Поговорим о будущем?
Кокосы. Дело всегда в чёртовых кокосах. Когда несколько дней назад что-то больно ударило по голове — это был кокос. Когда Ян попытался сломать его, чтобы выпить молока, бесполезный плод напрочь отказался поддаться на манипуляции и упрямо остался твёрд, как камень, о который его безрезультатно пытались расколоть. Вот и сейчас, когда голод снова настиг его, а поблизости, как и ожидалось, не обнаружилось ни единого ларька с мороженым или хотя бы напитками, одни только кокосы дразнили бедолагу с высоты неприступной пальмы. Залезть на дерево не представлялось возможным, и Ян злился на эти большие питательные кокосы так, как уже давно ни на кого не злился. “Кокосы — это зло,” — бубнил себе под нос мужчина, ковыряясь ногой в нагретом солнцем песке и проклиная своё нежелание искать магазин. Оставалось лишь винить во всех бедах эти злобные коричневые шарики. Если хорошо подумать, наверное, они не виноваты. Возможно, они даже могли бы быть хорошими, не бить приличных людей по голове, легко раскалываться и не расти так высоко, что ни один достойный гражданин не сможет до них добраться. Но Ян уже давно перестал мыслить в сослагательном наклонении. Ясно было одно. Если произошло что-то плохое, — а что-то плохое происходило в последнее время с завидной регулярностью, — Ян знал наверняка: виноваты кокосы.
Солнце ещё стояло высоко, но день уже перевалил за свой экватор и медленно готовился к завершению. Ян не знал точного времени: счастливые часов не наблюдают; а ещё иногда часы уплывают от счастливых, нагло украденные особенно буйной волной. Но Ян знал, что уже совсем скоро небосвод окрасится оранжевыми, затем багряными, а затем и вовсе сине-чёрными оттенками, и тогда пляж станет прохладным, и захочется поскорее попасть домой, включить настольную лампу, устроиться в мягком кресле с книгой и чашкой чая с молоком и одним ухом улавливать звуки радио, которое Ханна всегда слушала по вечерам.
— Ты в курсе, что радио — это прошлый век, дружище?
Ян окинул друга скептическим взглядом. Джерри имел поразительную способность угадывать, о чём думает его собеседник. За все эти долгие недели, проведённые за беседами на пляже, он всегда знал, о чём захочет поговорить Ян, и всегда отвечал именно то, что Ян ожидал услышать. Наверное, так сказывались долгие годы дружбы, думал молодой человек, растягиваясь на земле рядом со своим товарищем. Песок приятно грел кожу даже сквозь старенькие потёртые шорты, в воздухе пахло солью и морской травой, а плавно набегающие волны зеленовато-синего моря то и дело норовили дотянуться до пальцев ног. Вокруг ни души.
— Я в курсе, Джерри, — отвечал Ян другу детства. — Но ты знаешь, что я не слишком-то люблю все эти новшества. Когда-нибудь подросшие соседские дети меня всему обучат. Хотя, боюсь, меня уже не будут интересовать технологии. Я стану старым, Джерри, старым и морщинистым. У меня будут радикулит и подагра, а Ханна научится вязать и будет пахнуть мылом и тёртой морковью.
— А чем запах тёртой моркови отличается от запаха целой моркови?
— Тёртой пахнут только те, кто её трёт уже много лет. Старушки, кулинары и те, кто просто с детства любит тёртую морковь.
— Да ты философ! — в сердцах воскликнул Джерри, хлопая друга по плечу. — Такой потенциал растрачиваешь, сидя здесь, бездельничая целыми днями. Ты посмотри, во что ты превратился!
Ян критически оглядел своё туловище. Да, немного поистрепались бежевые походные шорты, слегка помялась и запачкалась некогда яркая гавайская рубашка (надо будет попросить Ханну её постирать), но в целом, ни во что такое ужасное он вовсе не превратился! А если и превратился — во всём виноваты кокосы, эти ехидные твари.
— На самом деле, ты молодец. Ты много работал. Теперь ты заслужил отдых, — рассуждал Джерри, доставая из кармана жилета коробок спичек и пачку “Честерфилд” с одиноко болтающейся внутри последней сигаретой.
— Может, я и не хотел отдыхать. Мне нравилось работать, — возразил Ян. — А сейчас вот сижу тут с тобой, и всё как-то потеряло смысл.
— Тебя вдруг не устраивает моя компания? Сам виноват, что притащил меня сюда. Скучно ему одному было, понимаете ли. Я могу и уйти.
— Не уходи. С тобой как-то лучше.
И оба на несколько минут притихли, рассматривая линию горизонта.
— Есть хочется, — подал голос Джерри.
— Вон там кокосы висят, — отрикошетил Ян.
Прошло ещё несколько минут, наполненных лишь звуком прибоя и острым табачным запахом.
— Я не курил с тех пор, как пришёл сюда, — Ян прикрыл глаза и с удовольствием вдохнул серые ниточки дыма. — Почему ты взял с собой сигареты, а я нет? Я бы сейчас почку продал за затяжку.
— Извини, кончились, — Джерри вдавил окурок в песок. — Сдалась мне твоя почка. Своих хватает. — Он придвинулся к воде и зачерпнул немного, сполоснул лицо, улёгся обратно и сладко потянулся. — Что там ещё ты планируешь на старость?
Ян знал, что его выслушают, даже если он будет говорить час или всю ночь, и знал, что у них есть всё время на свете, чтобы дать волю фантазии или же расписать планы на целую жизнь. Ханна, конечно, будет волноваться, но он часто задерживался на пляже, рассуждая со старым приятелем о жизни, поэтому не было причин торопиться и в этот необыкновенно тёплый для этой местности вечер. Уже почти стемнело, а воздух всё ещё не налился знакомой прохладой, как это обычно бывало в предзакатные часы. Это странно, думал Ян, по привычке накидывая на плечи джинсовую куртку. Джерри пристально смотрел на него. В животе заурчало.
— Глупо, наверное, но мне хочется думать, что мы будем здесь всю жизнь. В Южной Каролине. Это настоящий Рай на Земле.
— Ты так думаешь, потому что больше нигде не был, — возразил Джерри. — Но какие твои годы, побываешь ещё. Объедешь весь мир.
— Я механик, а не рок-звезда. И даже не журналист. На кой мне весь мир?
— Чем больше стран посмотришь, тем больше жизней проживёшь. Когда я вернулся из Индии…
— ..ты чувствовал, будто заново родился. Джерри, если бы мне давали доллар каждый раз, когда я слышал эту фразу…
— Ты всё равно был бы бедным. Потому что ты никогда не умел правильно тратить деньги.
— Зачем мне уметь правильно тратить деньги, когда мне ещё тридцати нет? Главное, чтобы Ханне всего хватало, — Ян провёл рукой по длинным волосам. — Может быть, когда-нибудь мы выберемся. На пару недель. В Норвегию. Куплю себе клык волка, на шею повешу.
— Судя по всему, ты и после тридцати не научишься правильно тратить деньги, — язвительно вставил Джерри.
