Авианосец ” Заря”
Рассказ повествует о группе Морского Спецназа и экипаже Авианосца “Заря”, который попал в пространственную аномалию в Тихом океане и выбраться не может.
Взрыв…
В броник попали осколки от гранаты. Встать было довольно тяжело, раздавались выстрелы.
Оглянувшись по сторонам, я никого не обнаружил…
Встав на ноги и подняв автомат зашипела рация.
-Они отходят на посадочную! *Выстрелы*
Неожиданно из проёма выскочил Макс, мой сослуживец.
-Макс! я тебя чуть не подстрелил, зачем так резко?!
-Семен! Побежали на посадку, они отступают!
-Побежали!
Мы быстро поднялись на ВПП. Противник отступил, и яркая вспышка нас ослепила. Затем резкий удар по голове окончательно вырубил меня из сознания.
*********
-Семен! Семен очнись!
Кто-то бил меня меня по лицу. Я ничего не мог понять, сил открыть глаза небыло совсем.
-Очнись, твою мать!
Тут я почувствовал, что меня тащят за бронижелет.
Непонятные разговоры вокруг. И опять потерял сознание. Очнулся от резкого удара дефибриллятора
-Ух…Че так голова трещит?
Недовольным голосом сказал Семён.
-Очнулся? Хорошо…
Я лежал в медблоке.Рядом стоял врач, держа в руках дефибриллятор.
-Что случилось?
-Не знаю, тебя сюда притащил рядовой Кошкин.
Всегда знал, что Макс меня не оставит в беде.
-Как чувствуешь себя боец?
-Голова только болит, а так нормально.
-Сейчас сделаем укол и можешь пойти, тебя кстати капитан в кают компании ждёт.
-Давай побыстрее значит.
Двух секундные боли закончили. Накинув китель, я пошёл к капитану. Наш корабль выглядит потрёпанным, даже изнути. Что там творится на ВПП, я даже боюсь представить.
-Вот и Семён пришёл.
В каюте был весь наш отряд.
-Что случилось на ВПП?
-Да сами не знаем! Противник отступал и резко вспышка, все кто был на ВПП вырубились.
Вот оно что значит было со мной.
-Все вскоре очнулись кроме тебя.
-То есть противник взял и пропал?! С удивлением сказал Макс.
-По видимому да! Я сам не знаю, как это возможно, и на радарах было пусто, они из неоткуда появились.
Ни связи, ни направления нет. Вся техника сошла с ума. Неизвестно где идём и куда…
(Нервно капитан взял со стола сигарету и закурил)
-И главное что! Связи с центром нет. Ни с кем нету!
Что делать, я не знаю.
-Опознать противника удалось?
(С грустью спросил я)
-Нет. Ни знаков различия, ни документов при них небыло.
-И что делать будем ?
-Честно, не знаю Сема.
-ВПП сильно потрепало?
-Довольно сильно, там сейчас механики осматривают самолёты, которые стояли.
-Разрешите Пос..
-Давай без устава, в такой обстановке не до него.
-Я пойду посмотрю ВПП?
-Иди, а мы подумаем что можно сделать.
Вот это дела конечно… Я конечно слышал байки, что корабли пропадали, но не верил этому, а тут сами попали в такую ситуацию.
Поднимаясь на ВПП, Семён думал об этой ситуации.
-Вот это да!
(С удивлением под нос себе сказал Семён)
Где-то горели истребили, где-то раненых относили в медблок. Посадочную нехило потрепало взрывами от гранатомётов.
*******************************
– Проснулся? Хорошо… Тут Макс заходил, тебя будить не стал. Пока есть время, нужно спать. (Лениво сказал моряк)
– Где он сейчас?
– Не знаю, сходи в транспортный отсек, может там.
– Спасибо.
– Ух, и жарко же тут.
Встал с кровати и пошёл по коридорам на вторую палубу. Открыл железную дверь, которая соединяет между отсеками. И затем сразу послышались крики.
-Ты как делаешь?! А ну сюда!
Это был точно Макс, его голос не перепутать с другими. В ангаре было прохладно и стояла пыль. В этом отсеке стояли палубные вертолёты. В разных отсеках стоит своя техника, которая в случае возникновения угрозы поднимается на лифте. Я проходил около железных птиц. Так же тут были и подбитые вертолёты, ещё со времён того боя.
– Вотт.. потом суда. (Громким голосом говорил Макс)
– Эу техник, чё ты тут делаешь?
– Да вот, решил помочь, вертолёты ремонтировать.
– Ясно, новостей нет?
– Вроде нет, я не заходил до капитана и наши ничего не говорили.
*Сирена*
*Громкоговоритель: Внимание всем занять боевые места!*
– Что такое?
– Побежали, посмотрим.
Макс откинул ключ и мы ринулись к выходу на маленький мостик. Открыв железную дверь, мы с порогу встали в ступор…
Противоположно нашему кораблю проплывал авианосец. Он был подбит, горело всё что только можно.
– Что за корабль?! (Удивлённо говорили матросы.)
– Смотри-смотри, Флаг США.
– Да ну нафиг.
– Макс побежали к Кузнецову!(капитану корабля)
Резко открылась соседняя дверь.
– Макс, Сёмен, сюда быстро.
Мы зашли в Оружейную комнату.
– Так, как вы могли видеть – это Американский корабль. Появился резко и не откуда. Тут уже каждый день творится разные вещи. Мне нужна база данных этого корабля, до того, как он пойдет на дно!
– Задачу поняли.
– С вами пойдёт сержант Кошкин.
– Здорова.
(Они поздоровались)
– Берёте дыхательные аппараты, оружие и мигом на катер.
– Угу.
Конечно же, никто кроме нас.
В оружейной комнате было предоставлено много видов оружия. Но я открыл свой именной железный ящик, взял Аксу с разными обвесами и пару тройку рожков к нему.
-Готов ? (Спросил у меня Макс)
– Двинули!
Первым шёл Кошкин.
Отперев дверь, нас уже ожидал матрос, который подготовил надувную лодку с мотором.
-Классика! (Подумал я)
-Макс, давай за руль!
Я прыгнул в начало лодки и облокотился к левой части лодки.
По тросу начали опускать лодку с палубы на воду. Сопровождая скрипом, который нередко появляется на подобных механизмах из-за окисления морской водой. Заранее снял автомат с предохранителя, отстегнул магазин от автомата, чтобы проверить патроны. Полный магазин! Нормально… С такими мыслями я обратно присоединил магазин.
Макс выкрутил мотор на полную, чтобы быстрее добраться. Приятные покачивание от волн немного снимали тревогу. Я взглядом осмотрел горевший авианосец. Нехило его потрепали. Ну кто же? И как он тут оказался? Мои мысли перебил пролетающий над нами синий уже довольно старый вертолёт.
– Такс… Тут мы не зайдем. Макс прокатись вокруг.
(Сказал Кошкин.)
Авианосец медленно шёл на дно. Ещё немного и полностью уйдет в глубины океана. Макс кружил вокруг авианосца уже на малой скорости, чтобы найти вход
– А вот и пробоина. Залетай туда! (Крикнул я Максу)
Мы увидели огромную пробоину в днище. Макс увеличил скорость и влетел в пробоину.
– Погнали.
*Заря-Заря! Мы на авианосце!
– Принято! Вход в командный центр в люке Tas-564. Ищите базу! Конец связи*
– Ну, теперь уже точно двинули.
Мы шли по широкому коридору к лестнице. Обыкновенный серый коридор, как и у нас, но тут все было разбросано. Где-то валялись автоматы. Видать бойня была. Поднялись на уровень третей палубы и вроде где-то тут находится Командный центр. Открыть большую дверь не составило особого труда. За ней был большой коридор с развязками, но нужный нам люк в КЦ уже был открыт.
– Повезло.
Мы аккуратно спускались по низкой лестнице с поднятыми автоматами. Опять дверь, но уже она была закрыта.
– Не открывается! (Нервно сказал Кошкин.)
Через пару мгновений в неё с удара ноги влетел Макс, открыв её полностью.
-Не открывается у него. (С улыбкой сказал Макс)
Мы зашли в большую комнату. Где-то мигали светодиоды с панелей управления, половина радаров было разбито.
Тяжёлая атмосфера была в этом помещении, радары пиликали и крутили сигналы.
– Семён, глянька вон тот пульт.
(Пальцем указал Кошкин)
Кошкин хороший мужик, всегда поможет, можно было положиться, да и совет нужный даст, но всегда ходил почему-то хмурый. По имени его редко называли, в основном позывной, не знаю почему, но я и не хотел как-то спрашивать. Я подошёл к одной из панели. Тут было множество кнопок, одна из них “alarm”(тревога) мелькала короткими красными свечениями.
-Тут вроде ничего!
– У нас тоже пусто.
Быстро огляделся в КЦ и заметил большую цифровую карту. Прям как в фильмах! Я медленно подошёл к ней. Так же тут мелькали множество светодиодов.
– Нашёл что-то? (Крикнул Макс из другого конца комнаты)
-Да, идите сюда.
Такс… Вот и жёсткий диск, скорее всего данных.
– Вот *показывает* оно?
– Откуда достал?
– Вон из большой панели.
*Показывает пальцем*
– Значит оно.
Я ещё раз начал разглядывать карту.
-Хмм…тут совсем не наш квадрат. Ну судя по всему они неплохо так и встряли там.
Не успел я до конца рассмотреть карту как..
*Выстрел* Большое стекло, которое показывало карту, разбилось.
-Контакт! Вход двое! (Орал Максим)
Я успел упасть на пол. В панель, за которой я упал, начали стрелять. Из разгрузки достал гранату.
– Внимание, граната пошла!
Я резко отдернул чеку и по полу кинул к двери.
*Взрыв* – Зажимаем.
Парни начали работать по полному.
-Сёма! Выход посмотри!
Я заметил большую дверь. Ползком сквозь панели я добрался до двери.
-Чёрт! Электронный замок. Сейчас!
Я побежал к компьютеру. Пацаны там стреляли неизвестных. Так! Вот сюда. Ага…
Я раньше учился вскрывать электронные замки с помощью кодов. * Взрыв*
– Кошкина задело!
Выстрелы прекратились. Я закончил с замком, и глянул на ту дверь, она уже была открыта. Я метнулся к Кошкину.
– Нога…
У него осколок застрял в ноге. К нам подбежал Макс.
-Натовцы!
– Сейчас жгут положим и ходу отсюда!
-Наложи, а я схожу проверю выход!
Я встал и быстрым шагом пошёл к той двери. Поднял автомат для надёжности. Передо мной был большой коридор и при открытая дверь в конце. Я прислонился к стене и дулом автомата приоткрыл дверь. Вот и выход, это был выход на мостик. КР(командной рубке) и открылся вид на горевшую ВПП. Я достал рацию из разгрузки.
*-Заря-Заря на связь!
-Заря на связи!
– Боец ранен, задача выполнена, пришлите вертолёт на ВПП.
– Принято, конец связи.*
Взади послышались шаги. Я мгновенно повернулся и прицелился в коридор.
– Тише будь.
(Сказал Макс тащивший на себе Кошкина)
– Чё пугаешь так?!
– Да тебя пока дождешься, самому быстрее.
– Вертолёт уже идёт.
– Пошли на ВПП спустимся.
– Пошли.
Благо на американском авианосеце лестницы были не в параллель. Резко трясануло и мы попадали.
– Твою мать! Задняя платформа отвалилась!
(Криком сказал Максим) -Под таким дымом нас не заметят.
Я достал фаер из разгрузки и дёрнул через пару секунд уже пошёл красный дым.
-Вон летит.
Я начал махать фаером.
И тут зашипела рация.
* Садимся, отойдите.*
– Ха, Макс! Смотри твой вертолёт, который ты чинил .
– Во они быстрые!
Я откинул фаер на ВПП. Небольшой “Ка-32” сел. От махов винтов сильно сдувало.
– Давай сюда раненого! (Крикнул медик)
Даже по крику было толком неслышно из-за звука двигателя.
*Взлёт, всем занять места*
– Сильно задело? (С волнением спросил Сёмен)
– Да нет, жить будет ( С улыбкой сказал доктор)
Я откинул голову. Мы летели довольно низко над морем, и можно было разглядывать волны. Прозрачная вода как стекло, успокаивала нервы. Через несколько минут можно было уже детально разглядеть ВПП “Зари”. Когда же это кончится? Не вечно же нам тут торчать…. Но на эти вопросы никто не даст ответ… Мы подлетели на “Зарю”, вертолёт садился плавно на палубу. Тут же мигом подбежали медики с носилкам и забрали раненого.
– Пошли к Кузнецову?
– Двинули
(с ленью в голосе ответил Макс.)
Мы постепенно поднимались в КЦ(командный цент)
Перед нами массивная железная дверь с кодовым замком с двух сторон. Введя код, автоматически открылась дверь. Тут так же, как и всегда сидела куча народу и управляла кораблём. До боли надоевшие звуки резали уши. Пилик-пилик и так всегда. Нас ждал уже Кузнецов.
– Спецназ военно-морского флота заданную задачу выполнил! Один 200тый.
– Молодцы ребята!
– Вот база.
– Сейчас и посмотрим что они делали. Вы можете идти отдыхать, если что-то важное, то будет вызов.
– Так точно!
Мы вышли из КЦ
дверь заперлась с грохотом. Мы спускались молча. После такого прилива адреналина и разговаривать то сложно.
Мы шли до самой оружейной, не издав ни слова. В оружейной стоял запах оружейного масла.
– Дежурный! Принимай оружие и боеприпасы.
Мы сняли автоматы и положили в окошко так же, передав магазины к ним.
– Распишите и свободны.
Мы быстро черкнули на листе бумаги и подались из оружейной.
– И куда?
– Не знаю как ты, а я спать!
– Фух…я тоже устал, тоже спать лягу.
– Ну тогда в спальный пошли?
– Угу.
**********
Прошла неделя с тех событий.
Зашипела рация.
*Максим, Семён ко мне срочно!*
Ну что опять то случилось?
Только же с поста сменился. Я был рядом с КЦ, так что идти далёко не пришлось. Я зашёл в КЦ. Привычных звуков радаров я не слышал. Там уже был Макс.
– По вашему приказу прибыл!
– Отлично.. все в сборе.
Базу данных, которую вы нашли, мы изучили. Они так же попали в такую ситуацию и выбраться не могли. Если у нас было нападение пехотой и пару самолётов, то по Американскому авианосцу ударили неопознанные летающие объекты… Конечно же, могло показаться, что это бред, но вы сами помните, как пропали противники, да ещё и не понятно кто был…
Так же они обнаружили большой остров. Так что курс на землю!
************
**********
-Итак, бойцы, радары заработали и обнаружили остров, большой причём, сейчас держим курс на него. Мы встанем в несколько километров от острова, а вас отправим на разведку полным взводом.
(Сказал Кузнецов)
**********
Наконец-то нашли землю, надоело в море стоять!
Мои мысли прервала рация.
*Полная боевая готовность, через 15 минут на ВПП возле “Ка-32″ Конец связи*
Такс.. нужно бежать в оружейную. Я особо не задумываясь, побежал в оружейную. Зайдя в помещение, там снаряжались наши ребята.
– Здравия желаю! Радостный дежурный открыл клетку в оружейную комнату и запёр за мной.
– Здравия желаю, бойцы. Как настрой? (С улыбкой на лице я крикнул ребятам)
– Здорова, нормально, давай бери оружие и на ВПП. ( Сказал Якут )
– Да знаю я!
Якут – недавно перевёлся с разведки ВДВ в наш специальный Отряд особого назначения. С юмором, везде ищет только плюсы. Высокий и храбрый парень.
Я подошёл к стеллажу с ящиками и по памяти особо не искав, уткнулся в свой ящик ” Миронов Сёмен Данилович” и открыл его, где поджидала моя снаряга. Накинул лёгкий броник и по верх него разгрузку. Мое снаряжение состояло из многих вещей, так как не любил таскаться с лишним весом. Кинув пару гранат и пару тройку магазинов к “АКС-У” и закрепив “Сферу”на голове, я закрыл ящик и подошёл к серым стеллажам с оружием. Все оружие смазывает дежурный, так что по резкому сигналу особо заморачиваться не нужно было. Он конечно мужик толковый, но иногда вредный. Я кинул на плечо автомат и поспешил к выходу. На выходе по обычному чиркнул в листочке за получение и покинул оружейную.
Пацаны стояли в коридоре.
– Меня ждёте?
– Ну, а кого ещё, побежали ( сказал Макс)
Мы быстро побежали на ВПП. Там уже ждал Кузнецов.
– Все в сборе?
– Так точно!
(крикнул взвод)
– Так-с, сейчас проведу небольшой инструктаж и на “БТР”.
Пока командир рассказывал уже сотый один и тот же инструктаж, я думал о острове.
– Все ясно?
-Так точно!
(крикнул взвод)
Тогда в нижнюю палубу на БТР. Мы спускались в транспортный отсек, проходя уже надоедливые серые коридоры. За года службы на кораблях эти длинные коридоры были вдоль и поперек исследованные мной. На всех кораблях одни и те же стенки. Перед нами распахнулась большая голубая дверь и замегала красная лампочка. Войдя в большое по размеру помещение, мы оказались на пути к небольшой лестнице, в низу нас ждал одинокий оливковый по камуфляжу БТР. Трап в десантное отделение было открыто и мы начали заходить с двух сторон в машину. В десантном отделении, которое было соединено с остальными членами экипажа, стоял небольшой кожаный диван. С двух сторон были посадочные места. Последние захлопнули двери и мы уткнулись взглядом в стенку и каждый думал о своём. В салоне БТРа было довольно тесно и темно.
– Ну чё, пехота, готовы? (С юмором сказал командир машины)
– Родились готовыми!
– Ну тогда расслабьтесь, и наслаждайтесь морем, хе-хе.
