Временами, когда различные обстоятельства и течение жизни становятся невыносимыми, начинает казаться, что завтра, непременно завтра, наконец, разбогатею. Очень и навсегда. И тогда, найдется решение всех проблем, и тогда заживу я так, как можется. Должно же хоть раз в жизни повезти! Разве не заслужил? Не выстрадал?
Да. Завтра. Например, клад нашел: золото, жемчуга, бриллианты всякие. И за все это бешеные деньги предлагают. А ты маешься: что продать, а что себе оставить. Самому ведь тоже охота кое-что поносить. Перстень, например, с изумрудом. Почему бы и нет? Разве, не красиво?
Или, вдруг, бах – и наследство. Большое. От очень дальнего иностранного родственника, которого никогда не знал. У того, видите ли, там детей не было. И племянников. Вообще никого. Я единственный, и через Интерпол с трудом нашли. Денег много, миллион. Нет, больше – десять миллионов! Чего удивляться, такое тоже может быть. Что, много? Ну и хорошо, и надо много. Зачем? Как зачем? Надо!!!
Подумай! Жизнь, по сути, прожил, а что узнал? И не видел ничего толком, и не испытал. А все почему? Желания не было? Скажешь тоже…
Помнишь, в молодости? Нет… не тогда… позже… Она красивая такая, прямо Мэрилин Монро: волосы белые, орехом пахнут и глаза карие. Улыбалась тебе, губы для поцелуя подставляла.
Как ты ее любил! Ночами не спал, горел. А она? Тоже. Наверное… Но, недолго:
– Знаешь, ты очень милый… добрый… ты мне нравишься... Но… Никуда не ходим, ничего не видим…
– Как же! Ты только посмотри: вот звезды, смотри какие звезды! Стожары! Представляешь, туда бы… и млечным путем… На скамейке роса? Мокро? Ничего, я сейчас пиджаком… садись. Зато, вечер какой, метеола пахнет…
– Извини!
Конечно, Андрей и в кино ее, и в кафе. Взгрустнула – он сразу розы ей, тут же, походя. И продавщице что-то приятное при этом, и не торгуется даже. Мороженое – пожалуйста, хоть сто порций. Югославы приехали, «Семеро молодых», один концерт всего – билеты в третий ряд, легко. И букет:
– Вот, Леночка, кто из певцов тебе больше понравится, тому и вручишь.
– Я?!
– Конечно, кто же еще…
– А ты ревновать не будешь?
– Разве я похож на Отелло,– и улыбается.
– Андрюшенька, ты такой славный!..
И она сама! На сцену! И знойному югославу – на! Тот расцвел весь, в щечку поцеловал – все видели! В зале аплодисменты, визг… Потом этот чернявый весь вечер только ей и пел. Вот сволочь…
Концерт поздно закончился, Леночкины родители беспокоятся. А тут еще дождь, как назло. Руку поднял – такси! И, как по волшебству, «Волга», кремовая.
– Шеф, подкинь, трешку даю, только сильно не гони, я с девушкой…
Дверка клацнула, машина мягко с места взяла. Заднее сиденье нежно обнимает, тепло, огоньки на щитке уютно светятся. Она ему голову на плечо… и губы… горячие… для поцелуя.
***
Трешку! В столовой обед тридцать семь копеек, бутылка «Изабеллы» рупь двадцать два. Да на такие деньги неделю запросто жить можно! И жил.
Где ж ее взять было, эту трешку? Или червонец? Мне тоже в кафе хотелось, и в кино. А был бы я миллионер – представляешь!
Официантка, высокая, чуть старше меня, вся в коротком, накрахмаленном, и декольте… У нее волосы белые, орехом пахнут и лицо как у Мэрилин Монро. К столику подходит, наклоняется так низко-низко:
– Вот вам меню, пожалуйста. Тут все на самый изысканный вкус.
Ну, да. Вкус. Интересно, откуда было ему взяться? Но, виду не даешь, миллионер, ведь:
– Интересно,– и не знаешь, куда смотреть: в меню или декольте,– на любой вкус, говорите? Это, хорошо! Что? Анчоусы? – и даже лоб при этом не морщишь, не показывать же, что и слыхом не слыхивал
Через минуту… походкой от бедра… все оглядываются, а она, к моему! столику, с подносом на изящных пальчиках! А там!!!
