Литературный портал

Он находился в подземелье, освещённом светом лампад, расставленных на каменных уступах и прикреплённых к стенам. В глубине пещеры виднелась дверь со смотровым окошком, он вяло доплелся до неё и убедился в том, что она заперта снаружи. Кроме лежака, в пещере стоял стол с едой (хлеб и молоко в кувшине) а также два стула. На одном из них был тазик с водой, а на спинке висело полотенце.

Комиссар умылся, поел и почувствовал себя значительно лучше.

Дверь отворилась, и вошли два человекомуравья в полувоенной форме – один с лягушачьей физиономией, а второй чем-то смахивал на рака.  Они приблизились к Конфеткину, и дядька с рачьей рожей сказал, дружелюбно улыбаясь в усы:

– Ну, здравствуй, здравствуй, Вакула! Рад видеть тебя живым и невредимым. Ведь ты же Вакула, а?

Желая прояснить обстановку, Конфеткин поднялся из-за стола и, в свою очередь, спросил:

– А вы кто такие будете? И где это я?

– Сиди, сиди, – с ласковой улыбкой сказал усатый дядька, помахивая крепкой ладонью-лепешкой. – И я, с твоего позволения, тоже присяду.

Он неторопливо опустился на скамью. Конфеткин занял место напротив него. Незнакомец слегка повернул голову к своему спутнику и обронил:

– А ты, мил друг, подай-ка мне огонек, убери со стола и ступай. Мне надо потолковать с этим парнем тет а тет.

Мил друг отошел к стене пещеры, протянул руку к лампаде, и настойчиво посмотрел на комиссара. Он явно подавал ему какие-то знаки. Вот он с таинственной рожей похлопал ладонью по одной из причудливых глыб, и Конфеткин поспешно отвел глаза – ему не хотелось, чтобы сидящий перед ним человекомуравей заметил эти сигналы.  

Таинственный незнакомец взял лампаду, подошёл к ним и поставил её на стол, после чего взял поднос и удалился.

– Так, значит, ты желаешь знать, кто мы? – неторопливо заговорил незнакомец, когда они остались наедине. – Что ж, это вполне законный вопрос. Но прежде, чем ответить на него, я расскажу, что нам известно о тебе, чтобы между нами не оставалось никаких неясностей. Ходить вокруг да около – это, знаешь ли, не в моём стиле. Я человек прямой, и предпочитаю действовать с открытым забралом. Да и ты, как я полагаю, тоже из таковских, не так ли?

Дядька извлек из кармана бутылочного френча трубку, пошарил в другом кармане и выудил оттуда коробок с палочками. 

– Ты позволишь? – спросил он – скорее из вежливости. Конфеткин кивнул, хотя и не переносил запаха табачного дыма. Но, как говорится, со своим уставом в чужой монастырь не ходят. Товарищ Кинг зажег палочку от светильника, прикурил, пыхнул вонючим дымом и нацелил трубку в грудь Конфеткину.

– Ты – Вакула, – заявил он. – Тот самый парень, что приплыл из Чаши Слёз. Так, во всяком случае, толкуют о тебе в народе. Ты, де, должен взойти на священную гору Меру, почерпнуть из волшебного озера Тили-тили живой воды и напоить ею русский народ. И тогда всякая нечисть исчезнет, и все заживут дружно и счастливо. Не так ли?

Конфеткин не ответил. Дядька сделал новую затяжку, посмотрел на комиссара в упор и продолжал.

– Впервые ты объявился в Васильках – приплыл откуда-то из Верховий Славутича, – он сделал неопределенный жест ладонью над головой, – и тут-то тебя и сцапали ланцепупы подголема Анабелы. На допросах ты показал, что проживаешь у бабушки Арины на хуторе близ Диканьки и явился в Васильки затем, чтобы проведать своего дядю, некоего Никиту Кожемяку, по просьбе своей бабушки, ибо ей приснился дурной сон. Парни Анабелы попытались отыскать этого Кожемяку – но тщетно. Они допросили всех бабушек Арин, каких только сумели откопать на белом свете, но ни одна из них не признала тебя своим внуком. А ещё у тебя нашли странный предмет, причем такой штуковины никто раньше и в глаза не видывал. Все это было чертовски подозрительно, и Анабела решил отправить тебя в Киев к Гарольду Ланцепупу. Поняв, что запахло жаренным, ты сочинил ему сказочку о том, будто бы эту штуковину обронил в лесу какой-то отрок в куньей шапке и сафьяновых сапогах, а ты её подобрал. Анабела решил проверить, так ли это и отправил тебя к бабушке Арине на хутор близ Диканьки под охраной трех ланцепупов, надеясь выйти на след этого молодца. Вы сели в лодку, доплыли до Муравьиного острова на Потерянном озере – и тут тебя и заграбастали крылатые гвардейцы госпожи Бебианы. Ей ты спел ту же песенку насчет бабушки Арины – и не только ее. Ты, как я понял, и вообще большой мастак сочинять всякие небылицы. И она тоже развесила уши, хотя наивной девочкой отнюдь не была. Верно я излагаю?

