С каждым километром ехать становилось все сложнее. Странным казалось и то, что на всем пути ему не попалось ни одной встречной машины, и никто его не обогнал.
А тут еще и погода стала портиться. Солнце скрылось за тучами, и прямо на глазах сгустилась темнота. В небе раскатисто громыхнуло, зачастил мелкий дождичек. Внезапно черные мохнатые тучи разрезала ослепительная молния и, словно из распоротого чрева, хлынул дождь и с яростной силой забарабанил по крыше машины.
Андрей включил фары и перевел дворники в авральный режим, но все равно видимость была отвратной. Дорога впереди едва угадывалась, к тому же колея начинала превращаться в жидкое месиво грязи, в котором было не мудрено и утонуть. Следовало как можно скорее вырваться из полосы дождя, и он вел автомобиль, ежесекундно рискуя влететь в какую-нибудь колдобину или же врезаться в пень.
Дождь прекратился так же внезапно, как и начался, и машина, словно некий летучий Голландец, вошла в зону изумрудного свечения. Когда Карманов вынырнул из этого странного марева, в просветы туч блеснуло солнышко. Машина оказалась в сосновом подлеске, и он поехал по едва приметной колее, проложенной в невысокой траве. Скоро деревца сменились кустарником, все чаще начали попадаться поросшие мхом валуны и обломки гранитных глыб. Впереди виднелась гора, похожая на хлебный каравай, и перед ней извивалась речушка. Казалось, до горы – рукой подать, однако прежде чем он подъехал к ней, прошло не меньше двух часов. Все это время Карманов поглядывал на стрелку контроля топлива. Медленно, но неотвратимо она приближалась к нулевой отметке. Наконец, мотор чхнул и заглох. Андрей вышел из машины.
Он стоял на отлогом берегу, поросшем травой и усеянном осколками горных пород. Вода в реке была кристально чистой – на дне был виден каждый, даже самый мелкий камешек. Уходя к глубине, вода приобретала все более выраженный синеватый оттенок. На другой стороне, у самой подошвы скалистого каравая выступала кремнистая отмель, и на ней стояли шатры. Между ними горел костерок, и вокруг него сидело несколько человек, а какой-то мужчина сталкивал в воду лодку. Вот он запрыгнул на ее корму и, орудуя шестом, стал переправляться через реку, направляя ее к обломку каменного столпа метрах в семидесяти от Андрея.
Карманов поспешил к месту переправы.
Речка была не слишком широкой, шлюпка двигалась ходко, и когда он дотопал до столпа, лодочник уже причаливал к берегу.
– Дедуля! – окликнул его Андрей. – А что это за гора?
Лодочник поднял на него колючий взгляд и пролаял:
– Мэраздан.
Это был долговязый, жилистый старикан. Кожа на его руках и лице потемнела, как древний пергамент, но глаза смотрели востро. Косматые пряди свалявшейся, седой бороды были растрепаны, и волосы торчали над его головой косматым веером. Нос у деда был хищно изогнут, а лоб изборожден морщинами. Одежда – как у обычного пастуха, привыкшего проводить время в поле: серый обтрепанный плащ с откинутым капюшоном; за пояс заткнут кнут.
– А бензином тут, где можно разжиться? – осведомился Андрей.
– Какой бензин? – проворчал лодочник. – Нету бензина.
Карманов переступил с ноги на ногу.
– Батя, а что это за люди на том берегу?
– Всякие люди...
– И что они там делают, у этой горы?
– Ждут.
– Чего ждут?
Старик, насупившись, промолчал. Ясно было, что он не был расположен вести разговоры.
– Так чего же они там ждут, дедуля?
– Чего надо, то и ждут,– отрезал старикан.
Ответ был туманный, и Карманов попробовал зайти с другого бока:
– А как вас зовут, дедуся?
– Харон.
– К-хе, к-хе… А не могли бы Вы, дядьку Хароне, переправить меня на ту сторону?
– Деньги давай.
– А сколько надо?
– Один обол.
Обол?
Андрей недоуменно сдвинул плечами. Он порылся в тугом кошельке, прикрепленном к поясу джинсов, выудил оттуда гривну монетой и протянул старику:
– Вот! Пойдет?