Салатик горкой, «оливье» называется; помидор большой, сок пустил и нарезан крупно, лучком зеленым притрушенный, и сметана сверху, ложка полная, или две…
– А это что у вас в большой тарелке? Да–да, в этой, глубокой... Солянка? Настоящая? С почками, маслинами и лимоном? Хорошо, давайте. А на второе что? Та-ак: картошечка, пюре – угу. Шницель – а он в сухарях?.. хрустящий? – пойдет. И все это соусом полито? – замечательно! Можно и заменить?.. если желаю?.. чем?.. ага!.. Тогда свиную поджарку… нет, не худую… нет, жирную… А что, еще и голубцы есть?..
Белый локон щекочет ухо, и декольте прямо перед носом, невозможно взгляд отвести… Голос низкий, контральто:
– Может, молодой человек пива желает? Чешского, холодного. Не стесняйтесь, за все заплачено.
– Заплачено? За все? Ах да, я забыл. Нет, пива не надо, пиво потом, после чая… Вы мне лучше водочки… сто пятьдесят... или коньяку. Есть? Какой? Три звездочки? А пять – нет?.. Тогда лучше водки. И еще стакан томатного сока…
Ну что, представил? То-то… Помнится, на югославов тоже тогда ходил. Ах, как они пели – передать невозможно, душа трепетала. Только артистов не разглядеть и динамик под ухом. Как почему? До сцены далеко, галерка…
***
Вот что значит наследство. Большое. Миллионы. Что значит тогда?.. И потом надо было… И, сейчас…
Помнишь, после развода уже, когда в ординатуре учился? Сколько тебе стукнуло? Тридцать. Состоявшийся врач, умница, на кафедре преподавал. Сколько получал? Правильно, сто сорок. А минус алименты, что выходило? Слезы. Приходилось дежурства ночные брать, радовался, когда коллеги свои отдавали. За червонец. А как же, жить-то надо.
Помнишь ту осень? Или конец лета? Ее ночью привезли, с температурой, помнишь?
Молодая, девятнадцати не было. Стрижка как у Мэрилин Монро, только волосы рыжие и глаза карие. Раздел ее слушать, а стетоскоп в руках дрожит. Фигура – умом тронуться, кожа – бархат, а грудь!.. Ах, какая грудь! Совершенство. Ты когда-нибудь такое видел? Прикасался? Даже во сне?
Что ты тогда думал? Ну да, правильно, что это не для тебя! Ты уже старик для нее. Тогда, зачем в свою палату положил?
Десять дней температура тридцать девять и два. А ты все диагноз не мог поставить, даже брюшной тиф подозревал. Консилиумы устраивал, анализы повторял. Мудак ты, а не доктор. В день выписки помнишь?
–Температура? – Смеется,– так в палате чай горячее не давали, как раз тридцать девять и два. Не хотела я выписываться, нравитесь Вы мне! Доктор, миленький, я сегодня не смогу с Вами встретиться, мама не пустит, а вот завтра… Давайте завтра увидимся, хочу отблагодарить… Вы вечером свободны?
Помнишь свое состояние тогда? Да нет, я не про то… Ага! Вспомнил! Вспомнил, как метался по друзьям и знакомым:
– Ребята, помогите, пропадаю! Одолжите рублей пятьдесят, до зарплаты, позарез надо! Почему так много? Пациентка… молодая… в общем, влюбилась в меня…
– Красивая?
– Да вы что! Богиня! Завтра вечером встречаемся. С ней в ресторан надо, чтобы столик на двоих, скатерть белая, свечи, шампанское… А возле столика маэстро… на скрипке… так, чтобы душу вынул! Э-эх, хватит ли пятьдесят, может, семьдесят пять одолжите? Дадите? А костюм, в полосочку? Мой на локтях протерся, и лацканы… Спасибо, век не забуду! Что рассказать?..
В общем, она такая… ходит от бедра, губы пухлые, улыбается, и декольте. Да нет, дело не в глубине, у нее там… с ума можно сойти!
Так вот, мы сначала в главном посидим, чтобы шампанское в крови разошлось, чтобы глаза напротив… огнем… И к руке ее прикоснуться, нежно, пальцами… Позже, в бар спустимся. В полумрак, где Челентано в динамиках, или Моранди. Как, Моранди не слышали? Джани, тоже итальянец. Так поет, сволочь! Потанцевать с ней… медленное… близко. Она голову на плечо… волосы орехом пахнут… и губы… горячие… для поцелуя...
Помнишь это? Не забыл? Как же, разве такое забывается!
А первая ваша ночь? Ты еще переживал, что ей девятнадцати нет. Помнишь знакомого художника, который уступил свою мастерскую, на ночь, за бутылку. Нет? А мастерскую помнишь?
В углах рамы, холсты, картон, на стенах рисунки похабные, посредине мольберт, везде кисти разбросаны. Журнальный столик весь в окурках и диван какой-то. Такое впечатление, будто Мамай прошелся.
