Литературный портал

"Действительно, что? – подумалось Андрею. – Обычное дело. Кто-то угнал Мерседес, кто-то чужого мужа. Все о` кей!"

Он вел машину уверенно, не тратя на это больших усилий и испытывая удовольствие от быстрой езды. По обочинам стояли раскидистые акации и клены, смыкаясь над асфальтовой полосой зеленым шатром. Все заботы, все печали остались где-то там, позади, в его тихом родном Хенске, и теперь ему казалось, что он летит в какой-то дивный туннель, навстречу детской мечте.

Да, все о`кей! – вновь промелькнула летучая мысль. – Вот если бы она машину стырила, или человека зарезала – тогда дело другое, тогда уже криминал. А так… просто разбила чужую жизнь – все класс, все супер! Можно приплясывать, заламывая руки и повизгивая от восторга.

Мысль прилетела и унеслась, как легкокрылая птичка. Какое-то время Андрей вел машину, ни о чем не думая, под ритмичную мелодию песенки. Он любил такие минуты быстрой езды, когда все заботы, все старые мысли остаются где-то там, позади, и ты летишь на своей железной лошадке, ни о чем, не думая – просто мчишься вперед по шелестящему шоссе.

Мчишься из пункта А в пункт Б. В пункте Б бы ты закупаешь запчасти – и снова летишь на всех парусах – но на этот раз уже в обратном направлении: из пункта Б в пункт А. Здесь ты развозишь товар по своим бутикам и начинаешь наворачивать бабки.

Да, бабки – это движитель прогресса. Без бабок – и ни туды, и ни сюды, чтобы там ни проповедовали разные умники. И вот что знаменательно: сколько бы ты не заколачивал денежных знаков, их всегда бывает мало. Даже можно сказать и так: чем больше ты их накосил, тем больше их и не достает.

Вот и снуешь туды-сюды, как тот челнок в швейной машинке. Ткешь, так сказать, паутину своего благополучия, нарабатываешь престиж, авторитет… А годы мелькают, словно столбики вдоль трассы... И останавливаться ведь нельзя – догонят конкуренты, затопчут и побегут дальше.

И никуда ж ты против рожна не попрешь! На дворе – дикий капитализм, советская лафа канула в лету. Кто не успел оттолкнуть локтем ближнего своего, вырвать кусок пожирней – тот и пропал…

Дорога пошла под уклон, сквозь зеленую листву веселыми зайчиками проскальзывали лучики света; до развилки оставалось всего ничего.

...А, с другой стороны, всех денег все равно не заколотишь! И что в итоге? Сердце ведь не вечное, руки-ноги тоже. Износишься в этой круговерти, сойдешь с дистанции, а что потом? – вот ведь вопрос! Кому ты будешь нужен, старый и больной? Жене? Детям?

Тонкие губы Карманова тронула скептическая улыбка.

А вот и развилка! Налево, за поворотом, белеет автобусная остановка, сложенная из самана, быть может, еще при царе Горохе. Правую ветку развилины перекрыли какие-то типы в желтых шлемах и синих комбинезонах. На дорожных рабочих они что-то не больно похожи, на Гаишников вроде бы тоже.

Кто бы это мог быть?

Андрей стал притормаживать.

Какой-то гусь уже шлепает ему навстречу, помахивая жезлом. За ним дорога загорожена ежами, вдоль них разгуливают парни в униформах.

Карманов остановил машину, высунул голову в окно:

– В чем дело, командир? Операция «Чистые руки?»

– Проезд закрыт, – прогнусавил тип с жезлом. – Давай в объезд.

Странный он какой-то. Физия как у лягушки. Телосложением смахивает на желторотого подростка. И вообще выглядит так, как будто бы космонавт какой-то или пришелец с Марса.

– А что случилось, командир? Почему я не могу проехать?

– По этой дороге должен проследовать кортеж премьер-министра!

– Ух, ты! – Андрей изобразил дурашливый испуг. – И что же мне теперь прикажешь делать, дядя? Упасть в обморок от счастья?

– Давай, давай, сворачивай... Да поживей!

Он покрутил жезлом перед капотом машины. Андрей сдал назад, свернул на левую извилину.

Да… Если бы он двигался и дальше намеченным курсом, то минут через десять-пятнадцать уже выскочил бы на магистраль. А там еще два часа ходу – и он на месте. Теперь же придется давать хороший крюк по грунтовке.

Он свернул налево, проехал мимо автобусной остановки... Метров через пятьсот асфальт мирно скончался, пошла ухабистая колея. Пришлось сбросить газ и волочиться, как на телеге.

Встречных машин не попадалось – и то слава Богу! Разъехаться с ними тут было бы не так-то легко. Дорога виляла, как бычий хвост, под колесами лежал суглинок. После хорошего дождичка увязнуть в этих местах – раз плюнуть. Минут через двадцать грунтовку сменил участок, застеленный железобетонными плитами. Они были уложены поперек пути, со временем просели вкривь и вкось, и теперь машина катила по ним, как по стиральной доске.

Это испытание на крепость подвесок машины и нервов водителя длилось где-то с три четверти часа, а затем последовал щебеночный этап. После очередного поворота – крутого виража налево – перед ним открылась насыпь железной дороги.

За переездом дорога потянулась вдоль оросительного канала с остатками зеленой застоявшейся воды. С другой стороны лежали поля, заросшие бурьяном. В советские времена тут засевали пшеницу, но с развалом Союза оросительные трубы были украдены национально озабоченными демократами. По телевизору передавали, что теперь в этих местах развелись волки, и уже было отмечено несколько случаев их нападения на людей…

По радиоприемнику зазвучали сигналы точного времени: 12 часов дня. Затем стали передавать новости. Они походили на сводки с фронтов.

…В Житомирской области горел лес, и президент принимал личное участие в его тушении. В Киеве ограбили банк, один человек убит, двое тяжело ранены. В Луганске взорвался многоэтажный дом, по предварительным данным погибло 9 человек, сколько еще осталось под завалами, неизвестно.

В крымском селе бойцы Беркута, под покровом ночи, швырнули гранату в окно одного из домов, подозревая, что в нем может скрываться исламский боевик. После чего, с автоматной пальбой, ворвались в хату, однако террориста там не обнаружили. Хозяину дома, местному плотнику, гранатой оторвало правую руку, жену контузило, а дети получили увечья разной степени тяжести и начали заикаться. Но в остальном, как заявил оранжевый министр «безобразия», «операция прошла успешно, в полном соответствии с циркулярами, регламентирующими порядок действий правоохранительных сил».

…В Киеве, Запорожье, Одессе, Донецке, Льве и других городах продолжаются митинги обманутых вкладчиков компании «Интеграл». Люди требуют возвращения своих денег. Президент компании «Интеграл», Леонид Тележкин, скрылся в неизвестном направлении, и теперь его разыскивает милиция и Интерпол.

…На магистрали Николаев – Одесса лесовоз столкнулся с автобусом, список жертв уточняется.

…Три ученицы одной из киевских школ, после очередной проповеди своей учительницы, рьяной прихожанки харизматической церкви «Ковчег Спасения», взобрались на крышу девятиэтажного дома, взялись за руки, и прыгнули на асфальт, оставив записку: "Нас позвал к себе Бог”

…В преддверии второго тура президентских выборов, как сообщила леди Ю, десять тысяч отпетых Донецких головорезов расселились в домах отдыха столицы, с тем, чтобы в случае победы демократических сил дестабилизировать обстановку в стране и погрузить ее в пучину вакханалии и беспредела.

Эфир полнился чудовищными новостями. Все они свидетельствовали о том, что предсказанный в библии Армагеддон уже не за горами. Андрей переключился на другую волну. В салоне раздалась песня невинно убиенного Талькова:

 

Листая старую тетрадь

Расстрелянного генерала,

Я долго силился понять,

Как ты могла себя отдать

На растерзание вандала,

Россия.

 

Оросительный канал остался в стороне. Карманов выехал на глиняное взгорье с чахлой, выжженной солнцем травой, и тут его стали одолевать сомнения: а правильно ли он едет? Вот, на самом темени холма, стоит жалкий остов коровника: ни дверей, ни оконных рам на нем нет. Известь на самане осыпалась, шифер с крыши украден местными «патриотами...»

Проезжал ли он тут, когда петлял этими козьими тропами в прошлый раз? Уверенности в этом у него не было.

Он повертел головой, надеясь увидеть хоть какие-нибудь признаки жизни, но вокруг не было, ни души.

Сурово сдвинув брови, Карманов проехал мимо каких-то, то ли коровников, то ли птицеферм, имевших такой вид, словно им пришлось выдержать массированный артналет. И – наконец-то! – за отлогим холмом увидел заасфальтированную дорогу! Он выехал на нее и остановился, не зная, в какую сторону свернуть.

На обочине стояла чья-то фигура. Андрей подъехал к ней и выключил приемник.

– Здоровенькі були, батяня! – окликнул он пешехода, выставив голову в окно.

Человек обернулся на зов. Им оказался древний седовласый старик в длинной холщовой рубахе, подпоясанной бечевой. В руке он держал суковатый посох.

– Дедушка, а Вы не подскажете, как выехать на трассу? – вежливым тоном справился Андрей.

Странник глянул на него из-под кустистых белых бровей ясными юношескими очами и махнул посохом направо:

– Туда!

– А далеко ль еще ехать, батяня?

– Близко уже,– сказал старик.

Он отвернулся и двинулся по обочине. Андрей развернулся, поехал в другой конец.

 

2

Поздним вечером Димон сидел за ноутбуком и раскладывал пасьянс «Паук». От долгого сиденья перед экраном компьютера трещала голова, и воспаленные глаза щурились от рези. И карты, вот уже, которую партию подряд, выпадали такие скверные, словно кто-то невидимый разбрасывал их по монитору, насмехаясь над ним. И каждый раз Димон говорил себе, что это – уже последняя, самая наипоследнейшая партия, чем бы она ни окончилась. Но, проиграв в очередной раз, он снова возобновлял игру, пытаясь доказать (кому?) что он все-таки выиграет, и что последнее слово все равно останется за ним.

И, как бы понимая это его состояние, компьютер начинал сдавать карты, дарящие надежду на успех. И Димон уже начинал предвкушать вкус победы, как вдруг снова выпадала такая нелепая карта…

И вот, уже на пятый раз, кажется, он все-таки выиграл и тут же, вопреки собственному решению больше не играть, раскинул карты вновь, желая закрепить успех и доказать (кому?), что эта победа была отнюдь не случайной.

И снова потерпел поражение.

И снова сдал карты.

И снова все пошло по накатанному кругу – игра затягивала, засасывала в свой бездонный омут…

Неожиданно замигал зеленый глазок индикатора, возвещавший о том, что кто-то на «мыле» прислал ему письмо.

Димон открыл его и стал читать:

Мир дому сему! На связи – Макс Фигнер!

Вы получили это письмо, потому что вошли в число избранных силами света, а Ваше имя и Ваш email были продиктованы мне голосом свыше во время моей трансцендентальной медитации.

Дорогой Дмитрий, срочно, не теряя ни секунды, подтвердите Ваше согласие принять участие в экспедиции просветленных душ к горе Мэру. До отправления в страну благоденствия и вечного счастья осталось 24 часа, после чего Вы уже никогда (подчеркиваю, никогда!) не сможете попасть в число избранных душ планеты Земля и стать Человеком Золотой Эры.

Дальнейшие инструкции будут Вам высланы сразу же после того, как Вы подтвердите Ваше согласие отправиться в благословенную страну Азаров.

Искренне Ваш,

Макс Фигнер.

Димон потер сухие, воспаленные от напряжения глаза и отстучал на клавиатуре следующий ответ:

Братан, ты что, травки обкурился? Сходи к доктору, пока еще не поздно, и подлечись.

Димон.

Он возобновил игру. Но не успел довести ее до конца, как снова замигал глазок индикатора. Пришел ответ от Макса Фигнера.

Возлюбленный брат мой, Димон!

Умоляю тебя, протри глаза и посмотри на этот иллюзорный мир трезвым взглядом.

Неужели ты не видишь, что грядет Армагеддон, о котором возвещали еще библейские пророки? Разве не ясно тебе, что человечество погрязло в нечестивых войнах, корыстолюбии, разврате и других пороках? Все признаки грядущей катастрофы мы можем наблюдать ежедневно: наводнения, землетрясения, цунами. И тебе еще этого мало? А экология? А революции? Планета уже так заражена отходами жизнедеятельности человека и его злыми похотливыми помыслами, что дальше некуда.

Надеюсь, ты не забыл, к тому же, что 21 декабря 2012 года оканчивается календарь Майя, и этому миру придет конец?

Часики тикают, Димон! До конца света осталось всего ничего!

Так что хватай, пока не поздно, свой счастливый билет в райскую страну Азаров, где нет ни болезней, ни демократов, ни войн.

Полномочный представитель эры шестого колеса,

Макс Фигнер.

Димон разозлился не на шутку. Карта не шла, а тут еще этот мессия выскочил! Он застучал заскорузлыми пальцами по клавиатуре.

Какой Армагеддон, братуха? Ты чо? Кончай тут тюльку гнать! Вспомни, сколько раз уже предсказывали конец света!

Димон.

Макс Фигнер написал.

Возлюбленный брат мой, Димон, а вспомни-ка всемирный потоп! Тогда ведь тоже никто, кроме праведного Ноя, не внял голосу свыше. И Ной тоже подвергался насмешкам. А на поверку-то что вышло? Припоминаешь? Ной, по божьему повелению, построил ковчег и спасся в нем вместе со всеми своими домочадцами. После чего все нечестивцы погибли в водной пучине, и на Земле возникла новая раса пятого колеса, представителями которой мы сейчас и являемся. Но это колесо, возлюбленный брат мой Димон, уже почти полностью провернулось и оканчивает свой космический круг. Так что на земле опять погибнут все, кроме горстки избранных. Из них-то на нашей планете и посеется новая раса – раса шестого солнца, которая будет обладать такими экстрасенсорными способностями, что никому даже и не снились. И теперь вопрос стоит ребром. Что выбираешь ты? Конкретно ты? Счастливую страну Азаров? Или же геенну огненную? И третьего – не дано! Подумай же об этом, возлюбленный брат мой, Димон.

Димон написал.

А где находится эта счастливая страна Азаров, братуха? Ты можешь сообщить ее координаты?

Макс Фигнер написал.

Могу! Но мне запрещено выдавать эту сакральную тайну великими учителями, хранителями высших знаний. Но не стоит отчаиваться, Димон. Не стоит отчаиваться… Сегодня у тебя появился шикарный шанс! Ты получил от меня это письмо и теперь, с моей и с божьей помощью, можешь попасть в этот благословенный край.

Димон написал.

Братуха, втирай это кому-нибудь другому. Я тоже кое-что почитываю, не дурак. И вот что я тебе скажу. Человек всегда бежал от своих насущных проблем. И, видя вокруг себя всяческие мерзости, выдумывал разные сказочные страны, где реки текут молоком в кисейных берегах. Отсюда и Беловодье, и невидимый град Китеж, и Шамбала и все прочие Эдемы. Но кто их видел, братан? Ты лучше Библию почитай, там все написано. И не вкручивай людям мозги. Вспомни, что говорил Иисус Христос. «Царство небесное внутри вас есть!»

Макс Фигнер написал.

Истинно так!!! Браво, Димон! Снимаю перед тобой шляпу! Я очень рад, что ты читаешь Библию, а также интересуешься Беловодьем, градом Китежем и Шамбалой. Недаром, значит, голос свыше продиктовал мне твой Email! Поэтому буду говорить с тобой, как с уже продвинутым мастером, перед которым дозволено приоткрыть завесу тайны.

Так вот, о царстве небесном Иисус Христос возвещал притчами, расшифровывая их смысл лишь только своим ближайшим ученикам. Но даже их он предупреждал: многое, мол, я мог бы еще сказать Вам, да только вы не можете вместить это в свои головы. Однако с тех пор планета Земля обернулась вокруг солнца две тысячи раз, не так ли? Она вошла в созвездие Водолея и перескочила на качественно иной уровень энергетики. И теперь человечество уже созрело для восприятия новых, расширенных знаний. Поэтому я могу сообщить тебе то, что две тысячи лет тому назад не смог открыть своим апостолам Иисус Христос… Но готов ли ты к восприятию этих сокровенных истин?

Димон написал.

Готов!

Макс Фигнер написал.

Отлично! Итак, возлюбленный брат мой, Димон, возвещаю тебе великую тайну!

Царство небесное находится не только внутри нас, но оно пребывает также и в неком конкретном энергетическом месте нашей планеты! Путь в это место открыт лишь немногим: тем, кто стремится к Свету и Истине, и кому покровительствуют высшие силы – Махатмы. Попасть же туда можно лишь с помощью специальных засекреченных проводников.

Димон написал.

И ты – один из них, не так ли?

Макс Фигнер написал.

Истинно так.

Димон написал.

А сколько стоит билет?

Макс Фигнер написал.

Недавно я пообщался на эту тему с одним очень продвинутым далай-ламой, и вот его мнение по этому поводу.

Даже если бы человек распродал все свое имущество, всю свою одежду, и остался бы гол, как сокол – то и этого бы оказалось мало. Ибо все земные блага, возлюбленный брат мой Димон, – это солома, прах, по сравнению с тем, какое неизъяснимое счастье ожидает тебя за горой Мэру.

Но я – человек реальный. Я понимаю, что в наше время Кали-юги далеко не каждый готов выложить даже и тысячу долларов США за этот драгоценный билет. (Хотя это была бы и совершенно ничтожная цена за такую шикарную услугу). Поэтому я предлагаю тебе совсем уже смешную цену, ниже которой опуститься нельзя. Всего за каких-то там паршивых триста долларов США ты получишь уникальную возможность попасть в райскую страну Азаров уже на этой Земле, не дожидаясь страшного суда! И, причем, из этих денег я не кладу в свой карман ни шиша. Все они идут исключительно на дорожные издержки.

Димон написал.

Аминь!

Макс Фигнер написал.

Часики тикают, Димон!

В наличие осталось всего три билета!

Димон написал.

Аминь!

Макс Фигнер написал.

Благая весть!

Возлюбленный брат мой, Димон! Тебе сказочно повезло! Сегодня до 24 ноль-ноль еще действует специальная тридцати процентная скидка!

Димон написал.

Аминь! Аминь! Аминь!

Макс Фигнер написал.

И, сверх того, специальный шикарный бонус! Житие святого Прапхупады в твердом переплете!

Димон написал.

И на фиг мне сдалось его житие?

Макс Фигнер написал.

А также десять бутылок пива «Благочестивый монах!»

Димон написал.

Ну, ты достал меня, братуха!

Макс Фигнер написал.

Радуйся, брат мой Димон!

Хотя Армагеддон не за горами, ты еще можешь спастись! И, причем, за весьма умеренную цену!

Димон написал.

Слышь, братан, а кто ты такой ваабще? Откуда ты взялся, такой шустрый?

Макс Фигнер написал.

Возлюбленный брат мой, Димон!

Я очень рад нашему шикарному общению. И тем, что ты проявляешь интерес к моей скромной персоне. Как ты смотришь на то, чтобы встретиться завтра на привокзальной площади в шесть часов вечера и обсудить там, за чашечкой кофе, все наши вопросы?

Димон написал.

А что, вот возьму, и приду! Даже интересно взглянуть на твою рожу.

Макс Фигнер написал.

Заметано. И скинь номер своей мобилки.

Димон написал.

Это еще зачем?

Макс Фигнер написал.

Я сделаю тебе контрольный звонок перед нашей встречей.

Димон написал.

Хорошо, хоть не контрольный выстрел!

Макс Фигнер написал.

Ценю твой тонкий юмор, брат мой Димон. Это – очень ценное качество, которым господь Бог отмечает лишь тех, на ком лежит печать его божественной благодати. Так как там насчет телефонного номера?

Димон написал.

А почему бы тебе не взять его у высших сил, которые дали тебе мой Email?

Макс Фигнер написал.

Да не вопрос! Но скажи мне, брат мой Димон, зачем мне тратить свою энергетику, входить в транс и напрягать высшие силы своими просьбами, когда мы с тобой уже в контакте, и ты можешь напрямую прислать мне твоей номер?

Димон написал.

Ну, ты пингвин! Ладно, лови номер моей мобилки, братуха. (Здесь следует номер мобильного телефона). Да гляди, без бутылки на встречу не приходи!

Окончив переписку, Димон взглянул на часы монитора. Была половина третьего ночи. Он еще раз раскинул карты, твердо надеясь, что на этот раз ему повезет.

Продолжение 1

 Читать дальше на сайте "Планета Писателей"

– Куда едэм, зэмляк?

Кен поднял голову. Рядом с ним стоял худощавый человек лет около тридцати в сером мешковатом костюме. Нос крючком, лицо темное, на голове фуражка в стиле «аэродром», на котором мог бы без особого труда совершить посадку стратегический бомбардировщик «ТУ 134». В руке у него был черный дипломат.

– В Славянск,– ответил Кен. – А что?

– Заработать хочешь?

– Ну?

– Ест дэло. Совсем маленькый дэло. Надо пэрэдать одын мой знакомый вот этот дыпломат.

– А сам чего не передашь? – спросил Кен.

– Э! Долго объяснят! Мнэ не с рукы.

– А что в нем?

– А тэбэ какой разница? Тэбэ что, нэ все равно? Ты пэрэдаешь – я плачу тэбэ дэньги! Всэ дэла!

– А, может быть, там наркотики, – сказал Кен. – Или взрывчатка. Меня повяжут, а ты останешься в сторонке.

– Э! Зачем так говорышь? – абрек зацокал языком, огорчено покачивая «аэродромом». – Совсэм нэхорошо говорыш! Какой наркотык? Какой взрывчатка? Тут разный падаркы для одын мой знакомый дэвушка. Но я нэ хочу, чтоб люди знал, что подаркы от меня.

– И что даешь?

– Дэсять рублэй!

Ну вот, обрадовано подумал Кен, послал Господь удачу!

– Лады. Давай свой чемодан!

Дело было пустяковым. Выйти на третью платформу, дождаться прихода автобуса из Новой Александровки. Из него выйдет «самый шикарный блондынка, настоящий королэва красоты» в лимонном плаще. Имя королевы красоты – Наташа. Ей надлежало передать дипломат и сказать: «От Арсена». После чего наступал приятный момент получения червонца. За который можно будет не только доехать домой, но еще и выпить чашечку кофе с рогаликами в привокзальном буфете.

Операция прошла успешно. Подошел нужный автобус, из него вышла расфуфыренная девица, и Кен спросил у нее:

– Вы Наташа?

Она окатила его надменным взглядом своих синих ледяных глаз и процедила-пропела через капризно надутую губу:

– До-пус-тим…

– Это Вам. От Арсена,– сказал Кен и галантно протянул ей презент.

Абрек наблюдал за процедурой передачи своего груза через окно в кассовом зале, и когда Кен, блестяще справившись с его поручением, входил в двери автовокзала со стороны платформы, спина вольнолюбивого горца уже мелькала у другой двери. Кен прытко кинулся в погоню:

– Эй, ара, ара! – закричал он. – Погоди!

Он настиг абрека.

– Погоди, тебе говорят!

Вольнолюбивый сын гор обернулся, сложил ладонь лодочкой и, с удивлением тараща глаза, приставил пальцы к груди:

– Это ты мне?

– А кому же еще,– сказал Кен, приближаясь к горцу. – Я передал дипломат!

– Вах! Молодэц,– похвалил его абрек и сделал движение, свидетельствующее о его намерении продолжить свой путь.

– И теперь хочу получить свои деньги.

– Дэньги? – переспросил кавказец, недоуменно тараща глаза. – Какие дэньги?

– Червонец, как ты и обещал.

– А! – горец всплеснул руками, точно он только сейчас вспомнил о таком пустяке, как какие-то там деньги. – Сейчас…

Они стояли на привокзальной площади, почти безлюдной в этот поздний час. Тротуарный фонарь едва освещал их лица. За площадью сгущалась тьма, в которой скрывался старый запущенный парк, и с той точки, где они находились, можно было различить темные пятна деревьев.

– Э, сейчас… – проворчал горец, с превеликой неохотой запуская руку в боковой карман своего пиджака. Он вынул оттуда тугой кошелек, набитый купюрами всевозможных достоинств, отслюнявил от пачки два рубля и протянул их Кену поистине королевским жестом: – На! Получай свои дэньги!

– Но здесь два рубля,– сказал Кен, беря у абрека «свои дэньги».

– А ты што хотел? Миллион?

Кен поднял на горца свои ясные серые глаза, так нравившиеся женщинам. Он сказал ему миролюбивым, но, вместе с тем, твердым тоном:

– Послушай, ара, я сделал свое дело, не так ли? Так что надо бы расплатиться. С тебя еще восемь рублей.

– Вах! Какой восем рублэй? – абрек нахально выпучил глаза – Какой дэло? Ты что, совсэм с ума сошел? Прошел два шага по пэрону и отдал красывый дэвушка посылку – и за это хочешь получать червонэц?

Черт с ним, подумал Кен. Лишь бы добраться до дома.

– Ладно,– сказал он. – Аллах с тобой. Гони пятерик – и разошлись краями, как в море корабли.

– Э! – абрек зацокал языком, покачивая фуражкой. – Какой жадный! Нехорошо быть такой жадный! Зачем так любыш дэньги? Что дэньги? Это самый главный в жизни, что ли?

– Послушай, мужик,– сказал Кен, стараясь не поддаваться выползавшему из его груди раздражению. – Ведь мы с тобой уже обо всем перетерли, не так ли? Я выполнил свою часть договора. Теперь дело за тобой. Давай еще трояк – и в разбежную.

– Э! Да ты совсэм оборзэл! – изумился горец. – Какой жадный чэловэк! Вах, вах! Ну, ладно! Раз ты такой жадына, на тэбэ еще одын рубл! Подавысь!

С «царского плеча», с оттяжкой, гордый джигит швырнул рубль наземь. Купюра полетела под ноги Кена, в самую грязь. И в этот миг словно кто-то невидимый нажал на спусковой крючок. Чувство одиночества, тоски по отчему дому, смешавшись в его груди с ощущением своей неполноценности и униженности, вдруг отлилось в слепую ярость, туманящую рассудок.

Когда Кен оторвал взгляд от валявшегося у его ног рубля, это был уже совсем другой человек. Он посмотрел волчьим взглядом в спину удалявшегося горца. Потом последовал за ним. Он двигался, как тень, как хищный зверь, крадущийся за своей жертвой.

Рубль так и остался лежать в грязи – у Кена тоже была своя гордость! И эта гордость, смешанная с осознанием того, что его унизили и обвели вокруг пальца, дала дьявольский коктейль.

Он настиг абрека уже в парке. Горец шел по темной безлюдной аллее. Кен поднял валявшийся на земле камень и тихонько окликнул его: эй, ара!

Джигит обернулся.

– Что такой?

Кен подскочил к нему и ударил его камнем в висок. Абрек пошатнулся, и тогда Кен, изо всех сил, ударил его камнем еще раз.

 

7

– Не переключайтесь! Сразу же после короткой рекламы смотрите далее в нашей документальной телепрограмме «Паранормальные миры»! Эксклюзивное интервью с двумя местными жителями, общавшимися с неизвестным мужчиной на автостанции поселка Новые Кулички ровно за 35 минут до того, как он растворился в воздухе! Из их слов явствует, что загадочный мужчина не имел при себе денег на то, чтобы купить автобусный билет до Славянска! По свидетельству наших очевидцев, человек, растворившийся в воздухе, заявил им, что он приехал в Новые Кулички из населенного пункта, которого не существует на современной географической карте земного шара! Неизвестный мужчина сказал также, что он потерялся в нашем мире! И, возможно, свалился с Луны. Из его слов вытекало, что он прибыл в Новые Кулички на поезде, хотя железных дорог поблизости от этого поселка нет! Откуда же появился этот таинственный мужчина? Кто он, селенит или землянин? Не переключайтесь. Смотрите далее в нашей программе. Смелая гипотеза доктора физико-биологических наук Пивняка-Жигулина, объясняющая феномен чудесного исчезновения предполагаемого убийцы…

Едва началась реклама, Ирина приглушила звук, сходила в туалет, и минут десять посвятила водным процедурам. Потом пошла посмотреть на детей, мирно сопящих носиками в своих кроватках. Навязчивая реклама все тянулась и, казалось, ей не будет конца. Но вот на экране вновь возник подтянутый, суровый и энергичный Андрей Цветков. Он брал интервью у двух мужчин – бывших работников новокуличевского целлюлозного комбината. После закрытия их предприятия в результате горбачевских реформ, они, наконец-то, стали жить по-новому: собирать бутылки на автовокзале. И, поскольку уволить их теперь уже не могли, а сумасшедший дом, на фоне всеобщего бедлама, их тоже не пугал, они говорили, не скрывая своих лиц.

После интервью с этими двумя важными свидетелями, подтвердившими факт растворения загадочного человека в окружающем пространстве, Андрей Цветков обратился за разъяснением природы этого редкого феномена к доктору физико-биологических наук, Пивняку-Жигулину. Ученый очень долго и туманно рассуждал об антителах, торсионных полях, отрицательной плотности космического вакуума, патогенных зонах, астральном эфире, туннелях в пространстве, и уже где-то к полуночи бедная женщина, с распухшей от всякого вздора головой, выключила телевизор и отправилась спать. Муж ее находился в командировке, ночь была темная, безлунная и душная – за окном столбик термометра показывал плюс 27 градусов по Цельсию. Ирина сняла халатик, трусики, бюстгальтер и улеглась на кровать нагишом. Уснуть ей долго не удавалось – то ли из-за духоты, то ли из-за всей этой телевизионной галиматьи, которую не могла бы вместить в себя ни одна здравомыслящая голова. Наконец молодая женщина все же забылась в каком-то вязком тяжелом полусне. И вдруг раздался легкий, но отчетливо слышный скрип отворяемой двери. Спросонья Ирина подумала было, что в спальню вошел ее муж, и окликнула его: «Женя, это ты?» Однако муж не отозвался, и тут она вспомнила, что он в командировке, и что в доме никого, кроме нее и детей нет! Испуганная Ирина напрягла зрение. В полутьме комнаты, освещенной слабым звездным сиянием, чернел проем закрытой двери... И вот в тишине зашаркали чьи-то тяжелые шаги, и женщина с ужасом поняла, что кто-то направляется к ее кровати. Ирину сковал страх. «Кто это? – пискнула она сдавленным голоском». Внезапно, как бы при вспышке молнии, она увидела возле своей постели силуэт мужской фигуры в поповской рясе и с желтым портфелем в руке. На месте лица у него плавало что-то зыбкое, неуловимое, а глаза-угольки горели тусклым вожделенным огнем. Ирина хотела крикнуть – но голоса не было. Попыталась шелохнуться – и не смогла. И тут… Тут она ощутила, как по ее ноге скользнула мужская рука, и чьи-то губы стали целовать ее груди. Пришелец навалился на нее всем телом, раздвинул ей колени, и… и… ах, боже ты мой!

 

8

Он стоял в буфете и пил кофе с рогаликами. Кофе был крепким и ароматным, а рогалики свежими, с румяной корочкой, и они вкусно хрустели у него на зубах.

В кармане у Кена лежал билет на Славянск, и автобус, если верить большим круглым часам, висевшим на стене зала, должен был подойти через пятнадцать минут.

Он допил свой кофе и направился в туалет. Все чувства у него были обострены, как у матерого волка, нутром чующего опасность.