Послышался звук тумблеров и затем запуск двигателя. После запуска почти ничего не было слышно, но экипаж что-то говорил после чего послышался предупреждающий звук открытие ворот. Прошло пару секунд и в перископе было видно, как поступает вода в отсек. Ещё немного времени и мы пошли в открытое море, покинув корабль.
************
– Подходим, готовьтесь
(Кричал командир БТРа)
В перископе так же виднелась вода. Не верится, вот-вот и мы выйдем на землю!
Бтр немного потрясло и он заехал на берег.
– Так бойцы, вся наша задача выполнена, через сутки мы вернёмся сюда же.
– Принял, командир.
Всё это время орали, потому-что в салоне был громкий звук от двигателя. Хотя сам по себе БТР тихий.
Химик отдернул защёлку двери и пнул трап. Я вышел из тёмного салона машины и свет резко ударил в глаза. Я еле прищурившись, пытался осмотреть окрестность.
Мы были на чистом пляже острова. Тут росли пальмы и другая невиданная нами растительность. Пока мы взводом стояли и осматривали остров, БТР уже пошёл в море на корабль.
– Ну чё, ребят, вот и земля, о которой так мечтали.
– Ага, только явно не наш остров тут растения и деревья другие.
– Ну чё двинули?
– Пошли.
Первым иду я, замыкающий Штык!
– Принял.
Мы шли по белоснежному песку. Солнце грело так, что пот ручьем шёл со лба.
Недолго шли по яркому песку и зашли в густые джунгли.
– Смотрите какие деревья!
(Удивлённо смотрел штык)
И в правду, такой растительности мы никогда не видели, и были совсем чужие в данной местности. Ребята идя по джунглям, поснимали кителя и каски и шли полураздетые, солнце пекло очень сильно. Но нашей задачей было найти информацию о острове или детально его рассмотреть.
********
– Ложись!
Шепотом сказал я в рацию.
Метров 500т от нас была дорога с блок постом и лёгким джипом с пулеметом. Подходить близко было довольно опасно.
– Штык, Химик, вы обходите с юга, Якут с Кошкиным с запада. Макс со мной. Начинаем штурм по команде брать живыми.
– Есть.
Мы разбежались по флангам. У нас было весомое преимущество, мы были в зелёнке (в джунглях), и разглядеть нас было трудновато. За пару минут мы были уже готовые. Снова надел “сферу” на голову и снял с предохранителя автомат.
– Доложить о готовности.
– Готов.
– Готов.
– На счёт три работаем.
В этот момент уровень адреналина был выше обычного.
– Один.
В мушке прицела был часовой.
– Два
– Работаем.
Я резким движением нажал на курок и снял часового и переключился на автоматическую стрельбу. Ребята уже зачистили джип.
– побежали!
Мы резко оказались на блок посту и начали вырубать прикладами агрессивно настроенных людей. Ко мне подбежал Химик.
– Чисто, командир.
– Давайте этих в здание и свяжите. (Указал пальцем на бойцов)
Химик и штык начали относить их в здание.
Противники никак не ожидали такого резкого и наглого нападения.
Кошкин тем временем осматривал белый ржавый джип. Макс смотрел тела часовых.
У них были автоматы Калашникова, но кто такие определить по оружию было невозможно.
– Очнулся командир.
Я зашёл в небольшое КП, там сидел один из неизвестных. Остальные лежали без сознания. Я аккуратно подошёл к нему и сёл напротив него.
Перед мной был сильно загоревший человек в одном бронижеле и рваных шортах.
– Ну, и кто же будешь ?
Неизвестный не спешил вести со мной диалог, а просто смотрел в пол. Скорее всего болевой шок.
– Отвечать! (Сильно крикнул я на него.)
– Чё орёшь!
– Русский?!
– Ну, а кто же!
– Как вы тут оказались? Что за остров.
– Воды дай!
– Я достал из подсумка флягу и дал хлебнуть с фляги.
– Спасибооо…
– Вопрос тот же!
Тем временем я убирал фляжку на свое место.
– Остров все называют “Алтис ”
– ААААА!!! (донёсся крик Якута с улицы)
Я повернулся – резкий удар приклада в лицо…
***********
Звуки вертолёта были в голове, но я ничего не видел по видимому, на мне был чёрный мешок. И я снова отрубился.
Пришёл в сознание уже в какой-то бетонной камере, меня привёл в чувство Макс. Он что-то говорил, но я пока не мог понять, что именно в клетке мы были одни. Через пару секунд я уже слышал слова Макса.
– Сёмен! Слышишь меня!?
– Да, слышу чё так голова болит.
– Не знаю
– Где мы?
– Видать в какой-то тюрьме.
– Давно проснулся?
– Неа, недавно.
Тут послышались шаги, за толстой ржавой железной дверью. Поворот ключа и дверь отперелась.
– Ты! На выход.
(Кивнул в мою сторону большой мужик с автоматом в руках)
Одет был в мах халат с бронижелетом на груди. Я медленно встал и поплелся к выходу.
– Лицом к стене! Руки за голову!
Прям как в СИЗО. Я выполнил его приказ.
Он закрыл камеру на ключ и кинул в подсумок.
– Вперёд.
Тыкая автомат в спину он сказал.
– А где мы!?
– Молчать!
Мы шли по зелёному коридору мимо камер. Прошли железный переход в другой корпус и мы вышли в какой-то служебный коридор.
Остановившись рядом с кабинетом с дверью из дуба он открыл дверь и пнул меня в кабинет.
– Мудак!
– Чё сказал?!
Доставая дубинку из чехла сказал здоровый.
– Аккуратнее нельзя!?
– Всё-всё,Петров, свободен.
Сказал тощий человек в очках за столом. С виду он был каким-то ботаном, но на плечах были офицерские погоны. Я поднялся с ковра и сёл за стул.
– Ну и где я!?
– Не кричите молодой человек. Вы находитесь на острове “Алтис” У КНР- Коммунистической Народной Республики.
– Чё за бред какие коммунисты!?
– Не кричите. Сначало я задам вам несколько вопросов. Кто такие? Откуда? Время? (С улыбкой сказал ботан)
– Отряд Специального назначения, 2018й, проснулись в джунглях, как попали не знаем.
Пришлось соврать, чтобы не раскрывать “Зарю”
– Занимательно… (Снял он очки с глаз и смотрел в окно )
В комнате стоял большой деревянный стол и стулья. На стене весели старые советские часы. *Тик-так* пять минут так же сидели в молчании пока он не сказал
– Не хотите присоединиться к нам? Так же быть спецназом.
Это было важный вопрос… Выбраться отсюда мы не знаем как, и где находится эта тюрьма. Можно прикинуть к ним и потом тихо свалить, но времени у нас было мало.
– Пожалуй, нет!
– Зря, молодой человек!!! Могли бы сотрудничать, но, увы, ваше решение.
Он нажал на кнопку на стационарном телефоне.
И тут открылась дверь и на пороге стоял этот здоровяк.
– В камеру его!
– На выход.
Этот ботан стоял и улыбался мне. Какая же противная рожа у него!
Я встал и плелся к выходу. – У стенки встал.
Я встал лицом к стене и краем глаза осмотрел служебной коридор.
– Вперёд.
*******
– Ну и чё там, Семён!?
С распросами лез Макс.
– Да какая-то дичь. Это короче коммунисты. Форма советская даже.
Спрашивали кто и откуда и с какого времени. Но ” Зарю” я не выдал. Сотрудничать предлогал упырь!
– Советы шоле!?
– Они самые, видать тут все с других времён…
– Вот это мы конечно попали.
– Нужно валить от сюда быстрее.
– Ага, только информации об этом месте у нас нет. Куда бежать, как бежать, мы не знаем.
**********
Поворот ключа и дверь камеры открылась.
– Вы двое на выход.
На этот раз был другой охранник. Мы вышли
– Вперёд.
– И куда нас?
– Молчать.
Наверное, на какие-то работы отправят. Мы с Максимом шли без эмоций. На этот раз мы шли не через тот путь, по которому меня вели. Открылся железный переход между секторами. Там стоял дежурный одетый в советскую форму.
– Здравия желаю! Куда вы их?
– Майор приказал во двор вывести.
– Понял, проходи.
Во двор значит… Предстоит какое-то дело.
Мы спускались по лестнице. Снова Большая железная дверь. Из громкоговорителя понёсся голос.
*- Код доступа!
– 5643 Сергей 354
– Принято, открытие дверей*
Я был в шоке от их охранной системы. Вот это простая, но надёжная проверка. Скорее всего код меняют каждый день.
Открывалась небольшая железная автоматическая дверь. Лучи света начали светить в глаза. Показался небольшой коридор из решёток и за ним большой бетонный двор, на котором было какое-то небольшое построение.
– Чё встали пошли!
Охранник толкнул рукой в спину. Мы пошли по этому небольшому коридору. На выходе стоял дежурный. Он сразу открыл решетчатую дверь.
– В строй живо!
Мы пошли в строй и оглядывал его. Вот и наши парни в конце стоят.
– Максон смотри! Химик Кошкин,Штык, Якут!
– Пошли к ним.
Мы встали месте с ними.
Я шепотом начал.
– Химик чё происходит?
– Да нас собираются отправить на какие-то поля…
– Нехорошое присутствие.
Тут подъехали два старых ржавых урала и увазик из него вышел какой- то человек в плаще и офицерской фуражке.
– Итак заключённые сейчас едем на поля! На сельхозработы!
Рядом с Уралами стояли бойцы так же в советской форме и крайне небольшом вооруженнии с служебными собаками.
– Грузимся! ( Крикнул фуражка)
Мы отрядом пошли в крайний Урал. Тюрьма напоминала какой-то старый замок переделанный под ТСР (тюрьму строго режима) мы подошли к машине как собака начала рычать и кидаться на нас но её держал боец.
Залезли первыми и заняли последние места.
В кузове было очень пыльно и пахло бензином.
Собаки всё гавкали и гавкали. Я решил поспать чтобы сократить время поездки.
– Макс толкнешь когда подъезжать будем?
– Хорошо.
Я откинулся и меня резко вырубило.
*******
– Вставай, вроде подъезжаем.
– Угу…
Я посмотрел в начало кузова и мы ехали мимо каких-то зданий и полей. Странно это на сельхозработы же…
Тут резко дёрнуло Урал и мы остановились.
– На выход!
Крикнул какой-то боец. Мы с ребятами выходили из машины. Сразу наполнил свои лёгкие свежим воздухом, ибо в кабине пахло не приятно.
Охраны было не так и много. Пару водителей и несколько охранников и фуражка.
– Так… Вы 6ро ( указал на нас фуражка) идёте с этим бойцом в ваш квадрат.
Нас распределили по квадратам и мы пошли работать нашей задачей было копать землю.
– Сёмен, я сейчас разговорю охранника а ты его вырубаешь взаде.
– Сейчас шоль побежим?
– Ну, а чё? Идеальное место для побега.
– Ладно, пацаны если чё подхватят.
– Работаем.
Макс пошёл в сторону охранника а я выжидал время. Остальные копали землю. Стояла прохладная погода… Как-то странно тут меняется климат, да и место уже более на знакомые края подходит. На Макса что-то орал охранник. Сейчас! Я аккуратно обошёл их.
– Иди работай! Некогда мне с то….
Я его ударил лопатой по голове. Он резко упал.
– Макс, снимай с него китель бери все документы и вещи.
– Угу.
В этот момент пацаны обернулись на нас и не спеша подошли.
– Побег?
– Конечно, а чё долго нам тут торчать? Нужно на “Зарю” быстрее.
Я снял с его плеча автомат и с разгрузки взял все патроны к нему. Максим взял ТТ. На нас другие не обращали внимание они заняты делом и потерю бойца они не сразу заметят. Фуражка в дали орал на водителей. Другие же квадраты и вовсе не обращали на нас внимание.
– Карта есть при нём?
– Угу.
– Тогда видишь обрыв? Туда по шурику побежали времени у нас не больше 2х минут до проверки постов.
Мы внимательно смотрели на охранников в нашу сторону никто не смотрел. Бежать нам метров 500 от силы.
– Вроде чисто, побежали.
Мы толпой быстро ринулись к обрыву. Адреналин переполнял меня. Поле было полностью открытым и бежать по нему была конечно глупая идея но деваться некуда. До обрыва в неизвестность оставались считанные метры. Выстрелы по нас вели серьезный огонь. Мы пригнулись, вот вот уже этот обрыв! Я прыгнул туда и за мной отряд. Но…
– Аааа ля попали! Где-то кричал штык.
Обрыв был метра 3 так что для нас была не большая высота. Я приземлился и быстро повернул взгляд на штыка. Он кубарем покатился от туда. Я не замедлительно ринулся к нему.
– Куда?
– В ногу, походу застряла.
– Нет времени осматривать, сейчас понесу тебя но когда оторвемся осмотрим!
– Давайте ходу от суда, сейчас будут здесь!
Крикнул Химик.
Я закинул Штыка на спину и побежал месте с ребятами. Тяжёлый, сука….
Но в порыве адреналина я не особо чувствал вес а тем более выносливость она была будто бесконечной. Мы были уже в лесу. Напоминал нам наш Российский лес.
Мы бежали около множества деревьев.
В отдаленнии ещё слышались выстрелы.
**************
– Далековато нам до точки встречи.
Мы внимательно осматривали карту острова. Остров был большой по размеру и в каждой части острова был свой рельеф местности. Ещё одна загадка в копилку.
– Поторопиться нужно а то штык такими темпами кони двинет ( Сказал Кошкин)
– Ну вот смотрите через пару километров КПП можно взять штурмом если есть машина то на машине двинуть к точке Б1 ( Химик )
– Ага штурмовать одним автоматом и пистолетом? ( Якут)
– Ну а если в тихую и по мере продвижения забирать с них автоматы? ( Химик )
– Идея конечно хорошая но очень рискованная. ( Макс)
– Вариантов у нас ясно не много или брать КПП или пешком идти на точку но в случае второго варианта Штыка можем потерять. ( Химик)
– Значит КПП. ( Уверенным голосом сказал я)
– Двинули.
Мы встали, и пошли к КПП. До места встречи оставалось 4 часа. Мы работали на время а не оно на нас.
************
«Лешак»
Проплывают в небе тучи,
мчатся волки за тенями.
А луна, луна танцует
над застывшими телами.
Лес рычит и беснуется. Гвалт ворон доносится отовсюду. С затянутого плотной чёрной пеленой неба срываются потоки ливня и хлещут прямо в лицо. Ветер завывает в кронах сосен. Вездесущие ветви дерут оголённую кожу рук, путаются в ногах, проходятся острыми краями по шее, щекам, стремясь добраться до глаз. Я несусь меж ними, не прикрываясь и не оглядываясь назад. Я стремлюсь догнать то, что догнать невозможно. Оно маячит на уровне зрения. Бесшумно скользит вперёд, огибая стволы массивных старых древ. И я не могу определить, бежит оно от меня или просто ведёт за собой.
***
Шесть повозок, две дюжины лошадей, семьдесят людских душ. Мы пришли в эти места не так уж давно. Мы были дезертирами. Все из одного села. Когда война затянулась настолько, что стало невмоготу, я и ещё четыре десятка бывалых вояк похватали с государевых складов всё, что только могли, вернулись к семьям. А побоявшись преследования и наказания, и вовсе снялись с обжитых мест – выбрали в качестве нового жилья неизведанные, дикие леса, даже и не предполагая, насколько они опасны.
Я помню суматоху, образовавшуюся, когда всё имущество пытались уместить в повозки. Помню тревогу, повисшую в воздухе. Помню лицо счастливой Райлы, моей жены, едва осознающей, что бесконечные военные походы уже в прошлом; помню ясные глаза и тихий голосок малышки Ягодки, всюду бегающей за мной и не отстающей ни на шаг: «Папочка, ты больше никуда не уедешь?.. Твой второй глазик не пропадёт, как первый?.. Эта повязка на твоей голове такая нелепая!.. Мама говорит, мы в тот лес пойдём… ну зачем, пап?.. он же страшный!»
На горизонте чернел бор, уместившийся меж двух горных хребтов. В него упиралась старая, заросшая тропа – единственный путь к спасению и тихой жизни. Или гибели.
Мы начали поход, спиной ощущая топот копыт: карательный отряд уже спешил по нашим следам.
***
Лес постепенно окутывается мраком и обнажает передо мной свою худшую сторону. Мокрый мох скользит под ногами. Дождевые капли застилают единственный видящий глаз. Я тру его изо всех сил и пытаюсь всматриваться в даль, не упускать тварь из виду. Та петляет, исчезает, скрывшись за очередным широким стволом, а через пару мгновений появляется вновь.
Натруженный взор отвлекается от высокой фигуры и различает нечто серое, мелькнувшее сбоку, средь деревьев. Совсем рядом. Слух выделяет тяжёлую поступь и утробный рык. После свист туши, разрезающей завесу из ливня. И прежде, чем разум успевает осмыслить что-либо, наученные руки сами приходят в движение. Правая выгибается в локте, выставляя сжатое в пятерне лезвие сигилля навстречу звуку. Вторая направляет скользскую рукоять и удерживает у основания, когда нечто массивное ударяется о сталь. Ещё движение, краткий рывок вперёд – и руки возвращаются в удобное для бега положение. Уже в спину летит грохот и скул. По-особому печальный и больной. По-особому человечный. Я слышал такой раньше.
***
Шесть повозок, две дюжины лошадей, семьдесят людских душ. Мы спешно пробирались глубже в чащобу; скоро исчезли все признаки присутствия здесь человека, вплоть до каких-либо различимых троп, столетние сосны пришли на смену молодым деревцам.
