Как кудри в кольца завитые,
Собою окружали сад,
Где каждый смертный был бы рад
В тени деревьев прогуляться...
Но он не смел там появляться
Под страхом плети и темницы.
Свободны были только птицы
В сей сад без пропуска влетать
И песни дивные свистать.
В картинной галерее замка
Портреты предков в грузных рамках
Взирали со стены сурово,
И было даже — право слово —
Немного жутко среди них
Самодовольных и тупых,
Кровавой славой осенённых,
Уверенных, самовлюблённых,
Одетых в пышные жабо,
Как у маркиза Мирабо.[1]
Сын сэра Грэя Грэй Артур
Из тех был пламенных натур,
Кому на месте не сидится
И каждой ночью море снится;
Хотя по возрасту был мал,
Но много книг он прочитал
О моряках и о пиратах,
О кладах мертвецов богатых,
Что где-то далеко зарыты
И тайной вековой покрыты.
Его влекло воображенье
За океаны, за моря,
До слёз, до головокруженья
Мечтой о подвигах горя,
Он книги разные читал
И всё мечтал, мечтал, мечтал...
Сэр Грэй пытался воспитать
Артура сэрам всем подстать,
Но ничего не получалось
И только казусы случались.
Картину увидав однажды
С распятым на кресте Христом,
Артур замазал гвозди дважды
Зелёной краской и потом
Венец страдания терновый
Пытался превратить в лавровый.
Сэр Грэй, когда сие узрел,
С досады чуть побагровел,
«Зачем испортил ты картину?» —
Вопрос он задал строго сыну.
«Я облегчить хотел лишь муки!
Глянь — у него пробиты руки!
Мне больно от его страданья!»
Сэр Грэй решил, что наказанье
На сей раз можно отменить:
Нельзя за доброту винить.
Дух беспокойный, дух мятежный
Имел Артур, ребёнок нежный,
Покоя никогда не знал:
То он исследовал подвал,
То забирался на чердак,
Где был полнейший кавардак,
И рылся в застарелом хламе;
Потом рассказывал он маме
О приключениях своих,
Была то тайна на двоих:
Ведь если б старший Грэй узнал,
То б неминуем был скандал —
Ведь не пристало сыну сэра
Иметь порочные манеры
И рыться в хламе и грязи
(Спаси, Господь, и пронеси!)
Погребщиком у сэра Грэя
Служил пропойца Польдишок,
К спиртному аппетит имея,
Имел он пузо как мешок.
Лафит, херес, коньяк, мадеру
Он обожал сверх всякой меры,
Но сильно пьяным не бывал,
Хотя изрядно выпивал.
Артур сдружился с Польдишоком
(Когда бы старший Грэй узнал,
То б для него явилось шоком:
Сын сэра лазает в подвал!)
Сын сэра между тем сидел
Верхом на длинной винной бочке
И с интересом он глядел
На занимательные строчки:
«Меня ты выпить не спеши!
Вино для праведной души
Пить можно только лишь в раю.
Я двести лет уж здесь стою
И простою здесь триста лет,
Поскольку праведников нет!
Для грешников я — страшный яд:
Их истребляю всех подряд!»
Артур прочёл все эти строчки,
Что были писаны на бочке
И заявил: «Не может быть!
Меня вину не погубить!
И бочку этого вина
Я осушу потом до дна!»
Но Польдишок сказал в ответ:
«Вина отведал ваш прадед.
Прадед ваш мистер Томас Грэй
Героев храбрых всех храбрей,
Он много смело воевал
И никогда не унывал;
Водой бы он не смог напиться,
Вино он пил вместо водицы.
Однажды он пришёл в подвал
И строчки эти прочитал;
Сейчас же бочку сам открыл,
Стакан вина до дна испил
И тут же замертво упал,
Как бы сражённый наповал.
С тех пор никто не прикасался
К вину-убийце никогда,
Поскольку каждый опасался,
Что распроститься навсегда
Он с жизнью, а она дана
Нам не для смерти от вина!»
Артур ответил: «Не боюсь!
Я всё равно вина напьюсь
Из этой самой бочки!
Плевать на эти строчки!»
Артуру строго запрещалось
Ходить на кухню. Всякий раз
Он смело нарушал приказ
(Ведь мать так кухней восхищалась!).
Там печь громадная пылала,
В котлах огромных начинала
Кипеть горячая еда,
Которая вкусна всегда,
Когда не вовремя даётся.
Как учащённо сердце бьётся
При нарушении запрета!
Вам не знакомо чувство это?
Восторг и радость от сознанья
Запретности непослушанья
Переполняли сердце Грэя
Таким блаженством неземным,
Сказать словами не сумею,
То надо испытать самим.
Запретный плод всегда вкуснее —
Нет мысли проще и яснее.
Однажды вот что приключилось:
Служанка Бетси обварилась
На кухне как-то кипятком;
Руки кисть обвязав платком,
Она заплакала от боли
(Не позавидуешь сей доле),
Пылали щёки, словно розы,
Из глаз её струились слёзы.
Артур был в это время рядом,
Своим сочувствующим взглядом
На Бетси посмотрел, страдая
От мук чужих как от своих.
«Тебе так больно, Бетси! Знаю...» —
Сказал он тихо и утих,
В бессилье боль её умерить,
Но на себе решил проверить,
Какая боль досталась ей,
Взял ложку, зачерпнул полней
И вылил прямо на ладошку
Себе пылающую ложку;
Бараний жир обжог мгновенно,
Его пронзила боль огнём.
«К врачу Вам надо непременно!
Ну, Бетси, милая, идём!»
Врач Бетси перевязку сделал,
Велел немного потерпеть;
Работал врач тот так умело,
Что Бетси просто стала петь.
Когда же Бетси удалилась,
То из кармана появилась
У Грэя левая рука,
Та, что узнала кипятка
Крутого огненное жженье;
Любое малое движенье
Рождало боли сильной взрыв.
Напрягшись, чуть глаза прикрыв,
Грэй протянул больную руку
(Так постигаем мы науку:
То шишки лихо набиваем,
То лбом мы стены пробиваем,
Приобретая опыт свой,
Рискуя юной головой).
Врач перевязку сделал Грэю,
Боль отступила от него.
«Себе сказать теперь я смею,
Что не боюсь я ничего», —
В душе Артур так размышлял,
Когда повязку поправлял.
Десятилетний Грэй и Бетси,
Которой было двадцать лет,
Теперь бывали часто вместе
(Друзей на свете лучших нет!).
Артур рассказывал ей книжки,
Которые любил читать,
Она печенья и коврижки
Всегда ему пыталась дать,
Конфеты щедро насыпала
В его вместительный карман
И в руки яблоки совала,
Он говорил в ответ: «Charman!»[2]
[1] Мирабо Виктор Рикети, маркиз де (1715 — 1789), французский экономист.
[2] Scharman — франц. прелестно.
