Литературный портал

Современный литературный портал, склад авторских произведений
You are currently browsing the Строфы category

Ассоль, глава третья

  • 14.06.2022 20:07
Ассоль, глава третья

Ассоль любила у Лонгрена,

Присев на папино колено,

Играть косматой бородой,

Когда он говорил о море,

О волн бушующем просторе,

Вновь становился молодой,

Глаза как молнии сверкали;

Морские приближались дали

И бородатый капитан

Свой бриг вёл через океан

Навстречу ветру, непогоде,

Назло бушующей природе

К далёким берегам страны,

Что были так удалены,

Что плыть к ним надо целый год.

А в той стране живёт народ

Весёлый, добрый и сердечный,

Там длится праздник бесконечно,

Повсюду музыка играет,

Несчастья там в помине нет,

И солнце круглый год сияет

И каждый юноша — поэт.

Но приходилось возвращаться

Из той загадочной страны,

Где есть огромные слоны,

С друзьями новыми прощаться,

Чтобы улечься на кровать

И тихо, сладко, крепко спать.

 

Порой ходила в Лисс Ассоль,

Игрушки в лавку относила,

Обратно деньги приносила,

Табак, чай, кофе, спички, соль.

Вот и сейчас она пошла

С корзинкой, полною игрушек,

Моделей, а не погремушек,

Средь них одну она нашла,

Которая была всех краше,

Нарядней, праздничней и даже

Казалась сказкой наяву.

«На этом бриге поплыву

Отсюда с папой далеко,

Туда, где просто и легко

Живётся честным людям.

Мы счастливы там будем!» —

О счастье девочка мечтала;

В своих руках она держала

Кораблик белый, словно снег,

А паруса на нём пылали

Огнём пожара, были алы,

Название его «Успех»

Об оптимизме говорило,

Надежду каждому дарило.

Когда Лонгрен кораблик делал

Материала не хватало,

И заменил он снежно белый

На яркий цвет карминно-алый.

Хоть получилось всё случайно,

Кораблик был необычайно

Торжественно красив собой;

На глади моря голубой

Он очень здорово б смотрелся,

Когда бы на волнах вертелся,

Горели — гордость и краса —

Его большие паруса.

Дорога шла вдоль ручейка,

Ассоль решила: «Я пока

Немного поиграю тут,

Хотя бы несколько минут».

Кораблик на воду спустила

И хоть за ним она следила,

Но дунул только ветерок

И в лес кораблик поволок.

Ассоль его достать хотела,

Но дотянуться не успела.

Он побежал средь чистых вод,

Затем за резкий поворот

Зашёл и тут же скрылся,

Как будто испарился.

Ассоль бежала со всех ног:

«Кораблик, где ты? Где ты?

Хотя б, ты леший, мне помог».

Но не было ответа.

 

Так целый час она бежала,

От огорчения дрожала

Губа, готова разреветься

Спросила: «Ну куда мог деться

Кораблик в алых парусах?

Быть может, он уж в небесах

Средь облаков летает?

Такое ведь бывает —

Отец мне как-­то говорил —

Голландец[1] в небесах парил

Совсем без экипажа,

Что было страшно даже».

 

54

Вдруг увидала старика,

Держал кораблик он в руках,

Он был седой и с плешью.

«Ну, точно! Это —  леший[2]!» —

Ассоль мгновенно замерла,

От страха чуть не умерла;

Старик почуял её взгляд

И обернулся вдруг назад:

«Не бойся, милая моя!

Не леший и не гоблин[3] я!

Я — Эгль! Я — сказочник известный!

Возьми кораблик свой чудесный».

 

Испуг прошёл, как не бывало,

Ассоль повеселела, стала

Его за то благодарить,

Что он помог ей водворить

Кораблик вновь в корзину:

«Иду я к магазину...» —

«Я знаю — чтоб игрушки сдать,

Но захотелось поиграть

Тебе у ручейка немного,

Кораблик ринулся в дорогу...» —

«Скажите, Вы узнали как?» —

«Я — сказочник, волшебник, маг!

Мне всё про всех всегда известно!» —

«Вот это да! Вот интересно!» —

«Когда чего­-то ждёшь — то да!

А так, поверь мне, ерунда!

Докучно знать всё! Ох, докучно!

И омерзительно и скучно!

Я побывал сейчас в Каперне,

Полдня сидел в одной таверне,

Сидел и молча песни слушал.

От этих песен мои уши

Едва не свились свитками!

Певцам таким бы нитками

Их рты зашить поганые,

Чтоб песни свои пьяные

Они навеки позабыли

И никогда бы их не выли!

О чём мечтают и поют?

О водке, что как воду пьют,

О платных ласках по дешёвке,

О дураке и о плутовке.

Ох, право слово, чем так петь,

Так лучше вовсе онеметь!