Конфеткин промолчал: ведь молчание – золото.

– Что ж, ты ловко вкручивал мозги подголему Анабеле, а еще лучше – госпоже Бебиане, – подытожил его визави. –  И твоя легенда, хотя и шитая белыми нитками, но до определенного момента могла служить тебе прикрытием. Однако затем последовали события, поставившие на твоей байке жирный крест.

Дядька сделал паузу и воззрился на Конфеткина любопытными, слегка прищуренными глазами. 

– Ты спросишь меня – какие? Я отвечу тебе, – он пыхнул трубкой. – За тобой была послана эскадра из двенадцати боевых кораблей под начальством самого Песьего Хвоста! Неслыханное дело! Посылать целую армаду только ради того, чтоб захватить какого-то хуторского паренька! Ясно, конечно, что колдун тебя таковым не считал. Он был уверен в том, что ты и есть тот самый герой из Чаши Слёз. И уж кому-кому, как не ему, знать это!

Но ты и тут объегорил всех – и госпожу Бебиану, и воеводу Зарубу. Ты ускользнул из рук этой любвеобильной женщины, раздобыл лодку, вышел из озера на Волчьею реку и высадился как раз в тех местах, где промышляют охотники за черепами – но, как видим, твой скальп от этого ничуть не пострадал. У тебя даже появилась охрана – полтавский тигр! Тот самый тигр, что наводит ужас на всех, живущих в этих краях. А с тобой он идет, словно ручной котенок!

Человекомуравей вдохнул полную грудь вонючего дымка – дабы прояснилось в мозгах – и посмотрел на Конфеткина рачьими глазами:

– Так что, как видишь, наша разведка свой хлеб ест не даром. Кое-что мы на тебя накопали. Не всё, конечно, но и этого довольно, что вести с тобою откровенный разговор. Так что давай не будем тратить время на всякие сказки – вроде тех, что ты рассказывал Анабеле и госпоже Бебиане и перейдём сразу к делу. Итак, ставлю первый вопрос: к кому ты шел?

– К бабушке Арине, – не мигнув глазом, улыбнулся комиссар.

– Куда?

– На хутор близ Диканьки. 

Дядька крякнул, затянулся еще разок, и улыбнулся комиссару, склонив голову набок – с лукавыми искорками в очах.

– Понимаю, – он шутливо погрозил ему пальцем. – Ты не желаешь выкладывать карты на стол, пока не узнаешь, кто мы такие и куда ты попал. Что ж, это резонно.

Он кивнул головой – как бы соглашаясь с этими доводами, которые сам же и выдумал.

– Так знай же, Вакула, что ты попал к своим друзьям, – сказал незнакомец. – Мы – дети Афродиты Небесной, свободные человекомуравьи, первоначально были сотворены Гарольдом Ланцепупом. Но потом мы восстали против своего создателя – а точнее сказать, против его противоестественных установлений, противных не только человеческому естеству, но и природе всякого живой твари.

Ведь этот безумец отвергает семью, как основу общества! И не только семью – но даже и самую женщину! Вместо прекрасных, обворожительных дам этот гад слепил из глины каких-то размалеванных кукол и поставил их над нами – точно над какими-то болванами. А ведь мужчина без женщины – это просто огрызок, а не человек.

Да разве возможно – скажи мне, о, Вакула, хотя ты еще и молод и, как мне кажется, не познал женщины, прожить на свете без этих очаровательных созданий? Ведь это же все равно, что жить, без солнца.  

Дядька встал из-за стола и стал расхаживать по подземелью.

– Ах, женщина, женщина! – воскликнул он, и в его бесцветном голосе загорелись искорки страсти. – Одна только женщина дает мужчине крылья, на которых он способен взлететь выше небес!

Так для чего же колдун создал нас из муравьёв, вселил страсть к женскому роду, и отнял у нас возможность его любить? Разве он помышлял при этом о нашем благе? Нет, нет! Он создал нас для единственной для того, чтобы мы служили ему в качестве рабов.