Мой вороной скакун, повидавший не один кавалерийский налёт, не одну рубку в гуще сражения, теперь спокойно семенил в середине цепочки из повозок, чуть поодаль от третьей с хвоста. В ней, окутавшись покрывалами, посапывала Ягодка. И мой пытливый взор, бегающий от ствола к стволу, неизменно возвращался к ней. Засмотревшись на прекрасный лик, прикрытый неровными прядями русых волос, я различил медальончик: небольшой волчонок, выструганный из железного кедра тем же кузнецом, что ковал мечи и доспех для моей хоругви. Простая, грубоватая фигурка. Кузнец вырезал такие, когда с работой совсем было туго, приписывал им свойства магических оберегов и отдавал за один золотой. Молодые новобранцы скупали всё подчистую. Матёрые солдаты только посмеивались, а вечерами, меньше глаз когда было, сами бегали к кузнецу за маленьким, грубым, шершавым на ощупь орлом, щитом или гербом государя. Все боялись и не хотели испытывать судьбу.
Я взял волчонка. И оберег, считай, помог – летящее в лицо копьё перерубили в воздухе, лишь острие прошлось по правой глазнице. С той поры я ношу повязку, а счастливая вещица болтается на шее моей малютки. И я ещё не видел, чтоб она снимала волчонка.
Райла сидела позади меня всю дорогу, плотно прижавшись к спине и сложив руки замком на моём поясе. Я чувствовал затылком её горячее дыхание и мягкие локоны волос.
— Милая… может на повозке будет лучше всё-таки? Ты же терпеть не можешь эти поездки верхом.
Она устало поёжилась, встревоженная моим голосом, хоть я старался говорить тихо. И крепче сжала объятья.
— Не могу… не могу поверить, что ты здесь, рядом. Кажется, отойду… хоть отвернусь – и исчезнешь. А вернёшься с новыми шрамами, без пальца, с ещё одной вонючей повязкой на лице…
Я отпустил поводья и сжал её руки. Так крепко, как смог. На правой моей ладони не было большого пальца, на левой – безымянного, мизинца и целого куска плоти. Но я давно приноровился к этой напасти.
Она задрожала.
— Калека мой… будто чудище какое трёхпалое хватает… но это всё, благо, кончилось.
— Да, милая. Будем жить тихо, как крестьяне. Научиться бы только. Сохой приноровиться править, хлев небольшой смастерить.
— Научишься. Головы рубить научился, и крестьянские заботы осилишь… А что погоня?
Я обернулся, пригляделся вдаль. Беглые государевы ловчие на пару с сельскими охотниками вовсю заметали, путали следы. Без этих людей пришлось бы туго. Но они были с нами, и я благодарил всех Богов за это.
Райла тоже обернулась на мгновение, поводила глазами по округе и, явно никого не приметив, отвернулась обратно. Тотчас впилась в меня глазами цвета… когда бушующие морские волны, подгоняемые ветрами, врезаются в утёс, от них отскакивают крохотные лазурные всплески; они живут недолго – паря над пенящейся пучиной, позволяют взору запечатлеть один-единственный кадр, а после сливаются с морем… но кадр этот такой, что запомнится на всю жизнь. Глаза Райлы были цвета именно такой лазурной капельки.
Я засмотрелся.
— Нет за нами уже погони. Если они не из пугливых, то бродят по лесу за мили отсюда или будут бродить. Ручаюсь.
Я смотрел на её загорелое лицо, пухлые щёки, притягательные черты. Время замедлило свой ход. Я дышал ей. Я видел лишь её. Я сходил с ума. И нечто крохотное росло в груди, разбухало, вырывалось наружу. А когда разорвалось, я сам не заметил, как впился в её губы. И всё вокруг померкло.
… ругань впереди, далеко за главной, ведущей повозкой. Свист стрелы. Грохот. И рёв: скорбный, почти человеческий. Я с трудом отстранился от любимой, повернулся, натянул поводья и понёсся вперёд. Вслед за главной резко остановились все повозки.
Достигнув небольшого скопления мужиков, спрыгнул с лошади, доверив Райле поводья. И скоро понял, в чём дело: в кусте папоротника лежала туша большого матёрого волка со стрелой в горле. Зубастая пасть была раскрыта, алая кровь толчками вытекала изнутри. Терпкий, приторный запах забил мои ноздри.
— И как это случилось?
Я осмотрел всех, с луком в руках стоял один, самый молодой из наших. Белый был что снег. Струхнул малец, с кем не бывает.
Он первым и не заговорил. Повернул ко мне рыжую косматую голову Микола Медведь. Вот это был здоровяк, ничего не боялся. Ему только дай топор побольше иль двуручник какой – врагу спасу не будет, а если ещё в хороший доспех заковать… Лишь умом крепким не наделён.
— Ды вось, — Микола махнул рукой, указывая на землю перед ведущей главную повозку лошадью, — вылецела малое пад капыты. Бегала, рыкала, прыгала. А конь баявы. Яму што? Як даў – гэты аж падляцеў, а заскулiў – страх!..
Я глянул на землю. В комке светлой шерсти, мяса и костей угадывались черты волчонка. И не волк, стало быть, там, в кустах валялся. Волчица.
— Тут страшыла як выбяжыць, ды зараве. А вылiкая такая, i каню глотку перагрызе – не заметiць. Я толькi за тапор – а ў яе ужо страла ляцiць…
— Спасибо, Микола. Пацан, твоя работа ведь?
Из глубины леса дунуло холодом. Верхушки сосен ворочались и скрипели. Дико кричало вороньё откуда-то… показалось, что из-под каждого куста, с кроны любого дерева. Птичий гвалт накатывал волнами, порой перекрикивая стук сердца.
Виновник всего этого стоял молча и не смотрел на меня. Я не стал окликивать, последовал за его взглядом и упёрся в пригорок, прямо дальше по дороге. На самой вершине стоял, опёршись о долговязое старое деревце, матёрый волк. Стоял неподвижно и смотрел разом каждому в глаза. Нас разделяло порядочное расстояние, но жёлтые зрачки животного светились так, что ослепляли. Я отвернулся.
— Готовьте оружие, мужики. Зверьё не оставит нас в покое. Хорошая работа, пацан.
Я выхватил из его окоченевших пальцев лук, бросил на повозку и самого пихнул туда же. Он был холодный и весь липкий от пота. И смотрел, смотрел туда, на пригорок.
Мужики повздыхали и разошлись по своим скакунам, телегам – точить мечи да топоры, натягивать тетевы на луки. Наш путь продолжился.
Я вскочил на своего вороного и бросил взгляд туда, где видел матёрого волка, несомненно, вожака. Его уже не было. И в одно мгновенье меня пробила дрожь – деревце, о которое он опирался, тоже исчезло. Такое сухонькое, старое. С корой, точно не сосновой, не дубовой, не еловой, не знаю какой. И с безлистными ветвями, больно похожими на кривые звериные когти. Не было его нигде.
***
Лес переливается лунным серебром, капли ливня светятся и образуют единую водную завесу. Я несусь по влажному мху, прыжками преодолевая особо топкие участки, и смотрю только вперёд. Топот, рык, затем свист раздаются то слева, то справа. Я даю волю рукам, оставляю голове одно-единственное дело – следить за тропой, дабы не оступиться, не зацепиться носком сапога за толстые корни, не ступить в яму, скрытую под водной гладью. Ведь остановка сейчас – значит смерть.
И взмахи сигилля сверкают в ночи, и до ушей доносится чавканье мяса, хруст костей, ещё безумный рёв, но уже за спиной. И всё труднее удержать рукоять окостеневшими от холода пальцами. А мокрая серая шерсть мелькает средь деревьев снова и снова. Топот уже гремит отовсюду. И впереди он особенно звучный.
Я поднимаю голову, приглядываюсь – и сердце моё начинает биться быстрее, отдавая стуком в висках. На меня несётся огромная бурая гора из плоти, шерсти, когтей и зубов. И ревёт так, что, не увидь я источника, спутал бы с раскатом яростного грома. Нападки волков прекратились, я удобнее перехватил рукоять и лишь ускорил бег. Железная пасть медведя застыла распахнутой, издали видно, как напрягаются мышцы под толстой шкурой. Шкурой, местами подпаленной, из которой торчат обломанные древка стрел. Это мой старый знакомый.
***
Шесть повозок, две дюжины лошадей, семьдесят людских душ. Мы пробирались по бурелому всё глубже, высекая древние деревья под корень, когда телеги не могли пройти. С каждым ударом топора ветер завывал всё яростнее, смешиваясь с вороньим гвалтом. Мы продолжали движение, пока свет солнца пробивался сквозь густые кроны. Едва заметные первые звёзды указывали нам время стоянки. Тогда мужики ставили шатры, разгружали поставленные друг подле дружки телеги, зажигали вокруг них костры. Женщины готовили еду. Помимо захваченного заранее хлеба, колодезной воды, говядины да свинины, ягод с грибами, собранными прямо на ходу, на льняных покрывалах появлялась обжаренная на огне дичь. Жилистое, жёсткое мясо волков и ароматное лосиное. Всё потому, что зверьё само лезло на мечи и стрелы; с того момента, как пацан застрелил волчицу, не проходило и дня, чтоб какой зверь не кинулся на лошадь, не попробовал поддеть рогами одного из наших. Я обнажал лезвие сигилля только когда лесная тварь подбиралась близко к телеге, что везла Ягодку. Зато другие нарубились и настрелялись всласть. Да и куча свежего мяса того стоила.
А когда женщины, дети, старики разбредались по шатрами, мы выбирали дозорных, что будут поддерживать костры до утра, следить за лошадьми и охранять людей с оружием в руках. Хворостинками выбирали, кто остаётся сторожить первым и до полуночи, а там сменят. Я быстро вытянул длинную и скрылся от вечерней стужи в шатре – следовало быстрее заснуть. Райла тихо посапывала, обняв Ягодку. Её волосы рассыпались по большой пуховой подушке. Я подкрался и осторожно приложился губами к тёплой щеке. Любимая мило поморщилась, закрытые веки неспокойно дрогнули. Я укрыл её покрывалом, а сам завалился рядом, не сняв кожанку и пояс с ножнами. До моей смены оставалось чуть более четырёх часов.
Проснулся от того, что здоровая ладонь тормошила за плечо. Не без труда разлепил глаз и увидел прямо перед собой косматое лицо Миколы с квадратным небритым подбородком, толстым носом и маленькими зелёными глазами.
— Уставай ўжо, наша чарга прыйшла…
Его шёпот прямо гремел в ночной тишине. Я краем уха уловил, как беспокойно заворочалась то ли Райла, то ли Ягодка, и поднялся на локтях.
— Не шуми, Микола. Иди. Я скоро выйду. Только горло промочу.
Он кивнул и выбрался из шатра. Я тихо поднялся на ноги, снял с пояса флягу колодезной воды, опустошил. После прикинул: кроме меня дежурить будут ещё десяток опытных воинов, каждый из них отменный стрелок (кроме разве что Миколы – он обходился лишь своим двуручником да топориком, меня же лук порой едва слушался и руки после стрельбы болели страшно), уверен был, лесной зверь какой и близко не подступится. Прикинул, да и заполнил флягу брагой из небольшой мутной бутыли. И скорее вышел наружу.
Полуночный бор встретил меня пробирающимся под одежду холодом, тусклым светом лунного серпа и вороньим гвалтом. Гвалтом почти не прекращающимся. Я скорее закрыл проход в шатер и отправился к ближайшему костру. Там, поджав ноги под себя и сжимая древко лука побелевшими пальцами, сидел юноша, пробивший горло волчице в тот день, когда мы только начали свой путь. Вернон, кажется, его звать. Черноволосый, широкий в плечах, жилистый. Сильно смахивает на меня, только без шрамов, морщин и копны седых волос. Ещё все пальцы у него на месте. И глаза.
— Ну что, пацан, не показывалось зверьё?
Я присел рядом. Он вздрогнул и покосился на меня. Веки его покраснели, глаза были туманными, под ними набухли огромные мешки.
— Сколько ж ты не спал?
Он отвернулся, пуще прежнего сжал древко.
— День… три… пять… Не помню. Как приложу голову к подушке, так вижу их… жёлтые, яркие такие. И смотрят не по-звериному. Была б ярость, жажда крови… я б понял, я привык. Но тут холод… а за ним…
Вернон вдруг замер и стал дышать часто, будто задыхаясь. Я живо раскупорил флягу, подтянул горлышко к его губам. Он глубоко вздохнул, кое-как разжал руки, перехватил у меня брагу. Пригубил, поморщился. Пригубил снова, глотнув уже больше.
— Волк… чёртов волк придёт за мной, понимаешь?.. Он не остановится, не отстанет. Подстережёт ведь… Я точно знаю, подстережёт… И перегрызёт горло. Вот что за тем холодом в глазах было… предостережение…
Вернон стал делать глоток за глотком, пока не опустошил флягу. Затем отдал мне, а сам зарыдал. Крупные слёзы так и текли по его щекам. В нём много набралось, я сразу понял.
Вернон прижался в моему плечу. Я чувствовал, как он дрожал. Я имел полное право его отчитать, как солдата и воина. Но это был всего лишь юноша. Мальчишка, что был до смерти напуган.
Я обнял его как умел.
— Никто тебя не тронет, пацан. Ты ж знаешь нас. Таким молодцам ни волки, ни медведи не страшны. Да хоть Лихо Лесное пусть приходит, мы и его…
Лихо Лесное. Деревце, что исчезло само по себе. Я тогда и забыл о нём за заботами.
— Пацан, а ты не помнишь деревца рядом с волком тем? Старое, сухонькое такое…
Вернон резко отстранился, посмотрел на меня испуганно.
— С корой непонятной, да? Я уж думал, что почудилось. О деревце… вожак опирался, а потом…
И волчий вой прорезал ночную тишину, оборвав юношу на полуслове. Вой поддержали десятки глоток. Я поднялся на ноги, пальцы рефлекторно легли на рукоять сигилля. Куда б я не смотрел, везде пылали жёлтые глаза, отражая свет костров. Пацан весь сжался и заскулил.
— Давай лук и колчан! А сам за телеги, живо!
Вернон оставил всё, что было, и убег куда-то к шатрам. Я закинул колчан на плечо и, подхватив лук, подошёл вплотную к костру. Положил стрелу на тетеву, натянул. Что делали другие дозорные, я не видел. Только слева от меня, в двух десятках шагов стоял Микола, перехватив двуручник, справа я приметил ещё мужика с луком в руках.
Скоро показались серые оскаленные морды. Волки вышли на свет огня и остановились. Вперёд медленно вышел вожак. И жёлтые глаза его устремились на меня, в тёмную осеннюю ночь они светились особенно ярко. Он сделал ещё шаг. И я спустил тетеву. Стрела вонзилась в землю так, что брюхо зверя оказалось б пробито насквозь, продолжи он идти. Я выпустил ещё несколько стрел в других волков. Они вонзились в мох прямо за полшага до их передних лап. Мужик справа сделал тоже самое. До ушей донёсся негромкий рык вожака, скоро тот отступил. Остальные последовали за ним. Я переглянулся с другими дозорными и хотел было откинуть лук. Запястья уже ныли, а пальцы дрожали от напряжения.
Но яростный рык волной накрыл наш временный лагерь, – и я крепче схватил неудобное древко. Что-то крупное неслось на нас, звучно топая и подминая кусты под собой. Подбежало ещё несколько человек. Заскрипели тетевы на луках. А когда пламя костров осветило огромную кудлатую фигуру и стрелы, свистя, рассекли воздух, было уже поздно. Наконечники скользили по шкуре, падали, втыкались в землю, а если и попадали – не было никакого результата. Бурый медведь, раскрыв пасть и сверкая белыми клыками, приблизился и затоптал один из костров. Микола отбросил двуручник, снял топорик с пояса и ринулся на зверя. В это мгновение вновь раздался вой, из темноты леса стали выскакивать волки. И тут начался ад.
Помню крик и ругань. Рёв и скул. Звон и свист. Помню, как я одну за другой выпускал стрелы, пока колчан не опустел, пока я не перестал чувствовать собственные пальцы. А затем настал черёд сигилля. Я рубил и рубил. Затем прыгал, перекатывался, уворачиваясь от когтей, зубов и снова рубил.
Помню, Микола, страшно матерясь, вогнал лезвие медведю под левую лапу. Тот сбил здоровяка с ног и подмял под себя. Я схватил одной рукой полено из костра и ринулся на выручку, второй продолжая рубить. Помню, как вспыхнуло пламя, запахло горелой шерстью и мясом. И как сначала медведь, а за ним и волки понеслись обратно в лес. У всех, как у одного, пасти были в крови.
Не помню, много ли было трупов. Но я нашёл Вернона за первой же телегой. Живот его был распорот, на шее зияла красная, рваная полоса. Терпкий, приторный запах забивал ноздри. Парень харкал кровью, но был жив. Я склонился над его лицом и ловил сбивчивое дыхание. Пытался даже зажимать рану, хоть знал, что это бесполезно.
Вернон плакал. И слёзы его смешивались с кровью.
— Добрался до меня… добрался… подстерёг…
Он закашлялся. Сплюнул алой слюной.
— Я видел дерево рядом с матёрым… вожак опирался о него… а затем они ушли… вместе…
Вернон кашлянул ещё раз. Вдохнул полную грудь воздуха. Выдохнул. И не вдыхал больше. Я закрыл его веки.
***
Лес проносится мимо. Толстые, облепленные мхом стволы встают на пути и тут же оказываются за спиной. Серые морды мелькают слева и справа. Чёрные крылья трепещут высоко над головой. Бурая гора стремительно приближается, хромая на левую лапу. Я беру левее, пытаясь сделать дугу и зайти к медведю сбоку. Прыжками перемещаюсь от дерева к дереву. А подпустив зверя вплотную, одним рывком приближаюсь к нему, поднимаю сигилль и бью наотмашь. Слышу яростный рёв и сразу же кувырком ухожу от железных челюстей. Но поднявшись на ноги, ловлю удар когтистой лапой в грудь. Слышу треск рвущейся кожанки, чувствую жжение выше живота. И как течёт что-то тёплое под одеждой. Перехватываю рукоять сигилля и вгоняю лезвие в мохнатый мокрый бок, прямо меж рёбер. Зверь рычит, хочет вывернуться и добраться до меня. Только раны замедляют. И я успеваю достать сигилль и вставить его в горячую плоть ещё раз. Медведь всё-таки выворачивается и сносит меня лапой.