Но ты, красавица Ассоль,

Мне предсказать тебе позволь

Большое счастье впереди.

То сердце, что в твоей груди,

Для счастья только рождено!

Ты слышишь, как стучит оно?

Оно в преддверии свершений

Наичудеснейших решений,

Что может нам судьба дарить» —

«Нельзя ль яснее говорить?

Скажите, что же меня ждёт?» —

«Когда ты вырастешь, придёт

В Каперну белый-белый бриг

Как будто в парусах из роз.

Толпа народа в тот же миг,

Будь хоть жара, будь хоть мороз,

Собою улицу запрудит

И бурно восхищаться будет:

«Какая дивная краса!

О, как прекрасны паруса

На белом бриге алые!

Такие небывалые!»

От брига лодка отойдёт,

Усыпанная вся цветами,

С неё прекрасный принц сойдёт

И скажет: «Не знаком я с вами,

Но вами сердце полонилось!

С тех самых пор, когда приснились

Вы мне, любимая Ассоль,

Испытываю в сердце боль!

Я вас люблю любовью нежной,

Она как океан безбрежна,

Как горный снег она чиста!

Мы будем с вами лет до ста

Жить, не старея, в полном счастье!

Все огорченья и несчастья

Нас не коснутся никогда:

Мы будем счастливы всегда!»

Ты с ним уедешь навсегда,

В Каперне ж долгие года

Судачить повсеместно будут

И никогда вас не забудут.

Так сказка обернётся былью!

Так сбудется твоя мечта!

Лишь сердцу покрываться пылью

Не позволяй ты никогда!

Храни в нём веру и надежду,

Взрасти в нём пылкую любовь.

Всё будет в радость, будет вновь,

Хотя сто раз бывало прежде».

Ассоль сказала: «Как чудесно!

Всё будет очень хорошо!»

А маг и сказочник известный

Подумал: «Ты чиста душой!»,

Сказал: «Ну что же, дорогая!

Пора прощаться нам с тобой».

От нетерпения сгорая,

Ассоль направилась домой.

 


[1]   Голландец —  Летучий голландец (книжн.) —  вечный скиталец [по легенде о корабле, обречённом скитаться по морям].

[2]   Леший — В русской мифологии: человекообразное сказочное существо, живущее в лесу, дух леса, враждебный людям.

[3]   Гоблины —  волшебные существа в английском фолклоре.

 

Продолжение следует

 

Ассоль, глава вторая

  • 09.06.2022 15:58
Ассоль, глава вторая

Лонгрен, растроганный рассказом,

Отправился в Каперну сразу,

У капитана «Ориона»

Он полный получил расчёт,

Как сухопутная персона

Теперь он с дочерью живёт.

Но сразу море не отпустит

Совсем на берег моряка,

В душе его по морю грусти

Полным полно ещё пока.

Казалось бы, что ты теряешь —

Разлуки с милыми и шторм?

Взамен того приобретаешь

Семью и свой родимый дом.

Тебе что — шторм семьи дороже?

Разлуки что — милее встреч?

Или с ума сошёл ты, может,

И уж пора в больницу лечь?

Всё так! Но снится ночью море,

К себе зовёт, к себе манит,

Как будто в море есть магнит,

Как будто счастье есть в просторе

Его волнующихся вод.

Лонгрен уже который год

Тоску по морю подавлял:

Искусно он изготовлял

Модели лодок, шхун и бригов,

Яхт, пароходов, катеров;

Игрушки расходились мигом,

Их брать всегда-­всегда готов

Был лавочник, что в Лиссе жил

И честью лавки дорожил.

Он говорил: «Товар отменный!

Лонгрен, прошу вас, непременно

Несите мне всё, что угодно,

Я вас не стану проверять.

Вам можно смело доверять —

Товар ваш постоянно модный».

Лонгрен не стал миллионером,

Но зарабатывал на хлеб,

Отцом был нежным и умелым,

Лопатой денег хоть не греб,

Но жил, хоть скромно, но в достатке,

Дом содержал всегда в порядке

И дочь любил самозабвенно,

Все мысли были непременно

К одной Ассоль устремлены,

Её он обожал безмерно,

Был для неё отцом примерным,

Но не завёл себе жены:

Любить кого­-то кроме Мери

Он просто­-напросто не мог

И в сердце на любовной двери

Повесил он большой замок.

Лонгрен был замкнут по природе,

Компаний шумных не любил;

О нём судачили в народе,

Что он кого­-то там убил,

Поэтому не ходит в море:

Убийцу в море не берут,

К тому ж в семье случилось горе —

От горя люди все бегут,

Боятся горем заразиться,

Ведь может всякое случится.

Нет, чтобы руку протянуть —

Старались только оттолкнуть.