Человекомуравей поднял на Конфеткина проницательный взгляд:

– Но разве с одними нами он поступил так подло и несправедливо? Разве не превратил этот гад свободных соколотов в свиней? Он искалечил ваши души так же, как и наши. Этот паук-кровосос раскинул свои сети по всему миру и сосет соки из твоего и моего народа; он уже распух от выпитой крови. И все-то ему мало! мало! Он готов сожрать весь мир, луну и солнце, всю вселенную – но и тогда он не будет удовлетворён!

Вот потому-то все мы, люди доброй воли, независимо от наших корней, должны объединиться и свергнуть тирана, понимаешь? Ибо каждое племя на этой Земле Бог привил на свой подвой точно также, как садовник прививает сливу на дикую алычу, а грушу – на айву.

Так какая же разница, от какого предка ведет начало тот или иной род?

И яблоко, и груша, и слива – каждый фрукт хорош по-своему, на чем бы он ни был привит, и каждый имеет свой неповторимый вкус и аромат. Зачем же все эти глупые споры о том, кто лучше, а кто – хуже? Пусть абрикоса будет абрикосом, а маслина – маслиной. Пусть на одном огороде соседствуют тыква, редька и огурец. Так и племена – все они разные и каждое хорошо по-своему. И в их пестром разнообразии и заключена красота этого мира!

Дядька, казалось, начинал воодушевляться, но почему-то Конфеткин не верил ему.

– Возьми твой народ. Те русы, что ведут свой род от медведя, заключают в себе медвежью силу и миролюбие – и это прекрасно. Другие же – те, что произошли от орлов, соколов и кречетов, способны парить в небесах под самым солнцем, не опаляя крыльев, и наделены особенной воинской доблестью. Гуси-лебеди, в их белых пуховых одеяниях, обладают великой премудростью и знанием сокровенных тайн. И все славяне, взятые вкупе – и витязи, и хлебопашцы, и ремесленники – составляют единый славный народ. Вот потому-то они и зовутся славянами.

Мы же, дети Афродиты Небесной, ведущие свою родословную от муравьев – тоже весьма древнее, трудолюбивое и плодовитое племя. Среди нас есть и мастеровые, и воины, и мыслители. И женщины наши прекрасны и нежны. Больше всего на свете мы желали бы жить в мире и согласии со всеми существами на этой планете, не причиняя зла никому.

Так какая же мне, скажи, разница, от кого ты произошел – от медведя ли, муравья, или от нильского крокодила? Какое значение имеет цвет кожи, или разрез глаз? Разве кровь, которая течет в наших жилах, не у всех одинаково красная?

Что делить вам и нам? Для каждого найдется местечко под этими небесами. Одно только и не дает нам жить счастливо – это Гарольд Ланцепуп! А вот как скинем тирана с трона – так сразу заживем припеваючи, в полное свое удовольствие! И потому долг каждого честного человека – будь то сын Афродиты Небесной, или Адама и Евы – подняться на священную борьбу с этим разжиревшим пауком. Согласен ты с этим?

Конфеткин сдвинул плечами.

– Только не подумай, Вакула, – повел далее этот агитатор, – что мы только сидим в подземельях да чешем языками. Нет, нет! Нами уже создан комитет «Спасения Трудового Народа», и в него влилось немалое число самых наилучших людей нашего времени – как соколотов, так и человекомуравьев.

Ты спросишь: к чему я всё это веду? Я тебе отвечу. Ты – человек от сохи, свой парень. Ты ненавидишь всякое зло и, как и мы, ты неспособен на подлый поступок. Твое сердце благородно, а разум чист. Вот почему я и открываю тебе глубочайшую тайну: мы готовим восстание и готовы пойти на величайшие жертвы ради великой цели. Лучше умереть стоя, чем жить на коленях.

Оратор умолк. Затем с добродушной улыбкой, проговорил: 

– Ну, вот, я и раскрыл перед тобой все свои карты… Ибо, как уже говорил, не привык ходить вокруг да около. И потому говорю тебе прямо, без обиняков: наш союз очень заинтересован в твоей поддержке.

Конфеткин решил, что настала его пора вступать в игру.

– И чем же это, интересно узнать, – удивленно пожимая плечами, спросил он, – может помочь простой крестьянский паренёк? Ведь я далек от политики, как от луны.

Его собеседник с удовольствием подхватил брошенный шар:

– Многим. Очень многим.

Видишь ли, Вакула, или кто бы ты там ни был на самом деле – ты чертовски популярен в народе. О тебе слагают легенды, поют гусляры, и народ жаждет мщения. Он готов идти на баррикады с вилами в руках, однако же пока раздроблен, и ему недостаёт вожака. Надо возглавить народ, повести его за собой – на бой кровавый, святой и правый… Нам нужна фигура! Знамя победы!

