Литературный портал

- Митя, - плакала сестра, - приезжай скорее, мне ужасно плохо. Я все тебе объясню, когда ты будешь рядом.

- Ладно, не реви, может она погулять решила?! – предположил мужчина, не испытывая никакого желания тащиться (взгляд в сторону будильника) в пять утра на другой конец города.

- Ты жесток! – выпалила трубка и отключилась.

Тяжело вздохнув, Петрович поднялся и пошел в ванную, встал под душ, открыл его и, еле сдержав звериный рык, пулей выскочил из-под ледяных струй. В глубинах сознания высветилось объявление на двери подъезда: «Граждане, гор. воды не будет три дня. Авария на водоводе. ЖЭК.»

Мысленно поблагодарив «добрый» ЖЭК за возможность быстро проснуться, Петрович чертыхнулся и побрел в комнату одеваться. Сестру он очень любил и мог ей простить столь раннюю побудку.

Ехать в такую рань по городу – особое удовольствие. Ни тебе нахальных пешеходов, норовящих проскочить прям перед капотом, ни тебе не менее нахальных маршрутчиков, словно играющих в догонялки друг с другом, забывая об остальных участниках движения, ни тебе пробок на перекрестках. Благодать. Петрович доехал до дома сестры  всего за пятнадцать минут, тогда как в дневное время на это уходило иногда больше часа.

Сестра открыла дверь, лишь он коснулся звонка. И тут же упала ему на грудь с горючими слезами.

- Ну, погоди, Поль, не реви, - одной рукой обняв рыдающую родственницу, другой закрывая дверь.

- Понимаешь, ее нет всю ночь! – всхлипывая, отпустила Полина брата, чтобы тот снял куртку.

- Давай все по порядку рассказывай, - усадил в комнате сестру на диван Петрович, сам сел в кресло напротив, - что случилось.

- Понимаешь, я вчера на Глашу накричала, - словно бухнулась головой в омут,- проговорила Полина.

- Ты? На Глашу? – Петрович готов был рассмеяться, как будто это была шутка, настолько невероятно услышанное.

-Да, - вздохнула сестра, - я на Глашу. Я не могла ее дозваться с улицы! А когда эта нахалка заявилась, она даже не взглянула на приготовленный ужин, уселась возле своего любимого кактуса и отвернулась от меня!

- И? – ждал продолжения Петрович.

- Я хотела ее погладить ласково по голове, а она фыркнула и ушла на диван, явно не желая со мной общаться, - снова завсхлипывала Полина, - ну, я и не сдержалась. Стала кричать на нее, упрекать, что она живет у меня на всем готовом, что я для нее стараюсь, а ей трудно прийти домой вовремя….. Короче, безобразная была сцена.

- А она? – Петрович представил лежащую на диване Глашу и орущую на нее Полину, и с трудом подавил улыбку.

- А она смотрела на меня грустными глазами и молчала, - со вздохом закончила свой рассказ хозяйка.

- А утром ты ее не обнаружила на диване и всполошилась, - все-таки улыбнулся Петрович.

- Митя, я ее звала очень ласковыми словами, выходила даже на улицу искать, а когда увидела, что с дивана исчез бордовый плед, поняла, что Глафира обиделась на меня и ушла! – снова заплакала Полина.

- Ладно, ревушка, сейчас поищем твою Глафиру,  - Петрович встал и прошел на кухню.

Он внимательно осмотрел нетронутый ужин, убедился, что беглянка не прикасалась ни к колбасе, ни к молоку. Подойдя к окну, он убедился, что форточка закрыта, значит, через нее Глаша покинуть дом не могла.

- Полин, - обратился он к сестре, понурившись стоявшей в дверях, - может ты дверь забыла входную закрыть?

- Я еще из ума не выжила, – услышал он ответ и вернулся в комнату.

Петрович начал обходить по периметру комнату, заглядывая в каждый уголок и отодвигая тяжелые шторы.

- Бедная моя Глашенька, - вздыхала, наблюдая за братом Полина.

Когда Петрович открыл дверцы плательного шкафа, сестра его ойкнула:

- А в шкафу я не проверяла.

Сыщик внимательно обследовал означенный шкаф, Глаши в нем не было.

Петрович вышел в коридор и в растерянности остановился. Следов побега или похищения, кроме исчезновения бордового пледа не было никаких.

Вдруг его внимание привлекли какие-то звуки, доносящиеся из ванной. Петрович включил свет и заглянул туда. Ванная была пуста, но звуки стали громче. Он присел на корточки и заглянул под ванну. Улыбнулся и потянул за край бордового пледа, торчащего у стены. Звуки стали громче, вскоре весь плед лежал перед ним.

- Полина, - негромко позвал он, - иди, погляди, нашлась твоя пропажа.

Полина поспешила на зов брата и опешила, остановившись на пороге.

В центре ванной на своем любимом бордовом пледе лежала беглянка и облизывала свое потомство – пять разноцветных котят.

- Глашенька, - еле смогла выговорить хозяйка.

- Как же ты не заметила, что она у тебя на сносях? – пожурил Петрович сестру.

Полина присела рядом, погладила свою любимицу и улыбнулась:

- Да разве в этом  пушистом шарике можно что-либо заметить? Прости меня, Глашенька, что я на тебя, глупая, накричала. Пойдем я тебе молочка свежего налью.

Кошка тихо муркнула, поднялась, потерлась о хозяйкины руки и вышла вместе с нею на кухню.

Петрович нашел в прихожей коробку и осторожно перенес в нее котят вместе с пледом.

- Держи, беглянка, свое потомство, - улыбнулся Петрович, ставя коробку в уголок между плитой и кухонным шкафом, где обычно спала Глаша. Та тотчас запрыгнула к котятам, удобно устроилась там и заурчала.

- Ну, и Глаша - радость наша, - счастливая Полина не сводила глаз с семейства.

- С прибылью вас, Полина Петровна, а я уж, извините, домой поеду, сон досматривать, - Петрович не знал, сердиться ему на сестру, за то, что устроила переполох, или радоваться, что все хорошо закончилось, но домой он вернулся с улыбкой на лице.

- Интересное явление, - тихо проговорил Илья, - если бы эти искры горели на высоте, на чем-то высоком и тонком, то я бы сказал, что это огни Святого Эльма.

- Ну, сказал! - рассмеялся Петрович, выбивая о колено трубку, - огни Эльма, во-первых, голубые, во-вторых, светятся во время грозы, и, в-третьих, их можно увидеть на море, на мачтах корабля. А это болотные огни. Там за речкой самое болотистое место.

- Красиво, - заворожено глядя за реку, протянула Таютка, - как в Новый год.