На мгновение всё вокруг меркнет. Я отлетаю и прилаживаюсь спиной о твёрдый ствол. Шевелю пальцами – они всё ещё сжимают рукоять.
Рёв, подобный раскатам грома, нарастает. Поднимаю голову и смотрю на медведя. Его маленькие глаза налились кровью. Зверь набирает скорость и приближается. Одервеневшая левая лапа едва слушается, из-под шкуры вырываются алые капельки и тут же смешиваются с потоком ливня. Но он продолжает упорно, яростно наступать.
Я медленно поднимаюсь на ноги, игнорируя ноющую боль в груди, треск в спине, трясущиеся от напряжения предплечья. Заношу сигилль повыше и жду. Вздох, второй. Медведь оказывается прямо передо мной, и я срываюсь с места. Челюсти звучно клацают в воздухе. Я делаю рывок влево, скользя по мокрому мху. Направляю лезвие. И вонзаю его под левую лапу. Туда, где толстая шкура была рассечена лезвием топора и где мягкая плоть прикрыта лишь тонкой коркой спёкшейся крови. Сигилль входит до основания.
Медведь ревёт, беснуется, кидается из стороны в сторону, порой пытаясь меня достать. Удары получаются хлипкими. Я слышу, как трещит кожанка, но пробить её снова зверю уже не под силу. Я держу рукоять крепко и проворачиваю, пока движения его не становятся медленнее, а рёв тише. Скоро из пасти медведя вырывается один лишь хрип, и массивная туша медленно валится на землю. Я, обессиленный, опускаюсь тоже. Рукоять сигилля продолжает торчать из-под лопатки зверя. Всё произошло быстро, а значит стальное лезвие на этот раз точно достигло сердца.
Серп луны медленно подползает к горизонту, предвещая скорый рассвет. Ливень постепенно стих. Остудилось и разгорячённое бегом тело, обнажив жгучую боль в груди и нечувствительность пальцев. Ветер носится средь старых деревьев и томно завывает. Но ни волчьего воя, ни звериного рёва, ни вороньего гвалта, вперемешку с трепетаньем крыльев, наконец не слышно. Я перевожу дыхание, смотря в никуда. Пытаюсь согреться, растирая ладони, ступни. И на тёмно-коричневой коре глаз выцепляет светлые охотничьи зарубки. Пара коротких линий указывает точный путь к лагерю. Я отхлёбываю из фляги и, опираясь о тушу медведя, поднимаюсь на ноги.
Лагерь. Наш временный лагерь. Туда вела меня тварь. Я хватаюсь за шершавую рукоятку и выдёргиваю сигилль из плоти, запускаю оружие в ножны. И иду вперёд неспешно, готовый к чему угодно. Чувствуя холодный взгляд и вслушиваясь в шелест ветвей.
***
Пять повозок, дюжина лошадей, сорок шесть человеческих душ. Мы тогда не вняли страшному предостережению (а я уверен, ночное нападение именно им и было) и вознамерились продолжить свой путь. Но когда нас резко стало меньше, следовало тщательнее готовиться и обдумывать дальнейшие шаги. После новых потерь пошатнувшийся дух людей оказался бы сломлен напрочь, и мы бы повернули назад – навстречу мечам карательного отряда, либо сгинули здесь, грызя друг друга и сдавая под напором новых нападок лесного зверья.
Помнится, когда стих вой, мы до утра обходили шатры и считали мёртвых. Вернон, десяток других бойцов лежали разорванными на мху, средь пожухлой серой травы. С их тел струился пар, но не от тёплого дыхания. Медленно вытекал он из раскроенных глоток и открытых, рваных ран. Их белые пальцы всё ещё держали оружие, а глаза были наполнены яростью и устремлены… теперь уже в пустоту. Кто-то погиб ещё у окружавших лагерь костров, кто-то у входов в шатры. Но слишком многим той ночью не хватило защиты. Мы стаскивали целые семьи в кучи, пока другие копали могилу, способную уместить их всех. Мёртвое зверьё свежевать не стали – утащили подальше от лагеря и бросили гнить.
Ни Райле, ни Ягодке я не позволил выходить из шатра.
Скоро могила была засыпана, раненые перевязаны, лошади успокоены и накормлены. Женщины, бледные, трясущимися руками приготовили еду и нам. Я кое-как впихнул в себя пару кусков мяса и, добравшись до ложа, вырубился мгновенно.
Когда очнулся, было уже за полдень. В шатре царил мрак. Умело задраенные щели не пропускали холода, но и света тоже. Лишь тусклый огонёк свечи мерцал где-то у дальнего конца помещения. Я поднялся с ложа. Рука рефлекторно легла на пояс, ладонь прошлась по ножнам. Сигилля не было. Всё внутри вздрогнуло. Я живо оглядел шатёр. За небольшим столиком со свечой, танцующей языком пламени, сидела Райла и алой тряпкой протирала лезвие моего оружия. На дубовой поверхности стола лежал ещё потёртый наждак и фляга, тоже снятая с моего пояса.
Она сидела, тёрла калёную сталь и не смотрела на меня.
Я подошёл сзади, запустил руки в роскошные волосы. После обхватил её дрожащие руки, медленно опустил на стол сигилль и грязный кусок льняной ткани. И крепко обнял.
— Твой меч был весь в зазубринах… и крови… Кто опять на тебя нападает? С кем опять тебе нужно сражаться?
— Этой ночью зверьё взбесилось. Ещё медведь появился из ниоткуда. Они прорвались, но мы быстро всех отбросили.
— Но сколько погибло?.. Вы же этим и занимались всё утро, да? Капали могилы?
Райла дышала часто. Я стоял недвижимо и крепко обнимал её сзади, сжав холодные запястья. Она не стремилась обернуться, и это было хорошо. Последнее, что я бы хотел видеть, – её яркие, лазурные глаза, затянутые блеклой пеленой грусти и страха.
— Выжило достаточно, чтобы продолжить наш путь к спокойной жизни… и где Ягодка?
Райла ответила не сразу.
— В шатре у Васки, с другими детьми. Отвела, как ты вернулся.
Васка, старая бабка-повитуха. Когда-то ещё со мной нянчилась. Хорошо, что стая до неё не добралась ночью. Хорошо.
— Насколько там безопасно?
— Микола у входа стоит. С секачём огромным в руках. Безопасно там.
Хорошо. Очень хорошо.
Я ведь тогда чувствовал, что мне надо будет уйти. Уйти надолго. Оставить моих девочек без защиты на всю ночь, а то и дольше. Мне думалось, что этот поход изменит всё. Либо приведёт к жизни спокойной, настоящей, либо к полному провалу. И я был прав. Полностью.
Райла отстранилась от моих объятий, поднялась со стула и протянула мне клинок и флягу. Глаза её выражали самое худшее, что я только мог представить.
— Тебе это пригодится. За тобой приходили, пока спал. Вояки эти затеяли что-то, точно хотят тебя куда-то отправить…
Я взял вещи из её рук и уместил на поясе.
— Если отправят, ты пойдёшь? Оставишь нас опять?
Я протянул к ней руки, чтобы коснуться, обнять. Райла лишь нахмурилась и подалась к выходу из шатра.
— Ты пойдёшь. Конечно, пойдёшь.
— Я должен привести нас к безопасной земле. Там, где мы начнём новую, счастливую жизнь.
Она вздохнула, подняла полог шатра. В помещение ворвался студёный воздух. Свеча позади потухла.
— А ты разве до сих пор не видишь? Наш поход провалился. Путь в счастливую жизнь завален трупами. Никогда путь, начавшийся со смертей, не приведёт к счастью.
Райла вышла наружу и опустила полог. Я тогда долго стоял в темноте и думал. Я был согласен с ней полностью, но был и полон решимости доказать обратное. Ей и себе самому.
«Вояк» я нашёл быстро. Около десятка мужчин окружали едва теплящийся костёр, все спокойно обсуждали что-то. Все, кроме одного. Брас, отличный лучник, именно с ним я и Микола первыми встречали освирепевшее зверьё. Выпущенные из его лука стрелы свистели рядом с моими, лезвие вырезало серые морды не менее яростно и умело. Браса я помнил как отрока, только-только становившегося мужчиной; эти его вечно насмешливые янтарные глаза, густая светлая борода, простодушные черты лица и улыбка, всегда вызывающая ответную. Таким я и хотел бы его запомнить. Этот Брас, возвышающийся над дрожащим костром, яростно выкрикивающий, плюющийся слюной, уродливо крививший лицо, показался мне постаревшим лет на десять. Его волосы цвета первого снега потускнели, равно как и глаза. Они стали блеклыми и пустыми.
Я вздрогнул. С самого утра я не видел его невесты и маленького сына. А ведь я не ложился, пока не проведал всех.
— Наконец ты пришёл! Ну скажи ж ты им, что нам следует идти вперёд. Эта ночь уже тяжело далась! Дальше будет только хуже!
Мужики ворчали. Неодобрительно качали головами, косясь то на лесную чащобу, то на свежезасыпанную могилу.
Я подошёл ближе и стал рядом с ними. Напротив Браса.
— Дело идёт к вечеру, Брас. Нас стало меньше – ночной поход уже не осилить. Мы должны укрепиться, обождать. Хотя бы немного. Пока люди не оправятся и раненым не станет лучше.
Он нахмурился, устало протёр пальцами глаза.
— Не станут эти твари ждать, пока мы оправимся, соберёмся с силами. Они придут вновь. Разорвут ещё больше детей. Я не хочу вновь таскать трупы в могилу! А вам этого хочется?!
Брас скривился сильней. Его недавно прекрасные глаза казались двумя кусками сухого кремня.
— Твоя невеста, Брас. И паренёк. Они…
— Оба мертвы. Я сам тащил их по траве. Сам укладывал в могилу. Сам забрасывал землёй… И знаешь что? Ничего страшнее этого я не видел.
Небо хмурнело. Солнце скрывалось за грозовыми тучами. Пламя костра потрескивало свежим хворостом. Стихли птицы. И лишь резвый ветер носился меж шатров и толстых стволов. Больше ни одного звука не было слышно.
— Поэтому мы должны войти в эту проклятую чащу и идти до тех пор, пока она не кончится. Потому что нет нам здесь житья. Наши любимые будут здесь умирать. Вы этого хотите?
— Брас, ты прав. Сейчас нам особенно важно сохранить всех живыми. И поэтому мы не ринемся в лес, пока не узнаем, что там дальше.
Он сплюнул на утоптанный мох.
— Значит, я пойду один. Найду конец этому лесу, и вырежу любую тварь, что станет на пути.
— Мы пойдём вместе, Брас. А остальные пусть стерегут людей до нашего возвращения.
— Да, хорошо. Вдвоём мы перережем больше. Отлично. Через час приходи к этому костру. Приготовься, попрощайся. Мы зайдём глубоко.
Мужики молча разошлись. Брас сел у огня и отвернулся от меня.
— А ты…
— Я готов. И мне уже не с кем прощаться.
И я отправился к Васке. И пока шёл, хоронил образ того жизнерадостного, красивого юноши. А в голове всё крутились слова Райлы: «Никогда путь, начавшийся со смертей, не приведёт к счастью…»
Шатер Васки был самым крепким, просторным и тёплым среди всех. Как только вошёл внутрь, меня окутал уют и покой; в воздухе витал терпкий аромат трав и сладкий дух ягодных настоек да цветов, до ушей доносились весёлые крики детей и тихий старческий говор. Я глазами выцепил Ягодку, что вместе с другими девочками играла с простыми плетёными куколками, и старую Васку, вяжущую очередную тёплую безделушку из пряжи. Кажется, если собрать все, сшитые бабкой, рукавички, шарфы, рубахи в этом шатре, он не выдержит и разорвётся по шву. Её морщинистые руки всё также ловко владели спицами, как и годы назад. Я видел, как глаза Васки отвлекались иногда (порой подолгу), дабы присмотреть за неугомонной мелюзгой. Пальцы же продолжали прясть как ни в чём не бывало.
А в углу сидела Райла, склонив голову и теребя в руках маленького волчонка, вытесанного из железного кедра. Я подошёл к ней, опустился на одно колено и осторожно смахнул с печального лица пару тёмных прядей.
— Я и правда должен сейчас уйти. На сутки, может. Может, и на трое. Не знаю.
— Как всегда…
Она вздохнула, протянула мне медальончик.
— Возьми. Прошлый раз ты надел его и вернулся. Надень снова.
Я глянул на небольшую, маленько потемневшую от времени фигурку на верёвочке. И не тронул.
— Он ваш. Мне никогда не нужны были обереги. Ни тогда, ни сейчас. Но если в нём и правда что-то есть, пусть останется у тебя или у Ягодки. Мне хватит моего меча.
Райла повременила немного – и спрятала волчонка за пазуху. А после резко обвила руками мою шею.
— Тогда просто вернись, слышишь?.. Без глаз, без рук, ног, каким угодно… только не умри… только…
Райла обнимала меня и дрожала. А в груди ныло сердце и мелькало предчувствие, что я последний раз чувствовал её тепло, сбивчивое дыхание, биение сердца. Последний раз.
В тот день я ещё долго беседовал о чём-то с Ваской, играл с Ягодкой и не сводил глаза с лица любимой. Даже когда отпущенный мне час кончился и сердце гнало в дорогу, я тянул – уходить не хотелось. Но я солдат, да и вера в светлое будущее и правильность моего пути была слишком сильной, чтобы отступить. И я ушёл, перед этим собрав припасы в дорогу и наказав Миколе сторожить детей ценой жизни.
Мы оставили позади лагерь и ступили на эту тропу, когда солнце уже не видать было за кронами подпирающих облака сосен, и сумерки тёмной тканью опутали всё вокруг. Я шёл, не выбирая пути, лишь слушая звуки вечернего леса, ведь взгляд мой постоянно упирался в спину Браса. Тот нёсся вперёд свирепо, неустанно, будто чувствуя что-то впереди, будто это что-то тоже ждало его и желало поквитаться. Так продолжалось и когда лишь лунный свет освещал нам дорогу – тогда я частенько оступался, спотыкался о коряги, скрытые густой тенью, едва уклонялся от цепких ветвей, Брас же шёл так же стремительно, как вначале. До самого рассвета мы не сбавляли шаг (я лишь изредка останавливался, наносил на твёрдую кору древ зарубки), и, хоть я чувствовал на себе непонятный взгляд и иногда выцеплял из сумеречного стрёкота цикад либо ночной тишины едва слышный шелест и скрип, никто не мешал нашему походу.
Я обращался к моему спутнику несколько раз с просьбой сделать привал, дабы унять слабость в ногах и подступающий голод. Брас не отвечал, продолжая неустанно нестись по лесу. Только к вечеру, когда мы вышли к небольшой, просторной полянке, прикрытой со всех сторон кустами Волчьей ягоды, он остановился. Брас замер на пару мгновений, стоя на заросшем пригорке, то ли вслушиваясь, то ли вглядываясь, а после сорвался с места и нырнул в заросли, не произнеся ни слова. А вернулся быстро, но уже с охапкой хвороста в руках.
Скоро небо заволокло серыми тучами, налетел ветер и на землю опустилась стужа. Я спасался от неё у костра, хрустящего сухими веточками и пускающего вереницы искр к медленно проявляющимся на чёрном полотне звёздам. Я сидел на кочке, уткнувшись сапогами чуть ли не в самый огонь, и пережёвывал сухой хлеб с вяленым мясом, заготовленным, видимо, ещё когда я был солдатом на службе государя. Изредка поглядывая на Браса, я заметил, что он сидит недвижимо и не сводит взгляда с леса.
Я поднялся с земли, достал из своего походного свёртка самый большой бардовый ломоть, раскупорил флягу с родниковой водой и подошёл к нему ближе.
— Брас, ты бы поел, попил. Ослабнешь ведь. А там и слечь недолго.
Он повернулся ко мне осунувшимся, постаревшим лицом. Его сухие губы раскрылись – и после долгого молчания, вместо тяжёлых вздохов и грязных проклятий, что он произносил одними губами, Брас выплюнул две фразы:
— Кровь этих тварей меня накормит и напоит… когда доберёмся до них…
И замолк. Я отошёл и опять уселся у костра, говорить с этим человеком больше не хотелось.
А когда из-за стволов стал просачиваться слабый лунный свет и первые капли моросящего дождя застучали о кору и хвою, Брас резко встал на ноги, потянул носом воздух.
— Пойдём уже… Быстрее!.. Я чую их, чую их всех…
Он сразу же рванул в чащу. Я же, собрав всё обратно в мешок и затушив костёр, едва за ним поспел.
Прошло ещё около часа безостановочной, скорой ходьбы, пока мы не достигли желанной цели. Нет, это не был выход из леса, даже близко не он. Подобно прошлой нашей стоянке, это была поляна, но не в меру большая, огороженная со всех сторон не низкими кустами, а роскошными, раскатистыми берёзами. Землю покрывали травы, заросли ягод, молодые орешники и никакого мха не видать, почва в этой роще была живой, плодовитой. Кажется, я даже слышал шум родника, а вдали, за белеющими в лунном свете стволами блеснули пару раз светлые капли струящейся, бьющей ключом воды. Это было сердце леса. Сюда бы мы пришли, коли б не нападки дикого зверья. Тут бы мы отстроили наш дом и зажили в достатке и покое, вдали от войны и смерти. Мы вошли в рощу и нежданно услышали писк. На мгновение сверкнула молния, осветив углы, закоулки, до этого таящиеся в тени. За каждым стволом, почти что на каждой ветви были признаки лесной жизни: гнёзда, норы, берлоги, лежанки. Где-то запищало снова, вдали грянул накатывающий волной гром, и стало ясно, что это за место. Это был их дом. И мы, шаг за шагом, приближались прямо к нему.
Брас остановился.
— Ты слышал? Писк… Рядом, вроде бы. Думаю, вон там.