Однажды сильный норд[1] подул,

Все лодки на берег втащили,

Они лежали кверху килем,

Никто рыбачить не рискнул

В такую жуткую погоду.

Лонгрен любил смотреть на воду,

Один на мол он выходил,

Взирал с тоской на волн кипенье

И от забот отдохновенье

В стихийном буйстве находил.

Бушует море на просторе,

Волною бьётся об утёс,

В такой момент, забыв про горе,

Лонгрен мечтал, что он матрос

И вновь идёт на «Орионе»

В далёкий рейс. Король на троне

Не мог счастливей быть, чем он.

Лонгрен был пламенно влюблён

В морские ветреные дали,

Его печали покидали,

Когда валил из трубки дым,

Он вновь казался молодым

Себе и был готов сразиться

Хоть с целой тысячей чертей..

На миг бы в море очутиться

Среди авралов[2], склянок[3], рей.

 

Трактирщик Меннерс зазевался,

Оставил лодку на воде,

Его сын рядом оказался,

Увидел — скоро быть беде:

Волна её о сваи била

С такой неистовою силой,

Что доски на бортах трещали,

Хрустели, жалобно пищали.

Сын сообщил о том отцу,

Сластолюбивцу, подлецу,

Который Мери домогался

И равнодушным оставался

К чужой нужде, к чужой беде.

Увидев лодку на воде

Трактирщик в лодку прыгнул ловко,

Но подвела его верёвка:

От натяжения порвалась.

Как птица лодка заметалась

На обезумевших волнах,

В трактирщика вселился страх,

Он закричал: «Лонгрен, Спаси!

Хоть сколько денег запроси —

Я заплачу тебе сполна!

И бочку доброго вина

Тебе я к дому подкачу!»

Лонгрен ответил: «Не хочу!

Ты не помог моей жене —

Гори же в адовом огне!

Ты как свинья на свете жил

И кару неба заслужил!»

 

На горизонте лодка скрылась,

Неся трактирщика в себе.

«Месть неба всё­-таки свершилась! —

Лонгрен подумал о судьбе,

Что сколько ни сопротивляйся,

Её никак не обмануть. —

Предрешено — так отправляйся

В далёкий свой последний путь!»

 

Три дня по воле волн носился

Трактирщик в лодке по воде,

Нептун[4] как будто бы взбесился,

Но не случилось быть беде —

Поблизости шёл пароход

(Да, подлецам порой везёт!),

Трактирщика спасли и вот

Доставили в Капернский порт.

Лонгрена он ругал безбожно

И чёрной краски не жалел:

«Скажите, как это возможно?

Я погибал, а он смотрел!»

 

Молва росла как снежный ком,

Подробностями обрастая,

Лонгрена обвиняли в том,

Что мог спасти, но не спасая,

Он как убийца поступил

И Меннерса чуть не убил.

 

А Меннерс сильно простудился,

Вина до чёртиков напился,

Чтобы простуду победить

Решил ещё вина попить,

Пошёл, шатаясь, он в подвал,

Но поскользнулся и упал,

Виском на бочку налетел,

Тут дух его и отлетел.

 

Народ Лонгрена обвинил

В том, что трактирщика убил

Он из-­за мести верно,

Кипела вся Каперна.

С ним знаться вовсе перестали

И обходили стороной,

Руки ни разу не подали —

Он жил в Каперне как изгой[5];

Мальчишки даже обзывали

Ассоль злодейкой молодой,

Подкравшись, грязью обливали

Или холодною водой.

«За что они нас так не любят?» —

Ассоль спросила у отца.

Стерев слезу с её лица,

Лонгрен сказал: «Людей всех губят

Три вещи — зависть, глупость, злость.

Всё испытать им довелось,

Любви они лишь не узнали.

Их надо просто пожалеть:

Они ведь могут умереть

От этих бед, прожив в печали

Все лучшие свои года,

Любви не зная никогда!»


[2]   Аврал [англ. over наверх + all все] —  1) мор. общая судовая работа, в которой принимает участие весь судовой экипаж или большая его часть; 2) мобилизация работников для выполнения срочного задания.

[3]   1) У моряков: полчаса времени. Бой склянок (удары колокола, отмечающие время). Отбивать склянки. 2) Судовые песочные часы, измеряющие время по получасам.

[4]  Нептун [лат. Neptunus] —  в древнеримской мифологии —   бог морей, то же, что в древнегреческой мифологии Посейдон.

[5]   Изгой — 1) В Древней Руси: человек, вышедший из своего прежнего социального состояния; 2) перен. Человек, отвергнутый обществом.