Старый лодочник смерил Карманова таким взглядом, как будто собирался сшить ему костюм для похорон. Он взял монету, и она тут же канула в одной из складок его плаща. Андрей запрыгнул в лодку.
4
– ...И нет там ни горя, ни печали,– произнес Владимир Бессонов. – Все люди живут дружно, в любви и согласии. Ни злобы, ни козней нашего мира там нет.
– Ну, а если у меня, допустим, радикулит?– скептическим тоном заметил Альберт Аркадьевич Порожняк. – Что тогда? Тоже прикажешь бить в бубны и плясать от радости?
На самом деле у Альберта Аркадьевича был вовсе не радикулит, а геморрой, но он не афишировал этого. Да и вообще Альберт Аркадьевич был человеком с двойным дном. Вид он имел весьма скользкий и неприятный. Лицо – бабье, рыхлое, с обширной коричневой плешью и недельной колючей щетиною на щеках. Глаза наглые и водянистые, лживые, как бы прикрытые изнутри темными шторами. Время от времени Альберт Аркадьевич хмуро опускал веки, словно солнечный свет ему досаждал и воровато отводил глаза в сторону. Губы его были выпячены как-то по-особенному мерзко. Росточком невелик, с порядочным уже, впрочем, животиком и кривыми ногами. В целом же, несмотря даже на весьма опрятный костюм, он производил впечатление человека растрепанного и как бы облизанного с перепою дворовыми собаками.
– Там, за горою,– ответил Бессонов,– нет ни болезней, ни старости. Там – все новое, иное; там вечная, счастливая жизнь.
Пряча от собеседника глаза, Порожняк плутовато заметил:
– И на работу, поди, ходить не надо будет! Знай себе, лежи на печи, да поплевывай в потолок!
Бессонов поворошил палкой угли догорающего костерка. Белые язычки пламени ожили, заплясали свой лучистый танец.
– А разве счастье заключается в том, чтобы ничего не делать?
Кроме этих двух собеседников у костра сидели еще трое: два брата Рубиновых и Дмитрий Иванов. Рубиновы – близнецы: подтянутые, ловкие молодые люди с кудрявыми золотистыми волосами. Иванов – человек бывалый, лет под сорок. Четвертое лицо в этой группе, Леонид Данилович Тележкин, сидело особняком, поодаль от остальных. Физиономия у него была холеная, ухоженная, с отвислыми щеками. Маленькие колючие глазки насторожено поблескивали за очками в золотой оправе. Впечатление производил двоякое. С одной стороны, Тележкин жадно прислушивался ко всему, о чем говорилось у костерка, а с другой – давал понять всем своим видом, что он птица совсем иного, высокого полета.
– Ну, хорошо,– сказал один из братьев Рубиновых,– а что там надо будет делать?
– А что поручат – то и станешь делать,– наставлял Бессонов. – Потому как без дела, без службы царю и отечеству в тех краях житья нет. И там заведено так: чем больше ты послужишь на благо царю и отчизне – тем больший тебе и почет. Не то, что у нас: чем больше украл, тем выше и вознесся.
При этих словах Тележкин заерзал так, словно ему в штаны попал горячий уголек, а Порожняк нахохлился.
– Ну, а если мне та служба придется не по душе? – стал выпытывать другой близнец. – Я, допустим, желаю на балалайке играть, да песни распевать, а меня возьмут, и коз пасти приставят?