Он махнул рукой в сторону ближайшего ягодного куста и сразу же бросился туда. И я за ним.
Под сенью широких листьев, на покрывале из мягкой травы лежали и посапывали волчата. Короткошёрстные, с крохотными ушками и лапками, едва проступающим хвостом и прорезавшимися острыми зубками. Они были точь-в-точь как моя деревянная фигурка. Один из них изредка пищал во сне, когда ветер завывал уж особенно громко и зло. Я пробежался глазами по роще – во многих таких лежаках приметил слабое шевеление и блеск серой либо чёрной шерсти.
Я отошёл, повернулся к Брасу.
— Мы нашли, что искали. Хоть это не совсем конец леса, но почва тут хороша. И вода тоже рядом. Пора возвращаться. Что делать со всем этим зверьём, потом решим…
— А нечего тут решать.
Он быстро глянул на меня безумными глазами, широко улыбнулся. И, прежде, чем я хоть что-то успел сделать, выдернул из ножен меч и вставил лезвие в ближнего к нему волчонка. Плоть хлюпнула и пропустила железо. Я даже расслышал, как оно вонзилось в твёрдую землю. Он выдернул меч. Алая, светящаяся кровь рывками стала бить из раны.
Я накинулся на Браса и получил гардой в висок. Перед глазами сверкнуло, в голове что-то разорвалось. Помню только, как лежал на земле, а повсюду – страшный вой, скул, полный страха, хруст костей. И хохот. Захлёбывающийся, громкий, бесконечно уродливый. Хохот безумца.
Очнулся, когда моросящий дождик превратился в ливень. Я поднялся на ноги, держась за голову. Брас сидел на земле, устланной покромсанными тушками, разворошёнными гнёздами, что были утыканы стрелами. Крови на земле не было, она ушла в почву вместе с каплями дождя, только с белых берёзовых стволов бурые всплески никак не хотели смываться.
Я вытащил сигилль из ножен.
— Зачем это, Брас? Зачем ты это сделал?
Он не обернулся.
— А что бы сделал ты, добряк, если бы твою Ягодку разорвали на куски? Если бы ты сам бросал землю на её холодное тело, смотрел, как медленно пропадают под комьями бледные лица и раскрытые стеклянные глаза? Если б видел, как уходит её жизнь вместе с кровью, льющейся из горла?.. А? Не отвечай. Ты бы поступил точно также… конечно же… да… как ж иначе?..
Я молча подходил, держа оружие наготове.
— Это лишнее, добряк, – он нервно хихикнул и вновь потянул носом воздух. — За нами уже идут. Я чую.
Из кустов вдали послышался рык. Брас, мгновение назад сидевший недвижимо, бросился туда и, парой прыжков покрыв огромное расстояние, скрылся в широких листьях и гроздьях чёрных ягод.
Нагнав его, я застал вовсю кипящий поединок. Огромный матёрый волк, свирепо рыча и клацая мощной челюстью, кидался на Браса. Тот извивался змеёй, уклоняясь от зубов и когтей, изредка пытался нанести удар, но тщетно – зверь был настолько же ловок, насколько силён. Получив когтями по плечу, Брас скривился и, заметив меня, прокричал:
— Давай, добряк! Вместе мы его завалим! Наши люди буду отомщены!
Я удобнее перехватил рукоять сигилля и двинулся к нему.
В это мгновение что-то могучее и стремительное сбило меня с ног и скользнуло прочь. Люто зашлись карканьем вороны, вдарил гром. В нескольких шагах от меня стояла тварь. Высокое, тонкое тело, покрытое грубой корой, со множеством мелких отростков и веток венчало некое подобие рогатого лосиного черепа, иссушённого и старого, с чёрными провалами рта, носа, глазниц. На плечах сидели вороны. А мой взгляд был прикован к вытянутой руке, сжимавшей кривыми пальцами простую цепочку, что заканчивалась деревянным волчонком. Та была красной от свежей крови. Неведомая тварь, Лесное лихо, Лешак. Он смотрел на меня секунду, а потом скрылся средь сосновых стволов.
И я бросился за ним, забыв про Браса, берёзовую поляну, светлое будущее и спокойную жизнь. Перед глазами всё стоял треснувший кедровый волчонок и бегущая из трещины кровь.
***
Лес постепенно отступает и начинается наша лагерная вырубка. Вереницы пней, обсыпленные щепками и кусками коры, какие-то из них только начали выкорчёвывать, какие-то уже лежат корнями кверху рядом с глубокими неровными ямами. Толстые стволы тоже валяются неподалёку, в некоторых из них торчат рабочие топоры. Ещё колуны, пилы и другие инструменты валяются везде, поблёскивая облепившими их каплями воды – следом только-только прошедшего ливня. Я даже, стараясь быстрее передвигаюсь ноющими от усталости ногами, спотыкнулся о тяжёлое древко топора.
Здесь точно кипела работа. Ранняя, многолюдная, поспешная. Но нечто заставило людей побросать всё и уйти прочь. А куда? Я думал об этом, приближаясь к лагерю, и только сейчас заметил, что дозорных нет. Нет ни единой дымной струйки утреннего костра, пахнущего свежим мясом, ни ржания лошадей на кормёжке, ни расходящихся эхом многоголосых переговоров. Ничего и никого. Лишь тёмные силуэты повозок и высоких шатров. Тревога пуще прежнего разыгралась где-то глубоко в груди и шаг ускорился сам собой.
Я подошёл ближе и обомлел. Ближайшие ко мне костры вряд ли потухли от ночного ливня – они были небрежно и грубо затоптаны. Первая же повозка, что попалась на глаза, расшатана и обгрызена, а на деревянной колее почти сразу различил брызги въевшейся бурой крови.
Я вспомнил пустую поляну в центре леса, где отдыхали одни лишь щенки и птенцы, вспомнил, сколько по пути сюда встретилось взрослого зверья и насколько разъярено оно было. Сразу перед глазами всплыли свежие раны у медведя, которые точно не мог нанести Микола в ту страшную битву. Вспомнил – и крепко-крепко сжал в ладони потёрный кедровый медальончик.
А шмыгнув меж телег, войдя в наш последний лагерь, я увидел то, чего так боялся увидеть. Тела, везде тела. Изуродованные, раскромсанные, искусанные. Конечности, валяющиеся на мокрой земле отдельно от тела, кисти, ещё сжимающие оружие, и туши подобные мешкам, набитым отрубями. Безжизненные, нелепые, сочащиеся красным. И кровь, кровь повсюду. Нечто постаскивало их в груды и бросило гнить… какое ещё “нечто”?.. я прекрасно знаю, что за существо это сотворило. Лешак. Полулегендарная тварь, рождённая ночной тьмой, волчьим воем и треском срубаемых древ. Старая, забытая сказка, объединённая с ночным кошмаром и потаённым страхом человека перед дикими силами природы. Оно пробудилось с первым ударом топора о чёрный ствол, с первой стрелой, пронзившей плоть, с первой смертью… первой кровью. Тварь собрала лес, объединила против единой опасности – человеческого вторжения – и, в конечном итоге, хоть и с кровавыми потерями, но добилась своего. За одну ночь либо две, а то и три, неважно… Не учёл Лешак лишь одно: мы не тратили время и тоже сделали свой ход – достигли центра проклятого леса, а Брас вырезал там всё живое, пока зверьё выгрызало наших. Брас… он ведь был прав с самого начала. Оказавшись на его месте, я бы сделал всё в точности также, если не ещё более свирепо и жестоко. Он честным обменом забрал одни жизни взамен других, более дорогих его сердцу. И сейчас, когда я стою посреди залитого кровью лагеря, бешено стучащее сердце, закипающая в душе злость, вскормленная бессилием, горем и разорванными в прах надеждами подталкивали к одной лишь мести.
Я выдернул сигилль, красный и горячий, и стал быстро оглядываться. Куда делось существо, так стремившееся привести меня сюда? Куда делся этот мстительный лесной дух, алчущий человеческой крови? Я осматриваюсь вновь и вновь, задерживаясь взглядом на старых корягах и молодых деревцах, одиноко воткнутых в землю то тут, то там, ищу глазами высокий грубый ствол с корой, точно не сосновой, не дубовой, не еловой, и с безлистными ветвями, больно похожими на кривые звериные когти.
Зашлись криком неведомо откуда взявшиеся вороны, и я прямо-таки физически ощутил присутствие чего-то могущественного, резко сбросившего любые оболочки и вышедшего из вязких теней. А скоро на границе зрения дёрнулось деревце, до этого стоявшее неподвижно и не привлекающее внимание. Я не медлил, просто сорвался с места, мгновенно приблизился и ударил наотмашь. И промахнулся. Сухонький ствол изогнулся так, что свистящее лезвие прошло близко, но никак не коснулось коры. Я ударил ещё – и вновь мимо. Я бил и бил по воздуху, сталь резала, колола и не встречала на пути препятствий. И я закричал. От того же бессилия, злости и ярости. Мои удары вспыхнули новой силой, но и это оказалось безрезультатно – проклятый ствол исчезал и в мгновение ока оказывался вне досягаемости моего оружия. Постепенно, неспешно, но я всё-таки начал слабеть. Удары становились медленнее, движения скованнее и топорнее – усталость брала своё. Крик мой сошёл на едва слышный хрип, силы иссякли, а вместе с ними ушёл и гнев. Сигилль наконец выскользнул из пальцев, я рухнул на землю.
Опустошённый, бессильный, я даже не прикрылся руками, хотя больше всего ожидаю сейчас ответного удара, что приведёт к мгновенной смерти. Всё указывает на то, что скоро я рухну на самую вершину груды изуродованных тел, стану одним их множества напоминаний о мстительной ярости леса. Но смертельного удара не происходит. Стоящий передо мной дух выпрямился, опустил кривые руки к земле, обнажив рогатую голову, и уставился на меня чёрными провалами глазниц.
— Что тебе надо, страхолюд?.. полюбоваться хочешь? — я дышу часто и глубоко, пытаясь хоть как-то перевести дыхание. — Поубивал всех… напустил зверей… теперь-то чего ждёшь?.. Отвечай, коли можешь говорить!.. Каково было разрывать женщин и стариков? А детей? В чём они виноваты?..
Я говорил без уверенности в том, что дух меня понимает. А если и так, совсем не зная, есть ли ему разница кого убивать, различает ли в людях воинов, которых стоит опасаться, и тех, кто сам страдает от людских войн.
Но Лешак понял. Он никак не показал этого, но я почувствовал, что мои слова сделали своё дело. Он ещё секунду смотрел на меня, затем развернулся и, противно скрипя, зашагал вглубь лагеря. Я присмотрелся – шёл он к шатру Васки, не иначе. Я глянул на кровавую груду ещё разок и признал в мёртвых телах одних лишь солдат, и только. Микола тоже лежал среди мёртвых, его косматая голова вывернута под неестественным углом, торс и руки искромсаны чем-то широким и острым, а пальцы всё ещё держат рукоять двуручника. Лезвие клинка переломано пополам. Мигом я поднялся с земли и поспешил за лесным духом, до хруста в костяшках сжимая кедрового волчонка.
У высокого шатра Лешак остановился и, повернувшись ко мне, кривым пальцем ткнул в помятый полог, прикрывающий ход внутрь.
— Хочешь, чтобы я вошёл? Что меня ждёт там?
Из-под его рогатого черепа донёсся лишь скрип старой древесной породы и, кажется, далёкий шелест листвы. Дух резко дёрнул рукой и ткнул в полог ещё раз.
Я подошёл и обхватил пальцами лёгкий полотняный материал. Изнутри несёт ароматными травами, нежными ягодами и цветами. Ещё очень тихо, не слышно ни единого звука. Хотя в этом может быть повинен ветер, тревожно завывающий в кронах, и вездесущие проклятые вороны. Но… вот я расслышал тихое сбивчивое дыхание, после едва слышные перешёптывания и, подняв полог, ступил внутрь.
Одинокая свеча теплится посреди обширной комнаты. Слабый огонёк мерцает, сбиваемый дыханием, но продолжает освещать обступившие его фигуры. Высокие и совсем низкие, здоровые молодые и иссохшие сгорбившиеся. Быстро глаза привыкли к полумраку и я смог разглядеть лица. Все, кто не мог держать оружие, находятся сейчас здесь. Напуганные, бледные, ослабшие, но живые. Живые.
Райла первая признала меня и, вынырнув из толпы, кинулась на шею. До ушей донеслись тихие всхлипы Ягодки, а в ладонь крипко вцепились маленькие пальчики.
Плечи Райлы крупно дрожали.
— Вернулся… ты всё-таки вернулся…
Я крепче прижал её к себе свободной рукой.
— Как всегда.
Райла резко отстранилась, глянула на меня испуганными, заплаканными глазами и сразу же перевела их на располосованную когтями грудь. Я уже не чувствую, как что-то тёплое струится по изорванной кожанкой, не чувствую и обжигающего огнём зуда, только ноющая боль осталась да недомогание, путающее мысли. Ещё отчего-то стали неметь пальцы на руках.
— Как всегда, с новыми ранами, едва живой… но хоть цел…
Она осторожно поправила мою глазную повязку, помятой мокрой тряпкой висевшую на лице. Затем нырнула в толпу и вернулась с табуретом. Только усевшись на него и расслабившись, я понял, насколько устало и изнурилось моё тело. Ноги дико болели, мышцы на руках разбухли и стали каменными. Я принялся их растирать.
— Меня пропустили сюда и уже скоро нужно будет выходить. Мы выйдем все вместе и… я понятия не имею, что нас ждёт снаружи. Придётся попросту рискнуть, и раз вы все живы, думаю, так и останется. Но прежде… — я поднял ладонь со свисающим с неё медальончиком. — Волчонок оказался у меня. Я видел гору тел снаружи: там все мертвы, ни одного живого… как это всё произошло?
Райла приняла у меня из рук оберег, рассмотрела трещины и въевшуюся кровь.
— Они напали той же ночью, как ты ушёл. Бой был очень недолгий… Как исход стал ясен, Микола согнал нас всех сюда и укрепил полог. Кажется, он стоял у входа. Сопел громко, хрипло, а потом резко стих. Тогда одним рывком кто-то сдёрнул полог и волчья морда уставилась на нас. Уродливая, свирепая. Пасть его была вся в крови. Волк прошёлся по всем нам своими горящими жёлтым глазами и уставился на Ягодку. Я подумала всё, сейчас разорвёт, а потом пригляделась. Он смотрел на твой медальон. Я сдёрнула его и кинула в окровавленную пасть. Зверь ушёл, и больше никто к нам не заглядывал. Лишь снаружи что-то всё скрипело, выло, и вороньё проклятое кричало. Мы сидели тут, дрожа, пока не пришёл ты…
Скорбь дрожью прошлась по телу, вышла с тяжёлым вздохом. Я уже не боялся выходить наружу: никто нас не тронет. Слишком много потеряли все в этой необдуманной, глупой и страшной схватке.
Я поднялся на ноги, взял своих девочек за руки и ступил вон из шатра.
***
Два десятка человеческих душ. Мы шли долго. И пока средь толстых вековых стволов не показались просветы и тёплый полевой ветер не начал играть в волосах, сердце не отпускала тревога. Впереди нас всё это время семенил здоровый матёрый волк. Он не оборачивался, не рычал, казалось, не желал и глядеть на нас. Но я приметил глубокие рубленные раны на его боках, свежую кровь, капающую с клыков. И мысленно хоронил месть, страх, гнев, вместе с людьми, навсегда затерянными в этом тёмном неведомом бору.
Скоро мы были далеко. Волк вывел нас на обширные луга, не тронутые ещё рукой человека. А сам удалился в свой лес. Я остановился всего на мгновение и проследил за его уходом. На самой границе лесной чащи, в тени стоял он. Лешак. И горе тому, кто вздумает зайти в его владения с оружием в руках.
Я развернулся и поспешил за Райлой, Ягодкой и остальными, впереди нас ждала новая, подаренная лесным духом жизнь. Лишь крик воронья будет мне часто приходить в самых страшных ночных кошмарах.
«Лешак»
Проплывают в небе тучи,
мчатся волки за тенями.
А луна, луна танцует
над застывшими телами.
Лес рычит и беснуется. Гвалт ворон доносится отовсюду. С затянутого плотной чёрной пеленой неба срываются потоки ливня и хлещут прямо в лицо. Ветер завывает в кронах сосен. Вездесущие ветви дерут оголённую кожу рук, путаются в ногах, проходятся острыми краями по шее, щекам, стремясь добраться до глаз. Я несусь меж ними, не прикрываясь и не оглядываясь назад. Я стремлюсь догнать то, что догнать невозможно. Оно маячит на уровне зрения. Бесшумно скользит вперёд, огибая стволы массивных старых древ. И я не могу определить, бежит оно от меня или просто ведёт за собой.
***
Шесть повозок, две дюжины лошадей, семьдесят людских душ. Мы пришли в эти места не так уж давно. Мы были дезертирами. Все из одного села. Когда война затянулась настолько, что стало невмоготу, я и ещё четыре десятка бывалых вояк похватали с государевых складов всё, что только могли, вернулись к семьям. А побоявшись преследования и наказания, и вовсе снялись с обжитых мест – выбрали в качестве нового жилья неизведанные, дикие леса, даже и не предполагая, насколько они опасны.
Я помню суматоху, образовавшуюся, когда всё имущество пытались уместить в повозки. Помню тревогу, повисшую в воздухе. Помню лицо счастливой Райлы, моей жены, едва осознающей, что бесконечные военные походы уже в прошлом; помню ясные глаза и тихий голосок малышки Ягодки, всюду бегающей за мной и не отстающей ни на шаг: «Папочка, ты больше никуда не уедешь?.. Твой второй глазик не пропадёт, как первый?.. Эта повязка на твоей голове такая нелепая!.. Мама говорит, мы в тот лес пойдём… ну зачем, пап?.. он же страшный!»
На горизонте чернел бор, уместившийся меж двух горных хребтов. В него упиралась старая, заросшая тропа – единственный путь к спасению и тихой жизни. Или гибели.