 

Продолжение следует


 

Ассоль, глава первая

  • 08.06.2022 19:10
Ассоль, глава первая

Сквозь ветер, волны, курсом верным
К скалистым берегам Каперны
Причалил одинокий бриг;
У пристани в какой­-то миг
Толпа встречающих сбежалась,


Гудела, очень волновалась,
Ведь больше года «Орион»
По свету белому скитался.
Лонгрен ужасно волновался
(На бриге был матросом он):
Сейчас красавица жена
Его впервые не встречала.
Бегом помчался от причала
Лонгрен: «Здорова ли она?»
Предчувствие большого горя
К нему пришло в далёком море,
Когда на вахте он стоял
И месяц среди туч сиял
Совсем один в беззвёздной дали.
Лонгрен, пытаясь гнать печали,
Себя работой занимал,
Ни сна, ни отдыха не знал,
Но сердце от тоски щемило,
Перед глазами образ милый
Стоял; был полон скорби взор
И явственно звучал укор:
«Лонгрен, любимый, где же ты?»
И столько было доброты
В простых и искренних словах,
Что со слезами на глазах
От нескончаемой разлуки
И испытав такие муки,
Что не изведал и Тантал[1],
Он словно мальчик зарыдал.

Лонгрен бежал к родному дому
Дорогой сызмальства знакомой,
Но никогда ещё она
Не показалась так длинна,
Как в этот раз, когда волненье
Так навалилось на него,
В душе полнейшее смятенье,
Лонгрен не видел ничего,
Бежал, как буйвол, напролом;
Вот, наконец, родимый дом,
Над домом дым из печки вился,
Лонгрен на миг остановился,
Утёр вспотевшее лицо
И устремился на крыльцо,
Вошёл в прихожую украдкой,
Тихонько дверь чуть приоткрыл,
Увидел детскую кроватку
И в изумлении застыл:
Над той кроваткой как наседка
Склонилась старая соседка
И песню пела для малышки:
«Гуляли как-­то в поле мышки... —
Вдруг прекратила петь она. —
Ну, спи, Ассоль! Желаю сна
Тебе приятного. Приснится
Тебе пускай сейчас жар­-птица,
Что будет до скончанья дней
В раю для матушки твоей
Петь песни краше соловьиных.
Спи, дорогая, птенчик милый!»

Лонгрен всё понял: «Мери нет!
Она покинула сей свет —
Юдоль тревоги и печали
И нескончаемых забот.
На горе «Орион» причалил
К Каперне. Я так ждал... и вот
На свете я один остался» —
И в полный голос разрыдался.

Соседка рядышком присела:
«Так получилось... Что же делать?
На то была Господня воля.
Поплачь! Слезам своим дай волю —
Авось, немного полегчает.
Слеза печали размягчает» —   
«Жить нет охоты мне... и точка!» —
«Но у тебя малютка дочка!
Её обязан ты растить!» —
«Отцом я стал? Не может быть!» —
«Всё может быть на этом свете.
Какое это счастье —  дети!
Сама детей я лишена. —
Печально молвила она. —
Да! Мери не вернуть назад,
Её обитель — райский сад,
Она с небес на нас взирает
И слёзы счастья утирает».

Лонгрен как ото сна очнулся,
К кроватке детской повернулся,
Взглянув на маленькую дочь,
Отринул мысль о смерти прочь:
«Она на Мери так похожа!
Мой долг — отцом достойным быть.
Мне Мери в жизни не забыть!
Дай мне лишь сил и веры, Боже!»

Затем соседка рассказала,

Как Мери тихо умирала:
«Она ребёнка родила
И кучу денег отдала
Врачу за затяжные роды —
Так начались её невзгоды;
Она всерьёз поиздержалась,
Гроша в копилке не осталось,
Еды —  хоть покати шаром,
Хоть разбери на доски дом —
Нет и для глупой серой мышки,
А у неё растёт малышка.
Что делать? В долг занять решила
И обратиться поспешила
К трактирщику (Ведь он богат!).
Ни с чем пришла она назад:
Не дал ей в долг подлец ни цента
Ни под залог, ни под проценты,
Готов был дать лишь за «любовь».
Ударила ей в щёки кровь,
Она отвергла предложенье
И, вся в слезах от униженья,
Зажав в руке своей кольцо,
И, утерев платком лицо,
Отправилась дорогой в Лисс,
Дождь вдруг пошёл —  судьбы каприз,
Туда-­обратно —  три часа...
Разверзлись словно небеса,
Холодный дождь лил всю дорогу,
Чуть душу не отдала Богу,
Слегла, болезнь её свалила,
В бреду металась, говорила:
«Кольцо я всё же заложила...
Теперь, голубушка Ассоль,
Мы купим хлеб и купим соль».
Два дня в бреду она металась,
На третий —  с ней душа рассталась...
Молитву пастор прочитал,
Народ крестился и рыдал.
Теперь она уж в лучшем мире,
Душа её парит в эфире.
Нам на земле же жить сейчас,
Пока не пробил смертный час.
Бог самых лучших забирает
К себе в заоблачную высь.
Душа в раю не умирает,
Вы ещё встретитесь. Крепись!»