– Неинтересных дел там нету вовсе,– разъяснял Бессонов. – Там все дела только нужные, творческие, приносящие человеку одну лишь радость…
– К-хе! К-хе! – Тележкин прокашлялся в кулак и заговорил веско, значительно. – Вот слушаю я вас и диву даюсь... – Вроде бы, уже и взрослые мужики, а рассуждаете, как дети малые… Где лучше? Где хуже? Там, за горою, или же тут? Кто может ответить на этот вопрос? Никто... Даже сам господь Бог... Ведь для того чтобы разобраться в этом вопросе, нам надо что? Положить эти миры на чаши весов и взвесить их. Так? Так… И тогда мы будем знать точно, где больше добра, а где больше зла… Какая страна богаче, а какая беднее. Так это? Так… Но таких весов у нас с вами нету. И это – факт… А потому вся эта Ваша говорильня не стоит и выеденного яйца… Так что же нам тогда остается делать? Рассуждать логически. Итак, мы знаем, что даже и в нашем, далеко не совершенном мире одним людям удается неплохо пристроиться, а другим – нет. И это – факт. Вот и давайте исходить из этого факта. Давайте вообразим себе, что в тот мир явился человек… так себе, мелкая сошка, незначительный человечишка, привыкший быть на побегушках. Как вы считаете, доверят там такому незначительному лицу какой-нибудь ответственный пост? Я думаю, едва ли… А теперь предположим, что там, за горою, объявится человек с головой на плечах, а не пустою тыквой. Человек, за плечами которого – богатейший опыт работы на руководящих должностях… И, как вы полагаете, найдется там для фигуры такого уровня место, достойное всяческого уважения и почета?
Тележкин поднял палец, словно учитель в школьном классе, и на линзах его очков блеснули красные отблески от костра.
- А это уже зависит от того, как тот человек исполнял свою должность,- сказал Бессонов. – Работал ли он добросовестно? Заботился ли о людях? Или мошенничал да помышлял лишь о том, как набить свою мошну? Если этот руководитель был порядочным человеком – ему и дело по плечу найдется. А коли был жулик да проходимец – то самое большее, что ему могут доверить там, за горою, - так это чистить отхожие места.
Слова эти, похоже, пришлись Тележкину не по вкусу. Он закусил губу и обменялся с Порожняком скользким вороватым взглядом.
5
Полковник Звонарев похлопал по пухлой синей папке:
– Пастор Алекс, в миру – Порожняк Альберт Аркадьевич, 1968 года рождения. Выходец из Днепровска. В школьные годы горячо любил свою многострадальную родину – страну Советов. А также и родную коммунистическую партию! В результате чего сначала выдвинулся в пионервожатые, а затем стал комсоргом. Любимая книга комсомольца Али… – Звонарев нацелил палец на Шевчука: – Какая?
– «Три мушкетера»,– брякнул Игорь Шевчук.
– Н-да… – разочарованно молвило начальство. – Я вижу, ты в материалы дела и не заглядывал… Что скажешь, Марина?
– «Как закалялась сталь!»
Звонарев вышел из-за стола, прошелся по кабинету, разминая затекшие ноги.
– Шаблонно мыслите, ребятки… Ну, а кроме Николая Островского? Будут еще версии?
Оперативники подавлено молчали.
– Ладно, даю подсказку! – расщедрилось начальство. – У этого писателя… И, между прочим, довольно-таки маститого писателя… с мировым именем! была густая курчавая борода…
– Лев Толстой? – неуверенным голосом предположил Игорь Шевчук.
Звонарев посмотрел на него с сожалением.
– Да… Не получится из тебя путевого капитана…
– А кто ж тогда?
– Карл Маркс! – шеф потряс пальцем в воздухе. – Неужели никогда не слыхал такого имени?! Так что самой главной, самой любимой книгой комсомольца Али Порожняка, был «Капитал!»
Казалось, Звонарев просто балагурит, валяет Ваньку. А между тем он тонко вел свою игру, направляя разговор в нужное ему русло и заряжая молодых оперативников своей энергией.
Шеф возвратился к столу, чуть подался телом вперед, приложил ладонь к сердцу:
– Он, знаете ли, как-то душой прикипел к великому учению Карла Маркса и Фридриха Энгельса. В тихие часы досуга, когда другие мальчишки гоняли футбольный мяч на каком-нибудь пустыре, комсомолец Аля Порожняк любил предаваться думам о прибавочной стоимости продукта, эксплуатации трудящихся масс империалистами капиталистических стран, а также об авангардной роли рабочего класса… Как явствует из его школьных сочинений, ему ужасно хотелось быть похожим на Павла Корчагина и Александра Матросова. И, если бы ему только выпал такой случай – он, не колеблясь, отдал всю свою кровь, до самой последней капли, за дело великого Ильича!
– Но такого случая ему так и не подвернулось, не так ли? – заметил Шевчук.
– Нет.
– А жаль,– вздохнула Марина.