Мы начали поход, спиной ощущая топот копыт: карательный отряд уже спешил по нашим следам.
***
Лес постепенно окутывается мраком и обнажает передо мной свою худшую сторону. Мокрый мох скользит под ногами. Дождевые капли застилают единственный видящий глаз. Я тру его изо всех сил и пытаюсь всматриваться в даль, не упускать тварь из виду. Та петляет, исчезает, скрывшись за очередным широким стволом, а через пару мгновений появляется вновь.
Натруженный взор отвлекается от высокой фигуры и различает нечто серое, мелькнувшее сбоку, средь деревьев. Совсем рядом. Слух выделяет тяжёлую поступь и утробный рык. После свист туши, разрезающей завесу из ливня. И прежде, чем разум успевает осмыслить что-либо, наученные руки сами приходят в движение. Правая выгибается в локте, выставляя сжатое в пятерне лезвие сигилля навстречу звуку. Вторая направляет скользскую рукоять и удерживает у основания, когда нечто массивное ударяется о сталь. Ещё движение, краткий рывок вперёд – и руки возвращаются в удобное для бега положение. Уже в спину летит грохот и скул. По-особому печальный и больной. По-особому человечный. Я слышал такой раньше.
***
Шесть повозок, две дюжины лошадей, семьдесят людских душ. Мы спешно пробирались глубже в чащобу; скоро исчезли все признаки присутствия здесь человека, вплоть до каких-либо различимых троп, столетние сосны пришли на смену молодым деревцам.
Мой вороной скакун, повидавший не один кавалерийский налёт, не одну рубку в гуще сражения, теперь спокойно семенил в середине цепочки из повозок, чуть поодаль от третьей с хвоста. В ней, окутавшись покрывалами, посапывала Ягодка. И мой пытливый взор, бегающий от ствола к стволу, неизменно возвращался к ней. Засмотревшись на прекрасный лик, прикрытый неровными прядями русых волос, я различил медальончик: небольшой волчонок, выструганный из железного кедра тем же кузнецом, что ковал мечи и доспех для моей хоругви. Простая, грубоватая фигурка. Кузнец вырезал такие, когда с работой совсем было туго, приписывал им свойства магических оберегов и отдавал за один золотой. Молодые новобранцы скупали всё подчистую. Матёрые солдаты только посмеивались, а вечерами, меньше глаз когда было, сами бегали к кузнецу за маленьким, грубым, шершавым на ощупь орлом, щитом или гербом государя. Все боялись и не хотели испытывать судьбу.
Я взял волчонка. И оберег, считай, помог – летящее в лицо копьё перерубили в воздухе, лишь острие прошлось по правой глазнице. С той поры я ношу повязку, а счастливая вещица болтается на шее моей малютки. И я ещё не видел, чтоб она снимала волчонка.
Райла сидела позади меня всю дорогу, плотно прижавшись к спине и сложив руки замком на моём поясе. Я чувствовал затылком её горячее дыхание и мягкие локоны волос.
— Милая… может на повозке будет лучше всё-таки? Ты же терпеть не можешь эти поездки верхом.
Она устало поёжилась, встревоженная моим голосом, хоть я старался говорить тихо. И крепче сжала объятья.
— Не могу… не могу поверить, что ты здесь, рядом. Кажется, отойду… хоть отвернусь – и исчезнешь. А вернёшься с новыми шрамами, без пальца, с ещё одной вонючей повязкой на лице…
Я отпустил поводья и сжал её руки. Так крепко, как смог. На правой моей ладони не было большого пальца, на левой – безымянного, мизинца и целого куска плоти. Но я давно приноровился к этой напасти.
Она задрожала.
— Калека мой… будто чудище какое трёхпалое хватает… но это всё, благо, кончилось.
— Да, милая. Будем жить тихо, как крестьяне. Научиться бы только. Сохой приноровиться править, хлев небольшой смастерить.
— Научишься. Головы рубить научился, и крестьянские заботы осилишь… А что погоня?
Я обернулся, пригляделся вдаль. Беглые государевы ловчие на пару с сельскими охотниками вовсю заметали, путали следы. Без этих людей пришлось бы туго. Но они были с нами, и я благодарил всех Богов за это.
Райла тоже обернулась на мгновение, поводила глазами по округе и, явно никого не приметив, отвернулась обратно. Тотчас впилась в меня глазами цвета… когда бушующие морские волны, подгоняемые ветрами, врезаются в утёс, от них отскакивают крохотные лазурные всплески; они живут недолго – паря над пенящейся пучиной, позволяют взору запечатлеть один-единственный кадр, а после сливаются с морем… но кадр этот такой, что запомнится на всю жизнь. Глаза Райлы были цвета именно такой лазурной капельки.
Я засмотрелся.
— Нет за нами уже погони. Если они не из пугливых, то бродят по лесу за мили отсюда или будут бродить. Ручаюсь.
Я смотрел на её загорелое лицо, пухлые щёки, притягательные черты. Время замедлило свой ход. Я дышал ей. Я видел лишь её. Я сходил с ума. И нечто крохотное росло в груди, разбухало, вырывалось наружу. А когда разорвалось, я сам не заметил, как впился в её губы. И всё вокруг померкло.
… ругань впереди, далеко за главной, ведущей повозкой. Свист стрелы. Грохот. И рёв: скорбный, почти человеческий. Я с трудом отстранился от любимой, повернулся, натянул поводья и понёсся вперёд. Вслед за главной резко остановились все повозки.
Достигнув небольшого скопления мужиков, спрыгнул с лошади, доверив Райле поводья. И скоро понял, в чём дело: в кусте папоротника лежала туша большого матёрого волка со стрелой в горле. Зубастая пасть была раскрыта, алая кровь толчками вытекала изнутри. Терпкий, приторный запах забил мои ноздри.
— И как это случилось?
Я осмотрел всех, с луком в руках стоял один, самый молодой из наших. Белый был что снег. Струхнул малец, с кем не бывает.
Он первым и не заговорил. Повернул ко мне рыжую косматую голову Микола Медведь. Вот это был здоровяк, ничего не боялся. Ему только дай топор побольше иль двуручник какой – врагу спасу не будет, а если ещё в хороший доспех заковать… Лишь умом крепким не наделён.
— Ды вось, — Микола махнул рукой, указывая на землю перед ведущей главную повозку лошадью, — вылецела малое пад капыты. Бегала, рыкала, прыгала. А конь баявы. Яму што? Як даў – гэты аж падляцеў, а заскулiў – страх!..
Я глянул на землю. В комке светлой шерсти, мяса и костей угадывались черты волчонка. И не волк, стало быть, там, в кустах валялся. Волчица.
— Тут страшыла як выбяжыць, ды зараве. А вылiкая такая, i каню глотку перагрызе – не заметiць. Я толькi за тапор – а ў яе ужо страла ляцiць…
— Спасибо, Микола. Пацан, твоя работа ведь?
Из глубины леса дунуло холодом. Верхушки сосен ворочались и скрипели. Дико кричало вороньё откуда-то… показалось, что из-под каждого куста, с кроны любого дерева. Птичий гвалт накатывал волнами, порой перекрикивая стук сердца.
Виновник всего этого стоял молча и не смотрел на меня. Я не стал окликивать, последовал за его взглядом и упёрся в пригорок, прямо дальше по дороге. На самой вершине стоял, опёршись о долговязое старое деревце, матёрый волк. Стоял неподвижно и смотрел разом каждому в глаза. Нас разделяло порядочное расстояние, но жёлтые зрачки животного светились так, что ослепляли. Я отвернулся.
— Готовьте оружие, мужики. Зверьё не оставит нас в покое. Хорошая работа, пацан.
Я выхватил из его окоченевших пальцев лук, бросил на повозку и самого пихнул туда же. Он был холодный и весь липкий от пота. И смотрел, смотрел туда, на пригорок.
Мужики повздыхали и разошлись по своим скакунам, телегам – точить мечи да топоры, натягивать тетевы на луки. Наш путь продолжился.
Я вскочил на своего вороного и бросил взгляд туда, где видел матёрого волка, несомненно, вожака. Его уже не было. И в одно мгновенье меня пробила дрожь – деревце, о которое он опирался, тоже исчезло. Такое сухонькое, старое. С корой, точно не сосновой, не дубовой, не еловой, не знаю какой. И с безлистными ветвями, больно похожими на кривые звериные когти. Не было его нигде.
***
Лес переливается лунным серебром, капли ливня светятся и образуют единую водную завесу. Я несусь по влажному мху, прыжками преодолевая особо топкие участки, и смотрю только вперёд. Топот, рык, затем свист раздаются то слева, то справа. Я даю волю рукам, оставляю голове одно-единственное дело – следить за тропой, дабы не оступиться, не зацепиться носком сапога за толстые корни, не ступить в яму, скрытую под водной гладью. Ведь остановка сейчас – значит смерть.
И взмахи сигилля сверкают в ночи, и до ушей доносится чавканье мяса, хруст костей, ещё безумный рёв, но уже за спиной. И всё труднее удержать рукоять окостеневшими от холода пальцами. А мокрая серая шерсть мелькает средь деревьев снова и снова. Топот уже гремит отовсюду. И впереди он особенно звучный.
Я поднимаю голову, приглядываюсь – и сердце моё начинает биться быстрее, отдавая стуком в висках. На меня несётся огромная бурая гора из плоти, шерсти, когтей и зубов. И ревёт так, что, не увидь я источника, спутал бы с раскатом яростного грома. Нападки волков прекратились, я удобнее перехватил рукоять и лишь ускорил бег. Железная пасть медведя застыла распахнутой, издали видно, как напрягаются мышцы под толстой шкурой. Шкурой, местами подпаленной, из которой торчат обломанные древка стрел. Это мой старый знакомый.
***
Шесть повозок, две дюжины лошадей, семьдесят людских душ. Мы пробирались по бурелому всё глубже, высекая древние деревья под корень, когда телеги не могли пройти. С каждым ударом топора ветер завывал всё яростнее, смешиваясь с вороньим гвалтом. Мы продолжали движение, пока свет солнца пробивался сквозь густые кроны. Едва заметные первые звёзды указывали нам время стоянки. Тогда мужики ставили шатры, разгружали поставленные друг подле дружки телеги, зажигали вокруг них костры. Женщины готовили еду. Помимо захваченного заранее хлеба, колодезной воды, говядины да свинины, ягод с грибами, собранными прямо на ходу, на льняных покрывалах появлялась обжаренная на огне дичь. Жилистое, жёсткое мясо волков и ароматное лосиное. Всё потому, что зверьё само лезло на мечи и стрелы; с того момента, как пацан застрелил волчицу, не проходило и дня, чтоб какой зверь не кинулся на лошадь, не попробовал поддеть рогами одного из наших. Я обнажал лезвие сигилля только когда лесная тварь подбиралась близко к телеге, что везла Ягодку. Зато другие нарубились и настрелялись всласть. Да и куча свежего мяса того стоила.
А когда женщины, дети, старики разбредались по шатрами, мы выбирали дозорных, что будут поддерживать костры до утра, следить за лошадьми и охранять людей с оружием в руках. Хворостинками выбирали, кто остаётся сторожить первым и до полуночи, а там сменят. Я быстро вытянул длинную и скрылся от вечерней стужи в шатре – следовало быстрее заснуть. Райла тихо посапывала, обняв Ягодку. Её волосы рассыпались по большой пуховой подушке. Я подкрался и осторожно приложился губами к тёплой щеке. Любимая мило поморщилась, закрытые веки неспокойно дрогнули. Я укрыл её покрывалом, а сам завалился рядом, не сняв кожанку и пояс с ножнами. До моей смены оставалось чуть более четырёх часов.
Проснулся от того, что здоровая ладонь тормошила за плечо. Не без труда разлепил глаз и увидел прямо перед собой косматое лицо Миколы с квадратным небритым подбородком, толстым носом и маленькими зелёными глазами.
— Уставай ўжо, наша чарга прыйшла…
Его шёпот прямо гремел в ночной тишине. Я краем уха уловил, как беспокойно заворочалась то ли Райла, то ли Ягодка, и поднялся на локтях.
— Не шуми, Микола. Иди. Я скоро выйду. Только горло промочу.
Он кивнул и выбрался из шатра. Я тихо поднялся на ноги, снял с пояса флягу колодезной воды, опустошил. После прикинул: кроме меня дежурить будут ещё десяток опытных воинов, каждый из них отменный стрелок (кроме разве что Миколы – он обходился лишь своим двуручником да топориком, меня же лук порой едва слушался и руки после стрельбы болели страшно), уверен был, лесной зверь какой и близко не подступится. Прикинул, да и заполнил флягу брагой из небольшой мутной бутыли. И скорее вышел наружу.
Полуночный бор встретил меня пробирающимся под одежду холодом, тусклым светом лунного серпа и вороньим гвалтом. Гвалтом почти не прекращающимся. Я скорее закрыл проход в шатер и отправился к ближайшему костру. Там, поджав ноги под себя и сжимая древко лука побелевшими пальцами, сидел юноша, пробивший горло волчице в тот день, когда мы только начали свой путь. Вернон, кажется, его звать. Черноволосый, широкий в плечах, жилистый. Сильно смахивает на меня, только без шрамов, морщин и копны седых волос. Ещё все пальцы у него на месте. И глаза.
— Ну что, пацан, не показывалось зверьё?
Я присел рядом. Он вздрогнул и покосился на меня. Веки его покраснели, глаза были туманными, под ними набухли огромные мешки.
— Сколько ж ты не спал?
Он отвернулся, пуще прежнего сжал древко.
— День… три… пять… Не помню. Как приложу голову к подушке, так вижу их… жёлтые, яркие такие. И смотрят не по-звериному. Была б ярость, жажда крови… я б понял, я привык. Но тут холод… а за ним…
Вернон вдруг замер и стал дышать часто, будто задыхаясь. Я живо раскупорил флягу, подтянул горлышко к его губам. Он глубоко вздохнул, кое-как разжал руки, перехватил у меня брагу. Пригубил, поморщился. Пригубил снова, глотнув уже больше.
— Волк… чёртов волк придёт за мной, понимаешь?.. Он не остановится, не отстанет. Подстережёт ведь… Я точно знаю, подстережёт… И перегрызёт горло. Вот что за тем холодом в глазах было… предостережение…
Вернон стал делать глоток за глотком, пока не опустошил флягу. Затем отдал мне, а сам зарыдал. Крупные слёзы так и текли по его щекам. В нём много набралось, я сразу понял.
Вернон прижался в моему плечу. Я чувствовал, как он дрожал. Я имел полное право его отчитать, как солдата и воина. Но это был всего лишь юноша. Мальчишка, что был до смерти напуган.
Я обнял его как умел.
— Никто тебя не тронет, пацан. Ты ж знаешь нас. Таким молодцам ни волки, ни медведи не страшны. Да хоть Лихо Лесное пусть приходит, мы и его…
Лихо Лесное. Деревце, что исчезло само по себе. Я тогда и забыл о нём за заботами.
— Пацан, а ты не помнишь деревца рядом с волком тем? Старое, сухонькое такое…
Вернон резко отстранился, посмотрел на меня испуганно.
— С корой непонятной, да? Я уж думал, что почудилось. О деревце… вожак опирался, а потом…
И волчий вой прорезал ночную тишину, оборвав юношу на полуслове. Вой поддержали десятки глоток. Я поднялся на ноги, пальцы рефлекторно легли на рукоять сигилля. Куда б я не смотрел, везде пылали жёлтые глаза, отражая свет костров. Пацан весь сжался и заскулил.
— Давай лук и колчан! А сам за телеги, живо!
Вернон оставил всё, что было, и убег куда-то к шатрам. Я закинул колчан на плечо и, подхватив лук, подошёл вплотную к костру. Положил стрелу на тетеву, натянул. Что делали другие дозорные, я не видел. Только слева от меня, в двух десятках шагов стоял Микола, перехватив двуручник, справа я приметил ещё мужика с луком в руках.
Скоро показались серые оскаленные морды. Волки вышли на свет огня и остановились. Вперёд медленно вышел вожак. И жёлтые глаза его устремились на меня, в тёмную осеннюю ночь они светились особенно ярко. Он сделал ещё шаг. И я спустил тетеву. Стрела вонзилась в землю так, что брюхо зверя оказалось б пробито насквозь, продолжи он идти. Я выпустил ещё несколько стрел в других волков. Они вонзились в мох прямо за полшага до их передних лап. Мужик справа сделал тоже самое. До ушей донёсся негромкий рык вожака, скоро тот отступил. Остальные последовали за ним. Я переглянулся с другими дозорными и хотел было откинуть лук. Запястья уже ныли, а пальцы дрожали от напряжения.
Но яростный рык волной накрыл наш временный лагерь, – и я крепче схватил неудобное древко. Что-то крупное неслось на нас, звучно топая и подминая кусты под собой. Подбежало ещё несколько человек. Заскрипели тетевы на луках. А когда пламя костров осветило огромную кудлатую фигуру и стрелы, свистя, рассекли воздух, было уже поздно. Наконечники скользили по шкуре, падали, втыкались в землю, а если и попадали – не было никакого результата. Бурый медведь, раскрыв пасть и сверкая белыми клыками, приблизился и затоптал один из костров. Микола отбросил двуручник, снял топорик с пояса и ринулся на зверя. В это мгновение вновь раздался вой, из темноты леса стали выскакивать волки. И тут начался ад.
Помню крик и ругань. Рёв и скул. Звон и свист. Помню, как я одну за другой выпускал стрелы, пока колчан не опустел, пока я не перестал чувствовать собственные пальцы. А затем настал черёд сигилля. Я рубил и рубил. Затем прыгал, перекатывался, уворачиваясь от когтей, зубов и снова рубил.