 

[1]   Тантал [гр. Tantalos] —  по  древнегреческому мифу —  лидийский царь, осуждённый Зевсом на вечные муки голода и жажды, несмотря на близость земных плодов и воды; отсюда выражение «Муки Тантала», «танталовы муки».

Ассоль, глава первая

  • 08.06.2022 19:10
Ассоль, глава первая

Сквозь ветер, волны, курсом верным
К скалистым берегам Каперны
Причалил одинокий бриг;
У пристани в какой­-то миг
Толпа встречающих сбежалась,


Гудела, очень волновалась,
Ведь больше года «Орион»
По свету белому скитался.
Лонгрен ужасно волновался
(На бриге был матросом он):
Сейчас красавица жена
Его впервые не встречала.
Бегом помчался от причала
Лонгрен: «Здорова ли она?»
Предчувствие большого горя
К нему пришло в далёком море,
Когда на вахте он стоял
И месяц среди туч сиял
Совсем один в беззвёздной дали.
Лонгрен, пытаясь гнать печали,
Себя работой занимал,
Ни сна, ни отдыха не знал,
Но сердце от тоски щемило,
Перед глазами образ милый
Стоял; был полон скорби взор
И явственно звучал укор:
«Лонгрен, любимый, где же ты?»
И столько было доброты
В простых и искренних словах,
Что со слезами на глазах
От нескончаемой разлуки
И испытав такие муки,
Что не изведал и Тантал[1],
Он словно мальчик зарыдал.

Лонгрен бежал к родному дому
Дорогой сызмальства знакомой,
Но никогда ещё она
Не показалась так длинна,
Как в этот раз, когда волненье
Так навалилось на него,
В душе полнейшее смятенье,
Лонгрен не видел ничего,
Бежал, как буйвол, напролом;
Вот, наконец, родимый дом,
Над домом дым из печки вился,
Лонгрен на миг остановился,
Утёр вспотевшее лицо
И устремился на крыльцо,
Вошёл в прихожую украдкой,
Тихонько дверь чуть приоткрыл,
Увидел детскую кроватку
И в изумлении застыл:
Над той кроваткой как наседка
Склонилась старая соседка
И песню пела для малышки:
«Гуляли как-­то в поле мышки... —
Вдруг прекратила петь она. —
Ну, спи, Ассоль! Желаю сна
Тебе приятного. Приснится
Тебе пускай сейчас жар­-птица,
Что будет до скончанья дней
В раю для матушки твоей
Петь песни краше соловьиных.
Спи, дорогая, птенчик милый!»

Лонгрен всё понял: «Мери нет!
Она покинула сей свет —
Юдоль тревоги и печали
И нескончаемых забот.
На горе «Орион» причалил
К Каперне. Я так ждал... и вот
На свете я один остался» —
И в полный голос разрыдался.

Соседка рядышком присела:
«Так получилось... Что же делать?
На то была Господня воля.
Поплачь! Слезам своим дай волю —
Авось, немного полегчает.
Слеза печали размягчает» —   
«Жить нет охоты мне... и точка!» —
«Но у тебя малютка дочка!
Её обязан ты растить!» —
«Отцом я стал? Не может быть!» —
«Всё может быть на этом свете.
Какое это счастье —  дети!
Сама детей я лишена. —
Печально молвила она. —
Да! Мери не вернуть назад,
Её обитель — райский сад,
Она с небес на нас взирает
И слёзы счастья утирает».

Лонгрен как ото сна очнулся,
К кроватке детской повернулся,
Взглянув на маленькую дочь,
Отринул мысль о смерти прочь:
«Она на Мери так похожа!
Мой долг — отцом достойным быть.
Мне Мери в жизни не забыть!
Дай мне лишь сил и веры, Боже!»

Затем соседка рассказала,

Как Мери тихо умирала:
«Она ребёнка родила
И кучу денег отдала
Врачу за затяжные роды —
Так начались её невзгоды;
Она всерьёз поиздержалась,
Гроша в копилке не осталось,
Еды —  хоть покати шаром,
Хоть разбери на доски дом —
Нет и для глупой серой мышки,
А у неё растёт малышка.
Что делать? В долг занять решила
И обратиться поспешила
К трактирщику (Ведь он богат!).
Ни с чем пришла она назад:
Не дал ей в долг подлец ни цента
Ни под залог, ни под проценты,
Готов был дать лишь за «любовь».
Ударила ей в щёки кровь,
Она отвергла предложенье
И, вся в слезах от униженья,
Зажав в руке своей кольцо,
И, утерев платком лицо,
Отправилась дорогой в Лисс,
Дождь вдруг пошёл —  судьбы каприз,
Туда-­обратно —  три часа...
Разверзлись словно небеса,
Холодный дождь лил всю дорогу,
Чуть душу не отдала Богу,
Слегла, болезнь её свалила,
В бреду металась, говорила:
«Кольцо я всё же заложила...
Теперь, голубушка Ассоль,
Мы купим хлеб и купим соль».
Два дня в бреду она металась,
На третий —  с ней душа рассталась...
Молитву пастор прочитал,
Народ крестился и рыдал.
Теперь она уж в лучшем мире,
Душа её парит в эфире.
Нам на земле же жить сейчас,
Пока не пробил смертный час.
Бог самых лучших забирает
К себе в заоблачную высь.
Душа в раю не умирает,
Вы ещё встретитесь. Крепись!»