– Так вот,– продолжал Звонарев,– к концу восьмидесятых годов этот пламенный патриот уже занимает пост завотдела агитации и пропаганды Днепровского обкома партии. Что дает ему возможность еще крепче, еще беззаветней любить свою многострадальную родину и родную коммунистическую партию.
– А также постукивать, куда следует, на своих морально неустойчивых товарищей по этой самой партии, не так ли? – заметил Игорь Шевчук.
– Ну, это уж как водится... Это – тоже крайне важный аспект его деятельности. По этой причине молодому коммунисту Порожняку приходилось даже, жертвуя своим драгоценным здоровьем, принимать участие во всевозможных попойках, с тем, чтобы вызывать подвыпивших соратников на откровенные разговоры и фиксировать их крамольные речи на пленку с помощью специальных подслушивающих устройств. Кроме того, надо ведь было еще вести и активную антирелигиозную пропаганду, выступать на всевозможных собраниях, конференциях, слетах. Согласитесь, ребятки, это вам не где-нибудь там на заводе стоять за токарным станком!
На лицах его подчиненных заиграли улыбки – наконец-то! Это был добрый знак.
Полковник Звонарев всегда считал, что хмурый оперативник – это плохой оперативник. Настоящий сыщик не должен сеять вокруг себя уныние и пессимизм. Уже сам характер их работы предполагал такие черты, как артистизм, обаяние, умение расположить к себе любого человека. На угрюмом пессимизме в их деле далеко не уйдешь.
– Так вот,– продолжал Звонарев,– к двадцати двум годам своей жизни Альберт Аркадьевич Порожняк – уже оперившийся правоверный марксист. Капитал – его Библия. Ленин – господь Бог. Коммунистическая партия – единая и непогрешимая церковь, со своими святыми писаниями, святыми угодниками, и своей сложной иерархией. Должность Порожняка, в сочетании с постукиванием «куда следует», является великолепным трамплином для того, чтобы запрыгнуть и еще выше, на ступеньку партийного бонзы. И уже там, на более высоких постах, еще крепче, еще беззаветней любить родную советскую власть и свою социалистическую родину. А в будущем – чем черт не шутит! – даже и стать одним из кремлевских небожителей! Но тут, как гром с ясного неба, грянула перестройка…
Несмотря на то, что полковнику Звонареву перевалило за четвертый десяток, выглядит он на диво моложаво: строен, подвижен, как мальчик. Глаза смотрят по-юношески остро, проницательно. И лишь блестки седины в волнистых смоляных волосах свидетельствуют о прожитых годах.
– …Порожняк реагирует мгновенно! Как только ему становится ясно, что компартии скоро каюк, он тут же «прозревает». Пелена падает с его глаз. Он отрекается от Ленина и Маркса, рвет свой партийный билет и начинает обличать во всех смертных грехах «антинародный тоталитарный режим». Словом, заделывается демократом. Потом вступает в Демсоюз и там сближается с Тележкиным – прохиндеем самой высшей пробы. Но вскоре Демсоюз разваливается, демократы разбегаются по разным норам. Порожняк начинает издавать бульварную газетенку «Сталкер», вещающую о всяческих чудесах: летающих тарелках, Армагеддоне и прочей галиматье. На первых порах, газетенка процветает и приносит ему неплохие дивиденды, но затем лопается, и тогда бывший коммунист Порожняк открывает магический салон, пробуя себя в роли экстрасенса. Наконец, духовные искания Али приводят его в лоно баптистской церкви. Здесь он предпринимает попытку приблизиться к церковной кормушке, но его оттирают; взоры Порожняка устремляются к православию.
– И Порожняк крестится? – подсказывает Марина.
– Так точно! И, причем, уже во второй раз.
– Не понял… – сказал Игорь Шевчук. – А во второй-то раз – зачем?
– Ну, видишь ли,– поясняет Звонарев,– в младенческом возрасте родители Али уже окрестили свое чадо втайне от властей. Но тогда, как вспоминает Порожняк в одной из своих статей в Сталкере, его просто «побрызгали водой», как в бане. Этого рабу божьему Порожняку показалось недостаточным. Чтобы уже полностью, на все сто процентов, умереть для греха и предстать пред Богом, возрожденным для новой, небесной, жизни, он решил продублировать обряд крещения во второй раз – уже с полноценным погружением в купель!