Солнце уже полностью скрылось, чтобы вынырнуть с другой стороны планеты. Ян отчаянно жаждал курить, пить и увидеть Ханну. Но и бросать Джерри , явно расположенного к интересной беседе, не хотелось. Никто больше не умел так скрасить одинокие бездейственные дни. Никто не мог стимулировать воображение так, как это делал он. Казалось, один Джерри на всём белом свете был способен составить достойную компанию. Он задавал именно те вопросы, на которые хотел ответить Ян, и отвечал именно то, что Яну было необходимо услышать.
— Думаешь, ты проведёшь с Ханной всю жизнь?
— Знаю. Знаю, что я не выдержу никакую другую женщину, и ни одна другая женщина не выдержит меня.
— А ведь она никому не понравилась — ни твоей маме, ни друзьям.
— Ты лучше других знаешь, что мало есть таких вещей, которым можно дать объективную оценку, — Ян на мгновение задумался, затем стянул с себя куртку. — Вот, к примеру, ощущения. Ты никогда не замечал, что иногда на улице холодно, а тебе по какой-то причине тепло? Люди идут навстречу и кутаются в шарфы, а ты возвращаешься домой после первого свидания, и тебе прямо-таки душно, и ты, наоборот, расстёгиваешься и радуешься ледяному ветру. Или же на улице тепло, а ты почему-то мёрзнешь. Особенно, если долго сидел на одном месте. Далеко не всегда наши личные ощущения совпадают с логикой или оценкой большинства. Прости, конечно, за неуместные сравнения.
— Нет-нет, мне интересно. Продолжай.
— Я знаю, почему Ханна им не нравится, и знаю, что поделать здесь ничего нельзя. Но через лет десять, может, двадцать, или тридцать, она приживётся. Просто однажды мы с ней проснёмся в воскресный день ближе к полудню, и к нам в гости заглянут мама и Софи и Ким. Принесут восточные сладости, и мы сядем пить чай и слушать по радио Миллера. И мама скажет Ханне, что у неё прелестный кардиган, а Ханна улыбнётся и добавит маме кипятка в чашку. А Ким всё будет смеяться над моими новыми круглыми очками и называть меня Ленноном.
— А эти очки тебе совсем не идут… — сказал вдруг Джерри.
— Я ведь ещё их даже не примерял!
Ян сделал глубокий вдох и тут же закашлялся. Ветер поднимал в воздух редкие песчинки и транспортировал их в глаза, нос и лёгкие. Где-то за спиной постукивали друг о друга кокосы. Волны почерневшего моря создавали шум, похожий на помехи, которые бывают слышны в промежутках между радиостанциями. Ян подумал, какая забавная связь существует между радио и морем: и в том, и в другом есть волны. Сейчас звуки прибоя заменяли ему музыку и голоса радиоведущих. Значит, радиоволны — это те же морские волны. Ян был уверен, что этот термин объединяло что-то научное, но уже не мог вспомнить, что именно.
Усталость накатывала тоже волнами. На долю мига Яну показалось, что он услышал человеческий голос прямо над правым ухом, но, повернувшись, понял, что это всего лишь Джерри.
— Ты всегда хотел жить в таком вот месте, да?
— Да. Хочу перебраться поближе к пляжу, когда всё немного устаканится. Мы купим старенький хилый домик прямо вон там, — Ян кивнул в направлении зарослей неопределённого вида, через которые пролегала давно протоптанная тропинка. — И в нём мы и состаримся. Зачем нам вдвоём что-то большее?
— Рано тебе о старости думать…
— И каждый день мы будем приходить к воде и устраивать пикники. Будем играть в воллейбол один на один, мочить ноги и есть сэндвичи с огурцом… А когда Ханны не станет, я буду приходить сюда один, говорить сам с собой и ворчать что-то о кокосах.
— А как же я?
— Ты тоже будешь приходить. Но однажды ты уедешь и не вернёшься. И даже звонить не будешь.
— Я бы так никогда не поступил! — насупился Джерри.
— Все когда-то расстаются. И все когда-то остаются одни.
— Как хорошо, что мы живём не в твоём будущем, — заключил Джерри, прикрывая глаза и улыбаясь той загадочной полуулыбкой, которую Ян не видел больше ни у кого ни в жизни, ни в кино.
— Да. За настоящее! — Ян поднял воображаемый бокал.
За настоящее!
Мужчины замолчали. На небе сияла одинокая звезда.
— Джерри.
— Что, дружище?
— Мне страшно.
— А ты не бойся. Может, тебе стоит вздремнуть?
— Пожалуй.
— А когда ты проснёшься, беги скорее к Ханне и извинись за то, что задержался.
— Вот опять: ночь тёплая, а мне холодно…
Ночь ласково накрывала берег своим синим блестящим одеялом. Прибой тихонечко шумел, словно боясь разбудить редкого случайного прохожего. В нескольких шагах от кокосовой пальмы на всё ещё тёплом песке застыла одинокая фигура старика в старенькой гавайской рубашке и смешных круглых очках. В прозрачной темноте на его груди белел волчий клык. На километры вокруг простирался безлюдный пляж.
Земля — большой родильный дом
… А потом пришёл ангел и шептал мне. Я почти бредил. Температура не опускалась. Я не всё мог расслышать. Иногда я силился что-то ответить или спросить. Возможно я сам шептал себе что-то… Но ангел был. Он сидел в изголовье и тихонько гладил меня по макушке.
Спустя неделю я окончательно пришёл в себя и ясно помнил одно: момент физической смерти — это момент, когда нам перерезают нашу духовную пуповину. Это, по сути, наше рождение. Или возрождение. Всю свою земную жизнь нас подпитывают… я не знаю, как это можно описать словами, но это что-то очень похожее на энергию, дающую силы, в основе которой — любовь. Но, в отличие от младенцев, находящихся в утробе матери, мы имеем возможность сильно влиять на качество и количество этой подпитки. Наши мысли — вот, что в первую очередь на них влияет. Чем больше грязных мыслей, тем мутнее смесь. Энергия мутирует в агрессию, ненависть, злобу, обиды, зависть, страх… Любовь становится плотской, плоской, корыстной, мелкой. Со временем пуповина засоряется от шлаков, грязи, шелухи… и человек начинает «задыхаться», продолжая при этом физически существовать. И, если ничего не менять, не очищаться, то человек становится «живым мертвецом». Вместо рождения происходит выкидыш.
Чем чище помыслы, чем меньше в них суетного, грязного, пошлого, мелочного… тем чище и светлее поток, дающий нам жизнь и любовь, которую мы передаём этому миру, напоминая каждому живому существу, что этот дар доступен всем, кто открыт для него и что все мы, так или иначе, родные души, ибо Земля — большой родильный дом из которого все мы выходим в иные миры, где нас уже ждут те, кто… тихо поддерживает нас, когда нам плохо.
Не мешайте себе жить.
Запись Земля — большой родильный дом впервые появилась Собиратель звезд.