Он знал, что тело убитого им горца могли найти в любой момент, хотя он и оттащил его в кусты, а затем присыпал жухлыми листьями. Кошелька он брать не стал – просто вытащил из него деньги, а кошелек забросил куда подальше.

Сейчас Кен не испытывал угрызений совести – напротив, он ощущал какую-то затаенную радость. Возможно, позже он еще раскается в содеянном. Но не теперь...

Даже удивительно, как легко и ясно он соображал, заметая следы преступления.

Когда Кен ударил кавказца камнем – кровь брызнула ему на рукав пиджака. Потом, когда он наносил ему второй удар, кровь попала ему на воротник и на лицо. Но Кен не испугался теплой человеческой крови, оросившей его лоб и щеки – наоборот, он пришел состояние какого-то пьянящего восторга. Он вытер кровь носовым платком, а платок, спустя какое-то время, выбросил по пути к автовокзалу.

На стоянку он попал с боковой, слабо освещенной стороны станции и сразу же двинулся к одному из автобусов с потушенными фарами. Здесь он снял пиджак и старательно потер его о скаты колес теми местами, на которые попала кровь. Затем посучил эти места, отряхнул их несколько раз, снова надел пиджак и, невозмутимо продефилировав по платформе, вошел в кассовый зал.

– Мужчина,– окликнула его какая-то дамочка,– где это вы так измазались?

– Где? – Кен скосил глаза на свое левое плечо.

– Да вон же, на рукаве! И еще на воротнике!

– Ух, ты! – сказал Кен, делая вид, что наконец-то и он заметил следы грязи. – Да это я, наверное, обтерся, когда менял колесо на машине. Ну, теперь все, держись, славяне! Жена устроит мне головомойку!

Он улыбнулся глазастой даме.

– Надо бы вытереть пиджак ацетоном, пока еще не засохло,–  посоветовала женщина.

– Да где ж его тут возьмешь? – сказал Кен, улыбаясь. – Ладно, дома почищу.

Его легенда сошла на все сто – женщина поверила ему. Пока все складывалось удачно. Он зашел в туалет и вымыл руки над умывальником. Над заржавелым краном торчал осколок зеркала с отбитыми краями, и Кен посмотрелся в него. В нем отразилось лицо совершенно незнакомого ему человека. У него было вострое старческое лицо с сухой морщинистой кожей. Глубокие складки пролегали по лбу и на щеках вдоль рта, а глаза были жесткими и беспощадными. Это новое существо не имело ничего общего с тем смиренным благообразным человеком, которого Кен привык видеть в себе до сих пор.

На сердце стало очень тоскливо.

Пока он находился в туалете, прошло минуты три-четыре, и теперь до прихода его автобуса – если шофер выдержит график – оставалось около десяти минут. Кен решил, что перед тем, как выходить на платформу, можно позволить себе выпить  еще чашечку кофе.

Итак, он потягивал свой кофе, изредка бросая взгляды на настенные часы, когда услышал за соседним столиком разговор, заставивший его насторожиться.

– Ты слышала новость? В парке у вокзала только что нашли убитого мужчину!

– Да ты что! Не может быть!

Кен незаметно взглянул на говоривших. Тот, что сообщил об убийстве, был коренастым мужчиной средних лет, в сером костюме и вишневой рубахе с галстуком. Он только что подошел к столику, за которым стояла женщина. На ней был бежевый плащ с расстегнуты­ми пуговицами, и под ним виднелся желтый свитер крупной вязки. Волосы у нее были приподняты от затылка вверх, хохолком, лоб широкий, губы полные, а глаза – с какой-то хитринкой. Рядом вертелась девочка-стебелек, едва достававшая своей белобрысой головой до локтя матери.

– Точно тебе говорю,– сказал мужчина. – На него случайно набрела какая-то парочка. Они сразу примчались на вокзал, и сообщили об этом дежурному милиционеру.

– Ах, Боже мой! Ах, Боже, Боже! – воскликнула женщина, покачивая головой. – А я ж как раз недавно там с Иришкой проходила! Это ж и на нас тоже могли напасть и убить!

В этот момент в зале появились два милиционера с дубинками на поясах. Они начали обходить пассажиров, сидящих на скамьях, и проверять их документы. Кен не стал дожидаться, когда очередь дойдет до него. Улучшив момент, когда они повернулись к нему спинами, изучая чьи-то паспорта, он тронулся к выходу. Светиться на платформе ему не было резону, и он затаился у боковой стены автовокзала, за углом, готовый в любой момент нырнуть в темноту. Со своего места он мог видеть лавочку у фонаря, и  ту троицу, с которой недавно беседовал. Между тем автобус опаздывал. Ему казалось, что прошла целая вечность, прежде чем он появился, и за то время, что он тут торчал, его так и подмывало бежать, куда глаза глядят.

Когда автобус, наконец, подошел, Кен не тронулся с места. Из своего укрытия он наблюдал, как из него выходят одни пассажиры и входят другие. Потом из кабины выскочил водитель в потертой кожанке и, пригибаясь, затрусил к диспетчеру с маршрутным листом в кулаке. И лишь когда шофер, сделав отметку в маршрутке, стал возвращаться назад, Кен вышел из темноты.

Он уже прошел половину пути к автобусу, стараясь ничем не привлекать к себе внимания, когда за его спиной раздался властный окрик:

– Мужчина!

Кен сжался в комок – кричали ему! И, тем не менее, он продолжал идти вперед неспешными шагами.

– Эй, кому говорят! – теперь за его спиной послышался тяжелый топот бегущих людей. – Стоять!

Кен напрягся, казалось, сердце сейчас выскочит из его груди, и…

9

и его дух вошел в тело.

Он открыл глаза. 

Он лежал на двуспальной кровати, рядом с ним мирно посапывала его супруга, матушка Пелагея. В окошко светила белая луна и за стеклом чернели пятна деревьев на церковном дворике.

Отец Михаил (в миру Иннокентий Фролов, а для друзей – просто Кен) лежал как полено, не в силах пошевелиться.

Миры, в которых странствовала его душа, ошеломили его своей парадоксальностью и неземной остротой ощущений. Как он попал в них, ему было неведомо, но реальность их существования не вызывала в нем сомнений.

Это казалось немыслимым, но там, за гранью этого материального мира, бурлили такие сферы инобытия, о которых он и не помышлял даже.

Очень, очень неприятной оказалась для него страшная весть из этих тонких сфер! Оказывается, он был совсем не тем, кем мнило себя его льстивое сердце!

Он-то ведь полагал, в потаенных глубинах своей души, что уже заполучил билет в рай. И что он, подобно апостолу Павлу, будет вознесен на седьмые небеса. А он-то,  оказывается, эвон кто! Это ж какие мутные рыбины плавают в глубинах его сердца!

Это открытие словно пригвоздило его к постели.

Так кто же он, на самом деле?

Благочестивый и рассудительный батюшка, произносящий такие умилительные проповеди своим прихожанами? Заботливый и любящий супруг? Или же убийца и насильник? Лютый зверь, способный убить человека за трояк? Стукнуть его камнем по голове, и опьянеть от пролитой крови, как Каин!

Неужели же это он?

Разве он способен убить человека и изнасиловать женщину – одну из своих прихожанок?

Что за наваждение!

Но не бросал ли он на нее тайных вожделенных взоров, когда она приходила к нему на исповедь?

Ах, если бы знала она, перед кем кается! Кому поверяет свои сердечные тайны!

А ведь он ежедневно возносит молитвы Господу Богу! И при этом блуждает, как слепой котенок, по изнанке преисподних миров!

Так, где же он – настоящий?

Какие еще чудища скрываются в его душевной тине?

Мысли эти плыли в его голове, как клочки облаков. Но вот стало светать, и отец Михаил осторожно, чтобы не разбудить матушку, поднялся с кровати. Он перекрестил лоб, сходил по нужде, умылся и облачился в рясу – так токарь, перед тем, как встать к токарному станку, надевает на себя свою спецодежду.

За окошком начал сеять дождик, и отец Михаил видел сквозь оконное стекло, как колышутся от легкого ветерка верхушки деревьев в церковном дворике. Он слушал монотонный шелест дождя, смотрел на деревья, и ему было приятно от сознания того, что он находится в этом уютном, теплом и предсказуемом мире.

Отец Михаил встал на утреннюю молитву перед иконой Спасителя – но молитва продвигалась как-то вяло, без душевного тепла.

– Куда едэм, зэмляк?

Кен поднял голову. Рядом с ним стоял худощавый человек лет около тридцати в сером мешковатом костюме. Нос крючком, лицо темное, на голове фуражка в стиле «аэродром», на котором мог бы без особого труда совершить посадку стратегический бомбардировщик «ТУ 134». В руке у него был черный дипломат.

– В Славянск,– ответил Кен. – А что?

– Заработать хочешь?

– Ну?

– Ест дэло. Совсем маленькый дэло. Надо пэрэдать одын мой знакомый вот этот дыпломат.

– А сам чего не передашь? – спросил Кен.

– Э! Долго объяснят! Мнэ не с рукы.

– А что в нем?

– А тэбэ какой разница? Тэбэ что, нэ все равно? Ты пэрэдаешь – я плачу тэбэ дэньги! Всэ дэла!

– А, может быть, там наркотики, – сказал Кен. – Или взрывчатка. Меня повяжут, а ты останешься в сторонке.

– Э! Зачем так говорышь? – абрек зацокал языком, огорчено покачивая «аэродромом». – Совсэм нэхорошо говорыш! Какой наркотык? Какой взрывчатка? Тут разный падаркы для одын мой знакомый дэвушка. Но я нэ хочу, чтоб люди знал, что подаркы от меня.

– И что даешь?

– Дэсять рублэй!

Ну вот, обрадовано подумал Кен, послал Господь удачу!

– Лады. Давай свой чемодан!

Дело было пустяковым. Выйти на третью платформу, дождаться прихода автобуса из Новой Александровки. Из него выйдет «самый шикарный блондынка, настоящий королэва красоты» в лимонном плаще. Имя королевы красоты – Наташа. Ей надлежало передать дипломат и сказать: «От Арсена». После чего наступал приятный момент получения червонца. За который можно будет не только доехать домой, но еще и выпить чашечку кофе с рогаликами в привокзальном буфете.

Операция прошла успешно. Подошел нужный автобус, из него вышла расфуфыренная девица, и Кен спросил у нее:

– Вы Наташа?

Она окатила его надменным взглядом своих синих ледяных глаз и процедила-пропела через капризно надутую губу:

– До-пус-тим…

– Это Вам. От Арсена,– сказал Кен и галантно протянул ей презент.

Абрек наблюдал за процедурой передачи своего груза через окно в кассовом зале, и когда Кен, блестяще справившись с его поручением, входил в двери автовокзала со стороны платформы, спина вольнолюбивого горца уже мелькала у другой двери. Кен прытко кинулся в погоню:

– Эй, ара, ара! – закричал он. – Погоди!

Он настиг абрека.

– Погоди, тебе говорят!

Вольнолюбивый сын гор обернулся, сложил ладонь лодочкой и, с удивлением тараща глаза, приставил пальцы к груди:

– Это ты мне?

– А кому же еще,– сказал Кен, приближаясь к горцу. – Я передал дипломат!

– Вах! Молодэц,– похвалил его абрек и сделал движение, свидетельствующее о его намерении продолжить свой путь.

– И теперь хочу получить свои деньги.

– Дэньги? – переспросил кавказец, недоуменно тараща глаза. – Какие дэньги?

– Червонец, как ты и обещал.

– А! – горец всплеснул руками, точно он только сейчас вспомнил о таком пустяке, как какие-то там деньги. – Сейчас…

Они стояли на привокзальной площади, почти безлюдной в этот поздний час. Тротуарный фонарь едва освещал их лица. За площадью сгущалась тьма, в которой скрывался старый запущенный парк, и с той точки, где они находились, можно было различить темные пятна деревьев.

– Э, сейчас… – проворчал горец, с превеликой неохотой запуская руку в боковой карман своего пиджака. Он вынул оттуда тугой кошелек, набитый купюрами всевозможных достоинств, отслюнявил от пачки два рубля и протянул их Кену поистине королевским жестом: – На! Получай свои дэньги!

– Но здесь два рубля,– сказал Кен, беря у абрека «свои дэньги».

– А ты што хотел? Миллион?

Кен поднял на горца свои ясные серые глаза, так нравившиеся женщинам. Он сказал ему миролюбивым, но, вместе с тем, твердым тоном:

– Послушай, ара, я сделал свое дело, не так ли? Так что надо бы расплатиться. С тебя еще восемь рублей.

– Вах! Какой восем рублэй? – абрек нахально выпучил глаза – Какой дэло? Ты что, совсэм с ума сошел? Прошел два шага по пэрону и отдал красывый дэвушка посылку – и за это хочешь получать червонэц?

Черт с ним, подумал Кен. Лишь бы добраться до дома.

– Ладно,– сказал он. – Аллах с тобой. Гони пятерик – и разошлись краями, как в море корабли.

– Э! – абрек зацокал языком, покачивая фуражкой. – Какой жадный! Нехорошо быть такой жадный! Зачем так любыш дэньги? Что дэньги? Это самый главный в жизни, что ли?

– Послушай, мужик,– сказал Кен, стараясь не поддаваться выползавшему из его груди раздражению. – Ведь мы с тобой уже обо всем перетерли, не так ли? Я выполнил свою часть договора. Теперь дело за тобой. Давай еще трояк – и в разбежную.

– Э! Да ты совсэм оборзэл! – изумился горец. – Какой жадный чэловэк! Вах, вах! Ну, ладно! Раз ты такой жадына, на тэбэ еще одын рубл! Подавысь!

С «царского плеча», с оттяжкой, гордый джигит швырнул рубль наземь. Купюра полетела под ноги Кена, в самую грязь. И в этот миг словно кто-то невидимый нажал на спусковой крючок. Чувство одиночества, тоски по отчему дому, смешавшись в его груди с ощущением своей неполноценности и униженности, вдруг отлилось в слепую ярость, туманящую рассудок.

Когда Кен оторвал взгляд от валявшегося у его ног рубля, это был уже совсем другой человек. Он посмотрел волчьим взглядом в спину удалявшегося горца. Потом последовал за ним. Он двигался, как тень, как хищный зверь, крадущийся за своей жертвой.

Рубль так и остался лежать в грязи – у Кена тоже была своя гордость! И эта гордость, смешанная с осознанием того, что его унизили и обвели вокруг пальца, дала дьявольский коктейль.

Он настиг абрека уже в парке. Горец шел по темной безлюдной аллее. Кен поднял валявшийся на земле камень и тихонько окликнул его: эй, ара!

Джигит обернулся.

– Что такой?

Кен подскочил к нему и ударил его камнем в висок. Абрек пошатнулся, и тогда Кен, изо всех сил, ударил его камнем еще раз.

 

7

– Не переключайтесь! Сразу же после короткой рекламы смотрите далее в нашей документальной телепрограмме «Паранормальные миры»! Эксклюзивное интервью с двумя местными жителями, общавшимися с неизвестным мужчиной на автостанции поселка Новые Кулички ровно за 35 минут до того, как он растворился в воздухе! Из их слов явствует, что загадочный мужчина не имел при себе денег на то, чтобы купить автобусный билет до Славянска! По свидетельству наших очевидцев, человек, растворившийся в воздухе, заявил им, что он приехал в Новые Кулички из населенного пункта, которого не существует на современной географической карте земного шара! Неизвестный мужчина сказал также, что он потерялся в нашем мире! И, возможно, свалился с Луны. Из его слов вытекало, что он прибыл в Новые Кулички на поезде, хотя железных дорог поблизости от этого поселка нет! Откуда же появился этот таинственный мужчина? Кто он, селенит или землянин? Не переключайтесь. Смотрите далее в нашей программе. Смелая гипотеза доктора физико-биологических наук Пивняка-Жигулина, объясняющая феномен чудесного исчезновения предполагаемого убийцы…

Едва началась реклама, Ирина приглушила звук, сходила в туалет, и минут десять посвятила водным процедурам. Потом пошла посмотреть на детей, мирно сопящих носиками в своих кроватках. Навязчивая реклама все тянулась и, казалось, ей не будет конца. Но вот на экране вновь возник подтянутый, суровый и энергичный Андрей Цветков. Он брал интервью у двух мужчин – бывших работников новокуличевского целлюлозного комбината. После закрытия их предприятия в результате горбачевских реформ, они, наконец-то, стали жить по-новому: собирать бутылки на автовокзале. И, поскольку уволить их теперь уже не могли, а сумасшедший дом, на фоне всеобщего бедлама, их тоже не пугал, они говорили, не скрывая своих лиц.

После интервью с этими двумя важными свидетелями, подтвердившими факт растворения загадочного человека в окружающем пространстве, Андрей Цветков обратился за разъяснением природы этого редкого феномена к доктору физико-биологических наук, Пивняку-Жигулину. Ученый очень долго и туманно рассуждал об антителах, торсионных полях, отрицательной плотности космического вакуума, патогенных зонах, астральном эфире, туннелях в пространстве, и уже где-то к полуночи бедная женщина, с распухшей от всякого вздора головой, выключила телевизор и отправилась спать. Муж ее находился в командировке, ночь была темная, безлунная и душная – за окном столбик термометра показывал плюс 27 градусов по Цельсию. Ирина сняла халатик, трусики, бюстгальтер и улеглась на кровать нагишом. Уснуть ей долго не удавалось – то ли из-за духоты, то ли из-за всей этой телевизионной галиматьи, которую не могла бы вместить в себя ни одна здравомыслящая голова. Наконец молодая женщина все же забылась в каком-то вязком тяжелом полусне. И вдруг раздался легкий, но отчетливо слышный скрип отворяемой двери. Спросонья Ирина подумала было, что в спальню вошел ее муж, и окликнула его: «Женя, это ты?» Однако муж не отозвался, и тут она вспомнила, что он в командировке, и что в доме никого, кроме нее и детей нет! Испуганная Ирина напрягла зрение. В полутьме комнаты, освещенной слабым звездным сиянием, чернел проем закрытой двери... И вот в тишине зашаркали чьи-то тяжелые шаги, и женщина с ужасом поняла, что кто-то направляется к ее кровати. Ирину сковал страх. «Кто это? – пискнула она сдавленным голоском». Внезапно, как бы при вспышке молнии, она увидела возле своей постели силуэт мужской фигуры в поповской рясе и с желтым портфелем в руке. На месте лица у него плавало что-то зыбкое, неуловимое, а глаза-угольки горели тусклым вожделенным огнем. Ирина хотела крикнуть – но голоса не было. Попыталась шелохнуться – и не смогла. И тут… Тут она ощутила, как по ее ноге скользнула мужская рука, и чьи-то губы стали целовать ее груди. Пришелец навалился на нее всем телом, раздвинул ей колени, и… и… ах, боже ты мой!

 

8

Он стоял в буфете и пил кофе с рогаликами. Кофе был крепким и ароматным, а рогалики свежими, с румяной корочкой, и они вкусно хрустели у него на зубах.

В кармане у Кена лежал билет на Славянск, и автобус, если верить большим круглым часам, висевшим на стене зала, должен был подойти через пятнадцать минут.

Он допил свой кофе и направился в туалет. Все чувства у него были обострены, как у матерого волка, нутром чующего опасность.

Он знал, что тело убитого им горца могли найти в любой момент, хотя он и оттащил его в кусты, а затем присыпал жухлыми листьями. Кошелька он брать не стал – просто вытащил из него деньги, а кошелек забросил куда подальше.

Сейчас Кен не испытывал угрызений совести – напротив, он ощущал какую-то затаенную радость. Возможно, позже он еще раскается в содеянном. Но не теперь...

Даже удивительно, как легко и ясно он соображал, заметая следы преступления.

Когда Кен ударил кавказца камнем – кровь брызнула ему на рукав пиджака. Потом, когда он наносил ему второй удар, кровь попала ему на воротник и на лицо. Но Кен не испугался теплой человеческой крови, оросившей его лоб и щеки – наоборот, он пришел состояние какого-то пьянящего восторга. Он вытер кровь носовым платком, а платок, спустя какое-то время, выбросил по пути к автовокзалу.

На стоянку он попал с боковой, слабо освещенной стороны станции и сразу же двинулся к одному из автобусов с потушенными фарами. Здесь он снял пиджак и старательно потер его о скаты колес теми местами, на которые попала кровь. Затем посучил эти места, отряхнул их несколько раз, снова надел пиджак и, невозмутимо продефилировав по платформе, вошел в кассовый зал.

– Мужчина,– окликнула его какая-то дамочка,– где это вы так измазались?

– Где? – Кен скосил глаза на свое левое плечо.

– Да вон же, на рукаве! И еще на воротнике!

– Ух, ты! – сказал Кен, делая вид, что наконец-то и он заметил следы грязи. – Да это я, наверное, обтерся, когда менял колесо на машине. Ну, теперь все, держись, славяне! Жена устроит мне головомойку!

Он улыбнулся глазастой даме.

– Надо бы вытереть пиджак ацетоном, пока еще не засохло,–  посоветовала женщина.

– Да где ж его тут возьмешь? – сказал Кен, улыбаясь. – Ладно, дома почищу.

Его легенда сошла на все сто – женщина поверила ему. Пока все складывалось удачно. Он зашел в туалет и вымыл руки над умывальником. Над заржавелым краном торчал осколок зеркала с отбитыми краями, и Кен посмотрелся в него. В нем отразилось лицо совершенно незнакомого ему человека. У него было вострое старческое лицо с сухой морщинистой кожей. Глубокие складки пролегали по лбу и на щеках вдоль рта, а глаза были жесткими и беспощадными. Это новое существо не имело ничего общего с тем смиренным благообразным человеком, которого Кен привык видеть в себе до сих пор.

На сердце стало очень тоскливо.

Пока он находился в туалете, прошло минуты три-четыре, и теперь до прихода его автобуса – если шофер выдержит график – оставалось около десяти минут. Кен решил, что перед тем, как выходить на платформу, можно позволить себе выпить  еще чашечку кофе.

Итак, он потягивал свой кофе, изредка бросая взгляды на настенные часы, когда услышал за соседним столиком разговор, заставивший его насторожиться.

– Ты слышала новость? В парке у вокзала только что нашли убитого мужчину!

– Да ты что! Не может быть!

Кен незаметно взглянул на говоривших. Тот, что сообщил об убийстве, был коренастым мужчиной средних лет, в сером костюме и вишневой рубахе с галстуком. Он только что подошел к столику, за которым стояла женщина. На ней был бежевый плащ с расстегнуты­ми пуговицами, и под ним виднелся желтый свитер крупной вязки. Волосы у нее были приподняты от затылка вверх, хохолком, лоб широкий, губы полные, а глаза – с какой-то хитринкой. Рядом вертелась девочка-стебелек, едва достававшая своей белобрысой головой до локтя матери.

– Точно тебе говорю,– сказал мужчина. – На него случайно набрела какая-то парочка. Они сразу примчались на вокзал, и сообщили об этом дежурному милиционеру.

– Ах, Боже мой! Ах, Боже, Боже! – воскликнула женщина, покачивая головой. – А я ж как раз недавно там с Иришкой проходила! Это ж и на нас тоже могли напасть и убить!

В этот момент в зале появились два милиционера с дубинками на поясах. Они начали обходить пассажиров, сидящих на скамьях, и проверять их документы. Кен не стал дожидаться, когда очередь дойдет до него. Улучшив момент, когда они повернулись к нему спинами, изучая чьи-то паспорта, он тронулся к выходу. Светиться на платформе ему не было резону, и он затаился у боковой стены автовокзала, за углом, готовый в любой момент нырнуть в темноту. Со своего места он мог видеть лавочку у фонаря, и  ту троицу, с которой недавно беседовал. Между тем автобус опаздывал. Ему казалось, что прошла целая вечность, прежде чем он появился, и за то время, что он тут торчал, его так и подмывало бежать, куда глаза глядят.

Когда автобус, наконец, подошел, Кен не тронулся с места. Из своего укрытия он наблюдал, как из него выходят одни пассажиры и входят другие. Потом из кабины выскочил водитель в потертой кожанке и, пригибаясь, затрусил к диспетчеру с маршрутным листом в кулаке. И лишь когда шофер, сделав отметку в маршрутке, стал возвращаться назад, Кен вышел из темноты.

Он уже прошел половину пути к автобусу, стараясь ничем не привлекать к себе внимания, когда за его спиной раздался властный окрик:

– Мужчина!

Кен сжался в комок – кричали ему! И, тем не менее, он продолжал идти вперед неспешными шагами.

– Эй, кому говорят! – теперь за его спиной послышался тяжелый топот бегущих людей. – Стоять!

Кен напрягся, казалось, сердце сейчас выскочит из его груди, и…

9

и его дух вошел в тело.

Он открыл глаза. 

Он лежал на двуспальной кровати, рядом с ним мирно посапывала его супруга, матушка Пелагея. В окошко светила белая луна и за стеклом чернели пятна деревьев на церковном дворике.

Отец Михаил (в миру Иннокентий Фролов, а для друзей – просто Кен) лежал как полено, не в силах пошевелиться.

Миры, в которых странствовала его душа, ошеломили его своей парадоксальностью и неземной остротой ощущений. Как он попал в них, ему было неведомо, но реальность их существования не вызывала в нем сомнений.

Это казалось немыслимым, но там, за гранью этого материального мира, бурлили такие сферы инобытия, о которых он и не помышлял даже.

Очень, очень неприятной оказалась для него страшная весть из этих тонких сфер! Оказывается, он был совсем не тем, кем мнило себя его льстивое сердце!

Он-то ведь полагал, в потаенных глубинах своей души, что уже заполучил билет в рай. И что он, подобно апостолу Павлу, будет вознесен на седьмые небеса. А он-то,  оказывается, эвон кто! Это ж какие мутные рыбины плавают в глубинах его сердца!

Это открытие словно пригвоздило его к постели.

Так кто же он, на самом деле?

Благочестивый и рассудительный батюшка, произносящий такие умилительные проповеди своим прихожанами? Заботливый и любящий супруг? Или же убийца и насильник? Лютый зверь, способный убить человека за трояк? Стукнуть его камнем по голове, и опьянеть от пролитой крови, как Каин!

Неужели же это он?

Разве он способен убить человека и изнасиловать женщину – одну из своих прихожанок?

Что за наваждение!

Но не бросал ли он на нее тайных вожделенных взоров, когда она приходила к нему на исповедь?

Ах, если бы знала она, перед кем кается! Кому поверяет свои сердечные тайны!

А ведь он ежедневно возносит молитвы Господу Богу! И при этом блуждает, как слепой котенок, по изнанке преисподних миров!

Так, где же он – настоящий?

Какие еще чудища скрываются в его душевной тине?

Мысли эти плыли в его голове, как клочки облаков. Но вот стало светать, и отец Михаил осторожно, чтобы не разбудить матушку, поднялся с кровати. Он перекрестил лоб, сходил по нужде, умылся и облачился в рясу – так токарь, перед тем, как встать к токарному станку, надевает на себя свою спецодежду.

За окошком начал сеять дождик, и отец Михаил видел сквозь оконное стекло, как колышутся от легкого ветерка верхушки деревьев в церковном дворике. Он слушал монотонный шелест дождя, смотрел на деревья, и ему было приятно от сознания того, что он находится в этом уютном, теплом и предсказуемом мире.

Отец Михаил встал на утреннюю молитву перед иконой Спасителя – но молитва продвигалась как-то вяло, без душевного тепла.

Женщина, пожалуй, потрепана суровыми буднями в еще даже большей степени, чем мужчины. Она грязна и от нее скверно пахнет, а ее платье, разодранное на левом плече, годиться разве что для огородного пугала. Тем не менее, красотка не оставляет своих попыток придвинуться поближе к одному из мужчин и завязать с ним какой-нибудь разговор, действуя по принципу: кто ищет приключений – тот всегда найдет. Но этот раз ее принцип не срабатывает: объект ее повышенного внимания, по мере того, как она придвигается к нему, синхронно отодвигаясь от нее по скамье, и теперь он уже сидит на самом ее краешке, брезгливо морща нос.

– Слышь, тебе чо надо, а? – бубнит он, когда натиск красавицы становится уже чересчур активным. – Чо ты ко мне вяжешься?

– А я, может быть, хочу с тобой познакомиться? – заигрывает баба.

– А на какой хер ты мне сдалась? Ты на себя хоть в зеркало смотрела?

– Ну, што ж ты такой сердитый, соколик ты мой сердешный? – нисколько не смущаясь, вяжется баба.

– Да пошла ты…

В вечерней темноте тонет приземистое здание автовокзала. Кен стоит на платформе, под угрюмыми грозовыми небесами, без денег, без часов, без желтого портфеля.

Как он попал сюда?

Эх, кабы знать!

Его не покидает ощущение утраты – ведь он все время что-то теряет. И не только вещи, но и нечто более важное, стержневое: теряет свое Я, уверенность в себе. Ему все чудится, что он – одинокий путник, затерявшийся в просторах вселенной. И ему никогда, никогда уже не найти свой дом.

Кен подходит к скамье.

– Здрасьте,– говорит он.

– Здоровеньки булы,– отвечает ему один из мужиков – тот, что сидит рядом с бабой. Голос у него с хрипотцой, тягучий и неторопливый. На голове – черная потертая кепка. Пиджак и рубаха еще довольно сносные, по всей видимости, куплены в second handе за гроши. Баба смотрит на Кена лукавыми масляными глазами.

– Скажите,– спрашивает Кен,– а отсюда на Славянск автобус ходит?

– Ходит,– отвечает мужик.

– И когда он отправляется?

– Где-то через пару часов.

В полутьме видно, что рожа у мужика красная – хоть прикуривай от нее папиросу. Под скамьей, у его ног, стоит потрепанная черная сумка с пустыми бутылками.

– А откуда вы едите? – вступает в разговор баба, щуря заплывшее мутное око.

– Издалека.

– А откуда, интересно знать?

– Да что ты к человеку вяжешься? – осаживает ее краснокожий. – Чо ты всё вяжешься, как банный лист до мокрой задницы?

– А мне, может быть, интересно знать, откуда он едет.

– Зачем?

– А просто так.

– Ты б лучше платье себе зашила, срамота! Да помылась бы в бане, шваль позорная. А то ж от тебя так воняет – что, боже ты мой!

– Да где ж я помоюсь,– возражает баба,– когда я уже вторую неделю в пути? А платье на шву лопнуло, когда я в автобус лезла. А у меня ж с собой – ни иголки, ни нитки. Так разве ж я виноватая в этом? Вот приеду домой – и зашью.

– А заодно и погладь,– наставляет ее мужик. – А то у тебя платье такое – словно ты его из задницы вытащила.

– Поглажу,– соглашается баба. – Как приеду домой – так сразу возьму утюг и поглажу.

– Ну, вот, когда зашьешь свое платье, да погладишь его хорошенько, чучело ты гороховое, да помоешься в бане – тогда к мужикам и клейся.

– Фу ты, ну ты, какие мы чистюли! – ворчит женщина. – Прямо лорды какие-то, не иначе!

В отличие от краснокожего, у нее лицо темное, как у шахтера, только что вышедшего из забоя. Или, лучше сказать, из запоя.

– Слышь, ты, коза драная, глохни, пока я тебе в глаз не засветил,– беззлобно грозит ей краснокожий. Он обращается к Кену: – Закурить не найдется, братишка?

Кен с сожалением разводит руками:

– Я не курю, браток.