– Круто! – сказал Шевчук.
– Да, нищак,– сказала Марина.
– Итак,– Звонарев поднял ладонь, раздвоив пальцы рожками,– в православии для дважды крещеного коммуниста Порожняка открывается два пути. Путь узкий – путь монашеского аскетизма, путь суровых постов, ночных молебственный бдений, путь укрощения плоти и иных духовных подвигов, его явно не привлекает. Стать на второй путь, путь кроткой среднестатистической овцы в стаде божьем, его тоже как-то особо не тянет… И Порожняк разочаровывается в православии. Он начинает подыскивать себе более комфортную концессию, как модная барышня подбирает себе удобный и гламурный наряд. И вот наш Аля уже тасуется среди пятидесятников, евангелистов, адвентистов седьмого дня, пока, наконец, не прибивается к харизматикам. Здесь наш герой преображается в пастора Алекса, на него нисходит благодать божья и он начинает вещать ангельскими языками. К этому времени у прокуратуры уже имеются достаточные основания для привлечения его к уголовной ответственности. Она выписывает постановление на его арест и пастор Алекс… исчезает чудесным образом.
– И наша задача? – спросил Шевчук.
– Найти этого бутафора! И учтите,– сказал полковник, постукивая пальцем по пухлой папке с делом пастора Алекса,– этот святоша в любой момент может перекраситься в кого угодно: в буддиста, адвентиста и даже в нудиста. Он, как крыса, кожей чует, когда следует слинять с корабля.
6
– О! Глядите! – воскликнул Димон. – Дядька Харон везет нам еще одного новобранца!
И точно: к берегу подплывала лодка. На носу сидел мужчина в цветной клетчатой рубахе. Когда он поднялся со скамьи, чтоб соскочить на берег, сидящие у костра увидели, что это был худощавый человек обычного роста, довольно подвижный и ловкий. Спрыгнув на отмель, молодой человек направился к их костерку.
– Здоровенькі були! – приветливым, и в тоже время несколько развязным тоном произнес новенький, подойдя к честной компании.
– Здорово, рванина… – сразу же признав в нем своего, откликнулся Иванов. – Каким ветром сюда занесло?
– Да вот, ехал, ёли-пали, на авто-рынок в З…, да сбился с пути. А тут еще, блин, и бензин окончился. Короче, полный абзац, теперь не знаю, что и делать.
– Ну, тогда давай к нашему шалашу,– пригласил новенького Иванов. – Звать-то тебя как?
– Андрей.
Новенький присел на корточки, сложил руки топориком у колен.
Голова у него была удлиненная, как астраханская дыня, с косым пробором на жиденьких желтеньких волосах, лицо узкое, горбоносое, пронырливое. Фирмовые джинсы были уже порядком потерты.
– А меня Димон. Фамилия – Иванов. Слыхал такую?
– Приходилось.
– А твоя как будет?
– А что?
– Да так, ничего... Просто интересуюсь.
– Ну, Карманов… И что с того?
– Так вот, Андрей Карманов,– объявил Димон с веселыми искорками в глазах. – Сливай воду.
– Это почему же?
– Да потому, что ты уже приехал, старина. Кердык!
Андрей смерил Димона пытливым взглядом: уж не насмехается ли он над ним? Однако Димон производил впечатление человека простого, бесхитростного... Такой себе, медведь-увалень из какой-нибудь Тмутараканьей дыры. Лицо грубоватое, небритое. Ножевой шрам под кадыком не оставляет сомнений в том, что ему доводилось побывать в серьезных передрягах.
– Не, мужики, кроме шуток,– сказал Карманов. – Кончайте прикалываться! Скажите, до трассы отсюда далеко?
– Дак ты чо, не врубаешься, что ли? – пробасил Иванов. – Какая, бляха-муха, трасса? Все, ты уже внесен в списки, братан.
– В какие списки?
Его вопрос повис в воздухе.
Бессонов разворошил угли догоревшего костерка, соорудил в середке ямку. Он побросал в нее картофелины, поочередно доставая их из кожаной сумы, что стояла рядом с ним. Затем старательно прикрыл горячими головешками. Лицо у него было строгое, аскетическое, с небольшою аккуратно остриженной бородкой.