- Ты, Таисья, не смотри на огни эти долго, а то почуют они тебя и сманят, оглянуться не успеешь, - усмехнулся Петрович.

- Да, что ты её пугаешь, Петрович! – рассердилась Анна и поднялась с пенька, - пойдем спать, Таюта.

- Какой спать! Дядь Мить, а кто почует? Куда сманят? – девушка присела на лапник возле Петровича.

Петрович не спеша набил трубку свежим табаком, прикурил, сделал пару затяжек и, оглядев всех, кто был у костра, спросил:

- Могу рассказать. А не забоитесь, на ночь-то глядя?

Каждый в нашей сплоченной компании знал - Петрович замечательный рассказчик. Потому собравшиеся расходиться по палаткам, мы снова расселись вокруг костра.

- Ну.… Значит, слушайте…

Место то, что за речкой, зовётся в народе Марьюшкина топь. Когда-то там не было никакой топи, сухотень была с подлеском. А дело было так.

Недалече отсель, была заимка. Жил там Степан, лесник. Заимка та досталась ему от отца, а тому от его отца, стало быть, от Степанова деда, в их семье все мужики лесниками были. Жил Степан один, за лесом смотрел да охотой промышлял. Людям плохим спуску не давал! Мало ли кого поймает в лесу или за порубкой неразрешенной, или за охотой неправедной. И ведь всегда словно видел он, кто и как себя в лесу, ему доверенном, ведет. Удивлялись тому  люди, а потому и решили – помогает ему Лесавка. Видимо полюбился лесной ведунье молодой лесник. Она ему и зверя, и птицу под выстрел подставляла, и шкуры выделывать помогала, да так, что были они тонки и нежны словно бархат. А вокруг заимки и грибов всегда было не меряно, и ягод.

И всё бы хорошо, да плохо одному в доме справляться – еду приготовить, постирушку разную завести, да в подворье тоже женская рука нужна. Вот и Степан решил жениться. Да за него любая бы пошла! Парень высокий, статный, косая сажень в плечах, глаза как уголья, а сам – белесый, словно поле пшеничное, волосы вьются, словно шерстка у каракульчат. Однако, ни одна из здешних девок не привлекла лесничего. Но как-то раз на ярмарке, где он свои меха продавал, встретил он Марьюшку, мельника старшую дочку. Не сказать, чтобы больно красавица она была – росточку невеликого, носик курносенький, сама чернявая, а глаза, что твое озеро! Синие, бездонные. Вот и утонул  наш лесник  в её глазах. Быстро они сговорились, и с той же ярмарки увёз Степан свою голубку на заимку. Марьюшка-то девка ручкастая была – все в её руках горело-вертелось. И по дому-хозяйству успевает, и порукодельничать. А уж как вышивала! Словно кистью да красками рисовала. Счастливы были молодые, легко, с улыбкой жили. Но стали в доме чудеса непонятные твориться – то квашня перекиснет, да так, что хоть выбрасывай, то глечик с молоком сам по себе лопнет, то белье, для просушки на подворье развешанное, смолистыми шишками ветер закидает, сплошная порча белью, а то печь задымит, хоть из дому беги. И ведь случалось всё это, лишь когда Степана дома не было. Марьюшка-то слышала в селе разговоры о любви Лесавки к Степану, да веры этим словам не было. А как начали в доме эти пакости происходить, она и догадалась – то Лесавка её из дому выживает. И вот однажды, когда Степан на дальний кордон уехал, у Марьюшки вдруг из дымохода шишки посыпались. Вышла женка на высокое крыльцо дома да как крикнет:

- Где ты, лесная дева, покажись!

Зашумели, закачались сосны-великанши, поникли травы луговые, потемнело все вокруг. А когда развиднелось, возле заплота оказалась сама Лесавка во всей своей красе – лицо все в морщинах, как земля после пахоты, нос грушей сморщенной висит, глаза злющие зеленым пламенем горят, платье из травы и листьев ветками да паутиной переплетенных колышется, а ветра-то нет.

Но Марьюшка не испугалась и говорит:

- Ты чего в моем доме пакостишь?

- Не быть тебе хозяйкой в Степановом дому! – прошипела лесная дева.

- А это не тебе, нечисть лесная, решать! Будешь пакостить, я твою Елань любимую подпалю, - смело говорила Марьюшка с Лесавкой.

Взмахнула ведьма лесная руками, поднялись кружиться вокруг нее листья, а сама как крикнет:

- Не посмеешь!

- Не боюсь я тебя, - отвечает ей женка, - кружи-не-кружи, а к дому и подворью ты больше не подступишься! Вот, смотри.

И Марьюшка указала Лесавке на лики святые, что на вереях у ворот да под стрехой  укреплены были, а их чистый свет всю заимку укрывал.

Попробовала лесная дева зайти во двор, да словно обожглась и к лесу шарахнулась.

- Ну, погоди, я еще свое возьму! Не быть тебе счастливой, - прошипела она и растаяла.

Прошло сколько-то лет. Народились у Степана с Марьюшкой близняшки-дочки, одним лишь отличались – у одной черные волосы, у другой – белесые. Непорядков в доме да подворье больше не случалось. Успокоилась Марьюшка, забыла про обещание Лесавки. Как-то раз летним вечером ушел Степан в село по делам. Марьюшка в доме хлопотала. А девчушки во дворе у заплота играли. Вдруг видят, по ту сторону  светится что-то зеленым огоньком. Интересно стало малёхам. Они в дыру в заплоте и вылезли. К огонькам побежали, а те – дальше в лес. Девоньки за ними. Так и ушли от дома. Хватилась Марьюшка дочек, а их и след простыл, только игрушки у заплота брошены. Заплакала, закричала женка да в лес кинулась, деток своих искать. Кружит по лесу, зовет дочек, а в ответ только ветер в кронах шумит-смеётся. Стемнело уж почти, когда Марьюшка огоньки зелёные увидала и пошла на них.

Шла недолго. Услышала, река на перекате шумит, на звук и пошла, про огоньки забыла.

Вышла на берег как раз напротив того, где мы сейчас, без сил села на песок и заплакала.

Вдруг поднялся ветер, зашумел лес. И на самом краю обрыва объявилась Лесавка. Волосы ветром развиваются, глаза зеленым пламенем светятся.

- Говорила я тебе, не будешь ты счастливой, - засмеялась лесная дева.

- Верни мне дочек, - взмолилась Марьюшка.

Ещё громче рассмеялась Лесавка:

- А нужны ли они тебе такие? Ну, девоньки-болотницы, покажитесь матушке!