Еще один «братишка» сидит на скамейке, сурово нахмурив чело, и ритмично постукивая пальцами по кромке доски меж расставленных ног. Посылаемые им сигналы смахивают на знаки азбуки Морзе. Лицо у «Радиста» – суровое, бесстрастное, как у киноактера Кадочникова в роли советского разведчика на старой потрепанной киноафише. При этом его соколиный взор устремлен куда-то вдаль.

– Издалека ль едешь, мил-человек? – интересуется красномордый.

– Не знаю.

– Как так не знаешь? Да ты чо, мужик, с луны упал?

– Возможно … – загадочно роняет Кен.

По перрону развалистой походкой прогуливаются два парня в распахнутых плащах. Они на ходу пьют что-то из бутылок и о чем-то беседуют. Через некоторое время, молодые люди опускают пустые бутылки в урну и скрываются в дверях автовокзала. Радист снимается с места и идет по платформе твердым, чеканным шагом.

– А как же ты сюда попал? – спрашивает у Кена тот, что остался сидеть на скамье.

– На поезде приехал.

Глаза краснокожего округляются от удивления:

– На каком поезде, братишка?

– Вадим – Благовещенск.

– Да ты чо гонишь, мужик? – восклицает абориген. – Какой «Вадим – Благовещенск?» Ты хоть знаешь, что это за станция? – с этими словами он простирает руку в направлении автовокзала.

– Нет,– говорит Кен.

– «Чертовы кулички!» Вот какая это станция! Отсюда на сто километров вокруг нет никаких железных дорог!

Между тем «радист» приближается к урне, выуживает из нее пустые бутылки и складывает их в полиэтиленовый пакет. После чего строевым шагом направляется в обратную сторону.

– Слышь, братишка…. А, может быть, у тебя не все дома? – интересуется красномордый и выразительно крутит пальцем у своего виска. И Кен, с какой-то детской непосредственностью, вскидывает плечи:

– А я знаю? Я потерялся, понимаешь? Потерялся в этом мире.

– Закусывать надо,– встревает баба. – В этом все дело.

– Тшш,– шикает на нее мужик.

– У меня украли кошелек,– объясняет им Кен. – А потом куда-то подевались мои часы и портфель. Я думал, что оставил их в поезде…

Радист несет пакет, зажав его под мышкой. Глядя на него, можно подумать, что в нем лежат какие-то сверхсекретные документы. Вернувшись на исходный рубеж, охотник за бутылками вытягивает из-под скамьи обшарпанный баул и прячет в него свою добычу. После чего вновь задвигает баул на место и усаживается на скамью. Лицо у него приобретает еще более суровый и категорический вид. Длинные пальцы вновь начинают выстукивать шифрограмму.

– Слышь, Витюля,– обращается к нему меднолицый,– вот мужик трындит, что приехал к нам на поезде.

– Ну, и шо? – радист делает едва заметное движение плечом. – Да хоть бы и на Боинге прилетел…

На какое-то время воцаряется тишина. Слышно, как в кронах тополей, стоящих по краям площадки, шелестит ветер.

– А сколько стоит билет до Славянска? – нарушает вечернюю идиллию Кен.

– Рублей пять, должно быть,– говорит человек с красным лицом.

– Четыре восемьдесят,– встревает баба.

– А ты откуда знаешь?

– Да уж знаю.

– Ну да, конечно. Ты же у нас плечевая, все знаешь. И неужели на тебя еще кто-то клюет?

– Да уж… Находятся люди… – с гордостью отвечает краля.

– И где же мне взять деньги на билет? – спрашивает Кен.

Его вопрос повисает в воздухе.

– Может быть, тут можно где-нибудь подработать?

– И где ж ты подработаешь в такое время, а? – усмехается собиратель тары. – Разве что дашь кому-нибудь по черепку?

– До утра ждать надо,– категорически говорит краснолицый. – Тогда можно будет взять работу у Алика.

– А кто он такой, этот Алик?

– Да есть тут один…

– А какую работу?

– Разную. Можно траншею копать, можно мусор убирать. Или цементный раствор мешать подрядиться. А сейчас – бесполезно.

Кен отходит от троицы. Он направляется к зданию автовокзала. С левой руки от него стоит несколько автобусов, но, как выясняет Кен у редких пассажиров, ожидающих посадки, ни один из них не идет на Славянск. С темного неба начинает накрапывать дождь. Кен заходит в полупустое здание автостанции и останавливается у доски с расписанием движения автобусов. Прямых маршрутов на Славянск нет, но через полтора часа – это он выясняет уже в кассе – будет проходящий автобус. Стоимость билета, как и говорила плечевая, – четыре восемьдесят. Кен отходит от кассы, поскольку денег у него все равно нет.

5

– Это загадочное преступление было совершено около часа ночи в небольшом парке, возле автобусной станции поселка Новые Кулички,– произносит Андрей Цветков с суровым, непроницаемым лицом героического искателя приключений. – Арсен Халилов, гражданин солнечного Азербайджана, был убит двумя ударами камня по голове. У него был проломлен череп в его височной части – и один из ударов оказался смертельным. Труп обнаружила молодая парочка, гуляющая в парке; она-то и заявила об этом дежурному милиционеру на автостанции. Прибывший на место происшествия наряд оперативных работников обнаружил возле трупа окровавленное орудие убийства. Как уже говорилось, это был камень. Кошелька в карманах у жертвы не оказалось. Однако вскоре он был найден неподалеку от тела убитого. В нем было пусто, и это обстоятельство навело сыщиков на мысль об убийстве с целью ограбления. В результате тщательных поисков, была обнаружена еще одна улика – испачканный кровью носовой платок, которым, по всей видимости, убийца вытирал кровь со своего лица или же рук. Поскольку злодеяние было совершено в непосредственной близости от автостанции, а испачканный кровью платок валялся на земле по пути к ней, сыщики предположили, что преступник мог направиться туда. Вполне возможно, им был кто-то из пассажиров. И, в таком случае, он мог в любую секунду сесть на автобус и уехать в каком угодно направлении. Судя по силе ударов, раскроивших череп пострадавшему, а также характеру ран, убийца был физически крепким мужчиной среднего роста или, быть может, немного выше среднего роста. Исходя из этих соображений, сыщиками была проведена проверка документов всех подозрительных мужчин на автостанции. По их просьбе, диспетчер известил всех водителей рейсовых автобусов о том, что среди их пассажиров может оказаться убийца. Рейсы были задержаны на неопределенное время, а по рации был спешно вызван специалист со служебной собакой. Возможно, все эти оперативно-розыскные мероприятия и принесли бы свои плоды, если бы не произошел один из ряда вон выходящий случай – из разряда тех, о которых говорят словами чеховского персонажа: «Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда». Итак, что же это за случай, спросите Вы? Посмотрим, как его описывает газета: «Тамбовский Комсомолец» в статье «Убийца-невидимка» от 11 мая 1997 года»».

С этими словами Андрей Цветков достает из внутреннего кармана своей штормовки сложенный вчетверо номер Тамбовского Комсомольца. Он разворачивает его на нужной странице и начинает читать выдержку из статьи:

«По ночному перрону к автобусу рейсом Красный Маяк – Большие Бугры неспешно двигался рослый пассажир крепкого телосложения. Лейтенант Голобородько окликнул его: «Мужчина!» Подозрительный человек никак не отреагировал на его оклик и продолжал движение к автобусу. Тогда служитель Фемиды крикнул громче: «Эй! Гражданин, идущий к автобусу «Красный Маяк – Большие Бугры!» Стоять!» И видя, что его окрик не возымел действия и на этот раз, бросился вслед за подозреваемым. И тут случилось нечто невероятное. Прямо на глазах ошеломленного милиционера неизвестный человек лопнул, как мыльный пузырь, и исчез. Спустя некоторое время к месту преступления прибыл специалист с овчаркой. Собаке дали понюхать окровавленный платок. Она взяла след и привела опергруппу к тому самому месту, где неизвестный пассажир в буквальном смысле слова растворился в воздухе. Дальнейшие поиски преступника ни к чему не привели».

– Так что же это было? – потрясая газетой, вопрошал Андрей Цветков, округляя глаза, словно медные пуговицы. – Очередная газетная утка? Или достоверный факт, который иначе, чем чудом, и не назовешь? Мы попытались пролить свет на это, прямо скажем, загадочное преступление и провели свое собственное журналистское расследование.

В следующем кадре был показан новенький блестящий джип, разукрашенный красными линиями по черному корпусу. Крупным планом даны широкие ребристые скаты колес. Затем Андрей Цветков, в своем привычном «прикиде», уселся за руль джипа, колеса закрутились и покатились в неведомую даль – вначале по асфальтированной, а потом уже и по грунтовой дороге.

– Мы направляемся в районное отделение милиции поселка Новые Кулички, чтобы попытаться там выяснить все обстоятельства этого в высшей степени странного преступления,– попутно пояснил телеведущий.

Путь в Новые Кулички пролегал через сосновый лес. Потом потянулись желтеющие нивы хлебов, огороды с капустой, картофелем и помидорами – машина ехала в сельскую глубинку. Она перевалила через мост полноводного канала, скатилась по ухабистой грунтовке за поворот, и с левой руки, на желтом взгорье, открылись блочные коробки коровников и груды ржавеющей сельхозтехники. На обочине дороги взмывало к небесам бетонное копье стелы, выкрашенное в белый цвет. К нему примыкала чаша, стилизованная под головку подсолнечника, а в ней было начертано золотыми буквами: «Новые Кулички».

Миновав стелу, машина въехала в райцентр и покатилась по бетонным плитам, словно по стиральной доске. Протекторы шин внедорожника мягко амортизировали на стыках плит. У мазанки, выкрашенной в веселенький васильковый цвет, джип остановился, и телекамера тотчас нацелилась на ее дверь. Она задержалась на табличке с надписью: «Новокуличевское районное отделение милиции».

– Мы – в поселке Новые Кулички, где и было совершено это кровавое злодеяние,– бодро прояснил ситуацию журналист, молодцевато выпрыгнув из джипа.

Его указующий перст сурово вытянулся в направлении двери с табличкой, и телеведущий разжевал тем, кто еще так и не научился читать:

– Перед нами – отделение милиции Новокуличевского района. Сейчас мы с вами попробуем приподнять завесу таинственности над этим загадочным преступлением. И для этого нам придется побеседовать с капитаном Пригодой.

Произнеся эти слова, Андрей Цветков решительно устремился к двери.

Завесу таинственности журналист начал приподнимать в довольно убогом кабинете с обветшалыми обоями в салатный цветочек.

Пробежавшись по этим стенам, камера скользнула по обшарпанному столу, на котором покоились служебные бумаги, поднялась выше и остановилась на человеке с добрыми, как у коровы, глазами, восседавшем за столом. Он был в форме капитана милиции, невысок, коренаст, лет за тридцать, с белокожим, как сметана, лицом и рыжеватыми волосами.

Андрей Цветков начал брать у него интервью. 

А. Ц: Добрый день. У вас в гостях телепрограмма «Паранормальные миры» и я, Андрей Цветков, ее ведущий.

КАПИТАН (флегматично): Не знаю. Не чув про таку.

А. Ц.: Наша программа освещает события, выходящие за рамки повседневной обыденности. Она исследует явления, еще пока не объясненные традиционной наукой. Такие, как переселение душ, контакты с инопланетными цивилизациями, тайны загробной жизни…

КАПИТАН: Ну, так и шо? А мы тут з якого боку-припеку?

А. Ц.: Дело в том, что в вашем поселке не так давно произошло резонансное преступление, выходящее за рамки обычного криминального дела.

КАПИТАН: (удивляясь): Та шо вы такэ говорите! Не знаю. Не чув про такэ.

А. Ц.: Мы имеем в виду убийство некоего гражданина Халилова.

КАПИТАН: А, вы про цэ… Ну, и шо ж в нем такого чудесного?

А. Ц.: Арсен Халилов был убит в парке, неподалеку от автобусной станции? Не так ли?

КАПИТАН: Так.

А. Ц.: И, несмотря на все усилия милиции, преступника обнаружить так и не удалось?

КАПИТАН (лениво сдвигая плечами): И шо ж вы вбачаете тут такого чудесного?

А. Ц.: По рассказам многочисленных очевидцев, на место преступления был вызван специалист со служебной собакой. Она взяла след и привела оперативных работников на автостанцию. Неподалеку от автобуса рейсом «Красный Маяк – Большие Бугры» след внезапно оборвался. И в этом же самом месте, как утверждает в своей статье «Убийца-невидимка» газета «Тамбовский Комсомолец», некий неизвестный мужчина, по всем приметам подходящий под портрет убийцы, внезапно растворился в воздухе на глазах потрясенных пассажиров, находящихся в этот момент на автобусной остановке. Как вы можете прокомментировать этот факт?

КАПИТАН: Чушь собачья.

А. Ц.: Но свидетелем этого загадочного феномена стал работник вашего отделения милиции, некий лейтенант Голобородько!

КАПИТАН: Вот пусть Голобородько вам все эти байки и рассказывает. А нам тут нэма колы заниматься пустой балаканыной.

А. Ц.: А где мы могли бы его повидать?

КАПИТАН: Не знаю. Он уже уволен из органов.

А. Ц.: И это как-то связано с делом Халилова?

КАПИТАН: Ну, он сам подал рапорт об уходе... По состоянию здоровья.

А. Ц.: А что с его здоровьем? Пострадал от бандитской пули или ножа?

КАПИТАН: Кхе-кхе… Та ни… Шось у него там якись там нелады с психикой. Какое-то там нервное расстройство, чи шо. А в милиции ж, вы сами знаете, трэба иметь холодную голову…

А. Ц.: Стало быть, у него проблемы с головой?

КАПИТАН: Та шо вы мне задаете такие странные вопросы? Я вам шо, его лечащий врач, чи шо? У меня ж зовсим другый профиль.

А. Ц.: Понятно. А каким образом мы могли бы пообщаться с лейтенантом Голобородько? Вы можете подсказать, где его можно найти?

КАПИТАН (в соседнюю комнату): Степан! Вот тут журналист из параненормальных явлений интересуются Голобородько! Ты не знаешь, где он сейчас?

СТЕПАН: (вальяжно выходя из комнаты) В Благодатном.

А. Ц.: И вы можете сообщить нам его адрес?

СТЕПАН: Легко. Первомайская, пять.

Очень красивый компьютерный эффект прерывает интервью в кабинете капитана Пригоды. В следующем кадре – Андрей Цветков возле своего джипа, который все еще стоит у новокуличевского отделения милиции.

– Итак,– произносит журналист бодрым оптимистическим голосом,– местные Шерлоки Холмсы подтвердили нам, что убийство гражданина Халилова – это не миф, а реальность! И хотя капитан Пригода отрицает тот факт, что загадочный мужчина, на которого пало подозрение в убийстве, неожиданно растворился в воздухе, мы не стали спешить ставить точку на этой странной истории. Ведь компетентные органы весьма неохотно делятся своими секретами с широкой общественностью. Не стали исключением и новокуличевские детективы.

Резкий разворот корпуса телеведущего, властно протянутая к дверце автомобиля рука, и вот он уже сидит за рулем своего джипа:

– А теперь мы направляемся в Благодатное, на улицу Первомайская, пять, чтобы встретиться с лейтенантом Глобородько, и из первых уст получить информацию об этом загадочном происшествии.

Колеса, данные крупным планом. Бетонные плиты с приплюснутыми на концах монтажными ушками из стальных прутьев, наплывающие под капот. Под протекторами петляет ухабистая грунтовка; заблестела широкая асфальтовая дорога, машина ныряет под мост с железнодорожными путями, и вскоре на ее обочине возникает дорожный указатель: «Благодатное». Джип свернул с шоссе и, въехав тихий приветливый городок, покатился по тенистой улочке. Он остановился около трехэтажного корпуса, выкрашенного в успокоительный желтый цвет. На металлических воротах высокой кирпичной ограды, зеленеет приятная для глаз табличка: «Психоневрологическая больница».

– Вот мы и у цели,– объявил Андрей Цветков, выйдя из машины. – Как оказалось, по данному нам адресу находится лечебница для душевнобольных. Нам удалось побеседовать с ее медперсоналом и выяснить, что лейтенант Голобородько действительно находится в одной из этих палат. Однако свидание с ним мы получить не смогли – оно разрешено лишь его ближайшим родственникам. По словам главного врача больницы, случай с Голобородько – это типичный образчик ярко выраженной паранойи. Как мы уже сказали, главный эскулап этого заведения в категорической форме отказал нам в нашей просьбе пообщаться с новокуличевским милиционером, мотивируя свой отказ тем, что это может негативным образом сказаться на лечении его пациента. Он заявил также, что не позволит брать интервью у больного, страдающего душевным расстройством, поскольку это противоречит врачебной этике. И намекнул нам на то, что просить об этом его могут разве что не вполне здоровые люди. Таким образом, завеса тайны над этим делом сгустилась еще плотней. В самом деле, капитан Пригода всячески отрицает тот факт, что подозреваемый в убийстве человек внезапно растворился в воздухе. Главный свидетель этого необычайного происшествия надежно упрятан в клинику для душевно больных. Однако любому из нас хорошо известно, что в милицию людей с психическими отклонениями не берут. И перед тем, как поступить на службу, они проходят медкомиссию. Что же касается до лейтенанта Глобородька, то, как нам удалось выяснить из надежных источников, он отличался богатырским здоровьем и железными нервами. Так почему же он вдруг оказался в клинике с решетками на окнах? Что же так потрясло его душу? И почему он подал рапорт об уходе из органов милиции?

Вопросы… Вопросы… Мы так и не смогли получить на них удовлетворительные ответы ни в милиции, ни в клинике для душевно больных людей. Однако нам удалось найти очевидцев этого загадочного происшествия. К сожалению, мы не можем назвать их имена, поскольку они согласились пойти с нами на контакт лишь при условии полной анонимности. И мы догадываемся, почему. Возможно, они не желают разделить печальную участь лейтенанта Голобородька, который сначала был уволен из рядов нашей доблестной милиции, а затем и вовсе попал в психушку.

За кадром – экспансивный женский голос с металлическими вибрациями:

Смотрите далее в нашей документальной программе «Паранормальные миры»: таинственные свидетели чудесного исчезновения человека, подозреваемого в кровавом убийстве! Эксклюзивное интервью с двумя местными жителями, общавшимися с неизвестным мужчиной на автостанции поселка Новые Кулички ровно за 35 минут до того, как он растворился в воздухе! Парадоксальная гипотеза доктора физико-математических наук Пивняка-Жигулина, президента сакрального общества Прометей, автора теории жидкого эфира и вакуумной гравитации, изучившего манускрипты древних аккадских мудрецов и научившегося искривлять Время и Пространство!

Новый кадр. Затемненная комната. На стуле, лицом к окну, сидит рослый мужчина. Телезрителю видны лишь контуры его широких борцовских плеч и массивный бычий затылок с короткой стрижкой. У его плеча, на небольшом отдалении, прорисовываются контуры еще одного человека, держащего в руке микрофон – Андрея Цветкова. За кадром – экспансивный женский голос с жесткими металлическими вибрациями:

– Анонимный свидетель! Один из работников Новокуличевского районного отделения милиции, бывший в ту драматическую ночь на автостанции поселка «Новые Кулички!»

А.Ц. Итак, в ту ночь вы находились в составе опергруппы, выехавшей на место преступления?

А.С. Да. Это действительно так. (Голос у анонимного свидетеля сильно изменен – с очень низкими, растянутыми модуляциями, как у робота из фантастического кинофильма). Я находился на ночном дежурстве. В один час 34 минуты нам сообщили по рации, что в Комсомольском парке убит неизвестный мужчина, и наша бригада, в составе четырех человек, срочно выехала на место происшествия.

А.Ц. Значит, вы прибыли на место преступления? И что же вы там обнаружили?

А.С. В парке, возле центральной аллеи, головой на северо-восток, лежал мужчина средних лет. На виске у него зияла кровавая рана. Рядом валялся камень, еще липкий от крови.

А.Ц. Пострадавший лежал на спине?

А.С. Да. Головой на северо-восток.

А.Ц. Он был уже мертв?

А.С. Вне всякого сомненья.

А.Ц. Что еще, кроме окровавленного камня, вы обнаружили?

А.С. Кошелек. Он был брошен неподалеку от тела убитого.

А.Ц. В кошельке что-нибудь было?

А.С. Никак нет. Но на самом кошельке мы обнаружили свежие следы крови. Позже эксперты сняли с него отпечатки пальцев. Одни из них принадлежали убитому, а другие – неизвестному. По всей видимости, убийце.

А.Ц. Что заставляет вас так думать?

А.С. Следы, обнаруженные на камне, которым был убит мужчина, были идентичны тем, что и на кошельке.

А.Ц. И это навело вас на мысль об убийстве с целью ограбления?

А.С. Совершенно справедливо.

А.Ц. Были ли найдены еще какие-нибудь улики?

А.С. Носовой платок. Он был брошен по пути к автостанции. Платок был сильно перепачкан кровью, которая еще не успела просохнуть.

А.Ц. И вы сделали вывод, что убийца мог находиться на автостанции, не так ли?

А.С. Совершенно верно. И потому мы решили действовать очень аккуратно, чтобы не вспугнуть преступника. Мы не стали препятствовать пассажирам садиться на рейсовые автобусы. И, в тоже время, попросили диспетчера, чтобы он задерживал их отправление на неопределенное время. А сами занялись проверкой всех подозрительных мужчин.

А.Ц. И один из них попал в поле вашего зрения?

А.С. Да. Такой человек действительно был.

А.Ц. И что же вызвало в нем подозрения?

А.С. Поначалу ничего. Это был мужчина средних лет, довольно рослый, в темно-синем костюме. Он стоял за столиком в буфете автостанции и пил кофе с рогаликами. Такой человек – я имею в виду его физические данные – вполне мог оказаться тем, кто нанес потерпевшему смертельный удар. Но это, конечно, еще вовсе не означало, что он и был тем самым убийцей, которого мы разыскивали. Поэтому я мысленно взял его себе на заметку, как потенциального кандидата на роль убийцы, и решил заняться им сразу же после того, как освобожусь. В тот момент я как раз проверял документы с лейтенантом Голобородько у пассажиров, сидевших на скамье возле стены. Но в какой-то момент, бросив взгляд на столик, за которым стоял тот человек, я его там уже не увидел. Тогда я поспешил на перрон, полагая, что мужчина мог направиться туда. А лейтенант Голобородько остался в зале оканчивать проверку документов. Однако на перроне мужчины не оказалось.

А.Ц. И что вы предприняли?

А.С. Я начал рассуждать так. Убийца – кто бы им ни был – уехать на автобусе не мог, поскольку мы попросили диспетчера задерживать все рейсы.

А.Ц. Но разве не мог он уехать раньше, еще до того, как диспетчер дал распоряжение об этом?

А.С. Нет. Это исключено. Ведь преступление было совершено примерно тридцать-сорок минут тому назад. А со времени отбытия последнего автобуса со станции прошло более часа. Так что вероятность того, что преступник скрывается где-то поблизости, была вполне реальной.

А.Ц. Возможно, он скрылся в парке?

А.С. Возможно. Но маловероятно. Навряд ли убийца рискнул бы вернуться в парк, тем более что там все еще работала бригада криминалистов. Как бы там ни было, я стал обходить автостанцию со стороны привокзальной площади, дошел до ее левого угла и… вдруг увидел его у боковой стены. Он стоял спиной ко мне, у противоположного угла здания, примыкавшего к перрону. Весь его вид свидетельствовал о том, что он прячется. Пока я раздумывал, как мне поступить, человек вышел на перрон. Я поспешил вслед за ним, дошел до того места, где он только что стоял, и увидел его направляющимся к автобусу: «Красный Маяк – Большие Бугры».

А.Ц. И что же случилось потом?

А.С. А потом произошло нечто невероятное! На перроне появился лейтенант Голобородько. Он находился от неизвестного пассажира в шагах тридцати, или, может быть, сорока. И, по всей видимости, этот человек тоже вызвал у него подозрение. Голобородько окликнул его: «Мужчина, идущий к автобусу Красный Маяк – Большие Бугры! Остановитесь!» Однако тот никак не отреагировал и продолжал движение к автобусу.

А.Ц. И тогда?..

А.С. Тогда я крикнул ему: «Стоять!» И, вместе с лейтенантом Голобородько, устремился за ним в погоню.

А.Ц. И – что же дальше?

А.С. Хотите, верьте, хотите – нет, но прямо на наших глазах неизвестный мужчина растаял.

А.Ц. Что значит – растаял?

А.С. А то и значит: он растворился в воздухе.

Окончание на сайте "Планета Писателей"

с желтым портфелем в руке. В голове было пусто.

Он понятия не имел, как оказался в этой легковушке. Что было с ним, когда он ехал в ней, он тоже не помнил – не мог бы даже воскресить в памяти облик шофера. Зачем он вылез из нее, он тоже не знал.

Когда машина скрылась из виду, Кен зашагал по дороге. Вокруг него тянулись поля с редкими перелесками. Уже вечерело, и низкие грозовые тучи обложили все небо. Сырой сизый воздух был неподвижен, как вода в стакане.

Итак, он пошел по желтой грунтовке… Потом свернул на боковой шлях.

Долго ли он шел по нему? Час, полтора? Время исчезло, оно сжалось в некую упругую точку. И, вместе с тем, эта точка вмещала в себя очень многое: и этот путь по проселочной дороге, и какие-то важные события, происходящие в иных сферах бытия – события, которые (он интуитивно угадывал это!) оказывали влияние и на его судьбу.

Сердце влекло его в родной город – в те места, где прошли детство и юность, где осталась семья, где был его дом. В какой-то мере, его сейчас можно было сравнить с беззащитным котенком, брошенным, или утерянным хозяевами за многие километры от своего жилища.

Как это ручное животное находит дорогу домой? Чем руководствуется? Каким образом настраивается оно на волны тепла и домашнего уюта, входит в сферу привязанности к своим хозяевам? Где тот загадочный компас, что указывает ему верное направление?

Но вот этот четвероногий странник, обдирая лапы, тощий, голодный, покрывает огромные расстояния, преодолевает полноводные реки и, неведомым никому образом, является домой.

Не таким ли инстинктом руководствовался и Кен, сворачивая на эту тропу? Что там, в конце разбитой грунтовки?

Полустанок. Он открылся взору внезапно, едва Кен вышел из небольшой рощицы.

Он увидел одноколейку, и небольшую группу людей. Кен подошел к ним и спросил у какой-то женщины, скоро ли будет поезд. Да, сказала она, уже вот-вот подойдет. А куда он идет? Она посмотрела на него так, точно он свалился с Луны. «В Благовещенск, куда же еще?»

Отлично, подумалось ему. От Благовещенска до его родного Славянска – всего каких-то два часа пути на Фантомасе. Единственное, что беспокоило его сейчас – так это, где взять деньги на билет?

Вскоре засветились белые лучи прожекторов... И вот тяжелый грохочущий состав с матово светящимися рамками окон, затормозил у низкой бетонной платформы. Пассажиры устремились к вагонам. Несмотря на свою малочисленность, они умудрились устроить страшную давку – как при штурме Очакова. Кен вломился в поезд одним из первых, проскакал по проходу и плюхнулся на свободное место у окна.

Он вытянул ноги, вынул из портфеля газету, развернул ее и сделал вид, что читает. В вагон врывались все новые пассажиры. Они рыскали по узкому проходу, громко перекликались, рассаживались тут и там. Скрипнули тормоза… За окном поплыли темные силуэты строений, потянулись черные, почти неразличимые в густых сумерках ландшафты полей. Поезд слегка покачивало, слышался мерный перестук колес. В тускло-красном свете потолочных софитов появилась проводница. Она шла по истертой ковровой дорожке, обилечивая вновь вошедших пассажиров. Кен заприметил ее, как только она показалась в коридоре, и еще глубже зарылся носом в газету.

Он притаился, чувствуя себя изгоем, человеком второго сорта. Звенел бесстрастный голос, смахивающий на голос робота-автомата:

– Вошедшие, приобретаем билетики! Кто еще не оплатил проезд?

Она приближалась. Неотвратимо, как сама судьба. Судьба в образе уже пожилой женщины в синей железнодорожной униформе. С лицом усталым и лишенным всяких эмоций.

– Вошедшие, приобретаем билетики!

Сидящая напротив Кена тетка раскрыла свой кошелек и ковырялась в нем толстыми пальцами. Во время посадки, она взобралась на подножку самой первой, словно суворовский солдат, загородив при этом своей необъятной тушей весь проход. Тяжело дыша, она ухватилась за поручни руками-окороками и все никак не могла вскарабкаться в тамбур вагона, и Кен поневоле был вынужден созерцать ее упитанный зад...

– Кто еще не оплатил проезд?

Толстозадая, наконец, выковыряла из своего кошелька деньги и протянула их проводнице.

– До Буденовска.

Получив билет, тетка сунула его в кармашек вязаной кофточки. Кен вдавился в угол. Он загородился газетой, точно желая сделаться человеком-невидимкой. До его слуха донеслись скрипучие слова:

– Мужчина! А вы что расселись, словно в избе-читальне?

Непонятно, на что он надеялся?

– Вы шо, оглохли, чи шо? Я к вам обращаюсь!

Он высунул нос из газеты:

– Га?

– Оплачиваем проезд!

Теперь в ее голосе ему почудились нотки лениво рычащей тигрицы. Кен отложил газету, и его губы дрогнули в некоем подобии улыбки; он похлопал себя по карманам пиджака. Потом полез в один карман, в другой… Его не покидало ощущение того, что все это происходит в каком-то фантасмагорическом мире.

Однако вагон был материальным, а не сотканным из его сновидений, и он ехал в нём под мерный перестук колес – в этом не могло быть никаких сомнений. И за проезд – он отдавал себе в этом отчет – надо было платить. Так почему же весь этот диалог с проводницей казался ему таким нелепым? Отчего ему чудилось, что тут что-то не так?

– Ну, шо вы копаетесь, как жук в навозе?

Она могла позволить себе быть с ним грубой. Он выдавил из себя вымученную улыбку:

– Я, кажется, потерял кошелек.

– Так, значит, заяц?

Все. Это слово произнесено, и все открылось. Он – заяц, человек без денег на билет, ему не место среди добропорядочных людей.

Кен почувствовал, что взоры пассажиров обратились к нему. Он взмок, и его лицо покрылось испариной. Толстозадая надменно искривила свои сальные губы-лепешки и трубно высморкалась в носовой платок. Похоже, его отчаянное положение ни у кого не вызывало сочувствия.

Кен приложил ладонь к груди:

– Погодите. Сейчас я вам все объясню. У меня, наверное, украли кошелек. А мне необходимо попасть в Славянск. Там мой дом, моя семья! Понимаете?

Он поднял на нее глаза, светящиеся мольбой. Такой взор мог бы тронуть и каменное сердце. И услышал в ответ:

– Это ваши проблемы.

Он понурил голову.

– Оплачивайте проезд. Или вставайте – и идем к бригадиру.

Кен поднялся со скамьи. О чем было говорить с человеком, который говорит тебе: «Это ваши проблемы?»

Странно, странно устроен человек. Кен наперед знал, что его высадят. И, вместе с тем, в душе его теплилась надежда, что проводница сжалится над ним и позволит доехать ему до Благовещенска. Но – чуда не произошло.

Он встал со скамьи и поплелся за ней по истоптанной ковровой дорожке. За его спиной раздались голоса:

– А куда его повели?

– К бригадиру.

– И што он натворил?

– Безбилетник! Говорит, украли кошелек.

– Ага! Такой сам у кого хош чемодан сопрет!