Он поднял взгляд на вновь прибывшего.
– Там, за горою,– произнес Бессонов, взметая сучковатую палку в направлении скалистой гряды,– лежит счастливая страна Азаров! В ней нет ни нужды, ни болезней, ни войн. Правит ею мудрый и справедливый царь. Круглый год там цветут сады, и колосится пшеница; там мирно пасутся отары овец и стада белых коров, и пастухи выводят на своих свирелях нежные трели. Там – Свет, Добро, Истина! Так оставь же все ветхое, старое, пустопорожнее у подножия этой горы. Ибо там, за горою, начинается твоя новая жизнь!
Очи Бессонова сияли. В голосе – торжественном, напевном – звучала убежденность глубоко верующего человека. В своей длиннополой овчине-безрукавке, он смахивал на некого библейского пророка.
Андрей встревожено поднялся на ноги. Кто эти люди? Сумасшедшие? Фанатики какой-нибудь религиозной секты? После распада Союза их развелось, как грязи. Некоторые выдавали себя за спустившегося с небес Иисуса Христа, иные за воскресшую деву Марию. И все это – лишь для того, чтобы заполучить власть над людьми и нафаршироваться баблом под самую завязку, не напрягаясь на тяжкой работе.
– Нда-а… – раздумчиво протянул Димон, продолжая прерванный разговор. – Звонок бубен за горою! Да только что-то не вяжется в твоих словесах, старина...
– И что же? – спросил Бессонов.
– Вот ты тут проповедуешь нам, будто бы там, за горою,– Димон помахал большим отогнутым пальцем себе за затылок,– лежит прекрасная страна, в которой нет ни злобы, ни зависти, ни печали. Все, мол, живут в мире и любви, как божьи херувимы. Не так ли?
– Ну, так. И что?
– А вот прикинь теперь: заявляюсь к ним я, со своим свиным рылом... Мол, здрасьте, господа херувимы! Не ждали? И начинаю там мутить... Да я ж там такого набаламучу – все херувимы разбегутся!
Карманов посмотрел в небеса.
Солнце уже стояло над вершиной горы, скоро опустятся сумерки. Торчать здесь, выслушивая весь этот бред, не было никаких резонов. Уехать без бензина он тоже не мог. Да и куда поедешь? На деревню к дедушке? Так что следовало позаботиться о ночлеге. Самым правильным было бы вернуться к машине и заночевать в ней. Ночи стояли теплые, сиденья в салоне раскладывались таким образом, что можно было спать и вдвоем… (Уже апробировано, и, причем не один раз!) К тому же в автомобиле есть одеяло и кое-какой харч. А по утречку можно будет спокойно пораскинуть мозгами, как поступить дальше.
Из задумчивости его вывел голос проповедника:
– У Бога обителей много!
– Как в танковых войсках,– отозвался Димон. – Но только в какую часть ты попадешь – вот в чем вопрос!
– И кто окажется твой ротный! – произнес Тележкин, поднимая палец.
– А правду ль говорят, что прежде, нежели попасть в страну Азаров, надо пройти очищение в недрах горы? – спросил один из братьев Рубиновых. – Вот, я слыхал, например, что если ты привык лгать – то постепенно приобретешь там как бы образ шелудивой собаки и будешь бегать в подземелье со сворою тебе подобных брехунов. И будешь гавкать с ними до тех, пока не выгавкаешь всю свою брехню.
– Или, допустим,– присовокупил другой брат,- ты был слишком кичлив. В таком разе ты превратишься в змею или червя. Или еще, может быть, в слизняка с красными глазами. И будешь ползать на брюхе в разном дерьме в одной из пещер…
Надо рвать когти, решил Андрей. И чем быстрей – тем лучше.
Задумчиво понурив голову, он двинулся к Харону. Старик сидел на валуне и неподвижным взором смотрел на противоположный берег реки. Неподалеку стояла его хижина, сложенная из грубых камней.