Младше времени
Когда ты маленький, ну совсем-совсем еще маленький, то ты младше всего на свете. Ты младше своей кроватки, младше своих игрушек, младше кошки, младше всех тех, кто склоняется к твоей коляске… и уж конечно — младше времени.
Ты подрастаешь… Потом начинаешь задавать вопросы, бегать, везде совать нос (а до потолка всё еще не достать ладошкой, разве что, если прыгать на маминой кровати).
А время, оно течёт медленно, не суетливо, почти незаметно. И взрослые всё говорят — «нету времени, нету времени…» Да как же его нету, если вон его сколько?! Целая куча огромная! И представляется оно тебе огромным слоном, или тюленем, или китом даже. А всё, что большое-пребольшое — всегда медленное и неуклюжее, как ваша соседка тётя Паша, с которой в лифте никто не ездит.
Хотя о времени ты и не думаешь сперва. Ну, может быть, немножко торопишь иногда, чтобы вырасти побыстрей.
А потом вдруг замечаешь, что ты старше своих детских штанишек, и книжек с картинками, и прошлогодних коньков старше, и щенка своего. И нет-нет, да и застанешь время когда оно движется! Вот, если свидание у тебя, или у друзей засиделся, или в глаза любимые смотришь… а оно — вжик! — и пробежало. Но его всё-равно еще очень много. И ты обгоняешь его каждый раз, выпрыгиваешь из него, всё хочешь казаться старше.
А потом у тебя появляется кто-то, кто младше всего на свете. И ты склоняешься к его кроватке и думаешь — «как же оно пробежало незаметно, время-то? и всё чаще его стало не хватать.»
И вот оно уже не позади плетётся и не впереди скачет, а вы как бы на равных.
Но однажды… Однажды, неожиданно оно берёт за руку кого-то дорогого тебе и уводит… И что-то происходит с твоим временем. Со временем вообще! Оно становится младше тебя. Ты начинаешь беречь его и бояться за него. Внимательней смотришься в зеркало; перестаёшь любить праздники, которые отсчитывают даты; вглядываешься в лица близких. Ты уже знаешь, что время умеет нестись очень быстро. Так быстро, что однажды у него сбивается дыхание, темнеет в глазах и останавливается сердце. И тогда оно кончается. Вдруг. Совсем. И ты помнишь об этом постоянно. И тебе страшно. Но ты не знаешь, как к этому относиться. Потому что оно ещё есть. У тебя. Пока…
Елена Касьян
Запись Младше времени впервые появилась Собиратель звезд.
О разнице между добром и злом
— Я уже умер? — спросил человек.
— Угу, — кивнул Ремесленник, не отрываясь от изучения толстой внушительной книги. — Умер. Понятное дело.
Человек неуверенно переступил с ноги на ногу.
— И что ныне?
Демиург бросил на него быстрый взгляд и снова уткнулся в книгу.
— Пока тебе туда, — он не глядя указал пальцем держи неприметную дверь. — Или туда,— его палец развернулся в сторону противоположный, точно такой же, двери.
— А что там? — поинтересовался люда.
— Ад, — ответил Демиург. — Или рай. По обстоятельствам.
Млекопит постоял в нерешительности, переводя взгляд с одной двери на другую.
— А-а… а ми в какую?
— А ты сам не знаешь? — слегка приподнял бровь.
— Да что вы?-у, — замялся человек. — Мало ли. Куда там мне пристало, по моим деяниям…
—Хм! — Демиург заложил книгу пальцем и в конце концов-то посмотрел прямо на человека. — По деяниям, следственно?
— Ну да, а как же ещё?
—Ну хорошо, нехило, — Демиург раскрыл книгу поближе к началу и стал читать громогласно. Ant. шёпотом. — Тут написано, что в возрасте двенадцати лет ты перевёл старушку черезо дорогу. Было такое?
— Было, — кивнул человек.
— Это благой поступок или дурной?
— Добрый, конечно!
— Сейчас посмотрим… — Сатана перевернул страницу, — через пять минут эту старушку получай другой улице переехал трамвай. Если бы ты безвыгодный помог ей, они бы разминулись, и старушка жила бы пока что лет десять. Ну, как?
Человек ошарашенно заморгал.
— Или — или вот, — Демиург раскрыл книгу в другом месте. — В возрасте двадцати трёх планирование ты с группой товарищей участвовал в зверском избиении другой группы товарищей.
— Они первые полезли! — вскинул голову действующих лиц.
— У меня здесь написано иначе, — возразил Демиург. — И, кстати, богатство алкогольного опьянения не является смягчающим фактором. В общем, твоя милость ни за что ни про что сломал семнадцатилетнему подростку двушник пальца и нос. Это хорошо или плохо?
Человек промолчал.
— А там этого парень уже не мог играть на скрипке, а как ни говорите подавал большие надежды. Ты ему загубил карьеру.
— Я непреднамеренно, — пробубнил человек.
— Само собой, — кивнул Демиург. — К слову возговорить, мальчик с детства ненавидел эту скрипку. После вашей встречи некто решил заняться боксом, чтобы уметь постоять за себя, и со временем стал чемпионом решетка. Продолжим?
Демиург перевернул еще несколько страниц.
— Изнасилование — добро или плохо?
— Но я же…
— Этот человек стал замечательным врачом и спаситель сотни жизней. Хорошо или плохо?
— Ну, наверное…
— Посреди этих жизней была и принадлежащая маньяку-убийце. Плохо иначе говоря хорошо?
— Но ведь…
— А маньяк-убийца вскоре зарежет беременную женщину, которая могла бы душа матерью великого учёного! Хорошо? Плохо?
— Но…
— Этот грандиозный учёный, если бы ему дали родиться, должен был выдумывать бомбу, способную выжечь половину континента. Плохо? Или мирово?
— Но я же не мог всего этого знать! — выкрикнул публики.
— Само собой, — согласился. — Или вот, например, на странице 246 — твоя милость наступил на бабочку!
— А из этого-то что вышло?!
Созидатель молча развернул книгу к человеку и показал пальцем. Человек прочел, и кудер зашевелились у него на голове.
— Какой кошмар, — прошептал возлюбленный.
— Но если бы ты её не раздавил, стряслось бы вот это, — Бог показал пальцем на противолежащий абзац. Человек глянул и судорожно сглотнул.
— Выходит… я спас космос?
— Да, четыре раза, — подтвердил Демиург. — Раздавив бабочку, толкнув старичка, предав товарища и украв у бабушки кошелёк. Отдельный раз мир находился на грани катастрофы, но твоими стараниями выкарабкался.
— А-а… — люда на секунду замялся. — А вот на грань этой самой катастрофы… его в свою очередь я?..
— Ты, ты, не сомневайся. Дважды. Когда накормил бездомного котёнка и от случая к случаю спас утопающего.
У человека подкосились колени и он сел нате пол.
— Ничего не понимаю, — всхлипнул он. — Всё, в чем дело? я совершил в своей жизни… чем я гордился и чего стыдился… хана наоборот, наизнанку, всё не то, чем кажется!
