На полатях довольно вольготно разместились четверо. Промеж них, на расстеленной клеенке, разложена привезенная из дома еда: матово отсвечивают сваренные вкрутую яйца, золотятся копчеными боками охотничьи колбаски, покрылся слезой сыр. Нарезанное тонкими пластинками сало аккуратно разложено на ломти черного, пахнущего тмином хлеба. В деревянной мисочке соленые помидоры, огурцы, зубчики чеснока, метелки укропа и петрушки, пучки зеленого лука.
–Сашка! Кашу давай, поспела уже!
Сашка поворачивается к печке, дотягивается до котелка, ставит его на середину стола, ловко вскрывает две банки тушенки и содержимое размешивает в распаренной гречке.
Буль-буль – булькает жидкость, переливаясь в стаканы, буль-буль – обжигает горло и согревает внутри. Хрустит на зубах густо посоленный парниковый лучок. Неторопливый разговор.
Я удобно устроился у самой стенки, вытянул затекшие за долгую дорогу ноги и думаю о чем-то своем.
–Хватит мечтать, писатель, на, прими,– возвращает меня к действительности дружелюбный оклик.– Вечно ты о нас ерунду всякую сочиняешь. Лучше за жизнь послушай!
Нехотя подымаюсь, неловко, с локтя, пью холодную водку, закусываю, и опять устраиваюсь на прежнее место:
–И, на чем вы остановились?
Круглое, как луна, конопатое Сашкино лицо выражает страшное удивление:
–Ты что, и правду спишь? Сашка мне тут про нельму сказки рассказывает! Про нельму! Мне!!! Можно подумать, он ее когда-нибудь ловил…
В нашей компании два Александра. Один – среднего роста, очень рыжий, и круглый, как колобок. Потому и прозвище у него – Круглый. Другой Александр – много моложе, высокий, худой, тоже рыжий, но не так сильно. Его зовем Сашкой.
Оба Александра, когда собираются вместе рассказывают разные байки, при этом, врут самым нахальным образом. Сама суть их рассказов, как правило, правдива, и имеет место быть. А, вот, обстоятельства происшествия, вес и размер трофеев – все надо делить минимум на два.
–Я! Не ловил нельму?– Сашка аж подпрыгивает от возмущения,– да я, если хочешь знать, в прошлом годе, не то, что нельму, налима в десять кило вытащил! Вон, Мишка свидетель…
Мишка, небольшого роста, чернявый, настолько молчаливый, что можно сказать немой, страдает выраженной близорукостью, потому в очках с сильными линзами. Если в свидетели надо призвать Бога или Михаила, то выбирают всегда Мишку. Бога – на всякое вранье призывать как-то страшновато, а Мишку – самый раз. Он самый благодарный и непогрешимый свидетель.
–Помнишь, Мишка, налима?– продолжает Сашка.– Вроде, при тебе это было?.. Здоровенный такой, на все десять тянул! Еле выволок на лед. Склизкий, собака, и страшнючий, как черт. Жена моя чуть со страху не померла!
Мишка таращит за очками глаза, что-то мычит, подтверждая сказанное, и смешно шевелит усами. Мишка сейчас – копия налим!
–Как так, не померла?– хрумкая соленым огурчиком, интересуется Круглый.
–А, так. Звоню домой, а за дверью голосок: «Кто там?» Я подумал – теща, голоса у них похожие – одна порода. Ну, я и решил подшутить. Хрипло так, чтобы не узнали, говорю:
–Сосед ваш. Долг принес,– и к дверному глазку морду налима пододвинул. Ну, там, охнул кто-то, и шум… Вроде упало тяжело. Я уж было обрадовался…
Рассказчик замолчал, на его лице пробежала тучка.
–Подумаешь, налим,– кривит губы Круглый,– хоть и в десять кило. С него только печенка добрая, ну и голова на уху. Остальное – трава. И что твои килограммы? Одного такого налима три моих язя запросто перекрывают. Помнишь, – обращается к Мише,– как мы с тобой прошлой осенью язей таскали? Да каких язей! Кило по три каждый! Ну и клев был, я вам доложу, по два штуки на удочку садилось. У меня тогда ноль шесть рвало, бамбук вдребезги пополам, крючки разгибались. Скажи, Мишка…
Миша делает удивленные глаза, надувает щеки, и что-то мычит. Теперь он похож на пузатого язя.
–Ну, что я говорю!– Круглый толкает Сашку в бок,– Мишка вон свидетель, не даст соврать!
–Знаю я твоих язей, слышал уже! – Сашка проходит бутылкой по стаканам.– Не люблю язя. Оно, конечно, ловить его интересно, ничего не скажешь, но на вкус – он никакой. В соли за месяц весь смак пропадает. Нет, лучше уж окунь.
–А ты, не держи столько. Недельку, и хорош...
–Недельку? Думаешь, что говоришь? Три недели самое малое, иначе описторхоз не выведется. Скажи, доктор!..