 И как из воздуха стали рядом с нею две тени. Вместо платьев тина болотная, волосы ряской перепутаны, а глаза, как зеленые угли горят.

Увидела такое бедная женка, да так и пала на песок, забилась в рыданьях. И так много слёз выплакала Марьюшка, что на месте том болотина образовалась и Марьюшку поглотила!

И с тех пор никто не видел ни Марьюшку, ни дочек её, ни Степана. Он ведь когда жены с дочками дома не нашел, долго по лесу ходил, искал. Так долго, что разум потерял и пропал. Говорили люди, его Лесавка к себе в  Лешии забрала.

А на Марьюшкиной топи с тех пор огоньки и светятся, прохожих к себе завлекая. Особенно они девочек малых любят таскать, превращая их в кикимор болотных.  Как почуют взгляд живой, так и сманят, не заметишь, как к ним попал. А попал, уже и не вырваться.

Петрович пыхнул трубкой, улыбнулся в усы:

- Напужались?

- Дядь Мить, ты ведь всё придумал? - шепотом спросила Таютка.

- А это ты сама решай. Всё, всем спать, - Петрович поднялся со своего пенька, а следом за ним и все остальные разошлись по палаткам. И никто не отважился посмотреть за реку на Марьюшкину топь с её зелёными огоньками.

Словарик незнакомых слов:

1. Каракульчат – каракульчата - ягнята каракулевой породы
2. Глечик – небольшая крынка
3. Развиднелось – стало видно все вокруг
4. Заплота –  заплот - забор
5. Вереях – верея - столбы, на которых крепились ворота
6. Стрехой - нижний свисающий край крыши
7. Малёхам – малёха - маленький ребенок

Ну, слухайте, как дело было. Жила за Турой, на берегу речки Вагран в приисковом поселке семья вольных. Как уж они попали в те края, где строгановкие крепостные жили, никто не ведает. Дед с бабкой заимку аккурат сробили, старик охотой промышлял, а баушка – ох, и мастерица была…. Она из каменной крошки картины делала! Да, какие! Хоть лес, хоть ягода какая али человек – ну, прям живые! Сказывают, ей САМА помогала. Сын на прииске вожгался, сноха в дому хозяйкой колготилась. А была у них девчушка, подлеток, басенька така! Баушка ей подарок на рожество сделала – собственноручно сшила из самотканого льна шапку, на манер вогульской, да покрасила в красный цвет. Чем – не знаю, а врать мне не с руки. И ведь что скажу - никто из девок на поселке не смел шапку носить, в крепости, чай, а вольным-то - пожалста. Вот эту-то девчушку на прииске по энтой шапке и стали звать – Красна шапка. Артуть-девка! Помощница и отцу с матерью, и бабке с дедом. Жили они дружно, не охтимнеченьки. Завидки кого брали на них. Был человек в поселке, коему семья эта не по ноздре была! Да, знатье бы вперед, что судьбина нагадает…

Так случилось, что дед и сын его сгинули зимой на охоте, шатуна лихого повстречали, он их и замял. Остались бабы одни – баушка на заимке, сноха ее с дочкой в поселке. Весну слезой-тоской промаялись. К лету отутовели малеха, а там жизнь и наладилась. Баушка стала картинки из камня на продажу гнать, не утыхаючи, Красна шапка эти картинки таскала с заимки до дому, а сноха их в поселке да городе сбывала. С того и копеечку имели, и зажили в леготку. Народ баил, им много камнями разными Сама помогала, да заимку от зла какого охраняла - от зверя ли, от человека ли.

А сосед-то совсем изварначился! Иначе как Волком, никто и не звал. Так решил дело угоить, чтоб самому на энтих картинках прибыль заиметь. Вот ведь охлестыш! Долгонько ли думал и подыскавался. Сперва он напраслину взвел на матерь Красной шапки. Мол, приворовывает с прииска. Увезли горемычную на пожарну. Успела только девке наказать, чтоб на заимку поторопилась, да баушку упредила.

А варнак-то решил и баушку напужать, и над Красной шапкой изгалиться. Знал он, грабастенький, что девчонка-то завсе через елань на заимку ходит, потому что там среди травы можно самоцветные камушки сыскать. И ведь, как нароком, положены камушки… А Красна шапка их в туесок собирает, как к баушке идет. Из энтих камушков и делаются картинки.

Решил он девку обскакать и бёгом кинулся напрямки по стлани.

Вскоростях хитник этот незнатко к заимке подобрался. Только за заплот перелез, как во дворе что-то звосияло. Он зенки-то протер, а перед ним Сама стоит…. И хмуро так смотрит и тихохонько говорит:

- Ты чаво эт надумал, каково заделье тебя на энтот двор привело?

Вытащил сосед заплотину да пошел на нее. Тут аккурат и Красна шапка из лесу выбежала. Увидал ее супостат, да от Хозяйки отвернулся, на девчонку попер.

Шибко огневалась девка каменна, как топнет, аж земля задрожала. Потемнело все вокруг, словно небо на землю порушилось. А когда провиднелось… - ни заимки, ни хитника, ни баушки с Красной шапкой, ни Самой! Лес стеной, и ни просвета. Лишь скала встала на волка похожая да вся сплошь обальчик.

Да только с той поры открылось на речке Вагран людям рудное место, верхушка коего вся красной глиной покрыта, словно гора - в красной шапке.

А уж когда и рудник там заробил, люди сказывали, порой обой-то осыпется и глядельце откроется – ну, прям картина нарисована, как руками делана, а на ней девка в красной шапке смеется, посреди поляны заимка стоит, на крылечке две бабы сидят - постарше и помоложе. Покажется така картинка и снова засыпется. А людям разговору на год вперед!

Вот потому шахту и назвали «Красная шапочка» .

Примечание – объяснение некоторых слов староуральского говора в тексте:

1. строгановские - крепостные промышленников Строгановых
2. сробили – построили
3. баушка – бабушка
4. сама – Хозяйка Медной горы
5. вожгался – упорно, длительно трудиться
6. колготилась – трудиться без отдыха
7. подлеток – подросток
8. басенька – красивая
9. Рожество – рождество Христово
10. артуть-девка – подвижная. Быстрая
11. не охтимнеченьки жить – без затруднений
12. отутовели – отойти, прийти в нормальное состояние
13. малеха – немного
14. не утыхаючи – без отдыха
15. зажили в леготку – легко, без затруднений
16. изварначился - превратиться в негодяя
17. угоить – устроить
18. охлестыш – человек грязной репутации, который ничего не стыдится, наглец
19. подыскавался - приискивать повод
20. варнак – негодяй, бандит
21. изгалиться – надругаться
22. грабастенький - грабитель, захватчик, вороватый
23. завсе – по привычке
24. елань – травяная поляна среди леса
25. нароком – как нарочно
26. вскоростях- вскоре
27. хитник – вор, разбойник
28. незнатко – незаметно
29. звосияло – засверкало
30. заделье – причина
31. заплот – забор, заплотина – палка из забора
32. провиделось – прояснилось
33. обой, обальчик – пустая порода
34. глядельце – место в забое или руднике, где видны пласты пород

Алексей проснулся с улыбкой на губах, ведь во сне он снова был с незнакомкой из метро. Она дарила нежную улыбку, в аквамариновых глазах горели искорки счастья. И так тепло было на душе, он был уверен, именно её всегда мечтал встретить.