Помню, Микола, страшно матерясь, вогнал лезвие медведю под левую лапу. Тот сбил здоровяка с ног и подмял под себя. Я схватил одной рукой полено из костра и ринулся на выручку, второй продолжая рубить. Помню, как вспыхнуло пламя, запахло горелой шерстью и мясом. И как сначала медведь, а за ним и волки понеслись обратно в лес. У всех, как у одного, пасти были в крови.
Не помню, много ли было трупов. Но я нашёл Вернона за первой же телегой. Живот его был распорот, на шее зияла красная, рваная полоса. Терпкий, приторный запах забивал ноздри. Парень харкал кровью, но был жив. Я склонился над его лицом и ловил сбивчивое дыхание. Пытался даже зажимать рану, хоть знал, что это бесполезно.
Вернон плакал. И слёзы его смешивались с кровью.
— Добрался до меня… добрался… подстерёг…
Он закашлялся. Сплюнул алой слюной.
— Я видел дерево рядом с матёрым… вожак опирался о него… а затем они ушли… вместе…
Вернон кашлянул ещё раз. Вдохнул полную грудь воздуха. Выдохнул. И не вдыхал больше. Я закрыл его веки.
***
Лес проносится мимо. Толстые, облепленные мхом стволы встают на пути и тут же оказываются за спиной. Серые морды мелькают слева и справа. Чёрные крылья трепещут высоко над головой. Бурая гора стремительно приближается, хромая на левую лапу. Я беру левее, пытаясь сделать дугу и зайти к медведю сбоку. Прыжками перемещаюсь от дерева к дереву. А подпустив зверя вплотную, одним рывком приближаюсь к нему, поднимаю сигилль и бью наотмашь. Слышу яростный рёв и сразу же кувырком ухожу от железных челюстей. Но поднявшись на ноги, ловлю удар когтистой лапой в грудь. Слышу треск рвущейся кожанки, чувствую жжение выше живота. И как течёт что-то тёплое под одеждой. Перехватываю рукоять сигилля и вгоняю лезвие в мохнатый мокрый бок, прямо меж рёбер. Зверь рычит, хочет вывернуться и добраться до меня. Только раны замедляют. И я успеваю достать сигилль и вставить его в горячую плоть ещё раз. Медведь всё-таки выворачивается и сносит меня лапой.
На мгновение всё вокруг меркнет. Я отлетаю и прилаживаюсь спиной о твёрдый ствол. Шевелю пальцами – они всё ещё сжимают рукоять.
Рёв, подобный раскатам грома, нарастает. Поднимаю голову и смотрю на медведя. Его маленькие глаза налились кровью. Зверь набирает скорость и приближается. Одервеневшая левая лапа едва слушается, из-под шкуры вырываются алые капельки и тут же смешиваются с потоком ливня. Но он продолжает упорно, яростно наступать.
Я медленно поднимаюсь на ноги, игнорируя ноющую боль в груди, треск в спине, трясущиеся от напряжения предплечья. Заношу сигилль повыше и жду. Вздох, второй. Медведь оказывается прямо передо мной, и я срываюсь с места. Челюсти звучно клацают в воздухе. Я делаю рывок влево, скользя по мокрому мху. Направляю лезвие. И вонзаю его под левую лапу. Туда, где толстая шкура была рассечена лезвием топора и где мягкая плоть прикрыта лишь тонкой коркой спёкшейся крови. Сигилль входит до основания.
Медведь ревёт, беснуется, кидается из стороны в сторону, порой пытаясь меня достать. Удары получаются хлипкими. Я слышу, как трещит кожанка, но пробить её снова зверю уже не под силу. Я держу рукоять крепко и проворачиваю, пока движения его не становятся медленнее, а рёв тише. Скоро из пасти медведя вырывается один лишь хрип, и массивная туша медленно валится на землю. Я, обессиленный, опускаюсь тоже. Рукоять сигилля продолжает торчать из-под лопатки зверя. Всё произошло быстро, а значит стальное лезвие на этот раз точно достигло сердца.
Серп луны медленно подползает к горизонту, предвещая скорый рассвет. Ливень постепенно стих. Остудилось и разгорячённое бегом тело, обнажив жгучую боль в груди и нечувствительность пальцев. Ветер носится средь старых деревьев и томно завывает. Но ни волчьего воя, ни звериного рёва, ни вороньего гвалта, вперемешку с трепетаньем крыльев, наконец не слышно. Я перевожу дыхание, смотря в никуда. Пытаюсь согреться, растирая ладони, ступни. И на тёмно-коричневой коре глаз выцепляет светлые охотничьи зарубки. Пара коротких линий указывает точный путь к лагерю. Я отхлёбываю из фляги и, опираясь о тушу медведя, поднимаюсь на ноги.
Лагерь. Наш временный лагерь. Туда вела меня тварь. Я хватаюсь за шершавую рукоятку и выдёргиваю сигилль из плоти, запускаю оружие в ножны. И иду вперёд неспешно, готовый к чему угодно. Чувствуя холодный взгляд и вслушиваясь в шелест ветвей.
***
Пять повозок, дюжина лошадей, сорок шесть человеческих душ. Мы тогда не вняли страшному предостережению (а я уверен, ночное нападение именно им и было) и вознамерились продолжить свой путь. Но когда нас резко стало меньше, следовало тщательнее готовиться и обдумывать дальнейшие шаги. После новых потерь пошатнувшийся дух людей оказался бы сломлен напрочь, и мы бы повернули назад – навстречу мечам карательного отряда, либо сгинули здесь, грызя друг друга и сдавая под напором новых нападок лесного зверья.
Помнится, когда стих вой, мы до утра обходили шатры и считали мёртвых. Вернон, десяток других бойцов лежали разорванными на мху, средь пожухлой серой травы. С их тел струился пар, но не от тёплого дыхания. Медленно вытекал он из раскроенных глоток и открытых, рваных ран. Их белые пальцы всё ещё держали оружие, а глаза были наполнены яростью и устремлены… теперь уже в пустоту. Кто-то погиб ещё у окружавших лагерь костров, кто-то у входов в шатры. Но слишком многим той ночью не хватило защиты. Мы стаскивали целые семьи в кучи, пока другие копали могилу, способную уместить их всех. Мёртвое зверьё свежевать не стали – утащили подальше от лагеря и бросили гнить.
Ни Райле, ни Ягодке я не позволил выходить из шатра.
Скоро могила была засыпана, раненые перевязаны, лошади успокоены и накормлены. Женщины, бледные, трясущимися руками приготовили еду и нам. Я кое-как впихнул в себя пару кусков мяса и, добравшись до ложа, вырубился мгновенно.
Когда очнулся, было уже за полдень. В шатре царил мрак. Умело задраенные щели не пропускали холода, но и света тоже. Лишь тусклый огонёк свечи мерцал где-то у дальнего конца помещения. Я поднялся с ложа. Рука рефлекторно легла на пояс, ладонь прошлась по ножнам. Сигилля не было. Всё внутри вздрогнуло. Я живо оглядел шатёр. За небольшим столиком со свечой, танцующей языком пламени, сидела Райла и алой тряпкой протирала лезвие моего оружия. На дубовой поверхности стола лежал ещё потёртый наждак и фляга, тоже снятая с моего пояса.
Она сидела, тёрла калёную сталь и не смотрела на меня.
Я подошёл сзади, запустил руки в роскошные волосы. После обхватил её дрожащие руки, медленно опустил на стол сигилль и грязный кусок льняной ткани. И крепко обнял.
— Твой меч был весь в зазубринах… и крови… Кто опять на тебя нападает? С кем опять тебе нужно сражаться?
— Этой ночью зверьё взбесилось. Ещё медведь появился из ниоткуда. Они прорвались, но мы быстро всех отбросили.
— Но сколько погибло?.. Вы же этим и занимались всё утро, да? Капали могилы?
Райла дышала часто. Я стоял недвижимо и крепко обнимал её сзади, сжав холодные запястья. Она не стремилась обернуться, и это было хорошо. Последнее, что я бы хотел видеть, – её яркие, лазурные глаза, затянутые блеклой пеленой грусти и страха.
— Выжило достаточно, чтобы продолжить наш путь к спокойной жизни… и где Ягодка?
Райла ответила не сразу.
— В шатре у Васки, с другими детьми. Отвела, как ты вернулся.
Васка, старая бабка-повитуха. Когда-то ещё со мной нянчилась. Хорошо, что стая до неё не добралась ночью. Хорошо.
— Насколько там безопасно?
— Микола у входа стоит. С секачём огромным в руках. Безопасно там.
Хорошо. Очень хорошо.
Я ведь тогда чувствовал, что мне надо будет уйти. Уйти надолго. Оставить моих девочек без защиты на всю ночь, а то и дольше. Мне думалось, что этот поход изменит всё. Либо приведёт к жизни спокойной, настоящей, либо к полному провалу. И я был прав. Полностью.
Райла отстранилась от моих объятий, поднялась со стула и протянула мне клинок и флягу. Глаза её выражали самое худшее, что я только мог представить.
— Тебе это пригодится. За тобой приходили, пока спал. Вояки эти затеяли что-то, точно хотят тебя куда-то отправить…
Я взял вещи из её рук и уместил на поясе.
— Если отправят, ты пойдёшь? Оставишь нас опять?
Я протянул к ней руки, чтобы коснуться, обнять. Райла лишь нахмурилась и подалась к выходу из шатра.
— Ты пойдёшь. Конечно, пойдёшь.
— Я должен привести нас к безопасной земле. Там, где мы начнём новую, счастливую жизнь.
Она вздохнула, подняла полог шатра. В помещение ворвался студёный воздух. Свеча позади потухла.
— А ты разве до сих пор не видишь? Наш поход провалился. Путь в счастливую жизнь завален трупами. Никогда путь, начавшийся со смертей, не приведёт к счастью.
Райла вышла наружу и опустила полог. Я тогда долго стоял в темноте и думал. Я был согласен с ней полностью, но был и полон решимости доказать обратное. Ей и себе самому.
«Вояк» я нашёл быстро. Около десятка мужчин окружали едва теплящийся костёр, все спокойно обсуждали что-то. Все, кроме одного. Брас, отличный лучник, именно с ним я и Микола первыми встречали освирепевшее зверьё. Выпущенные из его лука стрелы свистели рядом с моими, лезвие вырезало серые морды не менее яростно и умело. Браса я помнил как отрока, только-только становившегося мужчиной; эти его вечно насмешливые янтарные глаза, густая светлая борода, простодушные черты лица и улыбка, всегда вызывающая ответную. Таким я и хотел бы его запомнить. Этот Брас, возвышающийся над дрожащим костром, яростно выкрикивающий, плюющийся слюной, уродливо крививший лицо, показался мне постаревшим лет на десять. Его волосы цвета первого снега потускнели, равно как и глаза. Они стали блеклыми и пустыми.
Я вздрогнул. С самого утра я не видел его невесты и маленького сына. А ведь я не ложился, пока не проведал всех.
— Наконец ты пришёл! Ну скажи ж ты им, что нам следует идти вперёд. Эта ночь уже тяжело далась! Дальше будет только хуже!
Мужики ворчали. Неодобрительно качали головами, косясь то на лесную чащобу, то на свежезасыпанную могилу.
Я подошёл ближе и стал рядом с ними. Напротив Браса.
— Дело идёт к вечеру, Брас. Нас стало меньше – ночной поход уже не осилить. Мы должны укрепиться, обождать. Хотя бы немного. Пока люди не оправятся и раненым не станет лучше.
Он нахмурился, устало протёр пальцами глаза.
— Не станут эти твари ждать, пока мы оправимся, соберёмся с силами. Они придут вновь. Разорвут ещё больше детей. Я не хочу вновь таскать трупы в могилу! А вам этого хочется?!
Брас скривился сильней. Его недавно прекрасные глаза казались двумя кусками сухого кремня.
— Твоя невеста, Брас. И паренёк. Они…
— Оба мертвы. Я сам тащил их по траве. Сам укладывал в могилу. Сам забрасывал землёй… И знаешь что? Ничего страшнее этого я не видел.
Небо хмурнело. Солнце скрывалось за грозовыми тучами. Пламя костра потрескивало свежим хворостом. Стихли птицы. И лишь резвый ветер носился меж шатров и толстых стволов. Больше ни одного звука не было слышно.
— Поэтому мы должны войти в эту проклятую чащу и идти до тех пор, пока она не кончится. Потому что нет нам здесь житья. Наши любимые будут здесь умирать. Вы этого хотите?
— Брас, ты прав. Сейчас нам особенно важно сохранить всех живыми. И поэтому мы не ринемся в лес, пока не узнаем, что там дальше.
Он сплюнул на утоптанный мох.
— Значит, я пойду один. Найду конец этому лесу, и вырежу любую тварь, что станет на пути.
— Мы пойдём вместе, Брас. А остальные пусть стерегут людей до нашего возвращения.
— Да, хорошо. Вдвоём мы перережем больше. Отлично. Через час приходи к этому костру. Приготовься, попрощайся. Мы зайдём глубоко.
Мужики молча разошлись. Брас сел у огня и отвернулся от меня.
— А ты…
— Я готов. И мне уже не с кем прощаться.
И я отправился к Васке. И пока шёл, хоронил образ того жизнерадостного, красивого юноши. А в голове всё крутились слова Райлы: «Никогда путь, начавшийся со смертей, не приведёт к счастью…»
Шатер Васки был самым крепким, просторным и тёплым среди всех. Как только вошёл внутрь, меня окутал уют и покой; в воздухе витал терпкий аромат трав и сладкий дух ягодных настоек да цветов, до ушей доносились весёлые крики детей и тихий старческий говор. Я глазами выцепил Ягодку, что вместе с другими девочками играла с простыми плетёными куколками, и старую Васку, вяжущую очередную тёплую безделушку из пряжи. Кажется, если собрать все, сшитые бабкой, рукавички, шарфы, рубахи в этом шатре, он не выдержит и разорвётся по шву. Её морщинистые руки всё также ловко владели спицами, как и годы назад. Я видел, как глаза Васки отвлекались иногда (порой подолгу), дабы присмотреть за неугомонной мелюзгой. Пальцы же продолжали прясть как ни в чём не бывало.
А в углу сидела Райла, склонив голову и теребя в руках маленького волчонка, вытесанного из железного кедра. Я подошёл к ней, опустился на одно колено и осторожно смахнул с печального лица пару тёмных прядей.
— Я и правда должен сейчас уйти. На сутки, может. Может, и на трое. Не знаю.
— Как всегда…
Она вздохнула, протянула мне медальончик.
— Возьми. Прошлый раз ты надел его и вернулся. Надень снова.
Я глянул на небольшую, маленько потемневшую от времени фигурку на верёвочке. И не тронул.
— Он ваш. Мне никогда не нужны были обереги. Ни тогда, ни сейчас. Но если в нём и правда что-то есть, пусть останется у тебя или у Ягодки. Мне хватит моего меча.
Райла повременила немного – и спрятала волчонка за пазуху. А после резко обвила руками мою шею.
— Тогда просто вернись, слышишь?.. Без глаз, без рук, ног, каким угодно… только не умри… только…
Райла обнимала меня и дрожала. А в груди ныло сердце и мелькало предчувствие, что я последний раз чувствовал её тепло, сбивчивое дыхание, биение сердца. Последний раз.
В тот день я ещё долго беседовал о чём-то с Ваской, играл с Ягодкой и не сводил глаза с лица любимой. Даже когда отпущенный мне час кончился и сердце гнало в дорогу, я тянул – уходить не хотелось. Но я солдат, да и вера в светлое будущее и правильность моего пути была слишком сильной, чтобы отступить. И я ушёл, перед этим собрав припасы в дорогу и наказав Миколе сторожить детей ценой жизни.
Мы оставили позади лагерь и ступили на эту тропу, когда солнце уже не видать было за кронами подпирающих облака сосен, и сумерки тёмной тканью опутали всё вокруг. Я шёл, не выбирая пути, лишь слушая звуки вечернего леса, ведь взгляд мой постоянно упирался в спину Браса. Тот нёсся вперёд свирепо, неустанно, будто чувствуя что-то впереди, будто это что-то тоже ждало его и желало поквитаться. Так продолжалось и когда лишь лунный свет освещал нам дорогу – тогда я частенько оступался, спотыкался о коряги, скрытые густой тенью, едва уклонялся от цепких ветвей, Брас же шёл так же стремительно, как вначале. До самого рассвета мы не сбавляли шаг (я лишь изредка останавливался, наносил на твёрдую кору древ зарубки), и, хоть я чувствовал на себе непонятный взгляд и иногда выцеплял из сумеречного стрёкота цикад либо ночной тишины едва слышный шелест и скрип, никто не мешал нашему походу.
Я обращался к моему спутнику несколько раз с просьбой сделать привал, дабы унять слабость в ногах и подступающий голод. Брас не отвечал, продолжая неустанно нестись по лесу. Только к вечеру, когда мы вышли к небольшой, просторной полянке, прикрытой со всех сторон кустами Волчьей ягоды, он остановился. Брас замер на пару мгновений, стоя на заросшем пригорке, то ли вслушиваясь, то ли вглядываясь, а после сорвался с места и нырнул в заросли, не произнеся ни слова. А вернулся быстро, но уже с охапкой хвороста в руках.
Скоро небо заволокло серыми тучами, налетел ветер и на землю опустилась стужа. Я спасался от неё у костра, хрустящего сухими веточками и пускающего вереницы искр к медленно проявляющимся на чёрном полотне звёздам. Я сидел на кочке, уткнувшись сапогами чуть ли не в самый огонь, и пережёвывал сухой хлеб с вяленым мясом, заготовленным, видимо, ещё когда я был солдатом на службе государя. Изредка поглядывая на Браса, я заметил, что он сидит недвижимо и не сводит взгляда с леса.
Я поднялся с земли, достал из своего походного свёртка самый большой бардовый ломоть, раскупорил флягу с родниковой водой и подошёл к нему ближе.
— Брас, ты бы поел, попил. Ослабнешь ведь. А там и слечь недолго.