 

[1]   Тантал [гр. Tantalos] —  по  древнегреческому мифу —  лидийский царь, осуждённый Зевсом на вечные муки голода и жажды, несмотря на близость земных плодов и воды; отсюда выражение «Муки Тантала», «танталовы муки».

А двадцатый век повторяется

  • 18.03.2022 20:08
А двадцатый век повторяется

А двадцатый век повторяется,

Отражается в зеркалах,

Он оскалом нам всем улыбается,

Угрожая стереть нас в прах.

 

Отражается, да не верится,

Что запахло опять войной

Но дозиметр в руках вертится,

Пригодится он нам с тобой?

24.01.2022

Памяти поэта

  • 02.11.2021 21:38
Памяти поэта

Горькая ягода

Это жимолость – ягода ранняя.

По камням, да на горках кусты.

Синеглазая, несказанная,

Горьковатая, словно ты.

 

С первой ягодой едва справишься,

Но потянешься за второй,

Верным другом навек останешься

Горькой ягодке боровой.

 

Неприметную ягоду раннюю

Потому я, наверно, люблю,

Что всегда, как при первом свидании,

Я горчинку во взгляде ловлю.

 

Красноголовик

Пошутил, похоже, бог!

Так забавно сложен,

Поднял голову грибок

С шелковистой кожей.

 

И головка у грибка

Ни мала, ни велика,

Ах, была бы ножка

Подлинней немножко!

 

Рад, когда найдешь грибок

Точно по размеру.

Загляните в кузовок,

Дамы, к кавалеру!

 

* * *

Вот вновь

родился стих.

Прекрасный мальчик.

Как бусинки

веселые глаза,

Смотри, как мило

оттопырен пальчик,

И русые,

с пушинкой, волоса.

Как я его люблю.

Как я его лелею.

То к свету принесу,

То уложу в кровать,

К груди прижму,

Его, мальца, согрею,

Люблю купать,

штанишки надевать.

Пусть он

живет,

Пусть он со мною дышит,

К себе зовет,

я буду очень рад,

Пускай растет

и тоже песни пишет,

Про то, как зреет

синий виноград.

 

Обидчику

Я в графское достоинство введен,

Ведь вы меня назвали графоманом?

Да, были лен и сорок веретен,

И я холсты отбеливал туманом.

 

Был на подрамнике кусок холста,

Веселой радугой играли краски,

И воробьями с каждого куста

Ко мне под ноги осыпались сказки.

 

Теперь, высокий этот титул взяв,

Пишу всегда в графе «происхожденье»

Я сокращенно (с точкой) слово «граф»

Уже почти без всякого стесненья!

 

Их много, графов, было до меня!

И кто же вам, милейший друг, родня?

 

Памяти поэта

Когда слова уйдут, и небо почернеет,

И в землю упадет, окаменев, душа,

Увидите, слова камней сильнее,

Хотя они – лишь след карандаша.

 

Ушел поэт, но вы откройте двери.

Скажите так:

– Вот он, хитрец каков!

Он здесь, он с нами,

Потому что верил

В переселенье вечное стихов.

 

Памяти поэта

  • 02.11.2021 21:38
Памяти поэта

Горькая ягода

Это жимолость – ягода ранняя.

По камням, да на горках кусты.

Синеглазая, несказанная,

Горьковатая, словно ты.

 

С первой ягодой едва справишься,

Но потянешься за второй,

Верным другом навек останешься

Горькой ягодке боровой.

 

Неприметную ягоду раннюю

Потому я, наверно, люблю,

Что всегда, как при первом свидании,

Я горчинку во взгляде ловлю.

 

Красноголовик

Пошутил, похоже, бог!

Так забавно сложен,

Поднял голову грибок

С шелковистой кожей.

 

И головка у грибка

Ни мала, ни велика,

Ах, была бы ножка

Подлинней немножко!

 

Рад, когда найдешь грибок

Точно по размеру.

Загляните в кузовок,

Дамы, к кавалеру!

 

* * *

Вот вновь

родился стих.

Прекрасный мальчик.