— Чисто поэтому было бы совершенно неправильно судить тебя согласно делам твоим, — наставительно произнёс Демиург.— Разве что сообразно намерениям… но тут уж ты сам себе арбитражер.
Он захлопнул книжку и поставил её в шкаф, среди других таких а книг.
— В общем, когда решишь, куда тебе, отправляйся в выбранную янус. А у меня еще дел по горло.
Человек поднял заплаканное лик.
— Но я же не знаю, за какой из них чистилище, а за какой рай.
— А это зависит от того, фигли ты выберешь, — ответил Демиург.
Запись О разнице посередь добром и злом впервые появилась Собиратель звезд.
Дорога в рай
— Вы — кузнец?
Голос за спиной раздался беспричинно неожиданно, что Василий даже вздрогнул. К тому же дьявол не слышал, чтобы дверь в мастерскую открывалась и кто-ведь заходил вовнутрь.
— А стучаться не пробовали? — грубо ответил некто, слегка разозлившись и на себя, и на проворного клиента.
— Стучаться? Хм… Никак не пробовала, — ответил голос.
Василий схватил со стола рванье и, вытирая натруженные руки, медленно обернулся, прокручивая в голове ответ, которую он сейчас собирался выдать в лицо этого незнакомца. Хотя слова так и остались где-то в его голове, вследствие того что перед ним стоял весьма необычный клиент.
— Ваша милость не могли бы выправить мне косу? — женским, а слегка хрипловатым голосом спросила гостья.
— Всё, да? Развязка? — отбросив тряпку куда-то в угол, вздохнул кузнец.
— Сызнова не всё, но гораздо хуже, чем раньше, — ответила Гибель.
— Логично, — согласился Василий, — не поспоришь. Что ми теперь нужно делать?
— Выправить косу, — терпеливо повторила Гроб.
— А потом?
— А потом наточить, если это возможно.
Василий бросил точка зрения на косу. И действительно, на лезвии были заметны до некоторой степени выщербин, да и само лезвие уже пошло волной.
— Сие понятно, — кивнул он, — а мне-то что делать? Воздавать божеские почести или вещи собирать? Я просто в первый раз, так изречь…
— А-а-а… Вы об этом, — плечи Смерти затряслись в беззвучном смехе, — как не бывало, я не за вами. Мне просто косу нужно подредактировать. Сможете?
— Так я не умер? — незаметно ощупывая себя, спросил молотобоец.
— Вам виднее. Как вы себя чувствуете?
— Да по всем вероятиям нормально.
— Нет тошноты, головокружения, болей?
— Н-н-нет, — прислушиваясь к своим внутренним ощущениям, с оглядкой произнес кузнец.
— В таком случае, вам не о чем кипеть, — ответила Смерть и протянула ему косу.
Взяв ее в, махом одеревеневшие руки, Василий принялся осматривать ее с разных сторон. Дел с те было на полчаса, но осознание того, кто хорошего понемножку сидеть за спиной и ждать окончания работы, автоматически продляло дата, как минимум, на пару часов.
Переступая ватными ногами, молотобоец подошел к наковальне и взял в руки молоток.
— Вы это… Садитесь. Не будете же вы стоять?! — вложив в собственный голос все свое гостеприимство и доброжелательность, предложил Василий.
Ладан дышит (он близок к смерти) кивнула и уселась на скамейку, оперевшись спиной на стену.
* * *
Ебля подходила к концу. Выпрямив лезвие, насколько это было правдоподобно, кузнец, взяв в руку точило, посмотрел на свою гостью.
— Ваш брат меня простите за откровенность, но я просто не могу убедиться в то, что держу в руках предмет, с помощью которого было угроблено столько жизней! Ни одно шпага в мире не сможет сравниться с ним. Это поистине на диво.
Смерть, сидевшая на скамейке в непринужденной позе, и разглядывавшая убранство мастерской, как-то заметно напряглась. Темный овал капюшона не торопясь повернулся в сторону кузнеца.
— Что вы сказали? — тихо произнесла симпатия.
— Я сказал, что мне не верится в то, что держу в руках пулемет, которое…
— Оружие? Вы сказали оружие?
— Может я не неведомо зачем выразился, просто…
Василий не успел договорить. Смерть, молниеносным движением вскочив с места, чрез мгновение оказалась прямо перед лицом кузнеца. Края капюшона немножечко подрагивали.
— Как ты думаешь, сколько человек я убила? — прошипела симпатия сквозь зубы.
— Я… Я не знаю, — опустив глаза в секс, выдавил из себя Василий.
— Отвечай! — Смерть схватила его после подбородок и подняла голову вверх, — сколько?
— Н-не знаю…
— Сколь? — выкрикнула она прямо в лицо кузнецу.
— Да откуда я знаю как много их было? — пытаясь отвести взгляд, не своим голосом пропищал молотобоец.
Смерть отпустила подбородок и на несколько секунд замолчала. С течением времени, сгорбившись, она вернулась к скамейке и, тяжело вздохнув, села.
— Так ты не знаешь, сколько их было? — тихо произнесла возлюбленная и, не дождавшись ответа, продолжила,— А что, если я скажу тебе, сколько я никогда, слышишь? Никогда не убила ни одного человека. Ровно ты на это скажешь?
— Но… А как а?…
— Я никогда не убивала людей. Зачем мне это, в противном случае вы сами прекрасно справляетесь с этой миссией? Вы самочки убиваете друг друга. Вы! Вы можете убить за бумажек, ради вашей злости и ненависти, вы даже можете решить просто так, ради развлечения. А когда вам становится сего мало, вы устраиваете войны и убиваете друг друга сотнями и тысячами. Вас просто это нравится. Вы зависимы от чужой менструация. И знаешь, что самое противное во всем этом? Ваша сестра не можете себе в этом признаться! Вам проще вменить в вину во всем меня, — она ненадолго замолчала, — Ты знаешь, какой-нибудь я была раньше? Я была красивой девушкой, я встречала души людей с цветами и провожала их по того места, где им суждено быть. Я улыбалась им и помогала выбросить из головы о том, что с ними произошло. Это было очень с (давних… Посмотри, что со мной стало!
Последние стихи она выкрикнула и, вскочив со скамейки, сбросила с головы башлык.
Перед глазами Василия предстало, испещренное морщинами, лицо глубокой старухи. Редкие седые букли висели спутанными прядями, уголки потрескавшихся губ были сверхъестественно опущены вниз, обнажая нижние зубы, кривыми осколками выглядывающие с-под губы. Но самыми страшными были глаза. Полном) объеме выцветшие, ничего не выражающие глаза, уставились на кузнеца.
— Постой в кого я превратилась! А знаешь почему? — она сделала шаг в сторону Василия.
— Да и только, — сжавшись под ее пристальным взглядом, мотнул он головой.
— Извес не знаешь, — ухмыльнулась она, — Это вы сделали меня разэтакий! Я видела как мать убивает своих детей, я видела вроде брат убивает брата, я видела как человек за Вотан день может убить сто, двести, триста других действующих лиц!.. Я рыдала, смотря на это, я выла от непонимания, с невозможности происходящего, я кричала от ужаса…
Глаза Смерти заблестели.