– Батяня! – окликнул лодочника Карманов и достал из кошелька один рубль монетой. Он небрежно подбросил ее перед своим носом и ловко, словно муху, поймал на лету. – Слышь, батяня?! Переправь-ка меня на тот бок!
Старый лодочник не шелохнулся.
– Дядьку, да ты шо, глухой, чи шо? – удивился Карманов. – Я же тебе русским языком толкую: перекинь меня на тот берег!
Перевозчик посмотрел на него без всякого интереса и проронил:
– Нет.
– Что нет?
– Назад дороги нет.
Карманов недоуменно округлил глаза:
– Да ты чо, батяня, охренел?
Батяня сдвинул брови, и в его глазах сверкнули недобрые огоньки. Он поднялся с валуна, грозно шагнул навстречу наглецу и выхватил из-за пояса кнут. Жилистая рука старого перевозчика взметнулась для удара. Карманов, по-заячьи поджав голову, кинулся наутек. Плеть просвистела в воздухе и обожгла спину беглеца.
– Да ты чо, батяня! – завопил Андрей, приплясывая от боли. – Ты чо, совсем офанарел?
Харон пригрозил ему плеткой. Карманов, ошарашено поглаживая рубец за плечом, поплелся назад.
– Ну что, пообщался с Харошей? – спросил его Димон, когда он приблизился к догоревшему костерку. – Смотри, он у нас дядька крутой, с ним шутки плохи...
– Этот иллюзорный мир,– произнес Бессонов, воздевая руки горе, славно поп у гроба усопшего,– полный лжи, злобы, разврата – что тебе в нем? Зачем противиться предначертанию рока? Смири свою гордыню и приготовься к дальнему пути. Там, за горою, ты найдешь свою новую судьбу.
Андрей опешил. Что делать? Как вести себя в этих странных обстоятельствах?
– Решил-таки дрыснуть, а? – благодушно усмехнулся Димон. – Да только этот номер у тебя тут не прокатит? Я ж предупреждал: сливай воду, и не трепыхайся.
– Да что это за фигня такая, мужики? – с недоумением спросил Карманов. – Этот лодочник, он шо, совсем ошизел?
– Да успокойся ты,– сказал Димон. – Служба у него такая…
– Какая?
– Ну, он при исполнении тут, понимаешь? Перевозит сюда человечков за свою мзду – а остальное его не колышет. Ты, главное, не лезь к нему на рожон – и все будет путем.
– А как же мне теперь перебраться назад?
– А никак,– успокоил Димон. – Вот посидим тут ладком, покалякаем, картофанчика рубанем, а там – и баиньки-баю!
– Да вы чо, мужики? – возмутился Андрей. – Издеваетесь? У меня ж жена, дети, работа!
– Все суета сует,– изрек Бессонов.
– Ты, Соломон! – сорвался Андрей. – Кончай тут вякать, ясно?!
Димон добродушно произнес:
– Да что ты кипишуешь, братуха? Рыпайся, не рыпайся – а откосить от судьбы все равно не удастся. Охолонь!
– У нас тут, вишь, нечто вроде призывного пункта,– ввернул один из близнецов. – Сидим, распределения ждем.
Голос у него был звонкий, как у мальчишки.
– Какого еще, блин-клин, распределения?
Близнец махнул рукой в сторону горы:
– Туда!
– Уже вторую неделю торчим,– согласно кивнул и его брат. – Пока еще взвесят, пока определят, кого куда… Такая, я скажу тебе, у них там тягомотина…
– Что значит: взвесят?
– А как Валтасара,– сказал Бессонов. – А потом уже жди и своего вестника…
Имя показалось Карманову смутно знакомым.
– Какого Валтасара? – спросил он. – Что за чел?
– О! Валтасара не знаешь! – Бессонов с сожалением почмокал губами, покачивая головой, и Карманов почувствовал себя так, словно эти люди разговаривали с ним на китайском языке.
– Не пересекались пока… – брякнул он.
– Ну, еще, может, пересечетесь,– лукаво улыбнулся Димон.
– А кто это?
– Да жил такой в древности, – сказал Бессонов, бросая странный взгляд на Тележкина. – Царь Вавилонский. Он, вишь, тоже решил, что вознесся выше господа Бога, а как взвесили его – так и вышел один пшик.