Он повернулся ко мне осунувшимся, постаревшим лицом. Его сухие губы раскрылись – и после долгого молчания, вместо тяжёлых вздохов и грязных проклятий, что он произносил одними губами, Брас выплюнул две фразы:
— Кровь этих тварей меня накормит и напоит… когда доберёмся до них…
И замолк. Я отошёл и опять уселся у костра, говорить с этим человеком больше не хотелось.
А когда из-за стволов стал просачиваться слабый лунный свет и первые капли моросящего дождя застучали о кору и хвою, Брас резко встал на ноги, потянул носом воздух.
— Пойдём уже… Быстрее!.. Я чую их, чую их всех…
Он сразу же рванул в чащу. Я же, собрав всё обратно в мешок и затушив костёр, едва за ним поспел.
Прошло ещё около часа безостановочной, скорой ходьбы, пока мы не достигли желанной цели. Нет, это не был выход из леса, даже близко не он. Подобно прошлой нашей стоянке, это была поляна, но не в меру большая, огороженная со всех сторон не низкими кустами, а роскошными, раскатистыми берёзами. Землю покрывали травы, заросли ягод, молодые орешники и никакого мха не видать, почва в этой роще была живой, плодовитой. Кажется, я даже слышал шум родника, а вдали, за белеющими в лунном свете стволами блеснули пару раз светлые капли струящейся, бьющей ключом воды. Это было сердце леса. Сюда бы мы пришли, коли б не нападки дикого зверья. Тут бы мы отстроили наш дом и зажили в достатке и покое, вдали от войны и смерти. Мы вошли в рощу и нежданно услышали писк. На мгновение сверкнула молния, осветив углы, закоулки, до этого таящиеся в тени. За каждым стволом, почти что на каждой ветви были признаки лесной жизни: гнёзда, норы, берлоги, лежанки. Где-то запищало снова, вдали грянул накатывающий волной гром, и стало ясно, что это за место. Это был их дом. И мы, шаг за шагом, приближались прямо к нему.
Брас остановился.
— Ты слышал? Писк… Рядом, вроде бы. Думаю, вон там.
Он махнул рукой в сторону ближайшего ягодного куста и сразу же бросился туда. И я за ним.
Под сенью широких листьев, на покрывале из мягкой травы лежали и посапывали волчата. Короткошёрстные, с крохотными ушками и лапками, едва проступающим хвостом и прорезавшимися острыми зубками. Они были точь-в-точь как моя деревянная фигурка. Один из них изредка пищал во сне, когда ветер завывал уж особенно громко и зло. Я пробежался глазами по роще – во многих таких лежаках приметил слабое шевеление и блеск серой либо чёрной шерсти.
Я отошёл, повернулся к Брасу.
— Мы нашли, что искали. Хоть это не совсем конец леса, но почва тут хороша. И вода тоже рядом. Пора возвращаться. Что делать со всем этим зверьём, потом решим…
— А нечего тут решать.
Он быстро глянул на меня безумными глазами, широко улыбнулся. И, прежде, чем я хоть что-то успел сделать, выдернул из ножен меч и вставил лезвие в ближнего к нему волчонка. Плоть хлюпнула и пропустила железо. Я даже расслышал, как оно вонзилось в твёрдую землю. Он выдернул меч. Алая, светящаяся кровь рывками стала бить из раны.
Я накинулся на Браса и получил гардой в висок. Перед глазами сверкнуло, в голове что-то разорвалось. Помню только, как лежал на земле, а повсюду – страшный вой, скул, полный страха, хруст костей. И хохот. Захлёбывающийся, громкий, бесконечно уродливый. Хохот безумца.
Очнулся, когда моросящий дождик превратился в ливень. Я поднялся на ноги, держась за голову. Брас сидел на земле, устланной покромсанными тушками, разворошёнными гнёздами, что были утыканы стрелами. Крови на земле не было, она ушла в почву вместе с каплями дождя, только с белых берёзовых стволов бурые всплески никак не хотели смываться.
Я вытащил сигилль из ножен.
— Зачем это, Брас? Зачем ты это сделал?
Он не обернулся.
— А что бы сделал ты, добряк, если бы твою Ягодку разорвали на куски? Если бы ты сам бросал землю на её холодное тело, смотрел, как медленно пропадают под комьями бледные лица и раскрытые стеклянные глаза? Если б видел, как уходит её жизнь вместе с кровью, льющейся из горла?.. А? Не отвечай. Ты бы поступил точно также… конечно же… да… как ж иначе?..
Я молча подходил, держа оружие наготове.
— Это лишнее, добряк, – он нервно хихикнул и вновь потянул носом воздух. — За нами уже идут. Я чую.
Из кустов вдали послышался рык. Брас, мгновение назад сидевший недвижимо, бросился туда и, парой прыжков покрыв огромное расстояние, скрылся в широких листьях и гроздьях чёрных ягод.
Нагнав его, я застал вовсю кипящий поединок. Огромный матёрый волк, свирепо рыча и клацая мощной челюстью, кидался на Браса. Тот извивался змеёй, уклоняясь от зубов и когтей, изредка пытался нанести удар, но тщетно – зверь был настолько же ловок, насколько силён. Получив когтями по плечу, Брас скривился и, заметив меня, прокричал:
— Давай, добряк! Вместе мы его завалим! Наши люди буду отомщены!
Я удобнее перехватил рукоять сигилля и двинулся к нему.
В это мгновение что-то могучее и стремительное сбило меня с ног и скользнуло прочь. Люто зашлись карканьем вороны, вдарил гром. В нескольких шагах от меня стояла тварь. Высокое, тонкое тело, покрытое грубой корой, со множеством мелких отростков и веток венчало некое подобие рогатого лосиного черепа, иссушённого и старого, с чёрными провалами рта, носа, глазниц. На плечах сидели вороны. А мой взгляд был прикован к вытянутой руке, сжимавшей кривыми пальцами простую цепочку, что заканчивалась деревянным волчонком. Та была красной от свежей крови. Неведомая тварь, Лесное лихо, Лешак. Он смотрел на меня секунду, а потом скрылся средь сосновых стволов.
И я бросился за ним, забыв про Браса, берёзовую поляну, светлое будущее и спокойную жизнь. Перед глазами всё стоял треснувший кедровый волчонок и бегущая из трещины кровь.
***
Лес постепенно отступает и начинается наша лагерная вырубка. Вереницы пней, обсыпленные щепками и кусками коры, какие-то из них только начали выкорчёвывать, какие-то уже лежат корнями кверху рядом с глубокими неровными ямами. Толстые стволы тоже валяются неподалёку, в некоторых из них торчат рабочие топоры. Ещё колуны, пилы и другие инструменты валяются везде, поблёскивая облепившими их каплями воды – следом только-только прошедшего ливня. Я даже, стараясь быстрее передвигаюсь ноющими от усталости ногами, спотыкнулся о тяжёлое древко топора.
Здесь точно кипела работа. Ранняя, многолюдная, поспешная. Но нечто заставило людей побросать всё и уйти прочь. А куда? Я думал об этом, приближаясь к лагерю, и только сейчас заметил, что дозорных нет. Нет ни единой дымной струйки утреннего костра, пахнущего свежим мясом, ни ржания лошадей на кормёжке, ни расходящихся эхом многоголосых переговоров. Ничего и никого. Лишь тёмные силуэты повозок и высоких шатров. Тревога пуще прежнего разыгралась где-то глубоко в груди и шаг ускорился сам собой.
Я подошёл ближе и обомлел. Ближайшие ко мне костры вряд ли потухли от ночного ливня – они были небрежно и грубо затоптаны. Первая же повозка, что попалась на глаза, расшатана и обгрызена, а на деревянной колее почти сразу различил брызги въевшейся бурой крови.
Я вспомнил пустую поляну в центре леса, где отдыхали одни лишь щенки и птенцы, вспомнил, сколько по пути сюда встретилось взрослого зверья и насколько разъярено оно было. Сразу перед глазами всплыли свежие раны у медведя, которые точно не мог нанести Микола в ту страшную битву. Вспомнил – и крепко-крепко сжал в ладони потёрный кедровый медальончик.
А шмыгнув меж телег, войдя в наш последний лагерь, я увидел то, чего так боялся увидеть. Тела, везде тела. Изуродованные, раскромсанные, искусанные. Конечности, валяющиеся на мокрой земле отдельно от тела, кисти, ещё сжимающие оружие, и туши подобные мешкам, набитым отрубями. Безжизненные, нелепые, сочащиеся красным. И кровь, кровь повсюду. Нечто постаскивало их в груды и бросило гнить… какое ещё “нечто”?.. я прекрасно знаю, что за существо это сотворило. Лешак. Полулегендарная тварь, рождённая ночной тьмой, волчьим воем и треском срубаемых древ. Старая, забытая сказка, объединённая с ночным кошмаром и потаённым страхом человека перед дикими силами природы. Оно пробудилось с первым ударом топора о чёрный ствол, с первой стрелой, пронзившей плоть, с первой смертью… первой кровью. Тварь собрала лес, объединила против единой опасности – человеческого вторжения – и, в конечном итоге, хоть и с кровавыми потерями, но добилась своего. За одну ночь либо две, а то и три, неважно… Не учёл Лешак лишь одно: мы не тратили время и тоже сделали свой ход – достигли центра проклятого леса, а Брас вырезал там всё живое, пока зверьё выгрызало наших. Брас… он ведь был прав с самого начала. Оказавшись на его месте, я бы сделал всё в точности также, если не ещё более свирепо и жестоко. Он честным обменом забрал одни жизни взамен других, более дорогих его сердцу. И сейчас, когда я стою посреди залитого кровью лагеря, бешено стучащее сердце, закипающая в душе злость, вскормленная бессилием, горем и разорванными в прах надеждами подталкивали к одной лишь мести.
Я выдернул сигилль, красный и горячий, и стал быстро оглядываться. Куда делось существо, так стремившееся привести меня сюда? Куда делся этот мстительный лесной дух, алчущий человеческой крови? Я осматриваюсь вновь и вновь, задерживаясь взглядом на старых корягах и молодых деревцах, одиноко воткнутых в землю то тут, то там, ищу глазами высокий грубый ствол с корой, точно не сосновой, не дубовой, не еловой, и с безлистными ветвями, больно похожими на кривые звериные когти.
Зашлись криком неведомо откуда взявшиеся вороны, и я прямо-таки физически ощутил присутствие чего-то могущественного, резко сбросившего любые оболочки и вышедшего из вязких теней. А скоро на границе зрения дёрнулось деревце, до этого стоявшее неподвижно и не привлекающее внимание. Я не медлил, просто сорвался с места, мгновенно приблизился и ударил наотмашь. И промахнулся. Сухонький ствол изогнулся так, что свистящее лезвие прошло близко, но никак не коснулось коры. Я ударил ещё – и вновь мимо. Я бил и бил по воздуху, сталь резала, колола и не встречала на пути препятствий. И я закричал. От того же бессилия, злости и ярости. Мои удары вспыхнули новой силой, но и это оказалось безрезультатно – проклятый ствол исчезал и в мгновение ока оказывался вне досягаемости моего оружия. Постепенно, неспешно, но я всё-таки начал слабеть. Удары становились медленнее, движения скованнее и топорнее – усталость брала своё. Крик мой сошёл на едва слышный хрип, силы иссякли, а вместе с ними ушёл и гнев. Сигилль наконец выскользнул из пальцев, я рухнул на землю.
Опустошённый, бессильный, я даже не прикрылся руками, хотя больше всего ожидаю сейчас ответного удара, что приведёт к мгновенной смерти. Всё указывает на то, что скоро я рухну на самую вершину груды изуродованных тел, стану одним их множества напоминаний о мстительной ярости леса. Но смертельного удара не происходит. Стоящий передо мной дух выпрямился, опустил кривые руки к земле, обнажив рогатую голову, и уставился на меня чёрными провалами глазниц.
— Что тебе надо, страхолюд?.. полюбоваться хочешь? — я дышу часто и глубоко, пытаясь хоть как-то перевести дыхание. — Поубивал всех… напустил зверей… теперь-то чего ждёшь?.. Отвечай, коли можешь говорить!.. Каково было разрывать женщин и стариков? А детей? В чём они виноваты?..
Я говорил без уверенности в том, что дух меня понимает. А если и так, совсем не зная, есть ли ему разница кого убивать, различает ли в людях воинов, которых стоит опасаться, и тех, кто сам страдает от людских войн.
Но Лешак понял. Он никак не показал этого, но я почувствовал, что мои слова сделали своё дело. Он ещё секунду смотрел на меня, затем развернулся и, противно скрипя, зашагал вглубь лагеря. Я присмотрелся – шёл он к шатру Васки, не иначе. Я глянул на кровавую груду ещё разок и признал в мёртвых телах одних лишь солдат, и только. Микола тоже лежал среди мёртвых, его косматая голова вывернута под неестественным углом, торс и руки искромсаны чем-то широким и острым, а пальцы всё ещё держат рукоять двуручника. Лезвие клинка переломано пополам. Мигом я поднялся с земли и поспешил за лесным духом, до хруста в костяшках сжимая кедрового волчонка.
У высокого шатра Лешак остановился и, повернувшись ко мне, кривым пальцем ткнул в помятый полог, прикрывающий ход внутрь.
— Хочешь, чтобы я вошёл? Что меня ждёт там?
Из-под его рогатого черепа донёсся лишь скрип старой древесной породы и, кажется, далёкий шелест листвы. Дух резко дёрнул рукой и ткнул в полог ещё раз.
Я подошёл и обхватил пальцами лёгкий полотняный материал. Изнутри несёт ароматными травами, нежными ягодами и цветами. Ещё очень тихо, не слышно ни единого звука. Хотя в этом может быть повинен ветер, тревожно завывающий в кронах, и вездесущие проклятые вороны. Но… вот я расслышал тихое сбивчивое дыхание, после едва слышные перешёптывания и, подняв полог, ступил внутрь.
Одинокая свеча теплится посреди обширной комнаты. Слабый огонёк мерцает, сбиваемый дыханием, но продолжает освещать обступившие его фигуры. Высокие и совсем низкие, здоровые молодые и иссохшие сгорбившиеся. Быстро глаза привыкли к полумраку и я смог разглядеть лица. Все, кто не мог держать оружие, находятся сейчас здесь. Напуганные, бледные, ослабшие, но живые. Живые.
Райла первая признала меня и, вынырнув из толпы, кинулась на шею. До ушей донеслись тихие всхлипы Ягодки, а в ладонь крипко вцепились маленькие пальчики.
Плечи Райлы крупно дрожали.
— Вернулся… ты всё-таки вернулся…
Я крепче прижал её к себе свободной рукой.
— Как всегда.
Райла резко отстранилась, глянула на меня испуганными, заплаканными глазами и сразу же перевела их на располосованную когтями грудь. Я уже не чувствую, как что-то тёплое струится по изорванной кожанкой, не чувствую и обжигающего огнём зуда, только ноющая боль осталась да недомогание, путающее мысли. Ещё отчего-то стали неметь пальцы на руках.
— Как всегда, с новыми ранами, едва живой… но хоть цел…
Она осторожно поправила мою глазную повязку, помятой мокрой тряпкой висевшую на лице. Затем нырнула в толпу и вернулась с табуретом. Только усевшись на него и расслабившись, я понял, насколько устало и изнурилось моё тело. Ноги дико болели, мышцы на руках разбухли и стали каменными. Я принялся их растирать.
— Меня пропустили сюда и уже скоро нужно будет выходить. Мы выйдем все вместе и… я понятия не имею, что нас ждёт снаружи. Придётся попросту рискнуть, и раз вы все живы, думаю, так и останется. Но прежде… — я поднял ладонь со свисающим с неё медальончиком. — Волчонок оказался у меня. Я видел гору тел снаружи: там все мертвы, ни одного живого… как это всё произошло?
Райла приняла у меня из рук оберег, рассмотрела трещины и въевшуюся кровь.
— Они напали той же ночью, как ты ушёл. Бой был очень недолгий… Как исход стал ясен, Микола согнал нас всех сюда и укрепил полог. Кажется, он стоял у входа. Сопел громко, хрипло, а потом резко стих. Тогда одним рывком кто-то сдёрнул полог и волчья морда уставилась на нас. Уродливая, свирепая. Пасть его была вся в крови. Волк прошёлся по всем нам своими горящими жёлтым глазами и уставился на Ягодку. Я подумала всё, сейчас разорвёт, а потом пригляделась. Он смотрел на твой медальон. Я сдёрнула его и кинула в окровавленную пасть. Зверь ушёл, и больше никто к нам не заглядывал. Лишь снаружи что-то всё скрипело, выло, и вороньё проклятое кричало. Мы сидели тут, дрожа, пока не пришёл ты…
Скорбь дрожью прошлась по телу, вышла с тяжёлым вздохом. Я уже не боялся выходить наружу: никто нас не тронет. Слишком много потеряли все в этой необдуманной, глупой и страшной схватке.
Я поднялся на ноги, взял своих девочек за руки и ступил вон из шатра.
***
Два десятка человеческих душ. Мы шли долго. И пока средь толстых вековых стволов не показались просветы и тёплый полевой ветер не начал играть в волосах, сердце не отпускала тревога. Впереди нас всё это время семенил здоровый матёрый волк. Он не оборачивался, не рычал, казалось, не желал и глядеть на нас. Но я приметил глубокие рубленные раны на его боках, свежую кровь, капающую с клыков. И мысленно хоронил месть, страх, гнев, вместе с людьми, навсегда затерянными в этом тёмном неведомом бору.
Скоро мы были далеко. Волк вывел нас на обширные луга, не тронутые ещё рукой человека. А сам удалился в свой лес. Я остановился всего на мгновение и проследил за его уходом. На самой границе лесной чащи, в тени стоял он. Лешак. И горе тому, кто вздумает зайти в его владения с оружием в руках.
Я развернулся и поспешил за Райлой, Ягодкой и остальными, впереди нас ждала новая, подаренная лесным духом жизнь. Лишь крик воронья будет мне часто приходить в самых страшных ночных кошмарах.