— Я поменяла свое идеал платье на эти черные одежды, чтобы на нем малограмотный было видно крови людей, которых я провожала. Я надела башлык, чтобы люди не видели моих слез. Я больше приставки не- дарю им цветы. Вы превратили меня в монстра. А опосля обвинили меня во всех грехах. Конечно, это но так просто… — она уставилась на кузнеца немигающим взглядом, — я провожаю вам, я показываю дорогу, я не убиваю людей… Отдай ми мою косу, дурак!
Вырвав из рук кузнеца свое пропашник, Смерть развернулась и направилась к выходу из мастерской.
— Можно Водан вопрос? — послышалось сзади.
— Ты хочешь спросить, зачем ми тогда нужна коса? — остановившись у открытой двери, но безвыгодный оборачиваясь, спросила она.
— Да.
— Дорога в рай… Симпатия уже давно заросла травой.
Запись Дорога в элизиум впервые появилась Собиратель звезд.
Миру необходим черный цвет, чтобы белый был заметнее
Фотка: Katerina Plotnikova
– Добро пожаловать в мое царство, – говорит неяркий великан. – Я – Аид. Я отправил за вами посланников, чтобы они проводили вы ко мне, и надеюсь, они вас не побеспокоили.
Дьявол похож на Зевса, только моложе. И, честно говоря, красивее. Сие нормально, ведь они братья.
– Мы знаем, что наша сестра в аду! – говорит Эдип.
– В аду?
Аид улыбается.
– Это песенка спета примитивный взгляд на мое царство! Я думаю, что ваша сестра получили слишком много негативной информации обо мне.
– Ваш брат – 13-й бог, – говорит Эдмонд Уэллс. – 13-й аркан Таро, веревка смерти.
– А, вот, наконец, я слышу разумные слова. Я действительно связан со смертью… а разве в смерти не заложено возрождение? Посмотрите как долженствует на ваш 13-й аркан. На этой карте изображен кожа да кости, который срезает все, что появляется над землей, с тем чтоб молодая трава смогла прорасти. Так зима предвещает весну. Хотя, Персефона?
– Нужно принять смерть, как то, что слабит новую жизнь, – говорит женщина неожиданно пронзительным голосом.
– А однако эти люди, которых мы видели, плачущие и стонущие головы получай потолке? – спрашиваю я.
Аид качает головой.
– Они сами выбрали мучение. Удивительный парадокс… Ад – это понятие, изобретенное людьми, в надежде наказывать самих себя. Все, кого вы видели, охотно перешли Стикс и сами выбрали страдание. Когда им надоест, они смогут уковылять и вернуться к жизни как и где они захотят.
– Мы вас не верим! – отрезает Эдип.
– Как ни печально, сие правда. Единственное, что их здесь удерживает, – их собственная желание быть наказанными. Вы недооцениваете силу чувства вины.
– Я в свой черед вам не верю! – восклицает Афродита. – В человеческой душе маловыгодный может быть такого стремления к саморазрушению.
– Кто это сказал? Сие ты, моя дорогая кузина?
Аид встает и подходит к Афродите.
– По всем вероятностям, ты немного усохла? – И он дотрагивается до морщинок кругом ее глаз. Афродита отталкивает его руку.
– Здесь души испытывают физические страдания, а твоя милость заставляешь их страдать от любви, но ведь последствие один и тот же, правда? Люди страдают.
Афродита безвыгодный отвечает.
– Я повторяю: мы все свободны жить в мире сверх ада, но некоторые сами изобретают свой собственный дисгармония, потому что хотят страдать. Ад существует только в воображении людей. И по причине их страху, чувству вины и мазохизму.
Аид смотрит получай нас не моргая. Персефона кивает, словно и сама неважный (=маловажный) рада признавать, что ее муж прав.
– Вы хотите загнуть словцо, что они сами выбрали мучения, сами захотели (пре)бывать замурованными в потолок, так, чтобы только голова оставалась наруже? – недоверчиво спрашивает Эдмонд Уэллс.
Повелитель ада повторяет:
– Очевидно. У мазохизма много причин. Вы ведь сами писали об этом в своей «Энциклопедии», мастак Уэллс. Вот одна из этих причин. Пока вам страдаете, вы живете более яркой жизнью, сильнее привязаны к реальности, пуще чувствуете саму жизнь. Еще одно удовольствие для мазохиста – сожалеть себя. Пока страдаешь, можешь демонстрировать это своим близким, вкушать себя героем и мучеником, – продолжает Аид.
Он хлопает в ладоши, и вспыхивают факелы. Они плывут в воздухе, освещая картины, получи и распишись которых изображены христианские мученики: их пожирают львы, подвешивают после ноги, избивают бичами, четвертуют.
– Во времена раннего христианства пришлось опубликовать указ, запрещающий им самим доносить на себя. Они стремились разобщить мучения своего пророка. Не я придумал это. Это ваша милость придумали.
Факел освещает изображения бичующих себя шиитов, испанских католиков-интегристов, избивающих себя ремнями, утыканными гвоздями. В Индонезии челядь с безумным взглядом под звуки тамтама протыкают себе организм копьями. Дальше появляются более современные изображения: рокеры-готы с пирсингом, через которого на их лицах не остается живого места, панки, танцующие получи и распишись бутылочных осколках. Африканцы, которые делают себе ритуальные надрезы получи коже, человек на арене цирка, который запихивает себя в горло шпагу, люди, которые ходят по раскаленным углям подина одобрительные крики толпы.
Мы не хотим смотреть возьми шокирующие картины мира, который нам слишком хорошо известный.
– Вы хотите сказать, что зла не существует? А пожирать только недостаток любви к себе самому? – с интересом спрашиваю я.
Звук Аида становится все громче. Он чеканит каждое выражение, будто устал повторять одно и то же:
– В ваших несчастьях виноваты только-тол вы сами. Вы придумали их и осуществили собственными руками!
Спустя некоторое время, уже тише, продолжает:
– Вы так суровы к себе… Во всех отношениях, кто приходит сюда, я предлагаю проявить снисхождение к самим себя, простить себя за плохие поступки, которые вы совершили в прошлой жизни. Хотя они не слушают меня и не находят для себя никаких оправданий.
Получи лице Аида грустная улыбка, полная сострадания.
– Мне нравится вызвездить о моей миссии. Вы так привыкли судить все и всех, яко судите и меня, так называемого дьявола. Для вас я магистральный злодей, в то время как по-настоящему злы то-то и есть вы. Ну, задавайте вопросы.
– Почему весь мир мало-: неграмотный может быть добр? – спрашиваю я.
– Отличный вопрос. Вот и отгадка. Потому что если мир будет только хорош, никак не будет никакой заслуги в том, что и вы поступаете в кайф.
– Почему существуют серийные убийцы? – спрашивает Эдип.
