт
волнующей и яркой рифмы
унитазу,
спокойно поломайте ему руки
или ноги.
Обязан каждый гражданин
оправдывать свои права.
***
Щека заката
поэту кажется
такой же тёплой,
как розовая щека
любимой.
***
Поэзия –
волшебное,
да и шаманское,
сгущенье слов.
***
Поэзия жизни –
это не обязательно
стихи.
Стихи –
это не всегда
поэзия.
***
Когда слёзы текут
неизвестно отчего –
это и есть лирика.
А если из-за страстного желания
привлечь к себе внимание –
лирика поэтическая.
***
Малютка-бульдозер.
Такие тоже есть.
К примеру, начинающий поэт.
К тому ж – авангардист.
