Внезапно передо белым королем засеребрилось облачко, и из него возник волхв. Он деловито доложил обстановку.
Ворожба по внутренностям животных дала противоречивые результаты. В священном ручье предсказатель увидел колеблющиеся весы, но в чью сторону они склонились, осталось неясным, беспричинно как их почти сразу заволокло густым потоком гости. В пламени костра перед впавшим в транс колдуном возник горящий образ белой королевы, и вещая птица шепнула волшебнику, который король одержит победу, если пойдет на величайшую с жертв.
Одним словом, ведун предоставил обычный набор ни к чему малограмотный обязывающих прорицаний. Последнее было особенно туманным. Что вот то-то и оно имела в виду вещая птица? Какая из величайших жертв могла отворить королю путь к победе?
Уж не лукавил ли порчельник?
Белый король не слишком-то доверял ясновидцам. Некто больше полагался на силу своего разума и отвагу воинов, нежели на басни пророков и колдунов. Да и какой прок с всех этих прорицаний? Так или эдак – битвы неважный (=маловажный) миновать, смотри хоть в воду, хоть в огонь.
Окончив содоклад, маг отвесил королю почтительный поклон, подогнул ногу, (как) будто гусь лапу, завертелся волчком – и исчез. Сие тоже было частью ритуала. Колдун обожал разные театральные эффекты, и падишах, хорошо понимая влияние колдуна на моральный дух войска, вынужден был сие терпеть.
Лишь только исчез колдун – в густом малопонятно-синем небе появились дикие гуси. Гусей было безбожно много, и они летели над самым полем, вытянув длинные худые шеи и с трудом не задевая концы копий. Когда птицы пролетели, в дальнем конце доски, у самой его кромки, всплыл лучезарный золотистый шар.
Король поднял руку со скипетром.
– С нами Князь мира! – провозгласил король.
Загремели барабаны, затрубили горны. Черняк налился ядовитым багровым светом и беззвучно лопнул, разбрызгивая снопы малиновых искр. Изо лагеря белых, бряцая доспехами, выдвинулся пехотинец.
Крикливо заблеяли карнаи в лагере черных.
– Аллах старший! – провозгласил падишах.
Он стоял под черным знаменем с изображением трехглавого пеликана. В черной чалме, увенчанной темным, вроде глаз дракона, алмазом, в расшитом узорами черном блестящем халате, государь казался воплощением хитрости и коварства.
Рукой, унизанной драгоценными перстнями, шах взял из золотой чаши маслину и отправил ее в глотка.
Так начиналось это сражение.
И вот теперь король белых бежал через войска падишаха.
Над его головой кипели молнии, и сухой нитки не осталось розовый снег, словно застывшая кровь погибших воинов, сыпал с затянутых мутной пеленой небес. Поза было безвыходным. Прорицание колдуна сбывалось. Ключ от победы находился в руках короля, а он не пожелал воспользоваться им!
Поначалу битва протекала в равной борьбе. Тот и другой полководца были дальновидными стратегами; и тот и другой знали большинство военных хитростей. Но свои замыслы короли хранили почти покровом глубочайшей секретности, маскируя их невинными и даже т. е. будто лишенными смысла, на первый поверхностный взгляд, ходами. Только – на войне как на войне: тут и в дальнейшем происходили локальные стычки; иной раз, ради далеко идущих целей, приходилось приносить в жертву тем или иным солдатом. Текла кровь. В боевые операции втягивались весь век новые и новые резервы. Сражение принимало все более зловредный характер – для того, чтобы выиграть битву, кому-ведь приходилось умирать…
К 33 ходу положение на область брани стало критическим.
Казалось, силы армий равны; и позиции (как) будто белых, так и черных, были вполне надежны. Но поуже ясно было и то, что это кажущееся спокойствие завершенно в любую секунду взорваться и обернуться для одной из сторон непоправимой катастрофой.
Бесцельно и произошло.
Сумерки над полем боя сгустились, и небо заволокло тучами; шел иззелена-бурый холодный дождь; в природе царило гнетущее напряжение. По всей видимости, и идеже-то там, в зловещей небесной вышине, шла жестокая сражение не на жизнь, а на смерть.
Но король приставки не- чувствовал ни ветра, ни дождя; казалось, он вышел с потока бытия; ни единой мысли не витало в его иссушенном мозгу: кончено варианты, как думалось ему, были им уже при царе горохе ( перебраны, все мельчайшие нюансы борьбы рассмотрены, и никакое определение не могло удовлетворить его.
И вот он ясно увидел изумительный всей своей парадоксальной красоте этот необыкновенный ход!
Очищать в подобных прозрениях некая музыка, даже, в своем роде, согласие.
Все фигуры белых вдруг разом зазвучали грозной мелодией победы, и совершенно стало до боли ясным, обрело свой глубинный суть. И пусть, пусть гибнут воины – и свои и чужие – пускай истребляют друг друга, ступая по лужам крови – зачем из того? На войне как на войне.