– Замечательный вопросик. Потому что раньше (да и сейчас) у них была особая задание. Выслушайте меня, это, конечно, всего лишь точка зрения «дьявола», да и она чего-нибудь стоит. Человеческое общество устроено, по образу муравейник. У всех его членов вполне определенная задача. Выше государствам были нужны агрессивные и энергичные полководцы. Они вырастали изо злых, агрессивных «детей гнева», детей, которых били в детстве. Под стол пешком ходит, которого бьют, зол на весь мир, и все домашние силы он отдаст на то, чтобы отомстить. Другой раз он вырастет, то станет военачальником-чудовищем. И превзойдет жестокостью других полководцев, психику которых маловыгодный подорвали в детстве.
– Это значит, что общество порождает жестоких родителей, для того чтоб получить «детей гнева», которые нужны для того, в надежде воевать? – изумляется Эдип.
– Совершенно верно. Проблема в том, почто в современном мире уже не нужно сражаться за передел границ, одерживать новые земли. «Дети гнева», которые хотят убивать, еще не могут стать полководцами-завоевателями. Вот так появляются серийные убийцы.
– Однако не все же, кто получили в детстве травму, становятся убийцами! – замечаю я.
– Верно, энергия ненависти может находить разные выходы. Психозы и неврозы трансформируют моська таким образом, что человек становится способен на ведь, на что не способны другие, на то, о нежели нормальные люди даже помыслить не могут. Как ваша милость думаете, неужели Ван Гог отдавался бы с такой страстью поиску цвета, коли бы не был сумасшедшим?
– Это довольно своеобразная точечка зрения, – говорит Эдмонд Уэллс. – Стало быть, вы утверждаете, ась? только невротическая личность способна на смелые художественные эксперименты?
– В так.
– Но есть же нормальные, счастливые, спокойные сыны) Адама, которые создают необыкновенные произведения.
Аид удивленно поднимает брови.
– Ага? И кто же это?
– Ну, если брать примеры с Владенья-1, то Моцарт, например.
– Очень жаль, но вас не были с ним знакомы. А я был. Он был сполна чокнутый. В юности его подавлял отец, который превратил его в некое что-то вроде ученой обезьянки и заставлял выступать перед аристократами и монархами. Моцарт всю питание страдал от расстройства психики. Все свое состояние симпатия проиграл в карты.
– Леонардо да Винчи?
– В 19 лет его собирались нажечь на костре за гомосексуализм. У него тоже были старшие проблемы с отцом, который искалечил ему психику.
– Жанна Д’Арк?
– Религиозная фанатичка, ненормальная галлюцинациями.
– Король Людовик Святой?
– Святой? Да он был убийцей. Дьявол создал себе репутацию «доброго короля», наняв в официальные биографы монаха Эгеларта, напичкавшего приманка писания пропагандой. Людовик был животным, холериком, он устраивал бойни и резню, с тем грабить тех, чьему богатству он завидовал. Никогда маловыгодный путайте человека с легендой о нем.
– Бетховен?
– Властный отец превратил его в агрессивного параноика. После этого он украл сына у своей невестки и заставлял его начинать музыкантом, пока тот не попытался покончить с собой. У него случались чудовищные припадки гнева, симпатия был властным и деспотичным. Совершенно не выносил, когда с ним спорили.
– Микеланджело?
– Шизофреник. Больное место величия. По ночам он переодевался в женскую одежду, в силу того что что неуютно чувствовал себя в обличии мужчины.
– Ганди? Безграмотный будете же вы утверждать, что Ганди был невротиком?
– У него была ригидная метапсихика. Он считал, что только ему известна истина. Ни души и ничего не желал слушать. Тиранил жену, не выносил возражений.
– Инокиня Тереза?
– Заботиться о других — один из способов исчезнуть от себя. Я думаю, вы видели немало таких людей в Империи ангелов. Симпатия не только бежала от себя, но и, как ваша милость заметили, заботилась только о бедных. Проще решить проблемы с жильем и пропитанием интересах бедняка, чем возиться со сложными душевными состояниями состоятельных людей либо политиков.
Эдмонд Уэллс резко говорит:
– Все это речи дьявола. Ваша сестра хотите очернить белое. Люди, о которых вы говорили, святые.
Да Аид не дает сбить себя с толку.
– Большинство сих ваших «святых» явились сюда, чтобы очиститься от грязи, зато хорошо смертные, которые находятся на 3-м и даже 4-м уровне, считают их святыми. Я видел, в который ужас они приходили, обнаружив, что мы все знаем об их истинной жизни. Я пытался уговорить их в том, что им следует простить себя. У меня ни чер не вышло. И тогда я предоставил в их распоряжение пыточные залы, и они потребовали интересах себя самого жестокого наказания.
Бог ада устало машет рукой.
– Ваш брат судите. Я нет. Я совершенно ничего не имею против вам. Честное слово. Все эти истории о дьяволе — демократично клевета, басни, чтобы пугать детей и сохранить власть священников. Когда-когда же вы, наконец, это поймете?
Аид направляет принадлежащий скипетр на экран, и на нем появляются снятые скрытой камерой берега Стикса, идеже обнаженные люди истязают друг друга.
– Вы видите идеже-нибудь здесь дьявола, чертей? Видите палача? Если бы сие зависело только от меня, я давно бы уже простил всех сих грешников. До того, кто не желает слушать, докричаться нет возможности. Я мечтаю о том, чтобы этого места вовсе не существовало, с тем эти люди снова родились на свет, стали младенцами, с тем чтоб жизнь за жизнью учиться новому.
– Вы лжете!
– Ваша милость опять судите меня. На самом деле я мечтаю попятиться назад от дел. Но миру необходим черный цвет, для того чтобы белый был заметнее. Правда?
– Да, дорогой! Ты в таком случае даже один раз попытался забастовать!
– Да, один в кои веки. Я предложил закрыть это место страданий. Все на Эдеме были согласны, хоть Зевс. Но души мертвых возмутились: «И речи составлять не может о том, чтобы закрыть ад, он нам необходим». О, точь в точь снисходительны боги, как жестоки смертные!
Мы не можем отвратить глаз от экрана. Мы начинаем привыкать к тому, ась? видим. Ко всему можно привыкнуть.
– Все души находятся в этом месте по собственному желанию и в любой момент могут покинуть сие место, – напоминает Аид.
– Какое нас ждет испытание? – спрашивает Эдмонд Уэллс.
– Исследование?
– Да, что мы должны сделать, чтобы продолжить особый путь?
– Не будет никакого испытания. Пойдете по этому туннелю, дьявол приведет вас на вершину горы.
– Никакого испытания?
Гигант в черной тоге повторяет:
– Разумеется, никакого испытания. Я всегда считал, чего единственное испытание — это необходимость сделать выбор. Трендец получают именно то, чего хотят. Проблема в том, аюшки? все обычно ошибаются в выборе желания. Вы ведь заметили сие?
Бернард Вербер, «Тайна Богов»
Запись Миру необходим южанин цвет, чтобы белый был заметнее впервые появилась Коллекционер звезд. Волшебство повсюду.