Алексей закинул руки за голову и погрузился в воспоминания…

Он спускался на эскалаторе, позади как птички щебетали две подружки. Алексей не вслушивался в разговор, но веселый говорок заставлял улыбнуться. Он захотел оглянуться на девушек, но не мог себе позволить смутить их. Когда до платформы оставалось не более двух метров, Алексей услышал сзади шум, тут же ощутил толчок в спину и с трудом устоял на ногах, успев шагнуть с ленты эскалатора на твердь мраморного пола. Мимо ураганом пронесся парень. Сзади ойкнули, и… Алексей, едва успев подхватить одну из подружек, пошутил:

- Погода-то нелётная, а вы летать собрались.

Лишь на мгновенье встретились взгляды, но именно этот момент вспоминал потом Алексей. Девушка чуть слышно проговорила:

- Спасибо, - и слегка толкнув его в грудь, освободилась от объятия, спасшего её от падения, заторопилась к поезду.

Алексей, оцепенев, смотрел ей вслед, моля об одном – «Оглянись!».

И она оглянулась!

Подарила ему улыбку и вошла в вагон.

Потом Алексей встречал незнакомку почти каждое утро, если путь его начинался в метро. Они встречались взглядами и улыбались, узнавая друг друга, но набраться смелости подойти к ней Алексей никак не мог. Но сегодня всё изменится! Ведь для незнакомки он купил вечером букетик подснежников.

Алексей поднялся с кровати, распахнул окно, с удовольствием вдыхая весеннюю прохладу.

- Здравствуй, утро! Сегодня я снова встречу её! – ему казалось, крикнул он, на самом деле чуть слышно прошептал и подмигнул нежному белому букетику, ожидавшему своего часа в стакане с водой.

Лучик шаловливо щекотал ресницы, стараясь разбудить их обладательницу. И ему это удалось.

Полина улыбнулась и открыла глаза.

- Здравствуй, солнышко, - прошептала она, легко вскочила с кровати и, подбежав к окну, открыла его.

- Здравствуй, утро! – смеясь, проговорила Полина. - Здравствуй, весна! Замечательный сегодня будет день! Он сегодня заговорит со мной!

Девушка, напевая,  закружилась по комнате, потом остановилась и прижала ладошки к горевшим щекам:

- А почему это я так решила? Может быть, мой спаситель  не думает обо мне? Если бы он только знал, что снится мне каждую ночь! Что в каждом прохожем я жду встретить его взгляд цвета крепкого чая, а засыпая вечером, вспоминаю мгновение, когда была в его сильных руках…

Полина подошла к окну и спросила:

- Солнышко, он ведь сегодня заговорит со мной? Мы встретимся?

Словно в ответ на её слова шаловливый лучик пустил солнечного зайчика прямо ей в глаза.

- Я понимаю это как «да»! – рассмеялась девушка.

С высоты эскалатора Полина внимательно осмотрела всю платформу, благо народу было мало…. И не сумела сдержать вздоха разочарования – незнакомца с глазами цвета чая не было.

- Может его что-то задержало, - грустно подумала девушка, шагая по мраморному полу.

В тоннеле послышался шум приближающегося поезда, и Полина с надеждой посмотрела на эскалатор. На верхней ступеньке появился Он.

Проклиная в душе старушку, которой он помог пронести через турникет поклажу, Алексей вглядывался в лица столпившихся на перроне людей.

Вдруг, его словно обдало радужным дождём – её взгляд лучился радостью и звал к себе!

Алексей заторопился вниз по эскалатору навстречу своей незнакомке.

Но толпа пассажиров с прибывшего поезда замедлила его движение, и Алексей едва успел вскочить в поезд, заметив, что она вошла в этот же вагон.

Он пробирался среди людей, спеша навстречу своей мечте. Кто-то начинал ворчать, но увидев в руке юноши букетик подснежников, лишь улыбался, пропуская его.

До встречи оставался один шаг, когда Алексею пришлось задеть плечом женщину в темной одежде. Он хотел извиниться, но не смог произнести ни слова, встретив жёсткий взгляд из-под надвинутого по самые глаза платка.

Алексей поторопился сделать шаг, инстинктивно ограждаю девушку от неприятного взгляда.

Полина смущенно приняла цветы. Он осторожно взял её руки вместе с букетом в свои и прикоснулся к ним губами…

Они не замечали, что на них продолжала смотреть женщина в темном, и как в её черных глазах вдруг появились искорки света…

Короткое треньканье мобильного и,…. всё поглотила тьма…

Внезапный грохот, резкая боль и ощущение полёта в наступившей тишине.

- Мне страшно, что это…  почему,… - испуганно шептала она, - мы летим?

- Не бойся, я с тобой, только не смотри вниз, - ответил он, - мы летим к свету, там будем всегда вдвоём.

Взгляд черных глаз провожал их, а в  угасающем сознании билась мысль: «А мне никто не дарил подснежников!»

Белоснежный букетик с алыми капельками на лепестках лежал на окровавленном полу вагона…

Полуденное весеннее солнце щедро посылало свои лучи на город, они тихонько касались лиц прохожих, ощущали влагу, чувствовали боль, страдание и в испуге спешили спрятаться за крышу дома, в тень моста….  Наконец, и само солнце грустно прикрылось облаком, понимая, что людям не до весны. Лишь один, тот самый первый, самый шустрый лучик в растерянности метался по городу, спрашивая:

- Сегодня должна была родиться любовь! Где она, город?

Город лишь хмуро молчал. Город страдал. Город плакал.

Дедок рассказывал, что, когда мед  качали, так там же на пасеке и обед готовили. А на обед качальщикам и варилась эта самая, полевая, каша. 

В поле на картошку, полоть да окучивать, и на покос выезжали всегда вместе несколько семей, чьи отцы  работали в одном цеху на металлургическом комбинате. А Пасечника  брали становым. Как все работники по полю или покосу разойдутся, оставив Пасечнику продукты, так тот и начинал священнодействовать…. 