Вот и задрипанная купешка возле туалета, а в ней – невзрачный мужичок в форменном пиджаке с расстёгнутым сальным воротом, под которым виднеется несвежее нижнее белье. Он сидит на скамье, между проржавевшим бачком для питьевой воды и столиком, заставленным немытыми стаканами в подстаканниках. Это, как догадался Кен, и был бригадир.

– Ну, шо, Тамара? – спросил мужичок. – Порядок?

– Мугу…

– А это еще што за голубь мира?

– Заяц. Брешет, шо у него сперли кошелек.

– А-а… – бригадир потянулся. – Старая песня о главном…

Вагонному боссу было, наверное, лет под сорок. Физиономия какая-то смазанная, потрепанная, как тряпка. Такого не выделишь взглядом в толпе. Кен почему-то был уверен, что под его железнодорожной фуражкой скрывается плешь.

– Так шо, гражданин? Не желаем покупать билет? – спросил бригадир начальственным тоном. – Хотим проехать на шару за казенный счет?

– Так я уже объяснял вашей проводнице, что у меня куда-то подевался кошелек,– сказал Кен. – То ли я потерял его, то ли у меня его украли. А мне необходимо попасть в Благовещенск. Понимаете, крайне необходимо!

– Понимаем,– сказал бригадир с ухмылкой. – Отчего же не понимать? А вот, допустим, вы пришли в магазин, и говорите там, к примеру, что, так мол, и так, мне необходимо приобрести пальто и ботинки. И заявляете при этом, что у вас украли кошелек. Вот как вы считаете, отпустят вам продавцы товар задаром?

– Но то же магазин! – сказал Кен.

– Ага! Так вот вы, значит, как рассуждаете! Значит, вы, полагаете, что в магазине на халяву взять товар нельзя – а в поезде на халяву ехать можно?

– Нет. Я этого не говорил,– возразил Кен. – Я просто прошу вас помочь мне найти какой-нибудь выход!

– Выход мы найдем,– сказал бригадир. – И, причем, очень скоро. Тома, сколько там еще осталось до Баштановки?

– Сорок минут.

– Ну, вот, на Баштановке и будет ваш коронный выход. С песней и плясками. Если, конечно, вы не оплатите проезд.

– Но я же прошу вас, понимаете, прошу войти в мое положение! – сказал Кен, прикладывая руку к сердцу. – Ведь все мы люди, и должны помогать друг другу!

Во время этого диалога он торчал в дверях купе, больше похожего на мышеловку. Ибо после того, как туда вошла Тамара, места там уже не оставалось. Да его никто и не приглашал войти. Бригадир придал своей физиономии величавый вид, взялся за козырек, поправил фуражку.

– Так, гражданин, я вижу, вы ничего не поняли. Так я вам сейчас все объясню популярно. Вы знаете, что такое подвижной железнодорожный состав? И что такое железная дорога? Ну, так слушайте. Для того чтобы мы сейчас с вами могли ехать в этом вагоне, трудятся тысячи людей! Ведь железнодорожную колею надо было проложить, не так ли? Поезда же по воздуху не летают? Нужно было изготовить шпалы, рельсы... Понимаете, нет? А потом надо еще построить станции, горки, железнодорожные вокзалы. А поезда? А вагоны? Вы что, и в самом деле полагаете, что все это прилетело к нам с Марса? Нет, многоуважаемый гражданин заяц. За всем этим стоит труд многих, очень многих людей. А теперь прибавьте сюда еще машинистов? А обходчики, а ремонтники, а стрелочники и кассиры? Это что, по-вашему – все шухры мухры? И, наконец, самое главное – проводники! – он потряс пальцем перед своим носом: – Да эта же целая армия работников! Причем работников очень и очень высокой квалификации! Которых надо обучить, обуть-одеть, и которым – представьте себе это! – надо платить за их труд! А вы как думали? Что вагоны бегают по рельсам по мановению волшебной палочки? Нет, многоуважаемый гражданин-заяц, подвижной железнодорожный состав двигается по рельсам благодаря усилиям огромного коллектива! И все это, вместе взятое, называется ин-фра-структурой!

Он произнес это словцо по слогам – гляди, мол, какие мы мудреные словечки знаем!

– И в этой инфраструктуре,– продолжал витийствовать бригадир с весьма довольной рожей,– предусмотрены также и контролеры, чтобы вылавливать зайцев, не желающих покупать билеты. Всяких там любителей проехать на шару. Фармазонов, которые рассказывают нам байки об украденных кошельках.

– Но я…

– Цыц! – властным движением руки осадило его вагонное начальство. – Не надо нам тут ля-ля! Ты знаешь, сколько я перевидал на своем веку всяких шаровиков? Да если всех их привести сюда – и этого вагона не хватит! И все они поют мне одно и то же. А мы,– он постучал себя пальцами по впалой груди,– действуем строго по инструкции! И инструкция не велит нам провозить зайцев. Понятно? Но если бы мы даже сделали бы для тебя исключение и пошли на такое вопиющее нарушение инструкции – то в нашей системе еще предусмотрены и такие люди, как ревизоры, в чьи функции входит контроль за нашей служебной деятельностью. И если они обнаружат, что мы укрываем зайца – ты знаешь, чем это нам грозит?

А ничем, подумалось Кену. Одна шайка-лейка.

– И чем же? – спросил он.

– Нас могут лишить премии! А то и вообще вытурить с работы к едрене-фене. А нам это надо? Ведь у всех нас – семьи, дети. Вот и объясните мне теперь, многоуважаемый гражданин заяц, с какой это стати мы из-за таких, как вы, должны подставлять свои головы под топоры?

– Ладно,– сказал Кен.– Я отдам вам свои часы.

Он ощупал рукой запястье. Но часов там не оказалось.

– Вот черт…

Бригадир усмехнулся:

– Что? И часы украли?

– Не знаю. Может быть, сломался браслет, и я их где-то обронил.

– Так, значит, ни часов, ни денег? – строго прокомментировал вагонный царь и бог. – Так зачем же вы сели тогда на поезд? Чтобы спереть у кого-нибудь чемодан?

– Да что вы такое говорите? – возмущенно сказал Кен. – Как вам не стыдно?

– Вот что, гражданин,– произнесло вагонное начальство суровым тоном,– оплачивайте проезд – и ехайте до своего Благовещинска в свое полное удовольствие, как все добрые люди. А будете тут нам права качать – так я сейчас вызову по телефону наряд милиции, и они живо определят вас в обезьянник.

Царь и бог снял фуражку и с неприступной миной вытер с темечка капли пота несвежим носовым платком. Как и предполагал Кен, череп у него оказался совершенно голым, как школьный глобус – хоть бери указку и изучай по нему географию. Бригадир сунул платок в карман пиджака, снова надел фуражку.

– Ну, шо там, Тамара? Сколько еще там до Баштановки?

– Двадцать минут.

В подстаканниках тихонько подтренькивали стаканы. На верхних полках лежали свернутые в рулоны матрацы, нависая над головами проводников, как гробы. В мутном мареве рубиновых софитов физиономии проводников казались похожими на лики восставших из могил мертвецов. Очумевший от скуки царь и бог вновь начал витийствовать. Мысли его текли по уже проторенному руслу. Только теперь вместо магазина, в котором Кен решил взять «на шару» пальто и ботинки, выступал универсальный магазин, где он пытался приобрести «на халяву» телевизор и холодильник. Развивая эту тему, бригадир добрался и до фешенебельного ресторана – в нем Кен норовил заказать себе шикарный ужин, кося при этом под дурачка и имея в своем кармане лишь дулю. Затем мыслитель в железнодорожном мундире опустился на ступеньку ниже, и поразмышлял о том, что могло бы произойти, если бы кабы Кен вознамерился выпить на шару чашечку кофе каком-нибудь кафе. Выводы оказывались неутешительными. Так почему же тогда, резюмировал вагонный философ, он (то есть Кен) полагает, что в железнодорожном транспорте можно ездить задаром?

Вагон плавно покачивало на пологих поворотах. Матрацы-гробы на верхних полках отбрасывали густые тени. Бригадир продолжал без устали молоть языком, словно он подрядился развлекать своей болтовней безбилетного пассажира. Ему бы министром путей сообщения работать, подумалось Кену. Никак не меньше.

– Баштоновка! – возвестила Тамара.

На этой станции его ссадили. И как Кен не протестовал, как ни упрашивал оставить его в вагоне – ему все-таки пришлось спрыгнуть с подножки на перрон в полосу странного белесого дыма.

 

2

Ведущий программы «Паранормальные миры» Андрей Цветков произнес:

– В поселке Новые Кулички был убит гражданин Халилов Арсен Махмудович, 1958 года рождения.

На экране телевизора Цветков выглядел внушительно – крепкий, подтянутый, уверенный в себе мужчина лет тридцати, или чуть более того. С цепким взором стальных проницательных глаз и обветренной ветрами дальних странствий медно-медовой кожей скуластого лица. У него был бархатистый, чуть хрипловатый и спокойно-рассудительным голос доброго сказочника, уводящего за собой телезрителя в неведомые таинственные дали...

Бывалый путешественник, тертый журналист, пытливый собиратель фольклора и очень тонкий аналитик. Одетый в грубые потрепанные джинсы, бордовую водолазку и серую штормовку, в которой так удобно сиживать у ночного костра, в каком-нибудь таежной глухомани. Или карабкаться по хребту зловредной Шайтан-горы в поисках захоронения Чингиз-хана, спускаться в разломы глубоких ущелий с неимоверной концентрацией антител и всяческой отрицательной энергетики, от которых зашкаливают, а порой и вообще выходят из строя приборы. И там, в чернильном зеве подземных галерей, у какого-нибудь безмолвного мертвого озера, окутанного упругими торсионными полями, прислушиваться к леденящей кровь поступи некоего духа – хозяина подземных недр. А также различать жуткие стоны несчастных существ, поднимающиеся из центра Земли. И с дрожью в коленях и вздыбленными от ужаса волосами наблюдать странные свечения, обладающие всеми признаками разумных существ, которые затем каким-то мистическим образом исчезают с пленок кинокамер и фотоаппаратов. В таком виде весьма удобно закатиться и в кабак, и пить там водку со старинным приятелем, толкуя «за жисть». И достичь с ним консенсуса по одному из ключевых вопросов бытия: «Все женщины – ведьмы. А уж их жены – и подавно». А потом пожать друг другу потные руки и нетвердой поступью разойтись по своим углам. А на следующий день, в тех же самых джинсах, и той же неизменной штормовке, нанести визит самородку-ученому с двойной птичьей фамилией, какому-нибудь Гусеву-Лебеву, еще не признанному в снобистских академических кругах, триста лет не выходящих из замкнутого круга старых заезженных парадигм. И взять у него интервью, до основ разрушающее все застарелые догматы, опровергающее не только теорию относительности Альберта Эйнштейна, но и заплесневелые законы Исаака Ньютона, на которых зиждется вся школьная физика. Очень хорош этот «прикид» и тут, на телевидении канала НТВ, когда на экране вдруг появляется кровоточащий кварцевым свечением логотип передачи на глухой черной подложке, начертанный вертикально, в два столбца, подобно китайским иероглифам, и который сменяет свои очертания под заунывно-скрежещущие звуки бог весть каких музыкальных инструментов. А затем расползается по сторонам, как створки двери или театрального занавеса, за которыми обнажается длинный пустынный коридор бесконечного лабиринта, набегающий на телезрителя во всевозможных ракурсах, и в который прямо из стены выходит Андрей Цветков своей собственной персоной. Он бесстрастно топает по длинному изломанному лабиринту в своем простецком «прикиде». И его ноги в кроссовках фирмы Адидас, взятые крупным планом, наконец, утверждаются в центре черного квадрата – увеличенной копии знаменитого шедевра, намалеванного в буреломные годы футуристом Казимиром Малевичем. И Андрей Цветков стоит в профиль к телезрителю на этом гениальном квадрате, который, по мнению многих знатоков и ценителей искусства, таит в себе бездну тайного сакрального смысла. После чего, подобно некой статуе на вращающейся платформе, разворачивается всем корпусом вокруг своей оси, и становится к зрителю анфас.

«В эфире программа «Паранормальные миры и я, ее ведущий, Андрей Цветков» – вещает Андрей Цветков из черного квадрата своим сочным убедительным баритоном. И сразу же берет быка за рога: «В поселке Новые Кулички был убит гражданин Халилов Арсен Махмудович, 1958 года рождения…»

3

Ирина Красовская вытянула руку с пультом управления к экрану, чтобы увеличить громкость звука, поскольку все таинственное, мистическое, потустороннее вызывает у нее жгучий интерес. Летающие тарелкам, параллельные миры, магия и колдовство – все это будоражит ее воображение, придает свежий импульс ее, в общем-то, немного пресноватой и бесцветной жизни. И ведущий программы, Андрей Цветков – такая лапочка, такая прелесть!

И молодая женщина сидит перед экраном телевизора, словно прикованная к нему тайными сладострастными цепями. Отчего же так печально посасывает ее сердце, а голова плавает, словно в тумане?

– С таким парнем, как ЭТОТ, – нашептывает ей на ушко демон-искуситель,– ты могла бы спуститься на плоту по какой-нибудь бурной горной реке и к чертям на кулички. Или погрузиться с ним в батискафе на самое дно Байкала в поисках баз инопланетных цивилизаций. Или отправиться на раскопки Алтайских дольменов. И прыгать с ним, в длинной льняной рубахе, расшитой славянскими рунами, через дымящиеся костерки под звон бубенцов и глухие уханья бубнов старых шаманов. И там… там… (загляни в свое сердце, о, женщина!) заночевать с ним после трудного, исполненного опасностей перехода в каком-нибудь заброшенном охотничьем домике, в забытом Богом медвежьем углу. И… и…

Бог ты мой! Как красиво двигаются его губы, как точны, скупы и, в то же время, выразительны его жесты… Как лаконично, сухо и беспристрастно выстреливает он свои фразы – и они бьют, словно короткие автоматные очереди, прямиком в ее сердце.

Но нет. Нет! Кроме всего прочего, Ирина Красовская иногда ходит и в церковь. И даже бывает на исповеди у отца Михаила. И прекрасно осознает, что прелюбодеяние – пусть даже и мысленное – это великий грех, за который потом придется держать ответ на страшном суде!

И молодая мама подбирает под себя ноги и устраивается поудобней в просторном кресле.

---

Фантомас- местное название пригородного дизель-поезда.

Продолжение на сайте "Планета Писателей"

Прошел год, как мы с Алимом шли "в одной связке”, и в течение всего этого периода моей жизни надо мной как будто тяготел злой рок. Я работал на износ – но результаты были плачевны. Мой «альпинист» не выполнил ни одного пункта наших договоренностей, за моей спиной постоянно варилась какая-то скверно пахнущая каша. Вся наша прибыль оседала в его широких азиатских карманах, на мою же долю оставались лишь расходы да головная боль. Каждая капля выпитого мною тогда в «Шапочке» коньяка отлилась месяцами тяжкого похмелья. В довершение всех бед, национальный банк «Украина», в котором я имел глупость открыть счет, с развалился, похоронив под своими обломками все мои скудные сбережения.

Множество раз пытался я обсудить сложившуюся ситуацию с Алимом,– но всякий раз «альпинист» лишь весело хихикал, закатывая свои наглые раскосые глаза и отделывался пустыми, ничего не значащими шуточками. И вот теперь, наконец, я твердо решил расставить все точки над і.

Надо признать, что время было выбрано крайне неудачно. Наш брак был разрушен, я чувствовал себя одиноким и разбитым. Впрочем, все было уже предопределено.

Во вторник, я пришел в контору после тяжелой бессонной ночи, в самом сумрачном состоянии духа. Алим, как водится, запаздывал. Наконец объявился и, даже не поздоровавшись, беззаботно воскликнул:

– Ну, как дела на семейном фронте?

– Нормально,– хмуро проронил я, не представляя, каким образом он мог догадаться о моих неприятностях.

Мой партнер подошел к дивану и тщательно осмотрел его поверхность. Он смахнул тыльной стороной вялой, как блин, ладони несколько воображаемых пылинок с золотистой обивки и недовольно качнул головой. После этого начался утренний ритуал омовения рук.

Многое мне упорно не нравилось в Алим-беке. Не по душе была и эта его маниакальная чистоплотность.

В то утро он мыл руки с какой-то особенной тщательностью, словно хирург перед операцией, был как-то слишком уж самодоволен и жизнерадостен – я же был зол и раздражен на весь свет.

Вымыв руки, Алим, не спеша, вытер их полотенцем, взял со стола «Аргументы и факты», аккуратно развернул, поднял над головой и внимательно рассмотрел на свету с обеих сторон.

По-видимому, он остался, не вполне удовлетворен чистотою газеты, так как вздохнул с неудовольствием, но все-таки расстелил ее на диване и осторожно придавил своим тяжелым широким задом.

Повторяю: во мне все кипело. Алим раздражал ужасно. И я, без околичностей, высказал ему все, что накопилось у меня на душе.

В ответ, мой партнер лишь удивленно пялил на меня свои наглые оловянные глаза и добродушно хихикал, разыгрывая наивного простачка. Но, как ни вилял Алим, уклоняясь от прямых и ясных ответов, он все же оказался припертым к стене. Увидев, что дело зашло далеко, и факты его нечистой игры слишком очевидны, "Альпинист” изменил тактику и начал хамить. В мой адрес посыпались грязные оскорбления и совершенно дикие упреки. В итоге, мы рассорились, и Алим вышел из конторы, горделиво хлопнув за собой дверью.

Я вновь остался с носом. И поделом же мне! Так глупо попасться на всю эту пошлую карнеговщину, на все эти лживые речи о бескорыстной мужской дружбе!

Весь тот день я находился в подавленном состоянии, и ждал ночи, чтобы забыться во сне. Но пришла ночь – а я так и не сомкнул глаз. В голове бесконечной вереницей кружили тягучие черные мысли. Я ворочался с бока на бок, взбивая простыни. В четыре утра я уже был на ногах, в семь отправился на работу и прождал там Алима до 11 часов, а когда он явился, мы еще добрых три часа выясняли наши отношения. Лучше бы я этого не делал! Пустой и ненужный этот разговор лишь еще сильнее взвинтил меня, и я вышел из конторы, как побитая собака.

Я брел по улице, погруженный в свои невеселы думы.

Откуда выскочил этот автомобиль? Помню только, как скрипнули тормоза, и я почувствовал сильный удар в бок. Свет померк в моих глазах, а когда я очнулся, то увидел, что лежу на тротуаре. Надо мной склонилось несколько растерянных лиц. Я поднялся на колено и, пошатываясь, встал. В голове шумело, перед глазами плавали красные круги. Кто-то поддерживал меня под локоть, кажется, толковал что-то о скорой помощи, которая должна вот-вот подъехать, и о том, что в таком состоянии мне ходить нельзя. Я оттолкнул доброжелателя и пошел прочь.

Уж и не знаю, как я добрался до квартиры.

Я вошел в комнату и рухнул кушетку, как подкошенный сноп. Жить не хотелось. Казалось, какая-то могильная глыба придавила меня, и я перестал понимать, кто я и где нахожусь.

Я лежал в забытьи, не в силах шевельнуться, и вдруг отчетливо услышал легкие шаги. С неимоверным трудом мне удалось перевалиться набок и разлепить очи... В сиреневой полутьме мимо меня скользнула жена. Она была обнажена, и я ясно видел, как передо мной проплыло ее красивое загорелое тело. Ольга прошла в смежную комнату и затворила за собой дверь.

Я сел на кушетку и обалдело поглядел ей вслед. В ее комнате вспыхнул свет, и белая полоса пробилась в щель между дверью и полом. Раздался звонкий смех сына. Моя душа устремилась к ним, но дьявольская гордыня отверженного и непонятого самыми близкими людьми человека удержала меня на месте.

Я повернулся к двери спиной и... застыл.

Шторы на окнах были раздвинуты, и в комнату сочился мертвенно бледный ночной свет. В густом полумраке мягко таяли очертания серванта. На стене я увидел картину – женский портрет неизвестного мастера. В резких, ломаных изгибах лица светилась какая-то нездешняя мудрость. Яркие краски очаровывали, приковывая взгляд. Неожиданно женщина подмигнула мне, и ее лицо осыпалось, как мозаика в калейдоскопе. Из рамки выступила головка прелестной молодой дамы. Глаза красавицы горели умом и ласкою, и на нежных щечках алел румянец. Прекрасная незнакомка выглядывала из рамки, словно из окошка своего жилища. Она смотрела на меня с благосклонной улыбкой. Не было никаких сомнений в том, что это – живое существо.

Все это длилось не больше пяти секунд. Затем лицо дамы как бы подернулось рябью, потускнело и растаяло. И на том месте, где только что висела картина, теперь не было ничего.

Я опустил голову.

Я стоял в полутемной комнате, отбрасывая на пол длинную косую тень.

Странная, странная была эта тень.

Контуры туловища на полу, у моих ног, были очерчены косыми линиями в виде трапеции. Приставленная же к ней голова, в форме искривленного ящика, была сдвинута на бок.

Стояла глубокая тишина. Если бы сейчас раздался малейший звук за многие километры – я наверняка бы его услышал.

Не зная, что и думать, я вытянул перед собой светящиеся в полутьме руки и вышел на балкон.

Ни на секунду не усомнился я в реальности происходящего. 

 

6 Преступление Огурцова

Тихая летняя ночь… Светила полная луна, и на ее округлом боку виднелись контуры материков. Воздух был чист и приятен необыкновенно. Хотелось дышать, дышать этим воздухом вечно, и смотреть на красавицу луну, струящую мягкий маслянистый свет. Боже, как прекрасна, как восхитительна была эта ночь!

Нет, невозможно передать словами тех чувств восторга, умиротворения и покоя, что охватили мою душу!

Тело мое было, как бы соткано из упругих, сияющих волокон света, и я аккумулировал в себе всю мощь вселенной. Я поднял руки и, легко взмыв с балкона, полетел под засыпающим городом.

Внизу горели гирлянды уличных фонарей, в домах еще светились желтые, зеленые, голубоватые пятна окон. Подо мной изогнулось темное лезвие реки, серпом перерезающее город.

Дома казались рассыпанными по холмам чьей-то небрежной рукой, посреди улиц росли деревья с диковинными плодами. В воздухе был разлит никогда раньше не виданный мною, близкий к сиреневому, свет. Создавалось впечатление, что я лечу во сне. Но это был не сон. То была явь, полная волшебной, невиданной мной раньше жизни. Скорее, сном – серым, унылым видением – можно было назвать все мое прежнее существование.

Все, о чем я пишу здесь, как я и сам понимаю, похоже на сказку. Ах, если бы это действительно было так!

Я опустился на крышу одного из домов, покрытой желтой черепицей и уселся на конек. Напротив находилось здание кинотеатра, и на его фасаде, освещенном огнями неоновых ламп, висели рекламные щиты. И вот что меня тогда поразило: никогда раньше не видел я таких сочных красок! В особенности выделялся красный тон – он словно пел, пылая живым ярким светом. И еще: внизу ходили прохожие, я видел их, слышал все уличные звуки, но меня не видел и не слышал никто.

Я снялся с крыши, точно черный ворон, и стал парить над сонным городком.

То, что я сейчас выскажу, покажется вам вздором. И пусть! Пусть! Вот этот вздор!

Дома, деревья, даже уличные фонари казались мне живыми разумными существами. Я не могу объяснить, откуда взялось во мне это убеждение, но я знал, всем сердцем знал, что это так и есть.

Очень импонировали мне иные дома. Не те многоэтажные громады, что подавляют своей угрюмостью, но именно одноэтажные домики частных владений. Ах, что это были за милые наивные создания! Они походили на прелестных шаловливых деток, с лихо сдвинутыми, на затылки кепками крыш. Казалось, дома добродушно посмеиваются и строят рожицы, забавляясь.

Около одной такой хаты, озорно подмигнувшей мне бордовым окошком, стояла влюбленная парочка. Девушка прислонилась к стене спиной, раскинув руки и запрокинув голову с закрытыми глазами, а парень целовал ее в шею, и его руки жадно шарили по ее гибкому телу. Я уселся на ветку и стал наблюдать. Внезапно девушка открыла глаза и посмотрела в мою сторону. Она испуганно хлопнула густыми кукольными ресницами и точно окаменела. Парень ласково спросил:

– Что с тобой, моя прелесть?

– Милый, мне страшно!

– Да что ты, глупышка,– нежным голосом проворковал молодой человек. – Я же с тобой.

– Милый,– зашептала девушка,– не оставляй меня. Я боюсь!

Я улетел. Не знаю почему, но эта сценка оставила у меня на душе неприятный осадок.

Не стану рассказывать всего, что мне довелось увидеть той ночью. И без того, думаю, меня уже сочли сумасшедшим. Замечу только, что в небесах кипела жизнь. Я видел, как там отворяются окна и выглядывают сказочные существа; на островерхой крыше какого-то замка сидел гном в лаптях и играл на свирели. Горели крупные белые звезды; всплывало солнце, и в его мягких лучах сияли витыми разноцветными куполами маковки небесных церквей.

Я видел лики святых. И видел князя нашего города. Лицо у него монголоидного типа – холодное и равнодушное к людским страданьям. Он сидел в широкой воронке, занимавшей весь город, скрестив руки у могучего обнаженного торса.

Той ночью я забрел в какой-то парк. Там цвели деревья, и земля была покрыта нежными белыми лепестками, как снегом. В воздухе витал тонкий душистый аромат. За деревьями виднелась аллея, освещенная лилейным светом электрических фонарей. Я шел по аллее, ступая босыми ногами по нежным лепесткам, и вдруг увидел трюмо. Его зеркало было заключено в прекрасную резную раму, подставка черного дерева стояла на изящно выгнутых, словно паучьи лапки, ножках. С боков рамы отходили кронштейны в форме обнаженных, молочно-белых женских рук. Ладони были приподняты, и в них стояли золотые канделябры с зажженными свечами. Я подошел к зеркалу и посмотрелся в него.

Из черных пучин зазеркалья вышел сморщенный старик, тускло освещаемый ручьями искрящегося света. Я с тоской всмотрелся в свое отражение.

Я был наг, и мое тело было вялым, блекло-алебастрового цвета. Лицо ссохлось, как у древней мумии. Глаза – страшно усталые, потухшие и больные… Мне было не меньше тысячи лет!

Внезапно видение подернулось рябью.

Бежал, по морской волне, бледный луч луны, серебря дорожку галеры с женской головой и крылатыми глазами. В крутые скулы судна била черная волна, и на палубных скамьях сидели рабы, прикованные к веслам. В сиянии волны возник дом на прибрежном утесе; в окне мерцал огонек; я бросил взгляд в окно и увидел человека в чалме. Он сидел за деревянным столом, и в его руке застыло гусиное перо. Золотистый свет свечи рассыпался по густо исписанным листкам бумаги, и человек смотрел вдаль, рассекая пространство лучистым взглядом.

Рядом заиграла музыка, и я посмотрел на аллею. Трое юношей в светлых сияющих одеждах шли за цветущими деревьями, освещаемые светом электрических фонарей. Они играли на гуслях, напевая мелодичную песенку чистыми нежными голосами. Волшебные напевы лились прямо в мое истерзанное сердце, и оно задрожало, отзываясь им, как живая струна. Я поспешил за певцами, но едва достиг аллеи, как музыка смолкла, а юноши куда-то исчезли. На серебристый бок луны накатила туча, и все покрыла густая тень.

Я вышел из парка и очутился в узком извилистом переулке. Блестела, словно чешуя змеи, холодная мостовая в полумраке ночи. Три бетонных ступеньки уводили вниз, от них шла наклонная брусчатка… Еще три ступеньки. Площадка… Поворот. С левой руки, над кривой стеной из бута, вздымался черный забор. Чернел фонарный столб. На нем покачивалась лампа с металлическим колпаком, рассыпая иглы желтого света. Бренча цепью, над головой басисто залаяла собака. Большая лохматая голова вынырнула над забором и, люто оскалив пасть, остервенело задергалась на поводке. Из моей груди брызнула ответная волна гнева. Я приподнял руки, одновременно увеличиваясь в размерах и наливаясь страшной мощью. В ушах зазвенел грозный гимн войны. Медленно, не шевелясь, словно былинный змей-Горыныч, я взмывал над черным забором, над крышами домов и трусливо заскулившей собакой. Набрав высоту, я неспешно поплыл под звездным небом. Переулок сбегал на широкую извилистую улицу, похожую на русло высохшей реки. По ней змеилась балка и через нее был перекинут деревянный мостик без перилл. В стороне от моста бил черный фонтан, рядом горел костер, и возле него сновали какие-то люди. По другую сторону «русла» взбирались вверх прихрамывающие домишки. В некоторых окошках все еще горел свет.

Я подлетел к ближайшему из них и заглянул в окно.

Перед трюмо стояла девушка в белой ночной сорочке и расчесывала гребешком волосы. Она стояла ко мне спиной, и я мог видеть ее отражение в зеркале.

Девушка была неописуемой красы. Лицо – с высоким чистым лбом, овальным подбородком и прекрасными линиями носа и губ, поражало своим изяществом и каким-то неземным сиянием. На нежных щечках виднелись маленькие веснушки… Такая девушка не могла существовать на Земле, она могла жить только в моих сумасшедших грезах.

Проведя гребешком по густым прядям волос, девушка выключила свет и легла на кровать. Я продолжал нависать над открытой фрамугой. Прекрасная головка красавицы, в обрамлении пышных, чуть рыжеватых волос, покоилась на белой подушке, а ее обнаженные руки лежали поверх простыни. Я любовался красавицей, и меня все сильнее охватывало желание унизить ее, швырнуть в грязь и растоптать ее небесную красу! Из моей больной груди выползала слепая ненависть. Зачем, ах, зачем она была так ослепительно хороша!

Очевидно, девушка увидела меня.

В ее глазах вспыхнул ужас, и кулачки скомкали у груди простыню. И тогда я медленно, не спуская злобных глаз со своей жертвы, поплыл в окно.

 

7 Конец истории Огурцова

…Я убежден, что в каждом человеке сокрыты такие ужасные джины, о которых он даже и сам не подозревает. Случается, что эти существа выскакивают на поверхность нашего мира из черных омутов подсознания и ужасают нас своим разнузданным видом. И причем это касается не только каких-нибудь одиозных личностей, но даже и всех без исключения людей. Очень хорошо эту истину понимали святые люди. И уж они-то отлично видели своих заклятых врагов.

Вот я – человек порядочный, положительный, хоть как на меня не погляди, несмотря даже на мои мелкие и, как мне всегда казалось, вполне извинительные прегрешения на фоне всеобщей безнравственности и духовного регресса. И что же?

Едва лишь с меня были сняты печати нашего мира,– какой злобный урод выполз из моего естества под новые небеса! А ведь я, признаюсь уже теперь и в этом, любил, любил покрасоваться перед своими приятелями своей высокой духовностью! Как тонко рассуждал я о литературе, божественных заповедях и прочих высоких материях!

Жалкий шут!

Вот, в ту ночь я был предоставлен своей воле и увидел, чего стою.

 

Месяца через два после этой невероятной ночи брел я по городу без какой-либо определенной цели и размышлял о всякой всячине. К примеру, о гофмановском студенте Аксельме, попавшем в стеклянную банку, и о том, что могло бы произойти с этим романтическим поэтом, просиди он в ней эдак 30-40 лет.

Скверная личность выползла бы на свет божий из этой банки – уж можете мне поверить! Тупая, унылая личность со злым сердцем и пустыми глазами. Уж лучше бы этому наивному романтику, просидевшему в своем заключении столько лет, так и оставаться в нём до конца своих дней.