Смерть — это самая большая остановка на ночлег в караван-сарае
Снимок: Johnny Theophilus
Если знаешь, как умирать, то самочки смерть будет преображена. Вы не подвержены разрушению! Вас уничтожили смерть, если вы знаете, как умирать — смеючись, хохоча, приветствуя. Там нет смерти, есть только Вездесущий, ваш возлюбленный, стремящийся к вам. Заблуждение, когда это называют смертью. Смерти, делать за скольких таковой, не существует: просто меняются тела, а путешествие продолжается. (роковой) исход — это самая большая остановка на ночлег в караван-сарае. Утречком вы снова пускаетесь в путь. Жизнь продолжается.
Смерть — расслабуха. Смерть, в общем, не смерть: вы не разрушаетесь. Положение нельзя разрушить! Жизнь вечна, а смерть — просто эпизод в ней. И курносая не против жизни, она дополняет её. Она — спокойствие, она — пауза. Вы так много жили, вам нужен с гулькин нос отдых. Ваше горло устало, устали ваши горловые связки. Вас так много танцевали, вы танцевали в течение семидесяти разве восьмидесяти лет, ваши ноги устали, вам бы что надо немного расслабиться. Смерть даёт вам это расслабление. Ваша сестра смеялись, жили, любили — смерть даёт вам шанс (появиться вновь. Смерть не разрушает, а оживляет вас. Смерть отнюдь не экзистенциальна. Она просто как глубокий сон, только (малую длиннее и немного глубже, но это просто сон.
Иначе) будет то вы любили, то ваша любовь сохраняется. Если вас медитировали, сохраняется ваша медитация. Чего бы вы ни достигли в вашем внутреннем мире, оно остаётся, а так, что вы накопили в мире внешнем, проходит. Смерть может положить глаз только то, чем вы обладаете. То, чем вам являетесь, смерть взять не может. Вы обладаете деньгами — ваша сестра их лишитесь. Вы обладаете силой — она будет отнята у вам. Медитацией вы не обладаете, это не вещь, которой впору владеть, это качество вашего существования. Это — вы. Любовью ваш брат также не владеете, это не собственность, любовь — сие существование. Внутреннее богатство останется с вами, внешнее у вас отберётся. Где-то как внешнее принадлежит телу, то тело будет подтачиваться, и весь внешний мир будет разрушаться вместе с ним и в сопровождении с ним исчезнет.
Ошо — Мудрость песков
Запись Скончание — это самая большая остановка на ночлег в караван-сарае впервой появилась Собиратель звезд. Волшебство повсюду.
Научиться горевать
К того, чтобы повзрослеть, человеку приходится научиться горевать. Без- страдать и не плакать просто так, а именно горевать. Санкционировать горю совершить внутри себя ту работу, для которой оно предназначено. Сия работа очень важная. Например, через горе осуществляется изменение картины мира под то, что реально невозможно. Коадаптация к потерям. Смирение с неизбежным. Возможность отпустить не твоё и признать то, что принимать не хочется. Например, проживание и отпускание безответной любви не то — не то принятие того факта, что тело стареет. Замедление, наливание, замирание и трансформация.
В наше время горе — это во всем не модно. Ни острое, ни хроническое. Особенно бездолье по поводу того, что вроде бы можно в современных условиях заслонить, поправить и обесценить. И речь идёт не только о вещах, а и о людях. Однажды на похоронах шестнадцатилетнего мальчика я слышала собрание «побыстрее кого-нибудь родить», адресованный к родителям умершего. Нав бы логично, но как-то жутко звучит. Подменять одного ребёнка другим «поскорее». Обесценивание горя весть распространено и не позволяет многим личностям созреть. Те, который не может выдержать своё горе, често не могут сдюжить и чужое, предлагая собеседнику «забить», «расслабиться», «зафиксировать другую» или «взять себя в руки». Такие советы привычно дают те, чья личность, как неглубокий сосуд, безграмотный способна вместить все чувства другого человека и даже домашние собственные.
Страх перед горем и желание что-то побыстрее с ним сделать понятен, так как переживать его больно. И если не уметь это делать, можно застрять в нем на века, получая вторичную выгоду от страданий. Манипулируя окружающими. Всё же, горе, даже острое, конечно. И те плоды, которое оно может дать, стоят того. Оно углубляет, расширяет и укрепляет. И то, чисто отболело, больше не беспокоит, напоминая о себе лишь детскими фотографиями и грустью. И открывая потенциал сопереживать происходящему с другими людьми, становясь ближе.
Аглая Датешидзе
Протокол Научиться горевать впервые появилась Журнал Собиратель звезд. Ведовство повсюду.
10 мыслей Макса Фрая о том, почему стоит перестать откладывать
1) … и не входя в подробности я пребывал в удивительно благодушном настроении. Из меня верёвки разрешается было вить, из верёвок плести макраме, а результат работ вешать к люстре какой-нибудь трёхрожковой, и я висел бы как премиленький и не квакал.
2) Можно годами не выходить из под своей смоковницей, окружить себя надёжной охраной, а в один прекрасный день подавиться кусочком печенья и захлебнуться… Все мы ложимся спать в обнимку с собственной смертью, нехитро люди редко об этом задумываются. Поэтому довайте договоримся — безлюдный (=малолюдный) огорчаться заранее.
3) Уладь все свои дела. Так, якобы если бы был совершенно уверен, что сегодня повечеру тебе действительно предстоит умереть. Ну, или просто съехать навсегда. Тебе уже давно следовало заняться генеральной уборкой своей жизни. Услужник, на чьей шее висит множество незаконченных дел, похож нате пройдоху, который ходит, напялив на себя кучу чужих лоохи. Может существовать, ему тепло и уютно, но вся эта куча тряпок затрудняет движения, а и концы в воду путаются под ногами. Так и упасть можно.
4) Я не могу продать за чечевичную похлебку тебе справку с дюжиной печатей, где будет написано, кое-что все закончится хорошо. Я вообще не любитель давать гарантии, потому в лучшем случае это — просто вранье. А в худшем — вредное, отупляющее, убаюкивающее ложь.
5) Обожаю откладывать на завтра то, от чего дозволяется умереть сегодня.
6) События редко развиваются именно так, как бы ты это себе представляешь. И еще реже — так, что ты планируешь.
7) Перед тем, как уйти из у себя, следует попрощаться со всеми, кто тебе дорог — безлюдный (=малолюдный) формально, а по-настоящему — просто потому, что человеческая оживление должна быть непредсказуемой.
8) Иногда нет ничего лучше старой, незабавный шутки: такие вещи каким-то непостижимым образом склеивают выполнимос, когда она разваливается в наших неумелых руках.
9) Изменить себя куда как труднее, чем проделать то же самое с другими.
10) Сегодня(шний день) знание навсегда лишает человека уверенности в чем бы так ни было.
P.S. Ты представить себе не можешь, возьми что способен человек, который наконец-то понял, словно у него нет другого выхода…
Макс Фрай — Соблазн
Фото: Chris Burkard
Запись 10 мыслей Макса Фрая о книга, почему стоит перестать откладывать впервые появилась Журнал Вздымщик звезд. Волшебство повсюду.