Для костра он дрова с собой  привозил, как и рогатины, и перекладину. Место под костер на краю поля  или покоса выбирал, обязательно крУгом дерн снимал и в сторонку складывал. Потом, после работы, перед отъездом, дед этим дерном закрывал костровище. И ведь что интересно – на любом становище умел Пасечник воду находить! Говорил нам, подросткам : «Лоза у меня волшебная, воду чует, где лоза поклонится, там ключ в земельке спрятан!». Найдет ключ, раскопает, глядишь – вот она, водица родниковая, чистая да холодная. Пока Пасечник воду искал да костер разводил, мы по его велению картошку чистили да пшено перебирали и мыли. Строго дед проверял подготовленное пшено – чтоб крупинка к крупинке было, да вода с него чистая сливалась. Крошил очищенную картошку Пасечник собственноручно на ровные, аккуратные кубики, приговаривая: 

- Как покрошишь картоху, такова каша и получится! 

Пока закипала картошка, нам дед новое задание давал – луку репчатого начистить не много не мало, а на каждого едока по две штуки! Мелко-мелко пошинкованный лук Пасечник обжаривал вместе с нарезанным некрупно свиным салом на специально припасенной для этого чугунной сковороде, которая ставилась на угли чуть ли не в центр костра. Попробуйте себе представить запах, что ветром разносило от стана по всем окрестностям! Дым от костра смешивался с ароматом кипящей картошки и жареного лука. 

Пшено дедок засыпал в котелок, как только закипала картошка, а когда оно раскрывалось, и варево становилось густым, брал Пасечник половник и, вдавливая гущу, цедил им жидкость, переливая ее в другой котелок, поменьше. Так получалось два блюда – суп и каша, которые заправлялись жареным луком со шкварками. А в кашу обязательно еще и яйца разбивались. 

- Яйцом кашу не испортишь, чем больше, тем скусней! – приговаривал Пасечник, перемешивая свое кулинарное творение. 

К супу Пасечник готовил хлеб, подсушенный над костром на ивовых прутиках, а кашу полагалось есть, припивая молоком. Но как ему в жару удавалось сохранить холодным молоко, для меня до сих пор тайна! 

Прошло много лет, и в поле на картошку да на покос уже никто из нас не ездит, и дед Пасечник давно уж на погосте, а вот от каши полевой мы не отказались. И пусть ей не хватает запаха костра, вкуснее каши все равно нет!

Начиная с самого утра, и весь день у жены болела голова. Она ходила по квартире, как говорится: «сама не своя». А чем я ей мог помочь? Да ничем… Разве что, по ее просьбе, не приставать к ней с вопросами. Что я и делал. Правда, не попадаться на глаза в одной квартире никак не получается, поэтому я просто решил сходить в магазин. А вот так-то и началось то самое чудо.

Ах, какие же красивые яблоки лежали на прилавке! Я спросил у продавщицы:

- Наши, местные?

- Наши, наши, - ответила она.

И тогда уже не сомневаясь, я решил их купить.

Прихожу домой и, первым делом на кухню. Помыл пару яблочек, и принес жене.

- Смотри, - говорю. - У нас в магазине молодильные яблочки стали продавать.

Она, сначала как-то нехотя, взяла яблочко, надкусила. Смотрю, и глазам не верю: куда уходит та головная боль? Куда пропадает то дурное настроение? Вот и улыбка появилась! И уже не так все плохо. Встала, подошла к зеркалу, и посмотрев на себя, так загадочно произнесла:

- Сколько же здесь красоты!

И тогда я понял: яблоки такими стали не от того, что они, и впрямь какие-то волшебные. А стали они такими от того, что это я им передал эти волшебные молодильные и лечебные качества.

У Александра Грина в «Алых парусах» капитан Грей говорит: «Вы видите, как тесно сплетены здесь судьба, воля и свойство характеров; я прихожу к той, которая ждет и может ждать только меня, я же не хочу никого другого, кроме нее, может быть именно потому, что благодаря ей я понял одну нехитрую истину. Она в том, чтобы делать так называемые чудеса своими руками».

Может быть, так и со мной? Может, слишком долго я искал любви? И теперь, когда она у меня есть, мне так легко делать чудеса своими руками.

Санек сел, затянулся сигаретой, выдохнул колечко дыма и продолжил:

-Так вот. Пришел, значит шуряк мой Колька на смену. Все чин по чину. В шахту спустился. Лебедку запустил. Руда пошла. Вдруг на самом выходе из камеры, увидел он по руде прошел кто-то. Вроде как промелькнул в свете фонаря. Он яркости на фонаре добавил, посветил в ковши – нет никого. Он дальше работать. А потом смотрит на скребке, поверх руды сидит баба вся в белом!

-Да ну! – протянул Цыган.

-Вот тебе и «да ну!», - Санек снова затянулся и продолжил, - Колька проморгался, пропала баба. Он дальше работать. Да недолго пришлось. Глядит, а по полку погрузочному баба в белом вся идет!

-Не бреши, - перебил его Данилыч.

-Да, вот те крест! – перекрестился Санек, - и не идет даже, а по воздуху вроде как плывет. Колька лебедку-то вырубил и в слесарку бегом. Так до конца смены там и просидел!

-Ну, вот сбрехал же! – рассмеялся Данилыч, - а план за него дядя делал?

-Да, его сменный на горА вывел, в медпункт! - Возмутился Санек, - сердцем плохо стало мужику от таких видениев.

-Есть эта самая Белая Баба или нет, каждый сам себе пусть думает, - подал голос самый старший в компании Семен Петрович, - а я, вот, вам бывальщину расскажу. Было это когда я по молодости в Кушве на шахте Южная робил. Был у нас на участке Захар, бурильщик, каких сейчас поискать. Очень уважал свою работу. И была у него привычка – как придет к своему буровому станку, прежде чем к работе приступить завсе здоровался с забоем.

-Как это здоровался? – удивился Цыган.

-А вот так. Встает к станку и говорит: «Здравствуй, забой! Давай поработаем!». А был у нас взрывник, ну, вот такой, как Санек, шебутной. Так вот, раз умудрился он вперед того бурильщика в забое спрятаться за кучу руды накануне отбитой. Пришел тот, поздоровался, а наш взрывник из-за кучи замогильным голосом ему в ответ: «Ну, здравствуй!». Захар ажно на пяту точку сел! Опупел малеха. Потом вскочил и не хуже твоего шуряка в слесарку побег! Никому ничо не сказал, отдышался да в забой вернулся. Только с тех пор, спускаясь в шахту, ни слова не говорил! Как отрезало!

-Совсем? – удивился Санек.