Я тащился по пыльным улицам, размышляя на всякие отвлеченные темы, как вдруг мне в голову залетела мысль о том, что не худо бы выпить чашечку кофе. Я поднял голову и осмотрелся. Район был малознаком, но во мне почему-то возникла уверенность в том, что поблизости должно быть кафе. Где именно, я не знал и пошел наудачу. И точно: квартала через два, у стены серого безликого здания, я наткнулся на парусиновый навес, под которым пили кофе какие-то молодые люди. Я зашел под навес и присел за свободный столик.

«Н-да… Скверная личность могла бы выйти из этого поэта… Пожалуй, какой-нибудь злой темной ноченькой она вполне могла бы выползти из своей унылой конуры и задушить сказочную принцессу. А затем вернуться в свою тараканью щель, и там очень умно и тонко философствовать о чем-нибудь возвышенном, поэтическом… Н-да...»

– Мужчина, я слушаю вас.

«Скверная, скверная личность…»

– Вы что, оглохли? Вы будете делать заказ?

Голос был грубым, раздражающим. Я поднял голову. Мне показалось, что время остановилось. Замерли запахи, движения, звуки… Я сидел за столом, как каменная глыба.

Точно из тумана, стал прорисовываться колеблющийся образ девушки в белом кружевном переднике.

«Ну, что сидишь? Хватай! Души!» – вдруг визгливо закричали во мне злобные чертики, и дикий разгул черных сил забушевал в моей груди. Что-то завыло и безумно захохотало в моем истерзанном сердце. Я физически ощутил, как мои пальцы сжимают белое горло своей жертвы.

Глаза официантки расширились и она испуганно попятилась от меня.

С огромным трудом я встал из-за столика и пошел прочь. 

 

… В нашем мире случайностей нет и быть не может в принципе. Все происходящее с нами, так или иначе, обусловлено цепью причин и следствий. Тысячу раз я проверял этот тезис на практике и ясно вижу, что прав со всех сторон. Ведь даже судьбы народов, а не только отдельных личностей, зависят от того, что посеяли их отцы и деды. Все это абсолютно точно и не вызывает во мне ни малейших сомнений – космические законы работают четко, как швейцарские часы.

Но лишь только дело коснется лично меня – как мне сразу кажется, что космические законы дали сбой, и провидение совершило чудовищную ошибку. Вот, например, я почему-то уверен, что если бы Ольга вела себя иначе – все в нашей жизни сложилось бы совсем по-другому. Я думаю (и даже уверен в этом) что в нашем разрыве в большей степени повинна она, чем я!

Ах, если бы она любила меня так, как я любил ее! Если бы она умела прощать, быть снисходительной и нежной. Но, с первых же дней нашей супружеской жизни, она пыталась скрутить меня в бараний рог и превратить в какую-то дрессированную комнатную собачонку.

Все мое мужское естество протестовало против такой несправедливости!

Я считал, что мужчина – это царь и бог в семье. Что на корабле должен быть только один капитан. И горе тому, у кого на судне – капитан в юбке!

Вы даже не поверите, из-за каких пустяков у нас вспыхивали скандалы!

Я набрасывался на нее, словно разъяренный бык, у которого махали перед носом красной тряпкой, а она жалила меня, как скорпион – так больно! – и, как я теперь понимаю, с наслаждением.

Я кричал на нее, я топал ногами и даже опустился до того, что дважды пустил в ход кулаки. А потом сам же, на коленях, вымаливал прощение. Но она не прощала – о, нет! Она помнила все свои обиды, лелеяла их и, при каждом удобном случае, тыкала меня носом в мою грязь.

У меня были подрезаны крылья, и я не мог взлететь, вот в чем дело! Я постоянно слышал от нее, как я плох – но никогда, никогда она не попыталась понять меня и как-то поддержать в трудную минуту.

Она все мечтала о неком прекрасном принце – таком, какие бывают лишь в сказках – но сама не слишком-то не соответствовала образу кроткой любящей принцессы. Я же не хотел, чтобы она лепила меня под себя!

Я бунтовал, не желая смиряться, и все отстаивал свою независимость. Это была война, которую я проиграл. И вот, в одно прекрасное утро, на голубом горизонте появилась шхуна под алыми парусами, и на ее палубе стоял прекрасный принц.

Нет, я не жалуюсь и никого не осуждаю. Быть может, он и впрямь хороший человек, и они уплывут в свой светлый мир под алыми парусами – бог им судья. Я просто пытаюсь доказать… пытаюсь доказать, какой я молодец!

Вот, я снова стал жалеть себя. Вот в чем вся суть! И вновь я нянчусь со своими обидами, обвиняя во всех своих злоключениях кого угодно, но только не себя. И, даже после этой ужасной ночи, все еще пытаюсь найти себе оправдание, и продолжаю тешить свое раздутое самолюбие.

Надо же, а! Космические законы дали сбой! Не разглядели, какой я молодец! 

Ну, что же я за скотина такая?

 

По незнакомой улочке брел я, куда глаза глядят, точно был заведен неким ключом. В голове было пусто. Вместо сердца, в груди лежал камень.

И опять я думал о всякой всячине. О галерных гребцах, о черном зеркале, в котором я увидел себя древним стариком. И стоило мне прикрыть глаза – как передо мной всплывало улыбающееся лицо компаньона. А на него накатывал образ жены, и она кричала мне, прижимая к груди заикающегося сына, что это я искалечил ребенка, и разбил ее жизнь, и что теперь она уходит от меня к хорошему порядочному человеку. И мелькало трясущееся лицо перепуганного насмерть шофера, и кто-то поддерживал меня под локоть, и шептал на ухо, что в таком состоянии ходить нельзя и следует подождать карету скорой помощи. А я все шел, шел вниз, по каким-то кривым ступенькам, и почему-то видел себя маленьким мальчиком. Вот я пришел со школы с ранцем за спиной. На мне – синяя курточка с большими накладными карманами на груди и с рукавами, застегнутыми у запястий на металлические пуговки. Вьющиеся волосы зачесаны назад, и на моем худощавом лице повыскакивали угри. Но они совсем не портят моего лица. Я стою в бревенчатой избе, около лавки, на которой сидит мама. По дороге со школы я упал, больно поранил колено и порвал брюки. У меня сильно болит нога, но боль я могу превозмочь. Мне очень, очень жаль порванных брюк, и я горько плачу, а мама, прижимая меня к груди, ласково гладит мою русую головку. И столько беспредельной любви и кроткой нежности изливалось на меня от мамы, что я заплакал.

Из моих глаз хлынули слезы.

Не знаю, что нашло на меня, но я засмеялся, как одержимый. Струившиеся из моих глаз слезы тут же высыхали на горячих щеках, а я все хохотал.

Никогда в жизни я так не веселился. Мне было море по колено. Я хохотал бы, даже если бы меня били молотком по голове.

Я стоял у столба, увлажняя шершавый ствол горючими слезами и содрогаясь от приступов неудержимого хохота. Надо мной, бренча цепью, басовито залаяла собака. Я поднял голову и обомлел: над знакомым забором люто оскалилась знакомая пасть.

Сердце мое заныло, и такая безнадежная тоска охватила меня, что уж и не знаю, как я не умер на месте.

По знакомой брусчатке – пять шагов вниз. По трем знакомым ступенькам – еще ниже… Вот и улица, похожая на русло высохшей руки, по ней змеится балка… За мостом без перилл стоят какие-то люди, и по их скорбному виду тотчас видно, зачем они собрались.

Едва волоча ноги, я протащился через мост, прошел мимо собравшейся на похороны толпы и вошел во двор через открытую калитку. Скорбящие люди стояли и здесь. Я вошел в дом и, пройдя по узкому коридорчику, попал в комнату.

На столе стоит гроб, обтянутый красным сукном, а в гробу лежит ОНА… Горло девушки обвязано шелковой косынкой. У гроба, на табурете, сидит почерневшая от горя женщина со слезящимися глазами. Старушка нежно гладит чуть рыжеватые волосы покойницы и тихонько причитает: «Ах, ты, моя красавица! Ягодка ты моя, принцесса моя ненаглядная! Что ж ты ушла от нас, доченька… И какой же это изверг тебя со свету сжи-ил…»

Уж и не помню, как я вышел из этого дома.

Я держал в руках письмо. Вот что в нем было.

Высылаю вам эти записки. Многое из того, что вы в них прочтете, относится к разряду явлений, совершенно немыслимых. И, тем не менее, все тут, до последней точки, правда. Смешнее всего, конечно, то (хотя, понятно, ничего смешного тут нет и быть не может) что меня нужно немедля хватать, вязать и тащить в тюрьму, потому что преступление мое ужасно. Но в том-то и беда моя, что ни один суд в мире не признает меня виновным. Нести же в одиночку бремя этого ужаса я не в силах. И никто, никто, не может мне помочь!

Эту рукопись я отдаю в полное Ваше распоряжение. Вы вольны сделать с ней все, что Вам заблагорассудится – хоть сжечь ее в печке. Если же вы решитесь опубликовать ее в вашем издании (что очень маловероятно), то можете озаглавить так: «Записки сумасшедшего».

Фамилии своей называть не буду, можете поставить какую угодно. Ну, хотя бы Огурцов.

Ниже стояла корявая приписка.

Возможно, скоро я сойду с ума. Возможно, я покончу счеты с жизнью. Скорее всего, я вновь совершу что-нибудь гнусное. Я уже ни за что не ручаюсь и ни в чем не уверен.

Я рассыпаюсь на части – можете ли вы это понять?

Дочитав письмо (а оно пришло по почте вместе с бандеролью) я распечатал свернутую трубкой рукопись и ознакомился с ней. Затем минут пять расхаживал по кабинету, после чего перечитал и письмо, и рукопись еще раз и, сдвинув плечами, сунул то и другое в ящик своего редакторского стола. Там и пролежали эти записки почти целый месяц. И все это время они занозой сидели в моей совести.

И вот однажды я достал эту рукопись, сделал ей необходимую, с моей точки зрения, правку, разбил на главки и теперь выпускаю в свет.

 

2 Начало истории Огурцова 

Это наваждение длилось трое суток, но казалось, что оно тянется долгие годы.

В понедельник (день тяжелый) я развелся с женой и, хотя внешне все выглядело вполне благопристойно, этот шаг дался мне нелегко. Семь лет семейной жизни! Семь лет любви! (К чему кривить душой – ведь любовь к ней все еще жила в моем сердце). И вот в один злосчастный день все пошло кувырком.

А во вторник открылось, что меня предал компаньон. Впрочем, я и с самого начала предчувствовал, что этим все окончится.

Неприятности сыпались на мою голову, как горох из мешка. Еще каких-то три года назад я преодолевал их со стоической улыбкой. Теперь же они вызывали во мне приливы бешенства.

На работе я еще как-то удерживал себя в узде приличий, но дома на это уже недоставало сил. Напряжение, копившееся в моей душе  месяцами, искало выход – и меня прорывало. Маска цивилизованного человека слетала с меня, как шелуха, обнажая мое дикарское нутро. Ольга платила мне той же монетой.

В нашем доме постоянно царила предгрозовая атмосфера, ссора могла вспыхнуть в любой момент, как пожар в сухом лесу. Стена отчуждения между нами вырастала все выше. И мне и ей ясно было, что долго так продолжаться не может. Сын уже начал дичиться меня, от постоянных скандалов он стал заикаться, и жена таскала его на сеансы к каким-то шарлатанам-экстрасенсам. Я видел всю эту чушь, весь этот бред собачий – и ничего не мог поделать. И тут у нее объявился друг.

Но – довольно об этом. Кто любил – тот поймет меня и без слов. А кто нет – тому все одно не растолкуешь.

Стоит ли поверять бездушной бумаге, как лежал я в тот черный понедельник на диване, совершенно один, в квартире малоизвестных мне людей, как выл от тоски и метался в четырех стенах? Как бегал по вечерним улицам под дождем? Как стоял, глотая слезы, под такими дорогими, и теперь чужими окнами?

Умолчу… Скреплюсь…

Многое было похоронено мною в тот дождливый понедельник. Многое передумано. Но не забыто. Нет, не забыто… Опишу, впрочем, один эпизод.

Есть в нашем городе речка Быстрянка, и через нее перекинут высокий мост.

Около двух или, может быть, трех часов ночи стоял я на этом мосту, навалившись грудью на перила, и глядел в воду.

Дул ветер, сеял дождь. Вода в реке была холодна и темна. У берега чернели силуэты рыболовецких судов и лодок. Точно гигантские тюльпаны, горели на мосту фонари. Желтые блики света плясали на волне, ветер гнал зыбь, и вода тут и там вскипала фейерверками красных звездочек света.

Я все ниже и ниже сползал с перил и, чудилось мне, что вода вымывает из моей души всю грязь, всю скверну, и уносит ее в неведомые дали.

Река успокаивала, врачевала, вытягивала душевную боль, и меня все настойчивее охватывало хмельное желание броситься в воду. В душе поднималась, туманя рассудок, звенящая радость. Казалось, за моей спиной выросли крылья. Река звала! Река обещала забвение и покой, и краткий миг свободного полета!

Все-то в ту ночь висело на волоске. Мне только не хватило еще какого-то небольшого толчка, и я так и не прыгнул в реку.

Но – ночь прошла, наступило утро, и осветило все в иные тона. Мрачные тени растаяли, и в опустошенной груди воскресла надежда.

У меня вырвали сердце?

Что ж, прекрасно! Я обойдусь и без сердца!

У меня отняли сына?

Ладно! Я докажу! Я всем докажу!

Я окунусь в работу – да так, чтобы уж совсем не видеть белого света. И пусть наградою мне будет инфаркт или инсульт – шут с ним! Но я не сдамся, нет, не сдамся! Не дождетесь!

Я все равно не утону!

 

3 Алим-бек

А на следующий день открылось, что меня предал компаньон...

Но здесь необходимо вернуться на два года назад.

Работал тогда в моей фирме некий Алим Окайевич Тахтарбаев – крупный, желтолицый мужчина с хитрыми раскосыми глазами – то ли кореец, то ли казах или якут, шут его поймет. Уж и не знаю, как к нему прилепилось это прозвище – Алим-бек, но было оно, что называется, не в бровь, а в глаз. Наглый, коварный – ни дать, ни взять, бек азиатских степей. Дело свое, впрочем, Алим знал, со мною бывал неизменно дружелюбен, а уж какой был весельчак!

Вот, как-то утром, пришел я в контору – и уже на пороге, нос к носу, столкнулся с Алим-беком.

– Василий Николаевич,– радостно сообщил он мне,– а ты знаешь, что сегодня ночью тебя обокрали?

Такое известие, конечно же, совсем не порадовало меня, и я, насупившись, уточнил:

– Как обокрали?

– А так,– рассмеялся мне в лицо Алим. – Выставили окно, влезли в контору и вымели все подчистую!

И видно было, что человек радуется искренне, от души – словно выиграл автомобиль по лотерейному билету. Пожалуй, даже находится в некой эйфории. Умом-то, видимо, и понимает, что надо бы придать своей ликующей рожице подобающий случаю постный вид, да только вот поделать с собой ничего не может.

Я, признаюсь, положа руку на сердце, тяготился обществом Алима. Трудно объяснить, в чем тут причина, но только после встреч с ним на душе у меня становилось как-то муторно, и я чувствовал непонятный упадок сил. Алим же, напротив, от общения со мною словно бы даже расцветал, молодел на глазах – как будто бы испил из некоего источника живой водицы.

В особенности докучала мне его навязчивость. Он для чего-то постоянно искал приятельства со мною, названивал мне домой по сто раз на день и, причем даже, без всякого повода. Вел себя словно влюбленная женщина. Наконец, уже самый голос его в телефонной трубке стал вызывать во мне приливы депрессии. И я, как последний дурак, срывал свое скверное настроение на жене! А затем пошла вообще какая-то мистика.

Алим начал делать упорные попытки оказать мне мелкие услуги. Я инстинктивно чувствовал, что никаких одолжений от него принимать нельзя ни в коем случае. Не тем он был человеком, чтобы совершать благие дела за просто так: каждое «благодеяние» состояло у него на строжайшем учете. И, рано или поздно, за него пришлось бы платить стократ. Уж, можете поверить: если Алим угостил вас пирожком за пятак – это где-нибудь да зарегистрировано, внесено в какие-то особые реестры. И, на этот пятак, обязательно нарастут такие проценты, что, в итоге, вам придется покупать Алиму праздничный торт.

Скажут: бред, ерунда. Но вот случай.

Были у меня старенькие Жигули, а у Алима – брелок от ключей. И, как я ни отнекивался, он все же всучил мне его в подарок. И сразу же вслед за этим, попросил меня подкинуть его домой, – уже с таким видом, как будто он являлся полноправным совладельцем машины.

Я вынужден был согласиться его подвезти (за пирожок-то ведь нужно платить) хотя мне и надо было совсем в другую сторону. И, только лишь мы выехали на перекресток – он возьми, да и брякни с масляной улыбочкой на лоснящемся, как блин, лице:

– О, да ты – ас-водитель!

К чему он это сказал? Как говорится, ни к селу, ни к городу.

Я, на мгновение, отвлекся от управления автомобилем и в тот же миг в бок моего «Жигуленка» врезался грузовик. Мы выскочили на встречную полосу, лишь чудом не перевернувшись.

Позже шофер грузовика (водитель почти с двадцатилетним стажем!) и сам не мог объяснить, что заставило его поехать на красный свет. Говорит, что на него как бы нашло какое-то затмение.

Скажете, случайность? Не спорю. Только я в случайности не верю! Я даже думаю, что никаких случайностей в нашем мире вовсе нет. Тут – закономерность!

Алим высасывал из меня мои жизненные силы. И те неприятности, те недомогания, которые были предназначены судьбой ему, он, каким-то непостижимым чудом, переправлял мне.

Осознав это, я решил его уволить. Между нами произошла бур­ная сцена. И Алим-бек, хлопнув за собой дверью, порвал со мной.

 

4 Искушение

Прошло чуть более года. Мои дела шли прескверно. Я тянул лямку, как вол,– но видел перед собой одни тупики.

В середине апреля заглянул ко мне в контору Алим. Он зазвал меня в «Красную шапочку» для «делового», как он выразилсмя, разговора и заказал кофе и коньяк.

Начало было знаменательным.

Кофе, да еще с коньяком – так раскошелиться Алим мог только на нужного ему человека. Ибо, сказать по совести, был он редкий жмот.

Себе Алим взял зеленый чай, ибо кофе и алкоголь были ему противопоказаны – он не пил ни того, ни другого уже много лет. Единственной его отрадой были женщины, и он даже скрупулезно записывал все издержки на них в особый блокнот.

«Красная шапочка» импонировала мне по двум причинам. Во-первых, там можно было посидеть в приятном полумраке без опасений задохнуться в клубах табачного дыма. И, во-вторых, там не крутили надрывных блатных песен. Так что при беседе можно было не перенапрягать голосовых связок, рискуя сорвать голос. Все это, разумеется, Алим учел.

Итак, мы сидели за столиком у окна, в кафе было не слишком многолюдно. Алим долго принюхивался к чаю, прежде чем испробовать его на вкус. Затем повел осторожный разговор на футбольные темы. Сам он к футболу был абсолютно равнодушен, но действовал по методике своего духовного учителя, Даниеля Карнеги. (Чтобы завоевать расположение «нужного человека», следовало проявлять к его увлечениям неподдельный интерес).

С четверть часа Алим петлял вокруг да около, постепенно сужая круги. Наконец приступил к делу:

– Василий Николаевич,– сказал Алим, устремляя на меня открытый, твердый и, как он полагал, искренний взгляд. – Ты меня знаешь. И я тебя тоже знаю...

Я пригубил кофе, ожидая, что последует дальше.

– Ты человек честный, порядочный... – Алим-бек немного поколебался и, решив, что кашу маслом не испортишь, добавил. – Умный.

Это тоже входило в методику. Я не удержался, и с сарказмом заметил:

– И еще интеллигентный. Об этом тоже не забудь!

– Нет, серьезно. Я не шучу,– сказал Алим, с радостным воодушевлением глядя чуть выше моей переносицы, как рекомендовано в книгах его американского гуру. – Честно говоря, раньше я и не подозревал, какой крест ты несешь. Думал: ну, ходит человек с дипломатом, всю черновую работу взвалил на мастеров – а сам знай себе стрижет бабки. Но теперь, когда я открыл свое дело и хлебнул всего этого нашего бардака – теперь-то я думаю иначе. Теперь я вижу, как надо напрягаться, чтобы вымутить хотя бы что-нибудь. И какие надо давать взятки! И в какие играть игры с законом! Да, я это понял...

Он говорил, не спеша, тщательно взвешивая слова. По-видимому, эта речь была им спланирована заранее.

– Так вот... – он поперхнулся и кашлянул в кулак. – Я признаю, что был тогда не прав!

На моей памяти это был единственный случай, когда Алим, вот так открыто, без всякого нажима, признавал свою неправоту, и я тут же подумал, что здесь зарыта какая-то собака.

– Я год промыкался после того, как ушел от тебя,– продолжал Алим.– И теперь вижу: один в поле не воин. Нужно срочно перестраиваться. Короче, у меня к тебе деловое предложение: давай работать на пару!

Я уткнулся носом в чашечку. Так вот, оказывается, для чего он зазвал меня в кафе!

– Ну, что скажешь?

– Скажу, что это солидное предложение,– вильнул я в сторону, поскольку угощался за его счет.

– И его стоит обсудить!

Я ответил, что вреда от этого не будет, но пока не представляю, каким образом наши интересы могут совпасть.

– Все просто. Смотри,– пояснил Алим. – У тебя есть стройбаза, транспорт, кадры и материалы. А у меня – связи и интеллект.

Я невольно улыбнулся: мой интеллект Алим приравнял к нулю.

– Вот ты смеешься, – сказал Тахтарбаев. – А, между прочим, есть люди. Очень солидные люди. Они сидят у кормушки с бабками. И я к ним вхож!

– Что за люди?

– Ну, люди! Понимаешь? Просто люди. Профессионалы. Раньше они любили советскую власть. А теперь изо все сил любят незалежну Украину.

– И как? Доходный бизнес?

– Ого! Золотое дно! Ну, посуди сам: ни хрена не делать, ни за что не отвечать, а только кричать на всех углах, что мы – крутые патриоты. И при этом – все время держаться у корыта. Это – главный козырь в их игре.

Я допил свой коньяк.

– И каким боком ты хочешь протиснуться к их корыту?

– Левым, конечно. Левым,– Алим радостно прихихикнул. – Каким же еще?

Я призадумался. Было ясно, что этот «друг степей» втягивает меня в какую-то авантюру. Какая роль в ней отводилась мне?

Он посмотрел на меня напряженным взглядом – словно вербовал агента:

– Только, надеюсь, этот разговор останется между нами? Независимо от того, придем мы к соглашению, или нет?

Я кивнул в знак согласия. 

– Ладно,– оживился Алим. – Я знаю, что ты человек слова и на тебя можно положиться. Так вот, на днях из Киева приехал один дядька с мешком бабок. И часть этих бабок, если, конечно, за дело взяться с умом, может перекочевать в наши карманы.

– Каким образом? – спросил я. – Наденем маски и совершим ограбление?

Алим таинственно понизил голос, точно поверял мне государственную тайну:

– Тебе известно, что наш музей на ладан дышит?

– И что с того? Сейчас вся Украина на ладан дышит.

– А то, что сейчас ОНИ решили взяться за культуру!

Я едва не выронил стакан из руки:

– Боже, сохрани! Выходит, теперь ОНИ уже добрались и до нашей культуры?

– Вот именно. Как истинные патриоты незалежной Украины, они спасают от разрухи ее национальное достояние – краеведческий музей! Короче: необходимо срочно отремонтировать кабинеты, кровлю и отопление. И на все это выделены деньги. Большие деньги, Вася. Работы – минимум на год! А потом обещают подогнать еще несколько объектов.

– Так просто?

– Нет, конечно! Надо будет отстегнуть.

– И сколько?

Алим воровато оглянулся.

– Двадцать пять процентов.

– И все? А плохо им не станет?

– Ты за этих идейно продвинутых не беспокойся,– сказал Алим. – Ты лучше о себе подумай.

– Это нереально.

– Почему?

– Ну, прикинь сам, если только у тебя достанет на это воображения. Это сколько же надо нарисовать липы?

– Ну и что? – Алим усмехнулся. – Хочешь жить – умей вертеться.

– Где вертеться? На зоне?

– Ну, так же тебе объясняю,– горячо зашептал Алим, таинственно округляя свои раскосые глаза,– тут же задействованы очень солидные люди! Одним словом – мафия! Они же все друг с другом повязаны. Если мы будем исправно отстегиваться и не зарываться – какой смысл им нас топить?

– Не знаю, не знаю... Может быть, их возьмут за жабры, когда они что-то между собой не поделят. Ты ведь знаешь, время от времени такое случается. И тогда им понадобится кого-то сдать. И как ты думаешь, кого они отдадут на съедение в первую очередь? Да и мало ли что может случиться в их игре?

Алим перестал улыбаться и стал серьезным. 

– А, как ты думаешь, мне нравиться ходить по лезвию ножа, а? Давать взятки? Не спать по ночам? Или я не хотел бы работать честно? Но ты же не хуже моего знаешь, что в нашей стране работать честно невозможно!

На это мне было нечего возразить.

– Или я не прав?

– Прав,– сказал я.

Алим решительно ударил в ладонь ребром ладони:

– И третьего – не дано... Согласен ты с этим? С волками жить – по-волчьи выть.

Я не ответил.

– Смотри: они разграбили страну, вывезли за бугор все наши вклады, отгрохали там себе виллы и плюют на нас с тобой с высокой колокольни,– напирал Алим. – Или, может быть, ты станешь это отрицать?

Я промолчал, поскольку мне уже до чертиков надоели подобные разговоры.

– Так вот: мы живем в воровской стране,– гнул свою линию Алим-бек.– Система работает таким образом – и ты это знаешь не хуже меня – что любой, кто занимается делом, уже сидит у них на крючке. Выбор невелик: или быть честным, и лежать на кладбище, или играть по их схеме.

– К чему ты клонишь? – сказал я. – Или ты думаешь, я прилетел с Луны?

– Так что тебя смущает?

– Я не хочу плыть с ними в одной лодке.

Алим расхохотался – словно я сморозил какую-то глупость:

– Ай-яй! Да что ты говоришь! А у тебя что, есть выбор?

Я промолчал.

– Ну, хорошо! Чудесно! Не плыви с ними в одной лодке, Вася! Пожалуйста, не надо! Живи честно, как Иисус Христос! И когда твоему сыну будет не за что купить ботинки или молоко, а твоей супруге – лекарства, вот тогда ты им и объясни, что живешь по христианским заповедям.

– Я не живу по христианским заповедям,– сказал я. – Хотел бы – да не получается.

– Так что же ты, в таком случае, предлагаешь?

– Ничего.

– Да они только свиснут – и на твое место сбежится сотня человек! – напирал Алим – И еще задницы им лизать будут. Нет... Не знаю как ты – а я не хочу остаться за бортом. Мне надо что-то кушать, во что-то одеваться. Дать сыну образование. Да и вообще,– он плутовато подмигнул,– ведь ты же знаешь. Кхе-кхе... Я не монах. А тесное телесное общенье с женским полом требует финансовой подпитки...

Кто он? И как получилось, что я, живя всю жизнь в своем родном городе, не вхож к «большим людям», а этот пронырливый берендей – вхож?

– Послушай, Алим, давай играть в открытую... Скажи, ты можешь потянуть эти работы один?

– Могу! – без тени колебаний воскликнул мой визави.

– Тогда скажи: зачем я тебе нужен?

– Так я ж тебе уже сказал,– запетлял Алим. – Одной рукой две сиськи не ухватишь.

– Не спорю. Тут ты – дока. И все-таки хотелось бы услышать вразумительный ответ.

– Ну, хорошо, гмм.. гмм... – Алим стыдливо потупил очи. – Ты знаешь, Вася, мне всегда хотелось бы иметь друга. Понимаешь? Настоящего друга. Чтобы я был за ним, как за каменной стеной. Деньги – это так... тьфу, навоз! А я всегда завидовал тем людям, которые вот,– он сомкнул руки в замок,– готовы пойти друг за другом и в огонь и в воду!

Он смущенно замолчал, елозя чашкой по столу. Когда он заговорил, фальши в его словах я не заметил.

– Ведь, по сути дела, у меня нет друзей. Смотри: мне 35 лет, половина жизни осталась позади, а как я живу? С первой женой развелся... Вторая... Ну, как бы тебе это объяснить... У нас с ней нет ничего общего. Так, живем – хлеб жуем. Есть только сын. Но это – совсем другое дело. А так я – один. Понимаешь? Совсем один!

Он поднял на меня ищущий взгляд:

– А с тобой мы могли бы делать дела!

Алим плеснул мне в стакан коньячку:

– Большие дела, Вася! Но для этого мы должны быть уверены друг в друге. Понимаешь? На все сто! Идти вот,– он сомкнул руки,– в одной связке, как альпинисты. И не считаться с тем, кто сделал больше, а кто – меньше. И если они там, наверху, воруют вагонами, то и мы тоже должны как-то приспосабливаться. Здесь клюнул... тут клюнул... Гм гм... По зернышку, по зернышку... А прибыль,– он рубанул в ладонь ребром ладони,– пополам!

Окончание на сайте "Планета Писателей"

– Жили же раньше, как люди… – вздохнул он. – И не надоело тебе еще заниматься этой мурой?

– Метода Басова – это не мура, а магистральное направление всей нашей жизни! – с живостью откликнулся Протей. – А с теми, кто сегодня этого не понимает – нам не по пути!

– И сколько уже нас было этих метод? Давай посчитаем… Умом тронуться можно.

Волшебник флегматично выпустил струю дыма через нос. Он сложил пухлые руки на столе и устремил унылый взгляд в пространство, ограниченное стеной башни. Крылья за его спиной были сдвинуты, и ему вовсе не хотелось их распрямлять в бессмысленном полете – очередная дурь шефа не вызывала в нем ни малейшего оптимизма.

Протей принялся курсировать у его стола.

– Учти, Квашин, это – не шутки! – бросал он на ходу, потрясая тростью с золотым набалдашником и возбуждённо помахивая мохнатым хвостом, выходившим из-под фалд его безукоризненно сшитого фрака. – С сегодняшнего дня мы все должны работать по методу Басова! Такова директива сверху!

Он потыкал тростью в потолок.

– Эх,– сказал Квашин с мечтательным видом,– попался бы мне этот Басов! Я бы его своими собственными руками задушил.

– А ты что, предлагаешь нам жить по старинке?

Волшебник не ответил.

– Тогда, давай, оканчивай свой перекур, и принимайся за дело.

Сказать по совести, старый чародей намеревался уединиться в одной из комнат башни и там, подальше от всевидящих очей начальства, разложить карточный пасьянс, но понял, что Протей от него уже не отвяжется – прилип, как банный лист к мокрой заднице.

Он вздохнул, взял коричневый портфель шефа, напичканный его филькиными грамотами, и направился к лестнице. Ему пришлось преодолеть сто двадцать пять каменных ступенек, прежде чем оказался на вершине башни.

Здесь он опять закурил, обозревая белые пушистые облака, расстилавшиеся под его ногами.

Но дело – прежде всего…

Он отбросил окурок, подошел к зубчатому краю башни и, покряхтывая, вылез на ее бордюр. Отдернул обшлаг пиджака и взглянул на наручный навигатор, определяя направление полета к Добрынино… Потом подогнул колени и оттолкнулся от парапета, распрямляя могучие крылья.