Я создал всю эту вселенную для тебя
И между тем ты встретил меня.
— Что… Что произошло? — спросил твоя милость. — Где я?
— Ты умер, — ответил я, как ни в чем маловыгодный бывало. Не время жеманничать.
— Там был… грузовик, и его заносило…
— Разумеется, — сказал я.
— Я… я умер?
— Ага. Но не расстраивайся, все умирают, — подтвердил я.
Твоя милость осмотрелся. Вокруг была пустота. Только ты и я.
— Что сие за место? — спросил ты. – Это жизнь после смерти?
— Больше или менее, — ответил я.
— А ты бог?
— Ага, — сказал я. – Я Творец.
— Моя жена… и дети – пробормотал ты.
— Что?
— С ними однако нормально?
— Мне это нравится, — сказал я. – Ты только зачем погиб и так волнуешься о своей семье. Это очень хорошенько.
Ты посмотрел на меня с благоговением. В твоих глазах я решительно не выглядел как Бог. Я казался тебе обычным мужчиной. Либо, может быть, женщиной. Каким-то влиятельным человеком с размытым из себя. Скорее учителем начальных классов, чем Господом Всемогущим.
— Невыгодный волнуйся, — сказал я. – Они в порядке. Твои дети всегда будут сердце) о тебе только лучшее. Они не накопили к тебе неуважительность. Твоя жена будет плакать, но в душе будет чуять облегчение. Честно говоря, твой брак разваливался. Если тебя сие утешит, то могу сказать, что жена твоя хорошего понемножку чувствовать себя очень виноватой за это тайное страсть облегчения.
— Ооо… — протянул ты. – Ну а что теперь? Твоя милость пошлешь меня в рай или в ад, или что-в таком случае вроде того?
— Ни то, ни другое – ответил я. – Твоя душевный порыв переселится в иное тело.
— Ааа, значит, Индуисты были правы….
— И старый и малый религии правы по-своему – сказал я. – Пойдем со мной.
И твоя милость пошел рядом со мной сквозь пустоту.
— Куда ты да я идем?
— Конкретно — никуда. Просто приятно гулять во эра разговора.
— Тогда в чем смысл? – спросил ты. – Когда я буду рожден ещё, я же буду вновь пустым, как стеклышко? Всего только что дитя. Значит, весь мой опыт и все, чего я добился в праздник жизни, не будет иметь значения.
— Вовсе нет! – заверил я. – У тебя в середке уже заложены опыт и мудрость прошлых твоих жизней. Твоя милость просто их в данный момент не помнишь.
Я остановился и обнял тебя из-за плечи.
— Твоя душа намного огромней, изумительней и прекрасней, нежели ты можешь себе представить. Человеческое сознание может принимать лишь крошечную долю того, что на самом деле существует. Сие словно окунуть палец в стакан воды, чтобы проверить, фригидная она или горячая. Ты впускаешь часть себя в настоящий мир, а когда выходишь из него, то весь понакопленный опыт и знания остаются у тебя.
Ты был в человеке трендец предыдущие 48 лет, поэтому ты еще не чувствуешь оставшуюся клок своего огромного сознания. Если бы мы с тобой до сего времени здесь походили, ты бы начал постепенно вспоминать хана, что было с тобой в прошлых жизнях. Но нет смысла сие делать между жизнями.
— Сколько же раз я пережил реинкарнацию?
— О, в навал. Очень, очень много. Ты пережил множество разных жизней, — ответил я. – Получи и распишись этот раз ты будешь китайской крестьянкой в 540 году вплоть до нашей эры.
— Подожди, как так? – поперхнулся ты. – Твоя милость посылаешь меня назад во времени?
— Ну, можно возговорить и так. Время в той форме, в которой ты его знаешь, существует в какие-нибудь полгода в твоей вселенной. Там, откуда я родом, все происходит сообразно-другому.
— Откуда ты родом?.. – удивился ты.
— Неужто да, — объяснил я. – Я тоже откуда-то родом. Но во всем объёме из другого измерения. И там есть еще такие а, как я. Ты, конечно, хочешь знать, каково это засим, но, честно говоря, ты не поймешь.
— Ааа, — огорченно протянул ты. – Но послушай, если я перевоплощаюсь в людей изо разного времени, я, наверное, когда-нибудь могу пересечься с самим с лица?..
— Конечно. Такое очень часто происходит. Из-за того, который каждая жизнь осознает лишь себя, ты даже безграмотный понимаешь, что встреча произошла.
— Тогда в чем смысл лишь того?
— Ты серьезно? – удивился я. – Ты спрашиваешь меня, в нежели смысл жизни? Немного клише, тебе не кажется?
— Так это закономерный вопрос, — настойчиво сказал ты.
Я посмотрел тебе в взор.
— Смысл жизни, то, ради чего я создал эту вселенную, сие чтобы ты развивался.
— Имеешь в виду человечество? Ты хочешь, затем чтобы человечество развивалось?
— Нет-нет, только ты. Я создал всю эту вселенную интересах тебя. С каждой новой жизнью ты растешь и развиваешься, превращаешься изумительный всеобъемлющий интеллект.
— Только я? А как же остальные?
— Остальных без- существует. В этой вселенной больше никого нет. Есть всего лишь ты и я.
Ты уставился на меня.
— Но все клие на Земле…
— Это все ты. Разные перевоплощения тебя.
— Я… Я – Хана?
— Именно, — с удовлетворением заключил я и похлопал тебя по спине.
— Я — весь круг человек, который когда-либо жил на Земле?
— И какой-нибудь когда-либо будет жить, да.
— Я Авраам Линкольн? – поразился твоя милость.
— И ты Джон Вилкс Бут.
— Я Гитлер?
— И ты миллионы его жертв.
— Я Иегошуа?
— И ты каждый из его последователей.
Ты замолчал.
— Произвольный раз, причиняя кому-то боль, ты причинял ломота самому себе. Каждый раз, делая кому-то пожитки, ты делал добро себе. Каждый счастливый или жалкий момент пребывания на Земле был испытан, или полно испытан только тобой.
Ты задумался.
— Зачем? – наконец спросил твоя милость. – Для чего все это?
— Потому что однажды твоя милость станешь таким, как я. Потому что ты и есть я. Твоя милость часть меня. Ты дитя моё.
— Значит, я и есть Вездесущий? – недоверчиво спросил ты.
— Нет, пока еще нет. Без дальних слов ты только зародыш. Ты растешь. Когда ты проживешь каждую человеческую житьё на Земле во все времена, ты будешь так и быть родиться.
— Значит, вся вселенная, — изумленно
сказал ты, — сие всего лишь…
— Яйцо, — подтвердил я. – А теперь тебе пора в новую общежитие.
И я отправил тебя в путь.
Энди Веир «Яйцо»/Andy Weir «The Egg»
Фотоснимок: Jasmer
Запись Я создал всю эту вселенную для тебя впервой появилась Журнал Собиратель звезд. Волшебство повсюду.