-Совсем. Немота на него в шахте нападала, - серьезно проговорил Семен Петрович.

-А че я вам щас расскажу, - Цыган встал перед всеми, - Друган у меня на «Эксплуатационной» работает машинистом. Случай с ним был. Зимой еще. Перед работой как-то накормила его жена непонятно чем, ну и скрутило живот, прям в шахте. Еле до старой выработки добежал. У стенки сел, фонарь потушил. Сидит. Вдруг видит, в выработку эту баба заходит и в аккурат перед ним, сняв штаны, садится по нужде. Он возьми да и погладь ее по интересному месту. Баба ойкнула, у нее от испугу расслабление случилось, и это все расслабление прям на другана моего брызнуло. Она, штаны на ходу одевая, деру из выработки. А ему долго потом отмываться пришлось.

Дружным хохотом ответили шахтеры на этот рассказ.

-Вот приласкал, так приласкал, - вытирая от смеха слезы, только и смог сказать Семен Петрович.

В это время из-за поворота показался автобус, и вскоре все уже ехали в город, периодически всхохатывая при воспоминании о приласкавшем бабу машинисте.

Никитка Кожан тоже любил этот день. Ему нравилось, как соседские бабы в узорчатых поневах важно ступали в кожаных сапожках по пыльным улицам, как молоденькие девчонки, стараясь не попасть на глаза родителям, собирались в стайки и осторожно пробирались задними дворами к торговой площади. Десятилетнему мальчишке казалось, что нет лучше и красивее праздника на свете, чем этот базарный день!

Вот и в это раз Никитка видел, как отец, местный кузнец Ерофей Кожан, спешил на базар. Он шёл размашистым шагом в своей белой, отделанной тесьмой рубахе с надвинутым на глаза картузе. Блестели надраенные ваксой сапоги, и мальчишка понимал, что такого видного мужика, как его отец, не отыскать во всём селе. Следом за отцом семенил с тачкой Ванька Горбыль, подмастерье, который уже несколько лет учился кузнечному делу. Придут они на базар, разложат на виду откованные серпы, косы, гвозди острющие, тут их и окружат всезнающие мужики, начнут цокать языками да нахваливать Ерофея за талант. А он будет только отмахиваться, кивая на Ваньку – его, мол, работа, это у него талант!

Жаль, отец не видел кузнеца в Никитке.

- Твоё дело учиться, сынок! Не хочу, чтобы ты всю жизнь, как я возле наковальни провёл. Вот выучу тебя, ты в город уедешь, семью заведёшь, - мечтательно говорил он, прижимая к себе сына, - а я буду приезжать к вам в гости и чаи распивать с невесткой да внуками. Из большущего самовара, из фарфорового блюдца с зелёной каёмочкой…. Красиво, да?

Мальчишка кивал головой, и не было ему никакого дела до будущей невестки отца и внуков, о которых он мечтал. Жаль было маму, которая пять лет назад сгорела от чахотки. За это время начал стираться в памяти её образ, оставался только запах рук, запах пышных волос, к которым он так любил прижиматься.

Счастливый Горбыль, думал Никитка, всегда рядом с отцом! А он видел его только по вечерам, да и то, когда засыпал. Отец тихо ужинал, целовал сына и уходил к себе за занавеску.

Поговаривали, что Ванька связан с красными партизанами, но только доказательств не было никаких. Люди старались как можно меньше говорить на эту тему, себе дороже, мало ли что! Иногда в Заячий Холм наведывались белые эскадроны, но о Горбыле все молчали. Может, жалели, может, боялись….

Отец с Ванькой давно уже ушли на базар. Догорал полдень, и солнце нещадно палило даже через окна. Никитка надумал сбегать на площадь, решив не попадаться отцу на глаза. Потом услышал какой-то шум и крики, как раз там, на базаре. Босиком выскочив из дома, он понёсся по разомлевшей от жары улице.

Среди скопления людей гарцевали на конях несколько казаков. Один из седоков, видимо, старший, размахивал нагайкой и грозно кричал на испуганную толпу:

- Ух, змеиное логово!

Вздыбленный конь ринулся на толпу, которая, охнув, хлынула, было, назад, да встал позади казачий конный строй, не дав сбежать никому. Завыли наряженные бабы, и грустно опустили головы мужики.

- А ну сказывайте, кто ещё из красного быдла окопался в вашем гадюшнике? – не унимался казак, хлестнув нагайкой стоящего ближе всех сельчанина.

В самом центре площади в пыли лежал какой-то человек. На белой рубахе расплывалось большое тёмное пятно, и Никитка не сразу узнал отца. Узнав, бросился вперёд через испуганную толпу, упал на колени и нерешительно тронул его лицо:

- Отец!

 Намокшие от жары кудри прилипли к остывающему лбу. На выбритую щёку села муха, и мальчишка машинально отмахнул её в сторону. Увидев неловко вывернутую ногу отца, провёл рукой по пыльному сапогу. И… заплакал.

Один из спешившихся казаков схватил его за шиворот и потащил в сторону.

- А ну, погодь! – крикнул старший, спрыгивая с седла.

- Пацан, господин хорунжий! – начал, было, казак.

- Сам вижу, не девчонка! – осадил его офицер. Он схватил Никитку за ухо и больно притянул к себе, - Часто к вам красные приходили?

Мальчишка плакал, размазывая слёзы по лицу, и не понимал, почему его отец, сильный и красивый, лежал, на пыльной базарной площади, раскинув свои жилистые руки, и не мог защитить его, Никитку, от этого страшного человека.

- Отпусти мальчишку!

Хорунжий вздрогнул от неожиданности и оглянулся на голос.

- Горбыль! – пронеслось по толпе.

Ванька Горбыль подошёл к офицеру:

- Отпусти мальчишку! – повторил он, - Малец ведь совсем: для него всё едино, что белый, что красный. Отойдём в сторону, расскажу кое-что!

Хорунжий посмотрел на удивлённых казаков, поправил кобуру на портупее и, хмыкнув, пошёл к покрашенной церковной ограде.

- Беги на кузницу, - шепнул ему Ванька, - Обязательно на кузнецу, понял?

- Ага!

 Никитка побежал на сельскую окраину. Уже у околицы услышал позади одинокий выстрел, хотел вернуться назад, но возле кузницы увидел спешащих к нему людей. Много людей, с винтовками и красными бантами на груди. А потом споткнулся, упал на землю и заревел, обхватив руками ободранные колени.

- Проснулся, как хорошо! – тринадцатилетняя соседская девчонка Нюрка заботливо поправила соломенную подушку под Никиткиной головой. Она шла возле телеги, то и дело трогая ему лоб.