* * *

Старая рана, полученная Квашиным в неравном бою за помидоры, в иные дни его почти не тревожит. В другие же, напротив, болезненные ощущения в плече обостряются так сильно, что он, случается, не в силах и пальцем шевельнуть.

Периоды затишья этой странной болезни, как правило, совпадают по времени с прекращением всевозможных сельскохозяйственных работ. Периоды же ее обострения почему-то припадают на пики трудовой активности.

В последнее время по заводу упорно циркулируют слухи об отправке очередной партии добровольцев на заготовку сена для коров, и плечо Квашина отзывается на это острой болью.

С болезненной миной потирая натруженное плечо, Квашин входит в отдел и утомленно опускается на стул. Рука его лезет в карман за сигаретами.

– Владимир Иванович, слыхал новость? – радостно посмеиваясь, сообщает Лаптева. – Роман Степанович сегодня опять Вене в шашки продул!

Квашин кивает головой, чуть заметно улыбаясь – мол, ничего иного он от него и не ожидал. Пяткин, в приливе творческого вдохновения, начинает яростно скрипеть пером.

– Ты представляешь, что тут было! – хохочет Лаптева. – Веня ему дамку поддал, а потом в сортир посадил. Ну, Роман Степанович упал на пол и начал биться головою об стенки. Вызвали пожарную машину, начали его холодной водой отливать. Юрий Осипович его в холодные простыни заворачивает, Ливандовский искусственное дыхание делает. Ага. А он позеленел, как рак. Все, думаем, амба Роману Степановичу, сейчас его кондрашка хватит. Когда влетает Буянов, да как накинется на него! Тут Роман Степанович сразу и ожил. Простыни с себя срывает, хватается за авторучку – и давай мемуары строчить!

– Без-дель-ники… – шипит Пяткин. – Разгильдяи…

Он хватает телефонную трубку и дрожащею рукой начинает накручивать диск.

– Матрасный? А? Да! Где там у вас, поднимешь, Добрынин? А? Нет! Мне срочно нужен Добрынин! Давай его сюда! Добрынин? Так что там у тебя, понимаешь, с демобязательствами? Почему до сих пор не висят на доске? А? Ничего не знаю! Да. Неграмотный! Обязательства должны висеть на доске! Черт знает что, понимаешь… Ты мне когда, понимаешь, форму 3-Ге27-КБ принесешь? Раз-гиль-дяй! Чтоб форма была немедленно! Все!

Он швыряет трубку на рычаги и снова хватается за авторучку, сосредоточенно шевеля фиолетовыми губами. Лаптева смотрит на своего коллегу, как на сумасшедшего. Затем поднимает телефонную трубку и подносит ее к своему уху… Она удивленно поводит плечами и, не отнимая трубки от уха, задает Пяткину вопрос:

– Роман Степанович, вы что, белены объелись?

– А что такое?

– А вы не понимаете? Нет, я вижу, вам действительно нельзя с Веней в шахматы играть. Правильно Юрий Осипович говорит: еще несколько партий проиграете, и сами с собой здороваться начнете.

– Да что такое? – рычит Пяткин. – Я не понимаю! Не мешайте мне работать!

– Да все вы отлично понимаете. С кем это вы только что по телефону говорили?

– А вам какое дело? Вас это не касается!

– Да будет вам уже из себя клоуна-то корчить. У нас же все телефоны с утра отключены.

– Это у вас отключен,– возражает ей Пяткин. – А мой работает.

– Да как же он может у вас работать, Роман Степанович, а? – втолковывает ему Лаптева. – Вы сами подумайте, что вы такое тут плетете. Или вы нас всех за дураков считаете? У нас же телефоны параллельные.

– Ну, все, все! – сердито машет не нее руками суперспециалист. – Некогда мне тут с вами, понимаешь, языком чесать! У меня вон работы по горло!

Великий труженик приставляет к горлу ребро ладони. Затем приникает грудью к столу и начинает строчить мемуары.

Людмила Ивановна, шурша платьем, поднимается со стула и с веселой улыбкой на крашеном лице, направляется к столу Пяткина. Она протягивает руку к его телефонному аппарату, намереваясь поднять трубку. Но Роман Степанович не позволяет ей этого сделать. С криками: «Не дам! Не троньте!» и: «У вас имеется свой аппарат!» он накрывает телефон руками и прикрывает его грудью.

Лаптева возвращается на свое место.

– Веня, у тебя телефон работает?

Веточкин снимает трубку.

– Нет.

– А у тебя, Владимир Иванович?

Квашин подносит к уху трубку.

– Тоже нет.

– И у меня не работает,– посмеивается Лаптева. – А у Романа Степановича – работает! Вот как вы думаете, парни, может такое быть?

– Конечно, может,– флегматично сдвигает плечами Квашин.

– Да что это такое! – взвивается Пяткин. – Работаете у меня, понимаешь, телефон – не работает! Вам-то что до того? Вы лучше за собой следите! Вон Квашин, понимаешь, разгильдяй, никак банный метод внедрить не может! А что его там внедрять? Да поручили бы эту работу мне, я бы его – тьфу! – в два счета, понимаешь, все внедрил бы!

Людмила Ивановна дает Пяткину деликатный совет:

– Роман Степанович, вы лучше нос утрите.

– А вы не оскорбляйте! Вы лучше делом займитесь, делом! У вас блокнот есть? Вот и записывайте туда свои вопросы!

На какую-то секунду даже языкатая Лаптева теряет дар речи.

– Ага! Так у вас нет блокнота! – кричит Пяткин, торжествуя. – А у меня есть!

Он выхватывает из кармана блокнот в потрепанном красном переплете и начинает размахивать им над головой:

– Вот мой блокнот! Я знаю, куда иду! И я вижу перед собой перспективу! А вы разгильдяи! Вон Квашин, понимаешь, вчера на работу на целых три минуты опоздал!

И в этот самый момент в отдел входит Иван Иванович Добрынин.

Все, кроме Пяткина, разражаются гомерическим смехом.

Лаптева кудахчет, как курица. Владимир Иванович хрюкает – солидно, степенно, делая между своими хрюканьями равномерные интервалы. Веточкин хватается за живот и наваливаетсят грудью на стол.

Пяткин прячет блокнот, хватает ручку и начинает с воодушевлением трудиться.

* * *

Как-то вечерком заглянул Юрос к деду Роману поиграть в нарды. Противники только начали игру, когда к ним подтянулся и Эд. Он окинул доску глубокомысленным взором и, после очередного хода дедушки Романа, задумчиво пробормотал, почесывая лоб:

– Напрасно… Был лучший вариант…

Баба Люда в это время сидела у печи и штопала носок.

– Вот скажи-ка мне, Веня, есть на свете справедливость? – обратилась она к Веточкину. – Тянешь, тянешь на себя эту лямку, как ломовая лошадь – а благодарности тебе никакой, ага. Курей кормить – баба Люда. Картошку полоть – баба люда. Стирать – тоже баба Люда. Пироги печь – опять баба Люда. Везде баба Люда! Кругом одна баба Люда! Все баба Люда, ага! И хоть бы кто-то спасибо мне сказал. А это мужичье – знай себе лежит на печи да в шашки играет, ага. А ты пашешь, пашешь, как проклятая. Уже чувствую, скоро руки-ноги отвалятся – а я все пашу, пашу. Навешали на меня, как на верблюда, и радуются, ага. Думают, что Баба Люда из мореного дуба сделана. А я не из мореного дуба сделанная. Баба Люда – создание тонкое, нежное...

Дедушка Роман, поглаживая сиську, небрежно обронил:

– Курица не птица – женщина не человек.

– Не, ты слышал такое, а, Веня? – обидчиво вскинулась баба Люда. – Вот мужичье, а! «Женщина не человек!» И это надо же до такого додуматься! Да вы же без женщин пропадете, как дети малые! Вы ж без женщин – все равно, как без рук, ага, даже пуговицу себе на ширинке пришить – и то не можете… Ведь женщина – это же нежный цветок, его лелеять надо, холить, ага. А вы…

– А я-то думал, что он игрок, – заметил Эд с дрожащей усмешкой. – А он, оказывается, дальше своего носа ничего не видит…

– Ты, тюфяк,– огрызнулся дедушка Роман. – Ты чего сюда пришел? Нечего тебе делать, понимаешь – так бери свои удочки и дуй на Неведомую плотву ловить. Там сейчас как раз вечерний жор начинается.

– Да… Не умеешь ты, дедушка Роман, играть в нарды – и уже никогда не научишься… – констатировал Эд.

Веня между тем чистил картофель. И вдруг поймал себя на мысли о том, что подобные разговоры он уже где-то слышал.

Вот Пяткин потрусил стаканчик и бросил на доску кости. Выпало две семерки! Отставив стаканчик, он радостно хлопнул в ладоши, потер руки и захохотал. Потом сделал свои ходы.

– Ходи, тюфяк! – воскликнул дедушка Роман, возбужденно блистая очами.

Он откинулся на спинку стула и, раскачиваясь на задних ножках, запел ликующим голосом:

В селе идет трансформация.

Нам гласность, как воздух, нужна.

Даешь селу демократию!

Она, она лишь нужна!

И тут Веточкин узнал его. Ба! Да это же Роман Степанович Пяткин собственной персоной!

 

* * *

– В чем дело? – с изумлением спросил Добрынин, застыв у порога.

– Ха-ха-ха-ха! Иван Иванович, держи меня! Сейчас умру! – сквозь смех и слезы, попросила Лаптева.

– Да что случилось?

– А ты не знаешь? Ты, что такое Роману Степановичу наговорил? Он до сих пор в себя прийти не может.

– Ничего я ему не говорил.

– Как это не говорил? – хохочет Лаптева. – Мы все слышали, как он только что тебя по телефону чихвостил.

– Не может быть. Вы что-то путаете.

– Ничего мы не путаем. Спроси у него сам.

– Роман Степанович,– с мягкой улыбкой вопрошает Иван Иванович. – Чего они от вас хотят?

Пяткин, сердито насупившись, скрипит пером.

– И знаешь, что самое интересное? – радостно щебечет Лаптева. – Нигде на всем заводе, кроме ставки фюрера, телефоны не работают. А у Романа Степановича работает. Ага. И он чистит тебя на все корки! Представляешь?

– А,– улыбается Добрынин. – Бывает. Особенно после крупного поражения. Наверное, сегодня опять продул?

Квашин утвердительным наклоном головы дает понять Ивану Ивановичу, что он прав.

– Ра-гиль-дяи! – рычит Пяткин.

Все еще сохраняя добродушную улыбку, Добрынин уточняет:

– На кого это вы так, Роман Степанович?

– На тебя!

– Не понял…

– Разгильдяй! – со зверскою рожей скрежещет Пяткин. – Ты когда, понимаешь, уже вывесишь демобязательства?

– А в чем дело?

– Бездельник! Мне нужно, чтобы обязательства висели на доске. Кто с кем соревнуется! Как соревнуется! А то привыкли, понимаешь, работать тяп-ляп! Пустили, понимаешь, работу на самотек!

– Да что такое? – не может понять Добрынин. – Какая муха вас сегодня укусила?

– При чем здесь муха? – Пяткин с размаха бьет ладонью по столу. – Я говорю, что вы пустили работу на самотек!

– Ну, знаете ли…

– Вы не умеете работать! – гремит трудяга, сердито сверкая глазами за толстыми линзами очков. – Да если бы я был, понимаешь, начальником матрацного цеха, у меня бы работа так и кипела! У меня демобязательства уже давным-давно висели бы на доске!

– И что бы это вам дало?

– Неважно! Важно то, что они висели бы на доске!

– Да что вы уперлись в эту доску, как баран в новые ворота,– не выдерживает взятого тона и всегда корректный Добрынин. – Вы лучше пройдитесь по цеху и посмотрите, в каких условиях люди работают.

– Еще чего!

– Так зачем вы тогда вообще сидите на этом стуле? Чтобы бумажки собирать?

Роман Степанович задиристо приподнимает свой чернильный нос:

– Да, чтобы бумажки собирать! Научились тут, понимаешь, болтать – а работать не умеют! Долго ли там, что ли, понимаешь, организовать, чтобы кто-нибудь на бланках обязательства накатал? А потом подошли к своим людям: «Вася, подпиши», «Миша, подпиши», как это повсюду делается. Те подмахнули – и порядок. Вывесили на доске – и всем хорошо. И у нас мероприятие выполнено, и вас никто не дергает!

Завершив эту тираду, Роман Степанович откидывается на спинку стула и, покачиваясь на задних ножках, удовлетворенно похлопывает себя ладошкой по животу.

– И кому нужны такие обязательства?

– Не знаю, не знаю! Не грамотный. Нам пришло указание сверху. С нас требуют. И мы жмем!

– А если вам придет указание сверху по воробьям стрелять? Что тогда?

– Значит, будем стрелять! – не секунды не колеблясь, отвечает Пяткин.

– Да вы что, Роман Степанович?

– А я говорю,– решительно стучит кулаком по столу Пяткин,– что если нам придет указание сверху стрелять по воробьям – значит, будем стрелять по воробьям, и баста! И нечего тут, понимаешь, демагогию разводить! Там сверху виднее!

– А если сверху прикажут прыгать вниз головой с третьего этажа?

– Будем прыгать!

– Однако... А если я откажусь прыгать с вами?

– Значит, ты несознательный элемент! Ты – против нашей народно-демократической власти!

– А вы, Роман Степанович,– уточняет Добрынин, озабоченно вглядываясь в его лицо. – Вы – за народно-демократическую власть?

– Ну, все, все, хватит,– деловито обрывает Пяткин. – Работать надо, работать. Тут дел, понимаешь, невпроворот, некогда в гору взглянуть, а они болтовней занимаются. Воробьи тут всякие и прочее такое. Против народно-демократической власти, за народно-демократическую власть… Вон у меня на столе бумага срочная лежит. У меня работы по горло.

Пяткин придвигает к себе «срочную» бумагу. Добрынин смотрит на него, как сумасшедшего. Лаптева, посмеиваясь, говорит:

– Иван Иванович, а ты, по какому методу сегодня работаешь?

– По методу Лимонова, а что?

– А Роман Степанович у нас по методу Александра Дюма трудится. Ага. Он у нас сейчас как раз «Три мушкетёра пишет». Каждый день по одной главе сочиняет. Роман Степанович, вы, когда нобелевскую премию в области литературы получите, купите нам хоть сто грамм конфет?

– Каких тебе? – спрашивает Квашин.

– «Мишка на севере – белка на юге».

– Черт знает что,– бормочет Пяткин, хмуря брови. – Понабирали, понимаешь, в отдел баб…

– Роман Степанович,– снова приступает Добрынин,– а я ведь к вам по делу пришел! Буянов сказал нам провентилировать вопрос о двух штатных единицах на уборщиц. На одной у нас числился Павел Корчагин, а на другой работала Степаненко Дуся Ивановна. И обе единицы сократили...

– А ты форму 3-Ге27-КБ, понимаешь, принес?

– При чем здесь эта форма? Я сейчас веду с вами речь совсем о другом.

– А при том! Мне, понимаешь, сводку готовить надо! Сводку! Я должен знать, кто, где и на сколько процентов, понимаешь, трансформировался! У меня, брат ты мой, уже все сроки горят! А ты, раз-гиль-дяй, задерживаешь! Вон Лизогуб принес мне форму 3-Ге27-Кб – и порядок!

– А вы, Роман Степанович? Вы уже составили эту форму?

– А как же!

– И на сколько же процентов вы трансформировались?

– На все сто!

– Приятная новость! – одобрительно усмехается Иван Иванович. – Ну, а раз так, то тогда давайте решать действительно нужный для цеха вопрос.

– Не знаю, не знаю! Ничего не знаю! Не грамотный! – открещивается Пяткин. – Мне от Буянова на этот счет никаких указаний не поступало! А форма 3-Ге27-Кб чтобы была! Все!

Роман Степанович достает из кармана носовой платок и трубно сморкается, ставя на разговоре точку.

* * *

Узнав Пяткина в его новом облике, Веня тут же вспомнил и все остальное.

Он вспомнил кабинет Буянова, и то, как он резко шагнул к трансформатору и, без идиотских проволочек, передвинул рукоять загадочного механизма до самого упора. Воздух в его кабинете позеленел, и Вениамину почудилось, что он видит колеблющийся силуэт своего начальника во фраке, в белых перчатках и с цилиндром на голове. Была ли в его руке трость? Скорее да, чем нет, однако полной уверенности в этом у него сейчас уже не было, ибо сознание его в то мгновение покидало его.

Когда оно вновь вернулось к нему, его окутывал белесый туман – столь плотный, что, казалось, его можно было потрогать рукой. Он лежал на чем-то мягком, и в первый миг ему подумалось даже, что он лежит дома в своей постели. Но уже в следующее мгновение он понял, что это было не так.

Он встал на ноги.

Сомнений не оставалось – он находился в какой-то иной реальности. Но что стало с его миром?

Вениамин расставил руки и, как канатоходец на канате, сделал несколько весьма осторожных шагов – один, второй, третий… и неожиданно стукнулся лбом обо что-то твердое. Веня отступил назад и потер ушибленное место. И тут – о, чудеса! – из его лба вдруг брызнул свет, словно от фары мотоцикла. Луч выхватил из белой субстанции растущее перед ним дерево – в него-то он и треснулся черепком. Веточкин повел головой, освещая пространство и понял, что находится в лесу. Между деревьями вилась тропинка, и он двинулся по ней.

И вот теперь он в Буяновке!

Сколько времени он прожил под одной крышей со своими коллегами? Дней десять, или больше? И до сих пор не сумел их распознать! Как же это он сразу же не раскусил, что дедушка Роман – это Роман Степанович Пяткин! А Эд – ни кто иной, как великолепный шахматный стратег Эдуард Михайлович Ливандовский из Бюро Передовых Модификаций и Трансформаций. Людмила Ивановна Лаптева (это ведь слепому надо было быть, чтоб не увидеть!) таинственным образом трансформировалась в Бабу Люду. Ну, а бухгалтер заводоуправления Юрий Осипович Золотарёв, в результате передовых буяновских инноваций, преобразился в Юроса.

Но претерпели ли подобные метаморфозы и другие заводчане? Не они ли и населяют ныне Буяновку? По всей видимости – так: в Буяновке обосновалась элита завода, ее ударный отряд – то есть, работники заводоуправления. Они-то и поселились в этих хатах дружными трудовыми коллективами! Во всяком случае, многие из них вызывали у Веточкина смутные ассоциации с неутомимыми тружениками Белого дома.

Но что произошло с другими подразделениями завода? С участком пошива матрасов, например? С цехом по производству губных гармошек? С экспериментальным хозяйством по разведению страусов и кенгуру?

Трансформировались ли и они в нечто авангардное, передовое?

А, может быть, изменился и весь город? Да что там город! Вся планета Земля!

Баба Люда (а иначе она и не была бы бабой Людой) времени даром не теряла. Она успела передать Веточкину множество разнообразных слухов, витавших в Буяновке – и о поселке Добрынино, и о Лизогубовке, и о деревне Новая Австралия и о черной башне Протея с его могучим волшебником Квашиным.

Но насколько можно доверять ее болтовне – вот в чем вопрос?

Единственным осязаемым фактором в ее сорочьих новостях был указатель на Добрынино. Как-то Вениамин ходил с Эдом на рыбалку, и тот показал ему, в какой стороне он находится.

А что, если… В голове Веточкина начал вырисовываться план.

Но оставим пока Веню и перенесемся, на крыльях нашей фантазии, в иные края.

* * *

Жил да был в некотором царстве, в некотором государстве Иван Иванович Добрынин. И решил он как-то зайти в заводоуправление своего родного завода, чтобы утрясти там, наконец, вопрос о тете Дусе. И что же? Подошел он к Белому Дому – а Белого дома-то и нет. А на его месте блестит на солнышке обширный водоем, и у его пирса стоят на приколе строящиеся суда.

Застыл Добрынин на пирсе, как кнехт – хоть конец на него набрасывай. Что бы это могло значить? Лишь только одно: он сошел с ума. Во всяком случае, другого здравого объяснения этому явлению он не находил.

Постоял, постоял Иван Иванович у водоема – да и двинулся к Лизогубу на участок губных гармошек.

Зачем он шел к нему? Чтобы рассказать об исчезнувшем заводоуправлении и посмотреть на его реакцию? Узнать у него какие-то свежие новости?

Идея оформилась, когда он прошел уже с полпути.

Под любым предлогом следовало вытащить Лизогуба из его кабинета и привести к Белому Дому! И тогда (почему-то Иван Иванович на это твердо надеялся) тогда Белый Дом снова окажется на своем месте. Если же его там все-таки не будет – значит, и Лизогуб тоже поехал крышей. А это уже радовало. Ведь знать, что кроме тебя свихнулся и твой коллега – это хотя и не слишком большое, но все-таки утешение.

Улыбаясь своим мыслям, Иван Иванович поднял голову. И… О, Боже! Участка губных гармошек тоже не было! А на его территории блестел котлован, заполненный водой и в нем, как белый лебедь, горделиво стоял на якоре парусный фрегат «Товарищ».

Теперь сомнений уже не оставалось никаких: он точно «поехал крышей». И прав, прав был Рябоконь, требуя от него надбавку к зарплате за то, что он работает «с больными на всю голову!»

Но сумасшедшие – они ведь потому и сумасшедшие, что в их головах роятся самые причудливые идеи, не так ли? И одна из них и посетила голову Ивана Ивановича. Он, хотя и вполне осознавал всю ее абсурдность, а все-таки решил пойти в свой цех и убедиться в том, что он никуда не исчез, и что на его месте не появилось, допустим, озеро Байкал или Черное море.

Итак, Иван Иванович уже дошел до памятника Иванессе Ковбасюк в заводском скверике, когда его накрыла густая тень. Иван Иванович поднял голову и увидел, что над ним парит странная птица. Крылья у нее были, как у сверхзвукового истребителя, а туловище человеческое. В руке это дивное существо несло портфель. Кружа над ним, птица открыла портфель, вынула из него какой-то предмет и сбросила его на землю. Вещь упала в трех шагах от Ивана Ивановича, и он поднял ее.

В его руках оказался какой-то свиток, перевязанный оранжевой ленточкой. Что это? Возможно, древний манускрипт? Или послание внеземных цивилизаций?

Иван Иванович развернул послание неведомых братьев по разуму.

Это был плакат. На толстом глянцевом листе бумаги был изображен человек в спецовке и в красной каске, с лицом волевым и уверенным в своей правоте. Глаза его горели энтузиазмом, смешанным с какой-то идиотской радостью. Рукава куртки были закатаны по локти; крепкими, мускулистыми руками рабочий прижимал к груди молот. Внизу крупными печатными буквами было написано: «Работайте по методу Басова – без травм и аварий!»

И тут уже Иван Иванович окончательно уверился: он сошел с ума.

 

10

Болтовня Лаптевой навевает тоску. Пыльные стены с лозунгами и диаграммами вызывают апатию. Тот же эффект производят «гробы» – так на служебном сленге именуются стеллажи, набитые пухлыми папками всевозможных бумаг. Лень и апатия сочатся со всех углов.

Время словно остановилось.

Волшебник Квашин сидит за своим столом, вперив потухший взгляд в ограниченное стеной пространство. Его рыхлое лицо, его мясистый нос – вся его ленивая, сонная и апатичная фигура источает неисчерпаемые флюиды меланхолии.

Владимир Иванович то и дело болезненно хмурится, осторожно ощупывая правое плечо и щуря глаза с таким видом, как будто ему не мил уже и солнечный свет, и он ждет, не дождется, когда же, наконец, окончится эта гнусная комедия под названием человеческая жизнь!

Пяткин занят работой. Весьма срочной и весьма ответственной работой. Очень важной и жизненно необходимой для всего завода! А, может быть, даже и для целого государства!

Несколько месяцев назад Людмила Ивановна, шутки ради, взяла, в отсутствие маститого прозаика, несколько увесистых папок с его стола и задвинула их в «гроб». К ее удивлению, Пяткин так и не обнаружил пропажу. С тех пор Людмила Ивановна регулярно пополняет «гробы» бессмертными творениями классика, а тот, не замечая этого, продолжает плодить свои бестселлеры.

Уборщица матрацного цеха, Варвара Петровна, несмотря на сложную международную обстановку, так и не навела порядка в бытовках и туалете, в то время как главный кутюрье, Валерий Павлович Рябоконь, все-таки проявил высокую сознательность и нарисовал Роману Степановичу диаграмму роста матрасов, лифчиков и кенгуру.

Коллектив участка губных гармошек, возглавляемый паном-товарищем Лизогубом, занят проведением стихийного митинга, на котором рабочие смело критикуют начальство за всевозможные упущения и недостатки, в точном соответствии с последними резолюциями Партии и правительства, а также берут на себя повышенные обязательства: перевыполнить план выпуска губных гармошек в пятнадцать раз!

Буянов, как представитель «Белого Дома», является на митинг с небольшим опозданием и, с места в карьер, вступает в острейшую полемику с наиболее буйными и психически неуравновешенными ораторами. Получается здорово: демократия на участке губных гармошек прямо так и бурлит!

Вал стихийных митингов катится по опаленной гражданскими войнами и революциями стране, круша все старое, отжившее, наносное. Вся страна, по указанию великого товарища Чена, дружно развернулась на 180 градусов и уверенной поступью движется вперед, к светлому будущему. Кто не сумел в очередной раз прозреть, трансформироваться и шагать в ногу со временем, выбрасывается за борт истории, как никому не нужный хлам.

Михаил Григорьевич – в самом эпицентре происходящих в стране трансформаций. Через него движется бумажный вал всевозможных отчетов, графиков, встречных планов в вышестоящие инстанции. Оттуда – еще выше. Все выше и выше. И так – до «гробов» самого наивысшего уровня!

Сверху нисходит встречный поток инструкций, решений, постановлений – манна небесная для чиновников всех мастей.

* * *

Но что же Вениамин Веточкин? Где он?

Телом своим он пребывает в группе Центр, но дух его витает в иных сферах.

Отважный молодой человек взял на себя неимоверно трудную и очень высокую миссию: вернуть планете Земля ее прежний, добуяновский облик. А для этого он был должен найти таинственный аппарат Буянова и вернуть его рукоять на нулевую отметку. Тогда, как полагал Веточкин, чары рассеются, и мир вернется к своим истокам.

Но где искать этот аппарат?

В Буяновке?

Вместе с Эдом-Ливандовским он обшарил ее, как свой карман. Он заглядывал своим третьим глазам в самые потаенные уголки – но волшебного механизма нигде так и не обнаружил.

И тогда Вениамин решил отправиться в Добрынино.

Храбрый юноша пробирался через болота, горы и леса; он шел сквозь туман, град, дожди и метели; над его головой грохотал гром, и в белой вязкой субстанции загорались черные молнии; Веня множество раз рисковал своей жизнью, он встречался на своем пути с различными диковинными существами – и все-таки дошел до Добрынино! Но – и тут осечка!

Родной завод преобразился до неузнаваемости. Из всех цехов остался лишь только цех по пошиву матрасов – все остальное либо трансформировалось, либо исчезло вообще невесть куда.

«Что делать?» – вот извечный вопрос! Необходимо было с кем-то обсудить сложившуюся ситуацию. Ведь даже сам Буянов, когда этого требовали интересы дела – и тот не считал для себя зазорным советоваться с людьми!

И направил Веня Веточкин свои стопы в уцелевший от Буяновских трансформаций цех. И вошел он в кабинет Ивана Ивановича Добрынина. А тот как раз сидел за столом, положив локти на столешницу, и в глубокой задумчивости покусывал большой палец. За его спиной, на пыльной стенке, висел плакат, на котором красовался мускулистый рабочий с молотом в руках, и под ним стояла надпись: «Работайте по методу Басова – без травм и аварий».

Увидев в своем кабинете молодого человека с третьим глазом на лбу, Иван Иванович перекрестился, вскочил со стула и побежал в санчасть.

После этого пассажа, Вениамин повязал на лоб бандану. И, уже с банданой на лбу, дабы понапрасну не волновать народ, начал собирать различную информацию. Таким-то образом, он узнал о загадочной птице с коричневым портфелем в руке, о некоем мистере икс во фраке и с толстым мохнатым хвостом, о каких-то таинственных женщинах, превращенных якобы в кенгуру, и много другой всячины. Но каким образом все это можно было связать и использовать в деле? Ответа Веточкин не находил. И снова были поиски, напряженные поиски аппарата Буянова – но… и они ни к чему не привели.

И направил Вениамин Веточкин свои стопы в Лизогубово, а затем – и в Чудаковку. Однако если бы мы взялись описывать все приключения нашего героя во время этих его удивительных путешествий, нам пришлось бы написать целый роман. А посему заметим только, что и там он тоже вытянул пустышку.

Тем не менее, круг сужался, и шансы найти мутирующий аппарат Буянова неуклонно возрастали. Оставалась еще черная башня, в которой обитал могучий колдун Квашин. И Веня, анализируя ситуацию и так, и эдак, все больше утверждался в мысли, что аппарат где-то там!

И снова наш герой шагал дремучими лесами и дикими степями по преобразованной земле, освещая свой путь третьим глазом. И вот он вышел на лесную полянку, и увидел на ней прекрасную лань. И она смотрела на него такими чистыми и кроткими глазами… и было в них столько нежности, столько небесной любви! И отважный юноша подошел к ней и обнял ее за шею. И Лань тихонько вздохнула и сказала тонким мелодичным голоском:

– Венечка, ты?

– Я, милая, – сказал Веня. – А это ты, Лена?

– Да, я – проворковала Лена Киселева.

– Ах, – раздался за спиной Вени тихий грудной глас. – И почему Буянов не превратил в лань и меня?

Веточкин повернул голову. Из-за деревьев на него с любопытством смотрели кенгуру.

– Зоя, ты, что ли? – спросил Вениамин.

– Я, Венечка, я,– ответило одно из животных, ибо это была действительно Зоя Скворцова. – Ну, вот скажи нам, Венечка, почему твой босс трансформировал все машбюро в Кенгуру, а только одну Леночку – в лань?

– А я знаю? – сказал Веня, пожимая плечами.

– А куда ты идешь, Венечка? – спросила Зоя Скворцова.

И Вениамин поведал женщинам, что он идет к Черной Башне, в которой обитает могучий чародей Квашин. И что, возможно, где-то там находится таинственный аппарат Буянова, с помощью которого он надеется вернуть мир в его прежнее, добуяновское, состояние.

Стоит ли говорить о том, что Лена Киселёва выразила горячее желание разделить с Вениамином Веточкиным все трудности его пути? И что далее они шагали уже вдвоем, смело преодолевая все преграды и опасности? 

 

* * *

До окончания рабочего дня остается пять минут. Людмила Ивановна достает круглое зеркальце и начинает пудрить свой носик. Гудок, возвещающий об окончании трудового дня, застает ее уже на проходной завода, причем она обходит Квашина почти на целый корпус! Веня Веточкин также входит в тройку лидеров, преследуя эту парочку по пятам.

Вместе с гудком в группу «Центр» заходит Юрий Осипович и с улыбкой предлагает маститому автору:

– Ну что, тренировочная груша? Преподать тебе урок?

{gallery}transmut{/gallery}

 

Самый великий труженик группы «Центр» потянулся за своим рабочим столом и зевнул так, что едва не вывихнул челюсти. Лицо его при этом зверски перекосилось. К счастью, маленьких детей поблизости не оказалось, и никто в обморок не упал. Пяткин азартно потер руки и, с сизой улыбкой на устах, сказал:

– Ну что, Веня, партийку?