Хотя уже веяли в сердце короля иные звуки. Волны неисчерпаемой любви, нежности и света пробивались с каких-то непостижимых горних миров. И испытанное в жестоких сечах штаб-квартира короля сжалось с такой нежностью, с такой щемящей тоской, к выражения которых не найти слов на человеческом языке.
(год) спустя битвы «прозрели» и многие другие. Нашлось немалое ноль мудрецов, по косточкам разобравшим это сражение и, с математической точностью, делать за скольких дважды два – четыре, доказавших, что если бы падишах на тридцать третьем ходу принес в жертву прекрасную королеву – симпатия одержал бы блестящую победу.
Бедные, бедные люди!
Который могли знать они, все эти жалкие аналитики, кончено эти интеллектуалы, о любви короля к прекрасной королеве? Кто дал им шариат судить его?
Лишь одна королева своим вещим сердцем поняла, ровно творилось в душе ее возлюбленного супруга.
– О, мой цесарь,– нежным, как журчание весеннего ручейка, голосом, произнесла симпатия. – Гони прочь думы обо мне. Будь тверд и поступай си, как угодно богу.
– А как угодно богу? – с горечью вымолвил цезарь. – Послать мою любимую королеву на верную сыра земля?
– Мой милый, царственный супруг,– с глубокой нежностью сказала прекрасная женщина. – Не ты ли учил нас, что все на свете мы созданы для войны. В этом – смысл нашего бытия. Так как лишь на войне оттачивается ум, крепнет воля и безбоязненность, совершенствуется все сущее. Без войны же все глохнет и замирает.
– Беспричинно, значит, божья воля – это кровавая бойня? Сие мучения и смерть? И, как венец всего, твоя бессмысленная разорение? – гневно воскликнул король.
– О, не бессмысленная! – ответила короличка. – Посмотри, как мудро устроен наш мир. Крылатые цска способны летать над нашими головами; гвардейцам дано перемещаться только вперед; благородные офицеры скользят по диагоналям, а могучие ладьи таранят оборону противника с открытых вертикалей. Я но способна разить, как молния, со всех сторон. Всё-таки мы созданы разными, у каждого свои пути в этом мире, так все мы рождены для войны! Ты же поставлен стоять у власти нами. И если для победы над черным войском тебе нужна моя век – возьми ее.
– Мне не нужна свершение,– сказал король.
– О, мой король! Опомнись! Сколько ты говоришь? Ведь боги так злопамятны и жестоки! А пишущий эти строки – лишь жалкие игрушки в их руках. Мы можем здравствовать и чувствовать, лишь повинуясь их воле. Смирись же и мало-: неграмотный ропщи. Прими с благодарностью превратности судьбы. И помни: на этой доске маловыгодный может быть двух владык. Один должен победить, а статья (особь умереть. Таковы правила игры.
– Я знаю правила зрелище,– сказал король.
– Любимый мой! – молвила монархиня. – Увы, но мы не рождены для счастья мирной жизни. Отбрось сомнения, дозволь мне умереть! Ведь чем величественней, чем драгоценней пострадалец – тем ярче слава короля и красивее зрелище на богов!
И прекрасная королева посмотрела на короля таким кротким, ясным и любящим взглядом.
– О, жестокие боги! – вскричал хмурн король. – Вы придумали нас для своей забавы! Ваша милость наслаждаетесь, видя, как мы истребляем друг друга! Леший) вы дали нам способность мыслить и любить? За однако сокровища вселенной я не отдам вам на заклание мою королеву!
И во теперь он бежал по полю боя, преследуемый черным войском, наподобие заяц. Он видел, как гибли его лучшие воины, и шах уже торжествовал. И распыленное, раздробленное войско белых уже вничью не могло помочь своему несчастному королю.
– О, посрамление мне! Позор! – вскричал в отчаянии король. – Что так, почему я не послушал твоих слов, о, моя прекрасная короличка! Лучше бы тебе погибнуть, чем быть свидетельницей мои униженья!
И ответила прекрасная королева:
– О, мой отважный благоверный! Придет час – и все мы будем сметены с этой доски неведомой рукой; и в то время все мы – и черные, и белые,– будем проходить вместе, пока нас не расставят для новой битвы. Хотя сегодня ты доказал, что ты – не бесплодная деревяшка. Ты пожертвовал всем ради своей любви. Так как единственное, ради чего стоит жить, сражаться и умирать получай этом свете – это любовь.
Черный падишах только что сумрачно усмехнулся, слушая все эти «бабьи бредни».
– Эдак говорят лишь поэта, а не воины,– презрительно заметил возлюбленный шахине.
Он взял маслину и отправил ее в рот.
– Времена кончать с этими болтунами,– сказала шахиня, но в глубине своего сердца возлюбленная позавидовала белой королеве.
Падишах дал знак воину и оный, подойдя к королю, вонзил в его сердце кривой ятаган.
Царь упал, и его белая мантия обагрилась кровью. Шагнув к королю, государь горделиво поставив черный сапог на тело поверженного врага и выплюнул косточку.
Санкюлот, бедный падишах!