Приходится мне встревать, и делать коротенькую лекцию по описторхозу.
–Ой!– Круглый щупает себе живот.– А я, язя малосол ем! И плотву! Получается, моей печенке капут? А чем лечить?
–Лекарство есть такое, «Билтрицид» называется.
–А если, спиртом его! Чистым, или настоять на чем?.. Не поможет?..
–Нет, еще хуже будет.
–Блин,– расстраивается Круглый, и после минутного раздумья,– док, полечишь?
–Приходи…
–И меня проверь заодно,– Сашка подымает стакан,– ну, давайте! За здоровье!
Уговаривать команду, что при таком положении вещей алкоголь противопоказан – совершенно пустой номер.
–А окунь что, не заразный?– не унимается Круглый.
–Окунь, щука, и некоторые благородные рыбы переносчиками описторхоза не являются. У щуки и окуня другая болячка.
–Вот!– Сашка подымает палец вверх,– за то и люблю окуня! А особливо щуку. Крупную. Голова – на чучело; хребет и хвост – в уху; а мясо!.. Филеечка чистая, белая, ее хоть на котлеты, а хоть коптить! Меня только из-за щуки жена на рыбалку и отпускает. А, если, за другой рыбой собрался, или на охоту – скандал дома конкретный.
–Да-а! Жена – это тебе не хухры–мухры,– соглашается Круглый,– тут особый подход нужен. Мишка! А у тебя, как с женой?
Неожиданный вопрос застает Мишку врасплох. Он удивленно таращится на Круглого, потом, задумывается. Мы все ждем. Скоро лицо его расплывается в улыбке, он что-то мычит и подымает большой палец вверх. И мы понимаем, что у Мишки с женой все хорошо.
–Жены, жены,– скривился Сашка.– Причем, тут это? Пустой разговор. Разве можно про них на ночь глядя? Наливай, а то кошмары сниться будут!
–А, что наливать-то? С водкой – все. Кончилась.
–Как???– Сашка от удивления открыл рот.– Мы же брали!..
–Брали,– Круглый важно кивает головой,– выпили уже. За сегодня всю норму выбрали.
–И что, ни у кого никакой заначки нет? Док! Я знаю, у тебя спирт должен быть?..
–Был. Прошлый раз израсходовали.
–Ну, вас! Расстроили меня! – Сашка подымается, не торопясь собирает остатки еды, посуду, и выставляет все в угол избы. Мы стряхиваем со «стола» крошки, перестилаемся, готовимся ночевать. Народ расползается по углам, моститься. Я прикручиваю лампу, забираюсь в спальник. Хочется курнуть, но от одной мысли о том, что надо выходить на улицу становится зябко.
–Холодно чего-то!– Сашка ощупывает возле себя стену,– похоже, иней на бревнах. К утру в избе совсем дубарь будет. Надо бы дровишек подкинуть! Кто пойдет?
Тишина.
–Тогда спим.– Сашка сердито застегивает замок спальника, укрывается с головой. Долго ворочается, никак не может успокоиться:
–Какая может быть норма? – слышится его приглушенное бормотание.– Кругляш же говорил, что взял достаточно! Не надо было на него надеяться. Рыжие – они все такие! Сволочные.
–Поговори мне еще,– бурчит Круглый
–И завгар, зараза, четвертной в долг не дал. А то, я бы прихватил… Э-эх, жизня…
–М-м-м,– мычит Мишка.
У меня кончается всякое мужество:
–Ребята! В машине мой рюкзачок остался. Там банок пять пива и, если не ошибаюсь, бутылка беленькой...
Что ж ты молчал!!! – Сашка в секунду вылетел из спальника. – Ага! Знал я, что у тебя заначка должна быть! Издеватель… Я мигом! – вскакивает в унты, накидывает полушубок. Скрип снега под ногами, бухнула дверца «уазика».
–А морозец-то, крепчает!– Вместе с Сашкой в зимовье врывается колючий холод, клубится у порога, растекается по полу,– наверное, уже за тридцатку давит. Кругляш! Харчи в углу… тушенку открой… Я же еще про мохтика не рассказал. В ту осень такими косяками пер, по спинам на тот берег перейти можно было. Помнишь, Мишка? Ладно. Я за дровами…
* * *
Ночь. Все уже спят, кто, похрапывая, кто, постанывая во сне. Давно потушена лампа, потрескивают догорающие в печи дрова. Сквозь неплотно прикрытые дверцы вырываются отсветы огня, гуляют сполохами на стенах среди колышущейся от тепла паутины. И от этого какие-то причудливые, совсем нестрашные тени движутся по избе, живут своей таинственной скоротечной жизнью.
Медленной тяжестью наливаются веки, путаются в голове мысли и звуки, на душе становится спокойно и тепло. Сон, как сладкое избавление от всех забот забирает остатки сознания, нежно и ласково кутает в волшебное покрывало.