– Можно,– согласился Веточкин.

Автор нашумевшего бестселлера «Кодекс демократа-судоремонтника» вынул шахматы из ящика стола, расчистил место от бумажных кип, и высыпал на него шахматные фигурки. Веточкин прихватил свой стул и уселся напротив. Игроки расставили шахматы. Дебют разыгрывался в абсолютной тишине.

Идиллию нарушает товарищ Ливандовский.

Он бесшумно просачивается в группу «Центр» и направляет свои стопы к погруженным в глубокие раздумья шахматистам. В правой руке товарищ Ливандовский держит бутылку с кефиром, а в левой – бутерброд с колбасой.

Жуя бутерброд и почесывая бутылкой за ухом, Ливандовский кивает сам себе головой в ответ на возникающие в ней идеи. Не проходит и минуты, как он выносит свой суровый приговор:

– Да, плохо твое дело, Роман Степанович… Можно сливать воду.

Общеизвестно, что Ливандовский – крупный шахматный стратег. Ему достаточно даже самого беглого взгляда на доску, чтобы во всех тонкостях оценить позицию. Поистине фантастическая скорость шахматного мышления, тонкий аналитический расчет, склонность к ярким атакам на короля, во время которых он раздает фигуры налево и направо – вот те незаурядные качества, которые отличают этого даровитого шахматиста, когда он смотрит на чужую партию со стороны.

– Можно было бы ударить его лошадку,– с чрезвычайно умным видом принимается рассуждать Ливандовский,– но это все равно тебе ничего не даст, так как ровно через семь… нет, через восемь ходов после этого ты получишь мат.

Роман Степанович покачивается на задних ножках стула, сосредоточенно упершись ладонями в щеки и, похоже, он не слышит этих мрачных прогнозов.

– М-да… – задумчиво покусывая нижнюю губу, бормочет Ливандовский. – Есть, конечно, один вариант… Можно было бы попытаться прорваться по левому флангу… Кинуть ему жертвяка… Пускай ест… – Ливандовский пренебрежительно машет недоеденным бутербродом. – Отдать ему пешку… Даже две… Их у тебя и так много… А потом… Что же потом?

Он трет свой сократовский лоб горлышком бутылки. Не проходит и минуты, как раздается его восторженный возглас:

– О, вижу! Вижу! Красота! Ха-ха-ха! Давай ему пешку! Слышишь, ты, дятел, давай ему пешку, пускай жрет!

Ливандовский хватается за живот и начинает корчиться в приступах тихого счастливого смеха. Все эти признаки явного умопомешательства не производят на Романа Степановича решительно никакого впечатления.

– Ну, что же ты раздумываешь, разиня? – горячится Ливандовский. – Чего ждешь? Давай ему пешака? Слышь? Я тебе говорю!

Роман Степанович, скрипя зубами, чешет затылок.

– Ну, не хочешь дать пешку, так дай ему тогда коня,– просит Ливандовский.

И затем в раздумье:

– По-моему, конь даже лучше…

Пяткин отрывает взгляд от доски и смотрит на подсказчика испепеляющим взглядом:

– Ты, тюфяк,– смачно цедя слова, огрызается он. – Ты чего сюда пришел? Нечего тебе делать – так иди в свой отдел и жуй там колбасу, или играй с Квашиным в козла.

А я тебе говорю, дай ему коня,– убеждает Романа Степановича Ливандовский. – Смотри: ты бьешь его пешку, он бьет твоего коня, ты бьешь его пешку…

– Да что это такое, понимаешь,– бормочет Пяткин. – Ходят здесь разные тюфяки. Дай ему пешку! Дай ему коня! А я вот сейчас дам тебе в зубы, понимаешь чтобы ты не болтал над доской…

– Ха-ха! – Ливандовский кривит губы в иронической улыбке. – Не умеешь ты, Роман Степанович, играть в шахматы, и уже никогда не научишься!

– Ты, тюфяк, тебе чего здесь надо? – урезонивает его Пяткин. – Шахматы – игра интеллектуальная, тут думать надо, понял? Думать! Это тебе не сметы на лифчики составлять!

Он берется за ладью.

– Все! Взялся! Взялся! – радостно кричит Ливандовский. – Нет, Роман Степанович, так не честно! Взялся - ходи!

Подняв ладью над доской, Роман Степанович производит странные манипуляции губами, то выпячивая, то втягивая их. В конце концов, все же ставит ладью на прежнее место.

– Э, да ты, оказывается, слабак! – с разочарованной улыбкой произносит Ливандовский. – Не серьезный товарищ. Смыкаешься, как скрипач. Тебе только в поддавки играть, а не в шахматы.

Не отрывая глаз от доски, Пяткин бормочет:

– Ты, тюфяк. Пошел вон!

В глубокой задумчивости, он чешет за ухом. Затем снова берется за ладью, и начинает сообщать ей вращательные движения, словно пытаясь ввинтить в доску. Верхняя губа шахматиста при этом ползет вверх, обнажая желтые зубы, которыми он и начинает зловеще скрежетать. Тем не менее, ладья не ввинчивается.

– Ну, ты думаешь сегодня ходить, или нет? – подгоняет Ливандовский.

Пяткин ходит ладьей.

– Напрасно,– с глубокомысленным видом изрекает мэтр, покачивая своей курчавой головой. – Был лучший вариант.

Он ставит бутылку с недопитым кефиром на стол Квашина. Шахматисты делают еще несколько ходов.

– Ха-ха! – похохатывает Ливандовский, прижимая к своей переносице дужку очков. – А я-то думал, что он – игрок. А он, оказывается, дальше своего носа ничего не видит!

– А ну, вали отсюда,– огрызается Пяткин.

«Фу, какие вульгарные выражения!» «Прямо уши вянут!» «А еще член ДНДД!»

Эти реплики подают новые действующие лица. Они входят в группу «Центр» с таким видом, словно заплатили за билеты и теперь вправе рассчитывать на спектакль. Кое-кто из незваных гостей тянется за сигаретами и закуривает. Новые болельщики обступают доску и углубляются в анализ шахматной позиции. Роман Степанович, заткнув уши пальцами, беззвучно шевелит губами. Наконец неуверенно протягивает руку к ферзю Веточкина. На какое-то время его рука в нерешительности зависает над ферзем и вдруг опасливо отдергивается от него. Не в силах устоять перед соблазном, Роман Степанович вновь тянется к ферзю. Он зловеще скрежещет зубами, и тут уже и Ливандовский замечает, что ферзь Веточкина находится под боем.

– Э, Роман Степанович, так нечестно! – протестующим тоном восклицает этот тонкий аналитик. – Не тронь королеву! Ты что же, играешь на хапок?

Пяткин берет ферзя.

– Ну да, конечно! – усмехается Ливандовский. – Тебе подставили – ты и хапанул! А выиграть честно, по уму, – тебе слабо.

Гримасничая, как школьник, Роман Степанович чешет ферзем за ухом. Затем все же ставит его на место.

– Правильно,– одобряет это решение один из болельщиков. – Вот это – настоящий джентльмен!

Пяткин снова берет ферзя.

– Вот тебе и джентльмен!

– Ну что, ход сделан? – спрашивает Веточкин.

Пяткин ставит ферзя на место.

– Интересно, долго он еще будет ее ощупывать? – интересуется один из болельщиков.

– Как семнадцатилетнюю девушку,– добавляет другой.

– Когда я собирался жениться,– делится своими воспоминаниями Ливандовский,– а это был очень ответственный шаг в моей жизни, и ребята уговаривали меня одуматься и не делать глупостей – я и то меньше смыкался.

Роман Степанович берет ферзя.

– Ну, так как? Ход сделан? – уточняет Веточкин. – Или нет?

– Да, сделан! – кричит Пяткин, сверкая глазами. – Ха-ха! Тюфяки!

Он начинает раскачиваться на задних ножках стула, с каким-то даже торжеством прижимая ферзя противника к своей груди.

– Тюфяки! – кричит Пяткин. – Сделан ход, не сделан! Ребята его, понимаешь, отговаривали жениться! Нам не надо ощупывать семнадцатилетнюю королеву! Нам надо выигрывать! Ха-ха! Выигрывать у тюфяков!

Такой явный успех, как взятие ферзя противника, туманит ему голову.

– Перехаживать не будете? – коварно улыбается Вениамин.

– Нет, не буду! – ликует Пяткин. – Не буду! Ха-ха! А ты ходи! Посмотрим, брат ты мой, что ты теперь запоешь без ферзя!

Крепко зажав в кулаке фигуру противника, Роман Степанович разводит руки в стороны и, раскачиваясь на задних ножках стула, начинает исполнять известную арию дребезжащим фальцетом:

Сердце красавицы

Склонно к измене

И к перемене…

Веточкин делает свой ход – продвигает пешку на одну клеточку вперед. Улыбка сползает с лица Романа Степановича. Он прерывает пение, обхватывает голову руками и начинает ерошить волосы. Наступает гробовая тишина. И в ней раздается душераздирающий вопль Ливандовского:

– Вижу! Вижу! Ха-ха-ха! Мат! Да, мат!

Прижимая пальцем очки к носу, Ливандовский трясется от смеха. Пяткин сосредоточенно ставит ферзя на место и восстанавливает прежнюю позицию. Но Ливандовский не позволяет ему переиграть партию. С криком: «Все, все! Ход сделан!» и: «Не надо нам пудрить мозги!» он хватает ферзя и прячет его в карман куртки.

В довершение шахматного позора Романа Степановича, в отдел чинной поступью входит Юрий Осипович Золотарев – бухгалтер приблизительно одного с Пяткиным возраста. Он высок ростом, полноват, с нежной белой кожей и насмешливыми синими глазами – весь какой-то как бы расплывчатый, текучий, словно к нему применили специальный компьютерный эффект.

Ливандовский радостно кидается ему навстречу.

– Что такое? – застывая в дверях, озабоченно вопрошает Юрий Осипович. – Снова продул?

– Ха-ха-ха! Конечно, продул! – хохочет Ливандовский. – Он же понятия в шахматах не имеет!

– Ах, вон оно что… – понимающе кивает Юрий Осипович, сохраняя на лице невозмутимое спокойствие. – А я-то никак не пойму, что здесь за праздник. Думал, Пяткин прогрессивку выдает. А он, оказывается, опять сел в лужу… Как же это ты снова фраернулся, Роман Степанович?

– Ошибся в дебютных осложнениях,– поясняют болельщики. – Неточно разыграл вариант Дракона в новомалайской защите.

Ливандовский с восторгом подхватывает Юрия Осиповича под локоть и увлекает за собой. Юрий Осипович следует за ним с видом крупного шахматного светила. Ливандовский поспешно восстанавливает позицию.

– Вот, смотри! – захлебываясь от счастья, объясняет он. – Этому чурбану кинули жертвяка. Знаешь, насадили на крючок наживку и кинули ему под самый нос: на, чурбан, глотай! А наживка жирная, аппетитная! Не какой-нибудь там пешак, а королева! Ну, у Романа Степановича от радости в зобу дыханье сперло. Он с лету – клац! Знаешь, не как там лещ, или карась – тот сперва понюхает, пососет, прежде чем заглотить. Проверит, не там чего-нибудь несъедобного. А этот – как щука! Хвать с лету, проглотил крючок вместе с наживкой – и на дно. Видишь, сидит теперь, как вареный рак, даже губами пошевелить не может, только ртом воздух хватает. Хорошо, хоть на этот раз ему королеву наживили, а в другой раз он, бывает, и на голый крючок берет.

Юрий Осипович понимающе кивает и успокоительными жестами призывает Ливандовского умерить столь бурное веселье.

– А я ведь его предупреждал, чтобы он не брал королеву! – хохочет Ливандовский. – А он взял, баран!

Шахматное светило делает строгие глаза и тихо произносит:

– Ливандовский, прекрати сейчас же!

Затем отступает на шаг от стола и пристально всматривается в хмурое лицо незадачливого шахматиста. Всё смолкает. Юрий Осипович прикладывает руку к сердцу и печально склоняет голову в груди. Его фигура выражает глубокую скорбь.

– Роман Степанович, прими наши искренние соболезнования по поводу твоей очередной продутой партии… – с трагическими оттенками в голосе начинает Юрий Осипович. – Мы все сочувствуем твоей беде. Мы понимаем, что ты очень хороший, очень сильный шахматист, и что вокруг тебя собрались одни тюфяки, такие как Ливандовский и Веня Веточкин, которые даже путем не знают, что такое вариант Дракона в Ново Малайской защите. И нам тем более обидно, что такой крупный и интересный шахматист, как ты, вновь сел в лужу перед каким-то жалким тюфяком.

Окончив речь, оратор манит к себе Веточкина:

– Веня, можно тебя на секундочку?

Веточкин встает со стула и подходит к стоящему у окна Юрию Осиповичу. Тот меряет его осуждающим взглядом, укоризненно покачивая головой:

– Ай-яй! Нехорошо, молодой человек. Нехорошо…

– Что нехорошо?

– Нехорошо издеваться над пожилыми людьми. Вот ты когда-нибудь тоже стариком станешь. Приятно тебе будет, когда тебя обыгрывать начнут?

– Так это ж игра,– благодушно улыбается Веня.

– Игра! – на губах Юрия Осиповича появляется саркастическая усмешка. – Игра…

Он понижает голос – но, впрочем, с таким расчетом, чтобы все могли слышать его.

– Ты видишь, что человек понятия в шахматах не имеет?

Веня молчит.

– Так видишь, или нет?

Веточкин сдвигает плечами.

– Ну, а раз видишь, так и поддайся старику. Надо так: раз-другой проиграл – потом выиграл. Раз другой проиграл – потом снова выиграл. Чтобы у него поддерживался интерес к игре. Чтобы он думал, что тоже играть умеет. А то посмотри, что с ним делается: лицо позеленело, руки трясутся. В прошлый раз, помню, когда он тоже вот так вот семь или восемь партий подряд продул какому-то тюфяку, мы его холодной водой отливали. Да и теперь, того и гляди, придется в мокрые простынки заворачивать. Нет, ты смотри, смотри, не отворачивайся! Ну, видишь? На нем же лица нет. Так же с ним, не ровен час, и удар случиться может. Хватит кондрашка – и поминай, как звали! И понесут старика вперед ногами в белых тапочках! А ведь можно было бы уважить дедулю? Зевнуть ему там, ненароком, ладью или коня. Я знаю, он это очень любит. Тебе ведь не трудно? А ему – в радость.

Роман Степанович впивается в Юрия Осиповича гневным взглядом:

– Вы, тюфяки! – кричит он, брызгая слюной. – Вам чего здесь надо? Вы чего сюда пришли? Негде вам больше, понимаешь, языками чесать?

Демонстративно прикрыв лицо ладонью, Юрий Осипович продолжает совестить Веню:

– Вот видишь, что с ним теперь делается? А? Смотри, как у него зенки-то сверкают. Кажется, живьем готов съесть. А все почему? Да потому, что ты опять выиграл у него в шахматы. Вот Ливандовский, например, никогда у него не выигрывает. Он, как воспитанный человек, всегда сделает старику одолжение.

Пяткин судорожно сгребает фигурки с доски.

– Роман Степанович, давай сыграем партийку,– предлагает Ливандовский.

Роман Степанович не отвечает.

– Ты что, боишься?

– Тюфяк!

– Боишься – так и скажи!

В отделе накурено так, что хоть топор вешай. Веточкин смотрит на часы – пора бы уже и пообедать.

 

* * *

Веня вышел из тумана, и его взору открылась удивительная панорама. На ровной, как ладошка, площади, были рассыпаны хаты с крохотными двориками, и между ними зеленели лоскуты возделываемой земли. Над головой блестело голубое небо – плоское, с четко очерченными краями. В зените висело солнце и струило на землю свои ласковые лучи. Граница селения шла по обширной дуге и, похоже было на то, он вышел из молочно-белой субстанции на зады чьего-то подворья.

Он с удивлением обозревал диковинную местность, когда в сарайчике за домиком раздался какой-то стук, и послышалось кудахтанье кур. Потом он увидел, как из огороженного металлической сеткой участка, примыкавшего к сарайчику, вышла какая-то баба. Голова у нее была обмотана цветастым платком, а темное платье опускалась значительно ниже колен, и поверх него была надета стеганая безрукавка. На ногах у бабы болтались истоптанные чуни. В руках она держала миску – по всей видимости, она только что кормила кур. Не замечая Вениамина, крестьянка закрыла за собой калитку, через которую она вышла из курятника и, повернувшись к Веточкину спиной, направилась к дому.

– Эй, хозяюшка! – окликнул ее Вениамин.

Бабка обернулась, увидела Веточкина и, разинув рот, выронила миску из рук.

– Здравствуйте, – сказал ей Веня, но женщина, казалось, язык проглотила. – А куда это я попал, а, тетушка?

– В Бу… - пробормотала тетушка, мигая глазами. – В Бу… В Буяновку.

На лице у нее застыло такое выражение, словно она увидела змея Горыныча.

– А я, похоже, заблудился в тумане, – сказал ей Вениамин, приветливо улыбаясь.

Он подошел к оторопевшей женщине, поднял миску и подал ей ее. Бабка взяла миску и прижала к груди – плоской, как фанера. На подбородке у нее курчавилась редкая бороденка, а узкие губы были подкрашены. Если бы не платье, ее вполне можно было бы принять за мужика.

– Водицы попить не дадите, а, тетушка? – сказал Веня, пытаясь завязать разговор с местной жительницей.

Она кивнула, продолжая смотреть на него, как на чудовище.

К этому времени дед Роман уже сполз с топчана, надел штаны, перекинул полотенце через плечо и, зевая во весь рот, вышел во двор, чтобы умыться под рукомойником. Неподалеку от курятника он увидел жену с каким-то молодым человеком. Они двигались по направлению к домику, и дедушка Роман обратил внимание на то, что у парня было три глаза – два обыкновенных и еще один над переносицей во лбу. Кто бы это мог быть? Ему казалось, что в Буяновке он знает всех наперечет, однако этого молодца он видел впервые.

Он подождал, когда они приблизятся к нему и спросил:

– А ты, чей будешь, мил человек?

– Да я не из местных,– сказал Веточкин с добродушной улыбкой.

Этот ответ ошарашил деда Романа.

– То есть, как это – не из местных? А из каких же еще? – он постучал себя пальцем по виску. – Ты чо, паря?

Не понимая, чем вызвана такая реакция деда, Веточкин широко улыбнулся, полагая, что этим кашу не испортишь. Занятный типаж, подумалось ему. Вроде бы, и мужик – а под майкой канареечного цвета отчетливо вырисовываются тяжелые женские груди, уже порядком обвисшие. Бедра у деда довольно широки: рожать с такими бедрами – одно удовольствие!

Крестьянка обернулась и стала тыкать пальцем в молоко:

– Му! Му!

– Что «му?» – не понял дед Роман.

– Она хочет сказать, что я вышел оттуда, из тумана,– пояснил Веточкин.

Так состоялась эта историческая встреча двух цивилизаций. Весть о том, что к хате Пяткиных из внешнего пространства вышло неведомое гуманоидное существо, облетело село с быстротой молнии. Гипотеза о том, что кроме Буяновки существуют и другие миры, населенные разумными существами, блестяще подтвердилась. Романтики торжествовали, и скептики были посрамлены.

Первые дни село кипело, как потревоженный улей. Сельчане теснились у плетня дедушки Романа, и каждый старался под каким-нибудь благовидным соусом просочиться во двор, чтобы хотя бы одним глазком взглянуть на таинственного пришельца. Но с течением времени к Веточкину попривыкли, ажиотаж утих, и его персона перестала вызывать столь жгучий интерес. С некоторыми обитателями Буяновки Веня со временем даже встал и на короткую ногу. Поселился он в хате Пяткиных. Пожилая чета не имела детей и была рада появлению в их доме такого приятного молодого человека. Чтобы не есть хлеб даром, Вениамин помогал им вести домашнее хозяйство: колол дрова, вскапывал грядки, полол сорняки, кормил кур и гусей. Тихими летними вечерами хозяева выносили во двор скамеечки, усаживались под развесистой яблоней, и рассказывали разные истории. Баба Люда, вопреки ожиданиям Вениамина, оказалась женщиной с отменно подвешенным языком. Она знала все деревенские сплетни, и могла часами пересказывать их, приукрашивая и перевирая. Очень часто на эти посиделки заглядывали и соседи Пяткиных – Эд и Юрос.

Эд – заядлый рыбак и большой любитель игры в нарды. Волосы у него были золотистые, вьющиеся и очень густые, напоминавшие одуванчик в пору цветения. Лет ему было, наверное, под сорок. Юрос – добродушный балагур, иной раз, впрочем, и довольно язвительный, был уже в солидных летах. Как и баба Люда, он тоже был не прочь почесать языком. И, как и Эд, сыграть с дедом Романом партию-другую в нарды.

Иной раз, заходя к Пяткиным, Эд прихватывал с собой гитару и, бренча на ней, распевал дворовые песенки:

А в Чудаковке люди странные живут.

В Чудаковке рыбы по небу плывут.

А в Чудаковке ходят задом-наперёд,

И начальником у них там рыжий кот.

Откуда пошли эти песни – никто не знал, но исполняли их с удовольствием.

Баба Люда частенько пикировалась с дедом Романом.

– Вот скажи, Веня,– взывала она тогда к Веточкину, как к высшему судии,– у вас там, в тумане, тоже такие прохиндеи живут, или это только у нас в Буяновке такие водятся?

Разумеется, всем было интересно узнать о том мире, из которого явился Веня, но лучше всех умела добывать ценную информацию баба Люда. Она столь искусно вытягивала из Веточкина всевозможные сведения, словно была агентом секретной службы, а потом щедро сеяла полученную информацию по селу, дополняя ее своими домыслами.

Больше всего в рассказах Вениамина Буяновцев изумляло то, что мир, из которого он пришел, якобы не был подвержен мутациям. Это было похоже на сказку! Ведь в Буяновке мутировало и трансформировалось все.

Человек рождался мальчиком, но постепенно, день за днем, он превращался в девочку, а затем – опять в мальчика. Представительницы слабого пола также поочередно меняли свои ипостаси. Происходили трансформации и пределах самого пола. У Юроса, например, к появлению Веточкина, на месте носа вырос хобот, и уши стали большими, как у слона, а у Эда волосы перекрасились сами собой и сменили свой цвет с черного на желтый.

Особенно активно и охотно мутировала молодежь, старики же, как правило, как бы костенели в своих оболочках, и у них процессы трансформации протекали уже не столь стремительно.

Единственное, что не менялось в Буяновке, так это, пожалуй, солнце. Оно всегда висело на своем месте. Утром солнышко как бы разгоралось, а к вечеру затухало, но не совсем, так что и в ночные часы в его бледных лучах можно было ходить по деревне.

Да, рассказы Веточкина потрясали!

По его словам выходило, что даже и небеса в том мире, из которого он явился, были такими, что в это и поверить невозможно! Солнце в них, якобы, плавало от одного края к другому, и когда оно скрывалось, наступала ночь. Само же небо напоминало огромную вогнутую чашу голубого цвета. А ночью в черном небе появлялись бесчисленные светлячки, и всплывала огромная желтая луна, и она обливала всю Землю томными нежными лучами. И еще много чудесного и небывалого рассказывал этот пришелец из мира иного – мира странного и непонятного.

Вот уж сказочник – так сказочник! И во всей Буяновке второго такого не сыскать!

* * *

Веня открыл дверь.

В клубах сизого дыма, прижимая к груди ферзя противника и раскачиваясь на задник ножках стула, с сияющим от счастья лицом, сидел Роман Степанович и кричал: «Тюфяки!»

Увидев Веточкина, он радостно воскликнул:

– Веня! Ты знаешь этого тюфяка? Вот! Вот этого тюфяка?

Рука с ферзем нацелилась в лоб Ливандовского. Шахматный стратег сидел перед Пяткиным, уныло понурившись над доской и сдавив свою курчавую голову руками.

– Ха-ха-ха! Этот тюфяк, брат ты мой, мне уже, понимаешь, две партии сдул! Вот, все свидетели! – Роман Степанович обвел рукой публику. – Два ноль в мою пользу! Ну, ходи, тюфяк! Давай, ходи!

На глазах Веточкина «тюфяк» сдувает и третью партию, и как раз в это время раздается гудок, возвещающий об окончании обеденного перерыва.

– Ну да, конечно,– с кислой улыбочкой пробормотал Ливандовский. – Ты ж только и умеешь, что играть на хапок. В первой партии я тебе офицера зевнул, во второй отдал туру за пешку, а в третьей ты у меня вообще королеву за просто так хапанул!

– Не знаю, не знаю! – ликует Пяткин. – Туру, понимаешь, королеву… Нам надо выиграть! Сесть – и выиграть у тюфяка!

Юрий Осипович берет Веточкина под локоть и, подведя к окну, говорит:

– Ну? Видишь теперь, как надо? Вот так должен поступать каждый благовоспитанный молодой человек. Три партии подряд ему сдул. А почему? Ты думаешь, он не мог бы у него выиграть? Конечно, мог! Но он проиграл ему из чувства сострадания. А видел, как грамотно поступил? Сперва слона ему зевнул, потом ладью. А затем взял и ферзя подставил. Вот так вот и ты должен поступать. Ведь для него что главное? Выиграть. А как выиграть – неважно. Видишь, как он теперь счастлив! Теперь у него и работа пойдет веселее, и людям с ним общаться легче будет.

– Ха-ха-ха! Тю-фя-ки! – не обращая внимания на злопыхательства врагов, сияет Пяткин. – Вы с кем играть вздумали? А? Тю-фя-ки!

Он широко раскидывает руки и, раскачиваясь на задних ножках стула, начинает исполнять свою любимую арию:

Сердце красавицы

Склонно к измене,

И к перемене,

Как ветер в ма…

Дверь распахивается и в кабинет влетает Буянов. Пяткин обрывает пение на полуслове, устанавливает стул на все четыре ножки и с чрезвычайно озабоченным видом начинает складывать шахматы в коробку.

Буянов отдергивает обшлаг своего безупречно скроенного пиджака и бросает орлиный взгляд на часы, засекая точное время. Брови его грозно сдвигаются у переносицы. Пружинисто поскрипывая туфлями, начальник ОНиТ подлетает к столу Пяткина.

– Роман Степанович, у вас совесть есть?

Вместо ответа Роман Степанович извлекает из кармана штанов замусоленный платок, подносит его к носу и, напыжившись, трубно сморкаться.

– Я спрашиваю, у вас совесть есть?

По тону Буянова видно, что он настроен весьма агрессивно. Возможно, ему только что где-то «отвинтили голову» или "намылили шею". Так что с ним шутки плохи.

– Вы что здесь за шалман устроили?

Публика начинает потихоньку сдавать позиции. Последним покидает поле боя товарищ Ливандовский. Незадачливый шахматист утирает платком нос и засовывает платок в карман.

– Какой шалман? – уточняет Пяткин, пожимая плечами.

– Какой шалман? – с раздражением восклицает начальник. – Какой шалман!

Теперь он повторяет эту фразу уже не с таким раздражением, но зато вкладывает в нее столько сарказма, что даже твердолобый Роман Степанович вынужден слегка опустить голову.

– Да ведь по коридору же нельзя пройти! Я на втором этаже был – слышу: шум, крики, маты! Думаю, что случилось? Землетрясение? Пожар? Прибегаю в отдел – а это Роман Степанович в шашки играет! Вам что, Роман Степанович, больше заняться нечем? Мало того, что сами работать не хотите, так вы еще сюда своих друзей понаводили! Вы посмотрите, что у вас тут делается! Ведь здесь же так накурено, что к вам без противогаза зайти нельзя! Ведь вы же инженер, человек умственного труда! Я не пойму, как вы вообще можете работать в такой атмосфере! Я, например, как открыл дверь – так чуть и не упал. Смотрю, кругом дым, чад, а в чаду Роман Степанович на стуле раскачивается, песни поет, хохочет. Думаю, что делать? Бежать в пожарную, или звонить в психушку? Вы что, Роман Степанович? Разве можно себя до такого состояния доводить? Ну, хорошо, вам на себя наплевать, так ведь кругом же люди работают! На втором этаже у директора совещание идет. Что он подумает, когда услышит, как вы кричите: «Тюфяки?» Да он же завтра нас всех, к чертовой бабушке, с работы повыгоняет!

И – последний штрих мизансцены: Буянов с недоумением раскидывает руки по сторонам. Лихо, развернувшись на каблуках, он вдруг решительно выметается из отдела.

Роман Степанович трубно сморкается в носовой платок и бормочет ему вслед:

– Тю-фяк… 

ДНДД - Добровольная Народно-Демократическая Дружина.

Окончание

Окончание на сайте ПЛАНЕТА ПИСАТЕЛЕЙ

 {gallery}transmut{/gallery}

Эти возвратно-поступательные движения продолжались до тех пор, пока начальник, словно маятник, запущенный чьей-то невидимой рукой, не погасил своей начальной скорости и не застыл в мертвой точке – посреди отдела.

При появлении Буянова, перо Пяткина заскрипело с таким ожесточением, что едва не заглушило скрип туфель метавшегося барсом начальника, а на лице возникло прямо-таки зверское выражение. Казалось, что сейчас Роман Степанович, в порыве неудержимого энтузиазма, начнет грызть зубами бумагу, а из ушей у него повалит дым; в таком горячечном состоянии, пожалуй, уже следовало бы переходить от прозы к перлам поэзии!

Что же касается Людмилы Ивановны, то она оборвала свой рассказ на полуслове и, проглотив «Мишку на севере», точно цапля лягушку, погрузилась в сложные математические вычисления – с привлечением индексов Барклай де Толи и формулы 2П4S. Веточкин, отложив до лучших времен опасную экспедицию в туманность Андромеды, придвинул брошюру о белых страусах и углубился в ее изучение. Лишь Квашин не переменил позы – все с тем же угрюмым видом он продолжал рассматривать поверхность потолка.

Отмелькав перед подчиненными, Буянов, как уже было сказано, остановился. Он опустил голову и заложил руки за спину. Около минуты или чуть более того, Михаил Григорьевич посвятил внимательному разглядыванию своих туфель и вдруг, точно очнувшись от роя облепивших его мыслей, развернулся к Веточкину:

– Вениамин Александрович, чем занимаешься?

– Да вот, размышляю над тем, как повысить яйценоскость камчатского страуса,– ответил ему Веточкин.

– А–а... Хорошо... – глубокомысленно изрекло начальство. – Хорошо. Это крайне важный вопрос... А как обстоят дела с внедрением почина по шитью лифчиков на матрасном участке?

– Этот вопрос в стадии развития.

– Понятно.

Михаил Григорьевич расставил руки клещами:

– Туалет в левом крыле админздания уже функционирует?

– По полной программе,.

Вениамин заглянул в какие-то бумаги:

– И даже с двадцати пяти процентным опережением своей проектной мощности.

– Так... Оч-чень хорошо! Это – архиважный вопрос!

Заложив руки за спину и уронив голову на грудь, Буянов вновь закурсировал по отделу.

– Надо уделить больше внимания разработке планов по изысканию дополнительных резервов производительности труда,– ни к кому, в частности, не обращаясь, обронило начальство.

Похоже, разминка подошла к концу, и теперь уже следовало ожидать более решительных действий. Буянов резко тормознул у стола Квашина:

– Владимир Иванович, как обстоят дела с внедрением почина Рязанской бани №37?