Как бусинки

веселые глаза,

Смотри, как мило

оттопырен пальчик,

И русые,

с пушинкой, волоса.

Как я его люблю.

Как я его лелею.

То к свету принесу,

То уложу в кровать,

К груди прижму,

Его, мальца, согрею,

Люблю купать,

штанишки надевать.

Пусть он

живет,

Пусть он со мною дышит,

К себе зовет,

я буду очень рад,

Пускай растет

и тоже песни пишет,

Про то, как зреет

синий виноград.

 

Обидчику

Я в графское достоинство введен,

Ведь вы меня назвали графоманом?

Да, были лен и сорок веретен,

И я холсты отбеливал туманом.

 

Был на подрамнике кусок холста,

Веселой радугой играли краски,

И воробьями с каждого куста

Ко мне под ноги осыпались сказки.

 

Теперь, высокий этот титул взяв,

Пишу всегда в графе «происхожденье»

Я сокращенно (с точкой) слово «граф»

Уже почти без всякого стесненья!

 

Их много, графов, было до меня!

И кто же вам, милейший друг, родня?

 

Памяти поэта

Когда слова уйдут, и небо почернеет,

И в землю упадет, окаменев, душа,

Увидите, слова камней сильнее,

Хотя они – лишь след карандаша.

 

Ушел поэт, но вы откройте двери.

Скажите так:

– Вот он, хитрец каков!

Он здесь, он с нами,

Потому что верил

В переселенье вечное стихов.

 

Звонок сыну

  • 20.10.2021 17:37
Звонок сыну

Алло, алло, вы слышите меня?

Мой голос в трубке вашей раздается.

Я из ушедшего зову вас дня,

Боюсь, что ненароком связь прервется.

 

Да, между нами три десятка лет.

Ответьте, как вы, хорошо живете?

Вот почему-то связи часто нет,

И не найдешь вас, вы же на работе.

У нас тут нет газетной шелухи,

Как звери не рычат автомобили,

Взахлеб поют поутру петухи,

Лежат коровы в придорожной пыли,

 

Читаю Пушкина, и Гоголя гляжу,

Держу открытым томик Мандельштама.

С ведром к колодцу за водой хожу

И на зиму заклеиваю рамы.

 

Алло, да, да, кончаю говорить.

На телефон повысили тарифы.

Язык английский начал вот учить

И Древней Греции листаю мифы.

 

У мамы здесь спокойное житье,

Друг другу мы рассказываем байки.

Ей приглянулись кройка и шитье,

Наверно, свяжет на зиму фуфайки.

 

Пойду встречать вечернюю зарю,

Так жарко, когда солнышко в зените.

Нет новостей особых, говорю.

Вы к нам почаще в прошлое звоните!..

Исповедальное

  • 30.09.2021 23:26
Исповедальное

Исповедальное

 

Жилище преданной подруги.

У окон – морем лебеда…

Я был единственным в округе,

Кто мог заглядывать сюда

 

Она меня тайком встречала,

В глазах проглядывала грусть,

Я целовался для начала

И говорил себе: – Ну, пусть!

 

И где-то в середине ночи

Я с неохотой уходил,

И сам себе беду пророчил

За то, как время проводил.

 

Мне помнится герань в горшочке –

Знак тихой женской нищеты.

А у меня – жена и дочка,

И те же на окне цветы.

 

Как всем испорченным мальчишкам,

Мне женщины смотрели вслед,

Я догадался поздно слишком,

Что без меня ей жизни нет.

 

Прости меня, моя подруга,

Во всем, во всем моя вина.

А ветер кроны гнет упруго,

И в доме – мрак и тишина.

 

Другу

В.В. Бараковских     

Нет, не подводит еще память.

Я время помню, и парней,

С которыми, – недавно, да, ведь? –

На речке дергал окуней.

 

Вдруг вспомнится: – «… во мгле холодной.

На нивах шум работ умолк,

С своей волчихою голодной

Выходит на дорогу волк…»

 

Все всколыхнет строка тугая:

Мы хлеба корочку жуем,

И у прогнившего сарая

Сидим, спина к спине, вдвоем.

 

Скользят над нами струи ветра,

Льют звезды на макушки свет,

Мы говорим о жизни светлой,

Что ждет нас через сорок лет…

Два стихотворения

  • 10.09.2021 21:16
Два стихотворения

Спитак

 

Это был декабрь, и декабрь был мёрзлым,

И сыну куртку тёплую одела Арегназ…

Она его увидела через неделю, мёртвым,

Без курточки, которая была ему как раз.

 

Это был декабрь. Безмолвным серым утром

Закричало эхо далеко в горах,

И за бесконечно долгую минуту

Красивый белый город превратился в прах.

 

Это был декабрь, и декабрь был длинным –

Семь дней, а дальше вечность для мёртвых и живых…

Кто ты, всемогущий, что скалы с места сдвинул?