Не так было? Не так?.. Да, ты прав, старик, все по-другому было, согласись, ты просто черствым стал. И диван не «какой-то», просто он выглядел так.
Вспомни, диван как раз замечательный был, настоящий, старинный. Кожа вытерлась, пружины просели – ну и что? Зато у него память была, долгая, и он все понимал. Он помнил людей, которых принимал в свои объятия, и для всех он был родным. Этот диван стал родным и для вас, принял таких молодых, пылких и нетерпеливых… И, принимал еще долго и часто.
А через год, как раз к осени, ты сделал Леночке предложение.
– Знаешь, мы с мамой обсудили это. Милый… я люблю тебя… очень! Но ты просто доктор… всю жизнь в нищете…
И все. Не забылась только улыбка как у Мэрилин Монро, пахнущие орехом волосы, и губы… горячие… для поцелуя…
***
Ну что? Хорошо быть бедным? Уяснил? Мысль о наследстве когда в голову пришла? Помнишь? Позже? Ну да, позже. А тогда…
К черту все, так дальше продолжаться не может. Вечное ожидание зарплаты. А, сколько ее? Разве при таких деньгах это жизнь? Уехать… на Север… там хорошо платят. Буду работать… много…
В Сургуте аэропорт не принял, в Нефтеюганске посадили. Ночь перекантовались и только утром перелетели. На улице мороз за тридцать, а ты в кримпленовом костюме на голое тело и в туфельках. Что, не знал куда летишь?.. Не знал, что там холодно?..
Знал. Только где было взять это белье голландское, костюм чистой шерсти, шубу цигейковую?.. О чем говорить! Ты тогда даже не знал, что белье, как и сыр, бывает голландским.
И, что в Сургуте? А что – опять пахота. Круглосуточно. Районный коэффициент начисляют, а северных – ноль. Не заслужил. Только через год десять процентов, и так до пяти лет. Тогда все пятьдесят процентов начислять будут, плюс районные – жить можно. А до того - как?
Женщина-врач – ладно. Она замужем за нефтяником или газовиком, отработала свое – и домой. Ей много не надо, у нее супруг зарабатывает.
– И что, много твой муж получает?
– Много-немного, а на хорошую жизнь хватает. Ну, что, возьмешь мое дежурство?.. За двадцатку…
Кого ни спросишь – такие деньги гребут! Простой работяга, восемь классов образования плюс тюрьма, и сейчас дизентерия – четыреста семьдесят без премиальных. На Большой земле так только завкафедрой получал, и то, если доктор наук. Неужели нашей стране врачи не нужны? Э-эх, был бы помоложе, пошел бы в нефтяники…
Полгода, как во сне минуло. Домой редко, только переночевать, дежурства бесконечные – в больнице жил.
В сентябре пациентка поступает, девятнадцати нет. Какая там Мэрилин Монро – худая, желтая вся, лица нет. Только глаза и нос с горбинкой, и фамилия – Лейхнер. Еврейка, наверное.
– Родители есть? – спрашиваю,– почему одну привезли?
– Есть. Далеко. В Усть-Каменогорске.
– А что евреи в Казахстане делают? Каким ветром их туда занесло?..
– Немка я…
– Ну да? Не похоже. Ладно. И давно болеешь?..
– Уже две недели. Температура под сорок держится, никакой аспирин не берет. «Скорая» по всем больницам возила, консультировали везде – не могут диагноз поставить. Решили – брюшной тиф. Наверное. Вот в инфекцию привезли…
Посмотрел – молодая, в жизни еще ничего не видела, а тут – помирать. Жалко стало, в свою палату положил.
Почти три месяца пролежала: переливания бесконечные, лекарства разные, два раза в реанимацию переводил – сепсис. Капельница – кап-кап, а я рядом на стуле, переживаю, не померла бы. Через месяц температура ушла, а худоба и нос остались. В общем, выжила. Выходил-таки, на свою голову.
При выписке:
– Ну вот, Вы теперь почти здоровая. Месячишко еще в поликлинике понаблюдают, долечитесь, потом на работу. Сейчас куда пойдете?
– В общежитие…
Гляжу: кожа да кости, глаза серые, нос с горбинкой – совсем не Мэрилин Монро. Хоть и не похожа, и не мой идеал, а что-то родное в ней видится. И тут, в душе что-то такое произошло, сам даже не знаю. Достаю из кармана ключ от своей холостяцкой берлоги, протягиваю:
– На. Грузи вещи и перебирайся ко мне. Не удивляйся только, что у меня земляникой пахнет. Я месяц тому нечаянно банку с вареньем разбил. Убирать некогда, все газетой застелил – так и присохло. От того и запах…
Смотрю, глаза у нее большие-большие стали.