После этих слов Карманов уже окончательно уверился, что он попал к сумасшедшим сектантам. Похоже, лодочник был с ними из одной колоды. Как знать, что у них на уме? Возможно, они готовятся совершить какое-нибудь жертвоприношение?
Димон вздохнул:
– Э-хе-хе-хе! Вот чую, задницей чую: влетим – ой, мама, не горюй!
– Ну, было бы там плохо,– заметил на это Тележкин внушительным тоном,– так уже кто-нибудь вернулся б назад. А так пока что никто не приходил.
Андрей беззвучно снялся с места и вновь двинулся к Харону. Тот по-прежнему сидел на своем камне.
– Слышь, папаша… – начал Андрей, держась от него на благоразумном удалении, – может быть, все-таки столкуемся, а? Даю тебе сто баксов! – он вынул из кошелька сто долларов и помахал ими в воздухе. – Вот! Ты только перебрось меня, Христа ради, на тот берег. У меня ж там дел,– он провел рукой над головой, – выше крыши!
Харон, казалось, не расслышал его слов. Он пристально смотрел куда-то вдаль, за реку.
– Ладно! Даю двести баксов!
Перевозчик был все так же недвижим.
– Ну, хорошо! А сколько ты хочешь? – стал торговаться Карманов. – Назови свою цену!
Лодочник насупился. Он поднял с земли камень и швырнул его в Андрея, как в собаку. Тот увернулся, отскочил назад. Вдогонку ему полетел еще один булыжник. Камень тяжело шлепнулся в ягодицу убегавшему Андрею. Потирая ушибленное место, Карманов заковылял к сектантам.
– Что, не берет? – спросил его Димон, понимающе улыбаясь. – Да... Он у нас такой… принципиальный. От него, старина, не откупиться.
– И пытаться не стоит,– сказал один из близнецов. – Раз попал сюда – значит, уже все, ты в списках.
Бессонов разгреб угли, стал выковыривать палкой печеный картофель.
– Можешь выбросить свои фантики,– посоветовал Андрею Димон. – Там, за горой, они не котируются.
– А что ж там котируется?
– Честность. Порядочность. Верность своему слову,– сказал Бессонов и предложил сообществу: – Берите, ешьте.
Димон потянулся к картофелине. Его примеру последовали и братья Рубиновы. Немного поколебавшись, подгреб себе картофелину и Порожняк. Тележкин продолжал сидеть особняком, с официально вздернутым носом.
– А ты что ж? – спросил Иванов у Андрея. – Давай, рубай, братуха!
Карманов подсел к костерку, взял картофелину. Она была горячей, и он перебросил ее с ладони на ладонь. Затем подул на нее, чтоб остудить, и начал есть ее вместе с хрустящей корочкой. Картофелина оказалась довольно вкусной.
– И чего ты так уцепился за этот мир? – пожимая плечами, произнес Бессонов. – Что в нем такого хорошего, чтобы так уж им дорожить? Скорби, болезни, бесконечная суета?
– А войны? А грабежи? – приплюсовал один из братьев.
– Одна только и радость,– сказал Димон, хлопая тыльной стороной кисти себя гортани,– заложить за воротник.
– А там,– Бессонов вскинул руку с пророчески вытянутым пальцем,– страна добра и изобилия!
Конец этой фразы был заглушен звуками трубы. Все вскочили на ноги. Картина, которую увидел затем Карманов, оставила в его душе неизгладимый след.
На вершине горы появилась высокая фигура в белых ризах. Она развернула свиток. Длинный луч солнца, подобно лезвию белого прозрачного меча, заскользил по склону горы.
– Бессонов Владимир Иванович! – провозгласил человек в белом гремящим голосом. – Рубинов Николай Александрович! Рубинов Юрий Александрович!
Он свернул свиток и поднял руку ладонью вперед. Лучи солнца засветились между его пальцев золотистыми прядями. Бессонов, храня торжественное выражение на лице, взволнованно проговорил:
– Прощайте, люди добрые… Иду!
Он двинулся к горе.
За ним последовали братья Рубиновы. Оставшиеся молча наблюдали, как эта троица взбирается вверх, по едва приметной тропе.
Продолжение на сайте "Планета Писателей"