Зачем ты, всемогущий, наземь бросил их?

 

Это было в среду. Без двадцати двенадцать

«Барев дзез» сказал мне армянский друг Андро.

Он набрал мой номер, чтоб навсегда прерваться,

Он набрал мой номер за две секунды до.

 

Это было в среду. Ещё вчера живые

Ещё вчера дышали, ходили по земле…

Их рты забиты пылью. Крики их – немые,

Их слышат только ангелы из ангельских полей.

 

Это был декабрь. Гробы на перекрёстках

Солдаты раздавали под горячий чай.

В гробах этих, как будто в похоронных лодках,

Твои, Хаястан, дети уплывали в рай.

 

Это был декабрь… Время не осушит

Реки слёз в морщинах серого лица…

Проклятый декабрь разорвал нам души,

Проклятый декабрь разорвал сердца.

 

Это был декабрь… В его седых руинах

Погребены надежды милых и родных,

Милосердных сердцем, молодых, безвинных…

Боже! Там, за пятым небом, посмотри на них!

 

Это был декабрь. Это было в среду…

 

Стихотворение из письма

Найдено в одном из писем с фронта рядового Тимофеева Александра своей жене Тимофеевой Александре

 

Этой речки под Бреслау не было на карте,

Имя ей придумал цЫган, что при кухне был.

«Не речка, а могила. Полегём здесь, братья…» -

Так сказал тот цЫган. Он знал, что говорил…

 

Про его фамилию и в штабе не слыхали,

Ни замполит, ни писарь, ни Сашка-почтальон.

Прозвищей смешною «Столбы» его все звали,

И прозвищей такою был доволен он.

 

Когда он появлялся, к радости солдатской,

«Столбы, чем угощаешь?» - спрашивал сержант…

Столбы лишь улыбался. В языке цыганском

Нет слов «пустая каша» и «супчик-концентрат»…

 

Но как же он красиво привозил харчи нам -

На кухне-таратайке, главней, чем комполка,

И что-то очень важное говорил старшинам,

Отпугивая немца блеском черпака…

 

Его убили первым, причём своим снарядом –

Опять что-то напутали отставшие штабы…

В трёх метрах от воронки они лежали рядом –

Две лошади и цЫган по прозвищу «Столбы»…

 

Он кличку эту странную получил вначале –

Летом, в сорок первом, когда фриц наступал.

Покамест нас давили, гнали, убивали,

На всех наших дорогах он столбы считал.

 

И мы тогда не знали, что под столбом у Бреста,

Отпетая ветрами, лежит его семья…

Родители, пять братьев и сестра-невеста

За ни за что расстреляны и брошены в бурьян…

 

«Куда же вы, сынки?» - в то лето нам кричали

Старухи от обочин. А что нам отвечать?

И цЫган наш молчал. Он занят был столбами,

Он так мечтал обратно их все пересчитать…

 

Его мечта сбылася. В сорок третьем годе,

Когда наш полк от немца вёрсты возвращал, 

Он их считал обратно, на каждом переходе,

И трубы изб сожжённых он за столбы считал.

 

И мы дошли до Бреста, и столб тот почерневший

Душой почуял цЫган и подошёл к нему…

Он пробыл там недолго, вернулся постаревший,

А что он там увидел, знать нам ни к чему.

 

С тех пор Столбы, разведчик, из всех своих разведок

Ни одного живого фрица не довёл.

Его наш замполит, про всё это проведав,

От греха подальше на кухню перевёл.

 

Столбы лишь улыбнулся. Не замполит решает,

Где между жизнью-смертью проложена межа…

Он исчезал ночами и только звёзды знают,

Сколько немца вздрогнуло от холода ножа.

 

И вот у этой речки, которой нет на карте,

У речки без названья, что текла века,

У чужого города, в ещё мёрзлом марте,

Цыганский Бог забрал его к себе за облака…

 

Ах, Могила-речка, ты Могила-речка,

Деревянный столбик с жестяной звездой…

ЦЫгану что нужно? Лишь плётка да уздечка,

Да в небесном таборе чтоб конь ждал золотой…

 

И сейчас наш цЫган где-то возле солнца

И для него, конечно, награды лучше нет…

А мы тут повоюем, были бы патронцы,

Да кухня б не опаздывала привозить обед.

 

А коль меня подстрелят, не сегодня-завтра,

Ты не плачь, родная, над моей судьбой.

«Убьют – будешь героем, выживешь – солдатом.» -

Так говорил наш цЫган, пока он был живой…

 

Ты только вспоминай, на Троицу и Пасху,

Вспоминай, пожалуйста, что я когда-то был…

И поминай нас всех – меня, Серёгу, Пашку

И лихого цЫгана по прозвищу «Столбы»…

 

Яндекс.Метрика