- Чего ты? – недовольно покрутил головой Никитка, - Я не больной!

- Лежи! – нахмурила брови Нюрка.

- А мы где?

- Я тебе сейчас такое расскажу, такое! – девчушка, забыв про свою строгость, тараторила без умолку, - Мы с красными уходим. Почти полсела уходит. Те, кто не захотел, остались. А ты вот заболел, два дня, как болеешь! От перенапряжения, наверно, так дядя Андрей говорит, командир!

Никитка вспомнил отца с кровавым пятном на груди, Ваньку, идущего с казачьим офицером. Сдавило грудь, заболела голова.

- Знаешь, говорят, что Горбыль застрелил того беляка. Прямо возле церкви и застрелил! Только его потом казаки шашками порубали… - не унималась Нюрка, - Потом их вместе и похоронили, Горбыля и отца твоего. Только ты уж потерпи. Папка мой говорит, что ты с нами жить будешь, здорово, правда? Значит, ты теперь брат мой, поэтому болеть я тебе не дам!

Скрипели телеги, фыркали уставшие лошади, и разросшийся красный отряд уходил всё дальше и дальше от Заячьего Холма, некогда большого села, с единственной церковью на всю округу….

- Тебе повезло, всем повезло! – снова услышал Нюркин голос Никитка.

- Почему?

- Потому что Ванька Горбыль красным был, потому что отряд дяди Андрея как раз в Заячий Холм шёл. Не знаю зачем, не бабьего ума это дело, но только если бы не они, полсела казаки постреляли бы!

- Отца-то за что… - вздохнул Никитка.

- Так он же казака ударил, когда те у людей товары забирать стали!

Никитка закрыл глаза. Подумал о том, что когда-нибудь он обязательно станет большим красным командиром, как дядя Андрей, а то и главнее. Будет ездить на гнедом коне, и наказывать тех, кто обижает простых людей. Как отец…

Учителя собирались в кабинете завуча, готовя школьные программы и привыкая к расписаниям уроков. 

В один из таких дней и пришло письмо из РОНО с просьбой прибыть всем преподавателям на районный педсовет. Хочешь, не хочешь, а ехать надо!

Хоть и не так далеко до райцентра, а целый день потратишь, пока вернёшься. Дороги плохие, недавно дожди прошли, так что часа четыре по лесу на автобусе потрястись придётся!

Молодой учитель музыки забежал домой.

- Зачем вызывают-то? – поинтересовалась жена.

- Как всегда, наверно, указания перед занятиями!

- А ваши-то где?

- Да на остановке уже. Бежать надо, скоро автобус подойдёт!

- Сапоги с ремонта забери, пожалуйста! Всё никак съездить не могу!

Улыбнувшись, учитель обнял своего трёхлетнего сынишку, прижал к своему плечу супругу:

- Заберу! – шепнул ей на ухо.

В РОНО пробыли недолго: кто-то получил грамоты, кого-то наградили подарками, районное начальство провело беседу по поводу предстоящего учебного года.

На автостанции вся делегация расстроилась: до рейсового автобуса ждать несколько часов! И тут кто-то предложил отправиться пешком. Мол, не ехать окружным путём, а срезать путь по воде, благо, Вятка – река судоходная и нет-нет, а какой-нибудь лодочник подрабатывал, перевозя нежданных пассажиров на другой берег. Женщины, конечно, отказались, а трое мужчин, в том числе и учитель музыки, решили воспользоваться этим решением.

Забрав в ателье сапоги жены, он с товарищами отправился на речной берег.

- Засветло доберёмся! – потирал руки один из коллег, - Надо только огонь разжечь! – посоветовал он ничего не понимающим мужчинам, - Ну, это знак такой перевозчикам!

Костёр уже догорал, но с того берега никого не было.

- Пойду, пройдусь, может, на этом берегу кого встречу! – сказал учитель музыки и скрылся в прибрежных кустах.

Дымок с того берега всё-таки заметили. Вместе с лодочником долго кричали и ждали товарища. Потом забросили в лодку его вещи, чтобы передать жене, и отплыли восвояси, надеясь, что он вернётся вместе с остальными на автобусе.

Учитель музыки не появился дома ни через день, ни через два, ни через три…. А через неделю с проплывающего по реке теплохода заметили всплывший труп. По ориентировке отправили телефонограмму в посёлок. При опознании в личности погибшего уже никто не сомневался.

Второго сентября вся школа хоронила любимого учителя. От горя слегла мать, а через некоторое время и жена, забрав ребёнка, навсегда уехала в неизвестном направлении.

Милиция, конечно, завела дело, но вскоре оно было закрыто, поскольку предъявить обвинение было некому. Так и осталось оно с пометкой «смерть по неосторожности».

А через много-много лет к сестре погибшего учителя пришёл старик. Он нерешительно переминался с ноги на ногу, прежде чем войти, а потом долго молчал, сидя на табурете.

- Хочу рассказать тебе всё. Только ты не перебивай меня, я сорок лет носил этот груз в своём сердце, терпел, ночами не спал!

Старик вздохнул.

- В тот день я, как всегда, дежурил на берегу. Сама знаешь, денег у нас в то время кот наплакал, вот и занимался иногда извозом. Кого на тот берег, кого на этот. Три рубля – это ж тоже деньги…. Сижу я, значит, жду и вижу – на другом берегу костёр замаячил: знать, ждут меня на том берегу! Пассажиров было трое, да и узнал я их – учителя из нашей школы.

Сели они в лодку, вещички свои закинули. А уже на середине реки заспорили двое о чём-то. Я не прислушивался, не вникал, поскольку не моё это дело. Сцепились они, а тот, что постарше, возьми да ударь другого, а потом ещё с силой за борт толкнул. Я хотел, было, остановиться, но старший как рявкнет:

- Доплывёт, молодой ещё!

А я всё на воду поглядывал, не покажется ли…. На берегу двое меня стращать начали: мол, тебе хуже будет, о детях своих подумай! Ещё и денег немного дали…. Вобщем, договорились говорить одинаково. А это значит, что в лодке его не было. Пропал где-то на берегу, искали, кричали, но так и не нашли….

 Старик вытер накатившиеся слёзы:

- Не знаю, простишь ли…. Вряд ли. Я столько лет в себе эту тяжесть ношу, уже и свидетелей-то живых, кроме меня, никого не осталось, а всё болит душа, не успокоится. Всё сужу себя столько лет, и засудить не могу…. Хошь, в милицию иди, хошь, сама меня накажи! А я, давеча, помирать надумал. Вот сходил к тебе сейчас, рассказал, и спокойнее стало. Стало быть, пора мне…. А то ведь покоя нет, всё твоего брата вижу….