– Не пугайся,– говорю,– все путем. Газет у меня много, они и занавесками на окнах служат... Вещи есть, кому тащить?
– Чемодан… маленький…
***
Вот и думай теперь, что все-таки лучше: наследство или клад?..
Клад – тоже неплохо, только с ним проблемы могут возникнуть. Подаришь оттуда что-нибудь жене, а ей не понравится. Или мало покажется. Может, даже обидится. Почему, спросит, ты не колье мне подарил, а только сережки? А жемчуга кому? А, браслеты? Наверное, у тебя еще кто-то есть?! И вообще, если в кладе женские украшения – почему ты ими распоряжаешься? И зачем тебе новая машина? Если к старой запчасти найти, на ней еще десять лет ездить можно! Разве я не права? А у меня вчера последние духи закончились, карандаш для губ – обмылок. Дубленка изнутри лысая вся, и сапоги, что осенью на рынке купили, совсем расползлись… Ты вчера про луну говорил, помнишь? Будто мороз инеем все распушил… красиво… Красиво-то красиво, но только задубела я вся, как бы от простуды не свалиться…
И как ей все объяснить?
Помню я все: и про луну, и про иней, и на таратайке этой еще поездить можно, хоть и не выпускают к ней запчасти уже.
Зачем соль на раны сыплет? Зачем жестокая такая? Вроде говорила, что любит! Разве не понимает, что врачу на все это негде денег взять. Даже со стажем и высшей категорией. Даже при всех северных и районных коэффициентах. Мы же медицина… бесплатная... Что сделать?.. Ах, акции сдать?.. Какие?..
Помнишь приватизацию? Ночами не спал, все думал, куда этот несчастный ваучер сдать, медицина-то не приватизировалась. А куда еще? В «Нефтегаз» или «Газпром»? Ага, как бы, не так! Объявленные сроки приватизации к концу подошли, а с этими предприятиями тишина. Помнишь? Куда свой ваучер сдал? В какой-то инвестиционный фонд, их тогда много разных открылось. Где они теперь? А в последний день Чубайс вдруг объявил, что приватизация продляется еще на месяц. Не успевает, видите ли, государство. И только тогда нефтяники и газовики ваучеры принимать начали. Спрашивается, кто за кем не успевал?
Кинули тогда тебя, ой как кинули! Всего несчастных два ваучера было: твой, и жены – а все ж надежда.
И потом еще частенько кидали. Все. И государство, и начальники, и друзья. Даже вспоминать противно.
Так что, только наследство выручить может. Большое. Миллионное. В долларовом исчислении. Зачем? Надо! Буквально завтра надо!!!
***
Родители старенькие – им бы помочь. Лекарства хорошие купить, всяких много надо, болеют... Отчий дом поправить, крышу перекрыть – черепица совсем в дырах, на голову капает. Может даже, на курорт стариков свозить, в Турцию, например. Пусть бы поплескались в ласковой воде. А еще лучше – в Израиль, на Мертвое море, суставы больные полечить. Всю жизнь ведь в работе. Заодно по святым местам – Иерусалим, Вифлеем. Они, и не мечтали о таком никогда.
Сын от первого брака взрослый уже. Тоже врач – и тоже нищий. С копейки на копейку перебивается. Парень головатый, умница, кандидат наук. Вдруг лекарство такое придумает, чтобы болезнь неизлечимую... А чтобы мог спокойно науку грызть, надо бы подсобить, денег послать. Там, ведь, еще и внук!..
Средний и младший совсем выросли – года два, как бреются. Им тоже каждое утро денег дай. А одеть, обуть, а на пропитание! Ладно, без этого никак – обязаны родители заботиться. Но, еще и другое, без чего пацанам обидно, и ущербными они себя чувствуют:
– Папа, у всех друзей компьютер давно, телефоны сотовые, у некоторых даже машины – только мы бедные. Зачем на врача учился?
Мишка задумчивый ходит, месяц уже, ест плохо, учиться не хочет. Жена ночью шепчет мне:
– Вырос мальчик… девушка у него... Он ей на гитаре играет. Недавно денег просил… на кафе… Сколько можно, говорит, скамейки протирать. Леночке скучно со мной, не ходим никуда…
– Ну и что, дала?
– А куда денешься! Пришлось у соседей занимать…
Назавтра я к сыну:
– Сынок, а расскажи про свою барышню. Какая она?
– Какая? – Сын как-то особенно улыбнулся.– Красивая! У нее волосы белые… орехом пахнут.. глаза карие и… В общем, папа, она на Мэрилин Монро похожа.