Ответа он не получил – с таким же успехом можно было обратиться и к памятнику товарища Дэна у проходной завода.

Буянов приставил к уху ладонь трубочкой:

– А? Не слышу! Так сколько человек у нас охвачено Рязанским методом? Можешь ты мне внятно ответить на этот вопрос, или нет?

Он впился острым взглядом в меланхоличное лицо своего подчиненного. Владимир Иванович хранил угрюмое молчание.

– Учти, Квашин, этот вопрос на контроле у министерства! – предупредило начальство. – Если мы не внедрим его в этом квартале – нам голову оторвут!

Не в силах совладать со своими ногами, Михаил Григорьевич вновь заметался по отделу:

– Так делается что-нибудь по внедрению метода «Вместе из одной шайки» – или нет?

Молчок.

– Не понимаю! Нет, не понимаю! – с отлично разыгранным недоумением воскликнул Буянов, раскидывая руки по сторонам. – И как можно иметь такой флегматичный характер? Я думаю, дело у него движется – а оно, оказывается, стоит на мертвой точке!

Он картинно изогнулся у стола Квашина, точно материализовавшийся вопросительный знак:

– Так идет какая-нибудь трансформация этой, безусловно, важной, новации? Или же не идет?

По всему было видно, что трансформация этой, безусловно, важной, новации пока еще не идет.

– Я не пойму, что тебе мешает вплотную заняться Рязанским методом? – подивился начальник. – Неужели это такой уж неразрешимый вопрос?

Диалога явно не получалось. Михаил Григорьевич принялся расхаживать туда-сюда упругими скрипучими шагами.

– Возможно, ты болен? – предположил начальник, бросая на своего подчиненного острый иронический взгляд. – У тебя что, высокая температура? Тогда иди домой, ложись в постель, и мы будем знать: Владимир Иванович болен. Он прикован к постели и не в состоянии заниматься Рязанским методом.

Чтобы не потерять спортивной формы, Буянов совершает новую серию пробежек. За это время у него рождается еще одна идея:

– А, может быть, у тебя какие-нибудь неприятности в семье? Возможно, ты поругался с женой, или с тещей? Так ты так и скажи: ребята, не тревожьте меня! У меня душевная травма. Я поругался с любимой тещей и нахожусь в депрессии. Мы тоже люди. Мы все поймем!

Он остановился перед Квашиным и, как боец пред схваткой, упер кулаки в бока:

– Так ты не болен? Здоров? У тебя нет ни каких душевных травм?

Рука Владимира Ивановича начала тихонько постукивать по столу костяшками пухлых пальцев, что означало у него крайнюю степень раздражения.

– А раз ты не болен, и тебя нет никаких душевных травм,– заключил Буянов свою мысль,– то давай начнем работать. Давай засучим рукава, и возьмемся за дело с огоньком. Выбросим из головы все посторонние мысли о козле, и будем думать исключительно о Рязанском почине. Ведь надо же уже что-то и делать! Ты тут сидишь, молчишь как пень, я думаю, работа у тебя бурлит во всю – а, в конце-то концов, шею намылят мне!

– Верно,– кивает Квашин. – Тебе...

– А ты, значит, рассчитываешь отсидеться в сторонке? – азартно накинулся на него Буянов. – Думаешь спрятаться за моей спиной? – он затряс пальцем над головой. – Не выйдет! Если мне голову отвинтят – твоя тоже слетит, так и знай!

В сильнейшем возбуждении Михаил Григорьевич вновь замельтешил по кабинету.

– Ты знаешь, как называется Ваше подразделение? Не знаешь? Ну, так я тебе скажу! Группа «Центр»! Элитный, высоко­оплачиваемый отдел суперпрофессионалов! Понимаешь? Значит, мы с тобой должны находиться в эпицентре всех происходящих в нашей стране событий! Мы должны быть впереди, организовывать работу на строго научной основе! Вот и давай поведем дело так, чтобы наши новации и трансформации пробивали себе дорогу к жизни. Ведь мы сейчас с тобой – на линии огня! И ты – не просто инженер, как Веточкин, Роман Степанович или там, допустим, Людмила Ивановна – а старший, старший инженер, душа и тело всего нашего дела, моя правая и левая рука! Ты должен бежать впереди всей упряжки и тянуть на лямке всех остальных! А ты где бежишь? Впереди – или сзади? По-моему, ты плетешься где-то в хвосте.

– Я не собака,– возразил Квашин, с недовольным видом массируя правое плечо.– И ни в каких упряжках бегать не собираюсь.

– Ну, это я так, образно говорю! – очень довольный тем, что ему все-таки удалось расшевелить Квашина, воскликнул Буянов. – Но главная-то моя мысль тебе понятна?! Надо не сидеть, сложа руки, в ожидании, когда тебе с потолка на стол свалится готовое «Положение о Рязанском методе», а энергичнее, энергичнее заниматься этим вопросом!

Владимир Иванович скептически качнул головой.

– Ну, хорошо,– он загнул мизинец на левой руке и усмехнулся. – Отчет по нормированию сделать надо?

– Надо,– согласился Буянов.

– Планы по труду составить надо?

– Надо.

– Ну, вот видишь... – довольно хихикнул Владимир Иванович.– А ты говоришь...

– Значит, надо уплотнить свое рабочее время! – накинулся на него Буянов. – Меньше курить! Прийти на работу не к восьми утра, а на полчаса раньше, как Роман Степанович, и продумать на свежую голову, чем ты будешь заниматься в течение дня. А когда-то, может быть, пойти даже и на то, чтобы прихватить с пол часика после работы! Ведь у тебя же ненормированный рабочий день!

– Да ты пойми,– Владимир Иванович прижал ладонь к груди, – пойми же ты, наконец: надоело мне уже заниматься всей этой мурой!

Буянов замахал пальцем над головой.

– Рязанский метод – это не мура, а магистральное направление всей нашей экономики! И тот, кто не понимает этого сегодня – рискует безнадежно отстать от жизни завтра!

На лице Квашина выдавилось некое подобие улыбки.

– И сколько у нас уже было этих магистральных направлений? – спросил он. – А? Давай посчитаем? Аксайский метод мы с тобой внедрили? – он начал загибать пальцы.

– Ну, внедрили.

– Липатовский внедрили?

– Так, внедрили...

– Динамовский внедрили?

– Да, внедрили! – нетерпеливо огрызнулся Буянов. – И Динамовский, и Белорусский и Ханты-мансийский! И еще многие другие. И что с того?

– А то, что над нами уже люди смеются.

– Кто смеется? – встрепенулся Буянов. – Смеются те, кто не понимает реалий нашей сегодняшней жизни! Кто не хочет видеть нашего поступательного движения вперед! Роман Степанович, вы смеетесь?

– Никак нет!

– А ты, Вениамин?

– Я улыбаюсь.

– Блажен, кто верует,– вздохнул Квашин.

– Тебя никто не заставляет веровать,– отрубил начальник. – Но Банный метод ты внедрить – обязан!

– Да будет так! – Квашин хихикнул. – Нам что дрова рубить, что тесто замесить...

Буянов, с недоумением приподняв плечи, вступил в полемику:

– Я не пойму, в чем ты пытаешься меня убедить? Ну да, есть! Есть в этой Банной методе некоторые моменты, по тем или иным параметрам, не вписывающиеся в нашу систему! Так ведь я же и не призываю тебя слепо копировать все один к одному. Напротив, я предлагаю тебе подойти к этому вопросу творчески, вдумчиво, инициативно, в каких-то элементах, может быть, даже уйти вперед! Ведь есть же в этой методике определенные элементы, общие и для нашего завода и для бани №37! И мы с тобой должны вычленить эти элементы, взять из них все самое рациональное, передовое!

Его опять понесло.

– Мы должны научиться работать так, чтобы наша работа была легка, и чтобы она была необходимой творческой школой! Мы не можем, не имеем права плестись в хвосте!

Он взмахнул пальцем над головой, сообщив ему сложное винтообразное движение:

– Необходимо усилить работу в этом направлении! Следует изучить соответствующую литературу, поинтересоваться, что сделано по этому вопросу на других предприятиях, посоветоваться с людьми... Я, например, если у меня что-то не клеится, почему-то не считаю для себя зазорным советоваться с людьми. И, почему-то, не считаю для себя за великий труд записывать все то, что планирую сделать на сегодня. Вот, смотри.

Михаил Григорьевич извлек из кармана блокнот:

– Смотри: «Собрать к 15и ноль-ноль нормировщиков по поводу снижения трудоемкости»,– прочел начальник. – Коротко и ясно. Я не расписываю на три страницы. Я пишу для себя. Или вот: «Решить вопрос о школах...» Так... О каких еще школах? А! «...о школах передовых методов и приемов труда на матрасном участке». И напротив – галочка. Значит, вопрос решен. Школа функционирует. Так, Вениамин Александрович?

– Истинно так,– подыграл Веточкин.

– А, конечно, если все держать в голове и никому ничего не говорить... Нет, я, конечно, понимаю, что все вопросы в блокноте охватить невозможно. Знаю, текучка захлестывает...

Буянов заложил руки за спину и, набрав полную грудь воздуха, приподнялся на носках.

– Да, текучка захлестывает,– опускаясь с носков на пятки, с удовлетворением констатировал он. – И то надо сделать, и это. И все срочно. С утра, глядишь, намечал одно, а к вечеру делаешь уже совершенно другое. Я все это прекрасно понимаю. Но надо же видеть перед собой перспективу. Надо ясно осознавать, куда ты идешь. И зачем ты туда идешь. И хотя бы изредка оглядываться назад. Надо уметь разглядеть в своей работе главное. А ты не умеешь разглядеть в своей работе главного. Тебе лишь бы день до вечера. Гудок загудел – и ты летишь на всех парах из отдела, как будто тебе сейчас на голову обрушится потолок.

Он вновь потянулся на носках и бросил иронический взгляд на Пяткина.

– Вот Роман Степанович видит перед собой перспективу! И он знает, куда идет. И, я уверен: у него есть блокнот.

При этих словах Пяткин достал из кармана блокнот в красной потрепанной обложке и, сделал в нем какую-то пометку и вновь сунул в карман.

– А у тебя?! – возвысил голос Буянов с очень довольным выражением на красивом холеном лице. – У тебя есть блокнот?

Квашин перекривился так, словно у него болели зубы, и осторожно ощупал правое плечо. По заводу давно и упорно ходили слухи, будто бы Владимир Иванович повредил плечевой сустав, играя в козла – он, якобы, с такою силой грохнул «голым» по столу, делая рыбу, что вывихнул при этом руку. Разумеется, все это были досужие вымыслы, в распространении которых далеко не последнюю роль играла Людмила Ивановна.

– Если нет – то зайди ко мне, я тебе дам,– продолжал паясничать начальник. – Неужели это так трудно?

Он склонился над столом Квашина и энергично застучал по нему ребром ладони, как будто отбивал котлету.

– Надо взять блокнот и начертить в нем две колонки. Одну – побольше, где-то на три четверти листа, а другую – поменьше,– растолковывал он. – В первой записать: «необходимо выполнить до такого-то числа». А в другой: «Выполнено». И отмечать в ней те вопросы, которые ты уже выполнил. А те, которые еще не выполнил – подчеркнуть красным карандашом. И тебе сразу станет ясно. Ага! Этот вопрос у меня на контроле! Надо решить его, предположим, к такому-то числу. И думать, день и ночь думать над тем, как закрыть его в срок. День и ночь, понял! А, конечно, если сидеть молча, и никому и ничего не говорить...

Буянов развел руки, предоставляя возможность Владимиру Ивановичу самому дорисовать эту картину.

– Да, я согласен,– уже как бы беседуя с самим собой, вновь заговорил начальник, меряя упругими шагами расстояние от окна до двери и обратно. – Я согласен с тем, что тебе нелегко... А, ты думаешь, мне легко? Ты думаешь, я не завален работой? Или ты полагаешь, что мне доставляет удовольствие ходить и тормошить тебя? Нет, Владимир Иванович, я тоже человек, а не собака, хотя и тяну на себе лямку хуже всякой собаки! И я тоже хотел бы жить тихо, спокойно, как и ты. Но нет! Не получается! Нет у меня спокойной жизни!

В отчаянии от этого безотрадного факта, Буянов ускоряет шаг, переходя на рваный темп.

– Ты думаешь, что я какой-то изверг, или бездушный робот? – в порыве административной задушевности, бросает на ходу начальник ОНиТ. – Нет, Владимир Иванович, я не изверг и не робот! Я понимаю, что тебе и отчет по нормированию составить надо, и план по труду... И я постоянно думаю над тем, как усилить наш отдел хотя бы еще одной штатной единицей... Я ночами не сплю, все думаю, как лучше организовать работу! И, в частности, сегодня ко мне должна заглянуть одна молодая девица с экономическим уклоном. И, возможно, мы даже возьмем ее к себе, чтобы хотя бы частично разгрузить тебя, и поручить ей, заниматься всеми этими банными методами и починами. Но пока... пока мы сами как-то должны выходить из прорыва! Так что уж ты, будь добр, не обессудь, поднапрягись – ведь легкой жизни я тебе не обещал! А если этот метод тебе и впрямь не по зубам – так ты так и скажи: мол, я не справляюсь, мне необходима срочная квалифицированная помощь. И мы будем знать: ага, Владимиру Ивановичу нужно помочь! И, в экстренном порядке, подключим к этому вопросу Романа Степановича... – он упер руки в бока и злорадно усмехнулся. – Так что, нужна тебе высококвалифицированная помощь? Подключать к банному делу Романа Степановича? Или справишься сам?

Владимир Иванович поднял голову и одарил начальника таким взглядом, что тот понял: пора кончать валять дурака.

Деловито отдернув обшлаг пиджака, Буянов взглянул на часы:

– Так,– сухо распорядился начальник. – Давай, заходи ко мне со своими предложениями. Пора уже, наконец, что-то решать!

Он круто развернулся на каблуках и – к облегчению всех присутствующих – пружинисто выпорхнул за двери.

Наступила упоительная тишина...

7

Вениамин Веточкин устремил отсутствующий взор поверх головы Романа Степановича, и перед его мысленным взором ясно предстала эта картина.

В кабинет Буянова входит старший инженер Бюро Передовых Модификаций и Трансформаций Эдуард Михайлович Ливандовский. В руках у него – картонная коробка.

– Вот она, голубушка! – сказал Ливандовский и поставил коробку на стол Михаила Григорьевича. – Получите и распишитесь!

Он потер руки и хихикнул. Буянов поднялся с кресла, упер кулаки в бока и скосил на коробку свой острый соколиный взгляд поверх очков.

– Будет работать как часы! – заверил Ливандовский с весьма довольным видом.

Он распаковал коробку. В ней оказался какой-то механизм. Сверху в нем была прорезь, и из нее торчала рукоятка.

– И как оно работает? – спросил Буянов.

– Очень просто. Втыкаете шнур в розетку и передвигаете рубильник в определённое положение. Видите, рядом с ним метки? Это градуировка. В общем, если будет что-то неясно, читайте инструкцию. А сейчас – распишитесь в получении.

Ливандовский положил на стол накладную. В ней значилось:

«Низкочастотный трансформатор искривляющего воздействия с мутирующим эффектом. Количество – 1 шт.

Буянов повертел накладную в руках:

– Так, хорошо.

Он поставил свою подпись в накладной. Ливандовский взял ее, сложил вчетверо и сунул в верхний кармашек своей рубахи. Буянов опять скосил взгляд на устройство.

– А что же оно искривляет?

– Пространственно-временной континуум.

– А-а! – сказал Михаил Григорьевич с весьма глубокомысленным видом. – Понятно…

***

Каждое крупное дело начинается у Владимира Ивановича с перекура. Это позволяет ему настроить свои мысли на нужную волну, нацелить их, подобно стреле, в самое яблочко.

Так поступает он и на этот раз.

Владимир Иванович закуривает и устремляет отрешенный мидитирующий взгляд в то место, где стена сходится с потолком. Несколько минут он сидит как бы в некоем трансе, посасывая сигарету. Наконец из его уст вырывается безрадостный вздох.

Есть время для отдыха. И есть время для напряженной умственной работы... Пухлая ладонь старшего инженера (правой и левой руки самого Буянова!) протягивается к листку бумаги. Владимир Иванович начинает расчерчивать на нем какие-то графы и вскоре они усеиваются цифрами. Квашин придвигает к себе калькулятор.

Сосредоточенно морща лоб, он нажимает толстыми пальцами на кнопки, и результаты своих вычислений заносит в таблицу... Затем подбивает итог и восклицает: «Не может быть!»

Минуту или две ведущий инженер группы «Центр» сидит в оцепенении. Потом, пожав плечами, вновь окунается в работу. Окутанный клубами сизого дыма (видел бы его сейчас Буянов!) Владимир Иванович производит сложные математические вычисления.

– Вот это да... – наконец с озадаченным видом бормочет Квашин. – Однако...

Он почесывает за ухом. Что-то у него явно не складывается, выходит не так…

Может быть, стоит привлечь на помощь такого опытного, высококлассного специалиста, каковым, вне всякого сомнения, является Роман Степанович Пяткин? Или же посоветоваться с Веточкиным и Лаптевой, пытаясь решить проблему сообща? Ведь даже сам Буянов – и тот, если это необходимо для пользы дела, не считает для себя зазорным советоваться с людьми! Но нет, Квашин пытается разобраться в возникшей проблеме самостоятельно.

Он вновь все скрупулезно пересчитывает и – приходит к тому же итогу.

– Да как же так, а? – с удивлением бормочет Владимир Иванович. – Это что ж такое получается? Выходит, у «Спартака» – 36 очков? И у «Динамо» – тоже 36? «Локомотив» же, по потерянным, поднялся на третье место?

Квашин полирует ладонями щеки... он обхватывает голову руками. Над его головой вьется дымок от зажатой между пальцев, сигареты. Старший инженер ОНиТ подносит ее ко рту и жадно затягивается – это помогает ему снять нервное напряжение, вызванное интенсивной умственной работой.

Он в третий раз производит подсчеты. И приходит к тому же результату.

Откинувшись на спинку стула, Владимир Иванович посматривает на часы. Минутная стрелка приближается к двенадцати!

Время умственной работы истекло.

С элегантностью медведя, решившего поразмять затекшие члены, старший инженер группы «Центр» поднимается из-за стола и широко зевает. Все еще во власти неотвязных дум (ведь теперь многое будет зависеть от того, как сыграют между собой «Кристалл» и «Локомотив») он выходит из отдела.

Минуты через три раздается завывание сирены. Одна из четырех табличек над дверью тревожно вспыхивает красным цветом и на ней нервно мигает слово: «Квашин».

– Полундра! – хохочет Лаптева. – Всех свистать на палубу! Боевая тревога!

Эта новация с сиреной и мигающими табличками была внедрена Буяновым совсем недавно, в порядке обмена опытом с подводной лодкой «Мазепа». На субмарине «Мазепа», плавающей в акватории Каховского моря, в свою очередь, взяли на вооружение одно и передовых достижений фабрики и стали выбирать себе капитана корабля путем открытого демократического голосования всем боевым коллективом.

По боевому распорядку, Квашин должен был явиться в кабинет начальника в течение сорока секунд с начала тревоги, но проходит целых две минуты – а его все нет!

Дверь распахивается и в отдел врывается Буянов. Командир бросает острый взгляд на пустующий стул.

– Где Квашин?

– Вышел,– отвечает Веня Веточкин, поскольку его коллеги хранят гробовое молчание.

– Куда?

Веня пожимает плечами.

– Ну, что за человек такой! – возмущается Буянов, импульсивно всплескивая руками. – Я же сказал ему зайти ко мне!

Он нервно расхаживает по кабинету.

– Не понимаю! Нет, не понимаю! – восклицает начальник Отдела Новаций и Трансформаций. – И как так можно относиться к работе? Я его сижу, жду – а он взял и сбежал!

Буянов недоуменно раскидывает руки по сторонам.

– Не понимаю!

Он обводит взглядом своих подчиненных.

– Так, давайте бросайте все – и ко мне! Срочно!

(Эту фразу уже додумал и мысленно вложил в уста начальства Веня Веточкин).

Буянов резко разворачивается на каблуках и выходит вон.

***

– А это что за зверь такой, Михаил Григорьевич? – спросила у шефа Людмила Ивановна с веселой улыбкой на устах? – Машина времени?

– Это – новейшая разработка наших ведущих специалистов из отдела Передовых Модификаций и Трансформаций, – сказал Буянов. – И сейчас мы с Вами будем проводить эксперимент. С помощью этого устройства мы проведем трансформацию нашего завода. А потом полученный опыт распространим по всей стране.

– Ух ты! – сказала Людмила Ивановна. – А я-то все голову ломала, чем они там у себя в отделе занимаются! У кого ни спрошу – никто не знает! А оно вот, оказывается, что!

Вениамин во время этого диалога стоял у стола, возле загадочного устройства. Роман Степанович находился у двери, которую начальник перед этим закрыл на ключ. Лаптева занимала позицию между ним и Пяткиным, и Веточкин – без особого, впрочем, воодушевления – вдыхал одурманивающий аромат ее духов.

Буянов воткнул вилку шнура в розетку. Трансформатор с мутирующим эффектом негромко загудел и на нем вспыхнул красный глазок индикатора. Начальник ОНиТ шагнул к столу и резко, без идиотской волокиты, передвинул рукоять таинственного устройства в крайнее положение.

***

Причина отсутствия Квашина на рабочем месте довольно проста.

С двенадцати часов дня начинается перерыв на обед для рабочих. Он длится один час, а затем следует второй обеденный перерыв – на этот раз для инженерно-технического состава. Квашин намеревается использовать как первый, так и второй перерывы! Причем если первый – нелегально, то второй – уже на вполне законных основаниях.

Гудок, возвещающий о начале первого перерыва, застает Квашина в сквере, у памятника секретарю директора, Агнессе Георгиевне Ковбасюк. Владимир Иванович ускоряет шаги, и минут через пять-шесть уже оказывается в электроцехе. Здесь стоит такой грохот, какого не бывает и в разгар рабочего дня – за гулким металлическим столом сидят четверо мужчин в спецовках и играют в домино. Еще трое возбужденно маячат за их спинами.

– Ну, где тебя носит? – нервно набрасывается на Квашина один из болельщиков. – Мы с тобой уже два замеса пропустили!

– Да Буянов прилип со своими бредовыми починами, как банный лист к мокрой заднице,– флегматично поясняет Квашин. – Еле отвязался!

Он массирует правое плечо, готовясь к игре, и вскоре усаживается за стол вместе с заждавшимся напарником. Игра идет жаркая, азартная, однако ровно без десяти час старший инженер группы «Центр» поднимается из-за стола – пора передислоцироваться на новое место.

Потирая натруженное плечо, Владимир Иванович направляет свои стопы в «Сонное царство». На этот раз он держит путь в Бюро Передовых Модификаций и Трансформаций, где ему предстоят жаркие баталии с глубоко законспирированными работниками некоторых засекреченных служб – засекреченных, ибо никому, включая даже и их непосредственное начальство неведомо, чем именно занимаются они в течение рабочего дня.

С этими боевыми соратниками судьба не раз сводила Квашина на полях сражений.

По зову партии, и лично товарища Чудакова, подхватывая всевозможные почины, идя навстречу различным знаменательным датам, Владимир Иванович, вместе с такими же простыми, скромными тружениками «Сонного царства», то и дело отправлялся на жаркие баталии.

В бои шли колоннами, по сорок-пятьдесят человек в каждом грузовике. Сражались за сено, за преступно гниющий на базах картофель, за урожай помидоров, капусты, свеклы и баклажан. Работали неделями, а порой даже и месяцами – и, как ни странно, никто на заводе как будто даже и не замечал оттока столь крупных интеллектуальных сил. Напротив, без них в цехах работа шла, словно даже и веселее.

В одном из таких сражений Квашин и получил боевое ранение. Или, выражаясь языком штатским, производственную травму.

Дело было глубокой осенью, погода выдалась ветреная, по небу плыли серые дождевые облака.

Пропадали помидоры!

Партия бросила клич: все на помидорные поля!

В числе прочих бойцов, откликнувшихся на призыв родной партии, был и товарищ Квашин. Приехав на поле брани, все его боевые соратники попрыгали с грузовиков и, с ведрами в руках, разбрелись меж грядок пестрой беспорядочной толпой – присматривали себе помидоры для засолки. Квашин же все медлил, поскольку у него развязался шнурок на правом ботинке, да и, если быть честным до конца, работать в тот день его что-то совсем не тянуло.

Итак, Владимир Иванович присел на передний борт автомашины, заложил правую ногу за левое колено – как бы намереваясь принять йоговскую позу «Лотос» – и, склонившись над ботинком, стал завязывать шнурок.

Толстые пальцы старшего инженера группы «Центр» уже давно утратили былую гибкость и сноровку. Заметно округлившийся животик также мало способствовал скорому продвижению дела. Поза была довольно-таки неустойчивой.

В этот момент водитель тронул машину с места. Ноги Квашина свечою взмыли вверх, и он сорвался в штопор. Его правое ухо прорезало воздух у самого крюка между кузовом и кабиной, на котором висело пожарное ведро. Владимир Иванович все же сумел сгруппироваться, сделал немыслимый кульбит и вошел в землю-матушку, у самого колеса – но не головою, как следовало ожидать, а правым плечом.

Упав, он раскинул руки и замер.

К нему уже бежали всполошившиеся товарищи. Они похлопали его по щекам, затем бережно приподняли за локти, оттянули под ближайшее дерево и оставили там отдыхать. В тот день работать Владимир Иванович уже не мог – чувствовал сильное головокружение и слабость. О том, чтобы таскать по полю ведра с помидорами в таком состоянии, конечно же, не могло быть даже и речи. Единственное, на что еще мог пойти пострадавший (и то лишь уступая настоятельным уговорам приятелей) так это приподнять стакан с водкой, причем не полный!

К приходу Владимира Ивановича, игра в Бюро Передовых Модификаций и Трансформаций шла полным ходом.

– Давай скорее сюда! – возбужденно махнул Квашину рукой один из тайных сотрудников. – Где ты все бродишь?

– Да от Буянова никак не мог отцепиться,– пояснил Владимир Иванович причину своей задержки, с болезненным видом потирая плечо. – Совсем уже оборзел – и в обеденный перерыв работой грузит!

– Так пошли его куда подальше! В рабочее время работать надо!

В четырнадцать ноль-ноль раздается гудок, возвещающий об окончании и этого обеденного перерыва. Минут через пять Квашин уже спускается на первый этаж.

Однако прежде чем засесть за работу, следует пообедать, не так ли? Поэтому Владимир Иванович берет курс на столовую. Здесь он застает еще с десяток заработавшихся товарищей – таких же простых, скромных тружеников, как и он.

Выбор блюд уже не тот. И, тем не менее, никто не ропщет. Все проявляют высокую сознательность – в интересах производства, приходится иной раз идти и на такие жертвы!

8

В Буяновке насчитывалось с полусотни дворов, и все они были вписаны в круг радиусом в семь, или, может быть, восемь километров, за которым густой стеной стоял белесый туман. Территория круга постоянно трансформировалась. Начиная с весеннего месяца Соковик, туман постепенно отступал и к середине лета круг расширялся, увеличивая свой радиус до десяти, а в иные годы, и до двенадцати километров. Самыми скверными были зимние месяцы, когда плотный, как вата, туман наползал на село со всех сторон, поедая значительную часть ее территории. Поэтому тем, кто жил на околицах, приходилось перебираться на зиму к своим родственникам и знакомым – поближе к центру. Уже с наступлением осени обитатели окраин протягивали веревки от своей хаты к хате соседа и далее – туда, куда туман не доползал. Держась за эти веревки, жители Буяновки курсировали в молочной субстанции, наведываясь к оставленным домам и возвращаясь обратно.

Земель для сельскохозяйственных угодий в селении было – кот наплакал. И по этой-то причине дворики были крохотными. Рождаемость контролировалась весьма строго: в семье разрешалось иметь два ребенка – и не более того. Иной раз, правда, по решению сельсовета, допускалось родить и третьего отпрыска – но только в том случае, если в семействе родственников был «недобор» и если глава этой семьи торжественно клялся, положил ладонь на донышко кастрюли, детей больше не иметь. С незаконнорождёнными и «сверхлимитными» чадами поступали очень жестоко: их забирали у родителей и относили в «молоко» – но не оттого, что люди были злы. Просто этого требовали условия их выживания. Ведь лишних ртов Буяновка прокормить не могла. В туман же шли, привязав веревку к ближайшему забору и разматывая ее по пути, «как нить Ариадны». (Откуда взялось это выражение, никто объяснить не мог.) По этой же нити двигались и в обратном направлении, сматывая ее за собой. Зная о таких порядках, родители остерегались, и мечтать даже о третьем дитяти.

Была в селе и речушка, Неведомая. Она вытекала из стены тумана и уносила свои воды в неведомую даль. Вода в Неведомой была очень вкусной, и в ней водилась всякая рыбешка, поэтому на ее берегу нередко можно было увидеть рыбаков с удочками в руках.

Почему селение называлось Буяновкой? Этим вопросом любознательные «почемучки» частенько досаждали своим родителям, и им приходилось как-то выкручиваться, сочиняя разные ответы – ведь с достоверностью ответить на этот вопрос не мог никто. Старики, впрочем, поговаривали, будто бы их село основал некий Михаил Буянов. И, причем, сделал он это неким чудодейственным образом – с помощью какого-то хитроумного механизма. Но кто же поверит всем этим басням? Ох, уж эти сказочники-старики! Сидят себе на своих завалинках и выдумывают всякие небылицы.

Залетали, в некоторые любознательные молодые головы, и иные каверзные вопросы.

Были ли, например, на свете и другие миры, кроме Буяновки? Или же их селение уникально, и за стеной белой субстанции жизни нет?

Ведь если в этой субстанции, рассуждали они, существует Буяновка – то разве не логичным будет предположить, что где-то там, в тумане, могут существовать и другие прогалины, пригодные для жизни? И что прогалины эти населены живыми существами – быть может, даже и такими, как и сами буяновцы?

Ведь не на пустом же месте, в самом деле, родились в народе легенды о поселке Добрынино, о Лизогубовке и Чудаковке, и о могучем чародее Квашине из черной башни?

Причем есть и материальные подтверждения этим легендам! Как-то летом, когда туманная субстанция отступила уж очень далеко от Буяновки, мальчишки обнаружили на краю села столб, на котором висел указатель с надписью: Добрынино. А это – уже артефакт, который можно пощупать руками! Следовательно, Добрынино существует в реальности! И, быть может, когда-то, в седой древности, обитатели Добрынино и Буяновки даже сообщались между собой!

Вот уж, действительно, чудаки – так чудаки! Им бы картошку сажать, или коз доить – а они забивают себе головы всякой чепухой!

Некоторые отчаянные сорвиголовы пошли и того дальше. Обвязав себя веревками, они пустились на поиски этого мифического Добрынина за периметр села. Но, как и следовало ожидать, вернулись из своей экспедиции не солоно хлебавши. Хорошо еще, хоть живы-здоровы остались!

И вот в начале лета всю Буяновку взбудоражила невероятная весть.

Как-то поутру, к хате деда Романа, что стояла на околице села, из стены белого тумана, вышел молодой человек. Он был в ситцевой рубахе с короткими рукавами, и на лбу его светилось нечто необычайное.

Продолжение 3

Продолжение 3 на сайте ПЛАНЕТА ПИСАТЕЛЕЙ

{gallery}transmut{/gallery}