Старик поднялся, поклонился изумлённой женщине и вышел за дверь.

Вот такой он – суд божий….

Перед скачками толпы детишек собирались вокруг участников, чтобы посмотреть, как наездники лелеяли своих питомцев: чистили щётками, чесали короткоостриженные гривы и осматривали подковы на копытах, коротко цокая языками и недовольно посматривая на любопытных. 

Ответственное дело – скачки! Это ведь не бега какие-то. Здесь всё от коня зависит, и только потом от наездника. Старались по-возможности защитить животину от посторонних глаз, чтоб, не дай бог, пакость какую не сотворили!

Вот и в этот раз бурлило и рокотало Лопатино от наехавших гостей. Ипподрома, как такового не было, а было просто огромное поле, специально отведённое под соревнования. За десяток лет набили конские копыта твёрдую дорожку, над которой во время скачек поднималась такая пыль, что не только зрителей, но и солнце было трудно разглядеть. Только к этому все привыкли и не обращали на неудобства никакого внимания.

- Лютый где?! – спросил лопатинский директор у растерянного конюха.

- Дык, Василь Иваныч, не будет его….

- Как это не будет?! – свирепо глянул тот на конюха Феоктистова.

- Никак не можно, Василь Иваныч, - пытался вставить слово ветеринар Лопахин, - ногу поранил на выгоне. Так уж получилось….

- Почему узнаю об этом только сейчас?! – директор вдруг выдохнул и безнадёжно махнул рукой, - То есть, хотите сказать, что мы участвовать не будем?

- Некому, получается, - мотнул головой Феоктистов.

- А это кто? – заметил Василий Иванович приближающуюся повозку, на которой сидел паренёк лет шестнадцати.

- Так это Сокол. Он тут у нас по хозяйственной части: то сено, то навоз, а в основном молоко по фермам. Вы у нас человек новый, можете и не знать, - ветеринар поддержал конюха, - Кроме Лютого скаковых лошадей нет.

Но совхозный директор уже воспрянул духом:

- А это что, не конь? – показал он пальцем на Сокола.

- Так он не….

Но Василий Иванович уже не слушал никого.

- Сможешь, парень? – бросился он к седоку, как только телега остановилась рядом, - Зовут как?

- Сокол.

- Да не коня, а тебя! – засуетился директор.

- Федька.

Зрители топтались в ожидании на кромке поля. Нещадно палило солнце. Неспешные разговоры сливались со стрекотом кузнечиков, но в воздухе витало самое главное – состояние праздника! Ради этого уже который год в последнее июньское воскресенье люди откладывали все свои дела и ехали сюда, в Лопатино, чтобы ещё раз увидеть одно из самых зрелищных состязаний – лошадиные скачки. В каждом селе местные наездники считались почти героями, и всякий считал за честь иметь в друзьях или знакомых такого человека.

- Скачут! – крикнул кто-то, и сразу смолкли разговоры, сотни глаз устремились туда, откуда в единый гул сливались топот копыт и крики верховых. Пыль стеной приближалась от горизонта. И вот прямо из неё вперёд вырвалась сначала конская голова, потом половина туловища.

- Лешак чешет! – довольно произнёс конопатый мужик, - Из нашенских… - потом он вдруг напрягся и удивлённо посмотрел на окружающих.

Впереди летел гнедой конь. Наездник, молоденький, с взъерошенными пыльными волосами, прижимался к телу скакуна и лишь изредка оглядывался назад. Это было единое целое – конь и человек! Никому из зрителей ещё не доводилось видеть что-нибудь подобное.

Вот, наконец, гнедой вырвался из пыльного облака и летел уже впереди него. Вот он на два крупа впереди, вот на три! А конь, словно почувствовал свободу. В расширенных иссиня-чёрных глазах метались молнии. Застоявшиеся лошадиные мышцы выдавали такую мощь, что, казалось, это была не скачка, это был полёт, на который способен один из тысячи, один из сотен тысяч, скакунов.

- О-па! – завопил кто-то от удивления.

И понёсся над нестройными рядами свист. Теперь свистели все, подбадривая лидера, топали ногами и хлопали друг друга по плечам. И не было уже «ваших» и «наших», а был всеобщий любимец - гнедой жеребец с сероватой звёздочкой на лбу.

- Такого коня и под навоз! – кричал лопатинский директор на конюха и ветеринара. Те виновато опускали глаза и молчали.

- Уж, я вас! – негодовал Василий Иванович.

И на следующий год Соколу не было равных. Теперь за ним был особый уход. Федьку Евграфова прикрепили к скакуну, и он подолгу пропадал в конюшне.

Слава Сокола вышла за пределы района и прошла по области. Многие задавали вопрос: как такой феномен не был замечен раньше?

К очередным скачкам готовились все. Зрители так же толпились на поле, и мужики, отмахиваясь от назойливых насекомых, делали ставки, по местным меркам вполне достойные. Все ждали очередного чуда, и когда вдали возникло пыльное облако, все смотрели только туда, переминаясь с ноги на ногу и нервно сжимая кулаки.

Вот показалось несколько скакунов. Они мчались во весь опор, только… среди них не было Сокола.

- А где? - спросил, было, кто-то, и полетел этот вопрос по нестройным рядам.

Зрители удивлённо посматривали друг на друга и снова устремляли свой взгляд на поле. Мимо проносились всадники, мелькали крупы вороных, серых, рыжих…. Вот только Сокола не было видно.

 - Что-то не того, Василь Иваныч, - сказал ветеринар директору перед скачками.

- То есть? – директор напрягся.

- Да Вы сами посмотрите, - Лопахин указал головой на Сокола, возле которого суетился Федька. Конь стоял неуверенно, пытался удержать равновесие, вот только почему-то предательски подгибались ноги.

- Что-о-о?! – в ужасе вскрикнул Василий Иванович.

 Сокол вдруг замер, а потом медленно опустился на землю.

- Соколёнок, ты что это! – бегал вокруг него Федька, пытаясь поднять своего друга, - Ты что, родной!

Конь завалился на бок, глянул на Федьку своими огромными чёрными глазами. Последняя слеза прокатилась по лошадиной морде и упала в иссохшую землю. И, может, послышалось Соколу, как где-то гремят на дорожке конские копыта, потому что вдруг напряглись соскучившиеся по бегу мышцы. Он попытался поднять голову, а потом замер, умиротворенно закрыв глаза.

- Отравили, сволочи, травой отравили!!!

Об этом коне вспоминают до сих пор.

- А вот был Сокол, - нет-нет, да промелькнёт где-нибудь в разговоре среди лопатинцев.