– И вы и решили сделать им меня? – скептически хмыкнул Конфеткин.

– А почему бы и нет? – живо откликнулся подпольщик. – Твоя имя у всех на устах. Ты человек смелый, умный, решительный. Отчего же тебе не включится в нашу борьбу? Разве тебе не хочется свергнуть злого колдуна, который угнетает твой народ?

Конфеткин не ответил.

– Неважно, кто ты, – напирал товарищ Кинг. – Нам нужно бросить искру, из которой возгорится пламя. Понимаешь? И оно пожрет весь этот прогнивший мир. А на его пепелище мы возведём прекрасный храм Любви и всеобщего счастья!

– Вам нужно – вот вы и бросайте, – буркнул Конфеткин. – А я ничего поджигать не желаю.

– Да пойми ты, чудак-человек: ведь ты же станешь героем, прославленным в веках! – посулил ему его искуситель.

Конфеткин хитро прищурил око:

– А что, если я и есть тот самый мессия из Чаши Слёз?

– И что же?

– Ну, как... Ведь тогда у меня своё задание есть. И что же мне теперь, отречься от него?

– Не в коем разе! – бурно запротестовал товарищ Кинг. – Просто следует чуток повременить. Сначала мы сковырнём колдуна – а потом уже и за живой водой идти можешь. Никто возражать не станет. Напротив, еще и дорогу цветами устелем. Одно другому не мешает. Можно и совместить… 

– Зачем?

– Что – зачем?

– А совмещать? Ну, столкнешь с престола одного змея – его место засядет другой, еще, может быть, и хуже первого. А как напоишь живою водицей землю русскую – так нечисть и исчезнет сама собой.

Человекомуравей в ярости сжал кулаки, но, впрочем, тут же попытался изобразить на своей рябой физиономии дружелюбную улыбку:

– Послушай, Вакула, я, конечно, понимаю, что ты еще слишком молод… наслушался всяких сказок бабушки Арины – и в этом ничего зазорного нет. Все мы в юности верили во всякие небылицы. Но пора бы тебе уже, кажется, и остепениться, перестать верить всяким россказням. Пойми, если мы сами, своею трудовой мозолистой, так сказать, не скинем тирана – никто нам в этом не поможет. Ни царь, ни Бог, и ни герой.

– Понятно… – сказал Конфеткин. – Так вот, значит, для чего вы заманили меня в эту ловушку…

– В какую ловушку?

Комиссар усмехнулся.

– Ах, ты об этом… – смущенно заулыбался товарищ Кинг. – Ну, да… да… Не стану отрицать… Мы подсадили тебе того зайчика над ямой. Но это – для твоего же блага. Понимаешь? Чтобы уберечь тебя от большой беды.  

– Спасибо, – сказал Конфеткин с сарказмом в голосе. – Огромное спасибо вам, дяденька, за вашу заботу и ласку. Теперь мне ясно, что вы – настоящие друзья!

– Да пойми ты, дурья твоя голова, – сказал подземный человек, продолжая благодушно улыбаться, – мы это сделали для твоей же пользы. Ведь после твоего исчезновения с Муравьиного Острова все возбудились до чертиков, как потревоженные змеи. Скрытые пружины пришли в движение, тайные колесики закрутились. Сейчас шпионы колдуна повсюду, за каждой сосенкой, за каждым кустом. В Семигорье тебе устроили засаду, и ты шел прямо в лапы к сатане. Наши парни пытались предостеречь тебя – но полтавский тигр так рыкал на них, что они не осмелились и приблизиться к вам. И что же нам оставалось делать? Из двух зол выбирают меньшее, не так ли? Вот мы и пошли на этот трюк с зайцем… Ну, да, ты помял себе бока, падая в яму, этого я не отрицаю. Но зато ты жив и здоров, и находишься в безопасности, у своих самых надежных и преданных друзей.

– Которые держат меня под землей в заточении, – дополнил Конфеткин эту пафосную речь.

– Эх, зачем так говоришь! – с досадой сказал человекомуравей. – Опять, опять ты все толкуешь неправильно! Пойми: ты свободен, как ветер! Свобода, Равенство, Братство – эти слова начертаны пламенными буквами в наших сердцах! Однако же существует и суровая реальность, с которой нам надо считаться. И она диктует свои условия. Сейчас крайне важно сохранить твое местопребывание в тайне, ибо колдун хитер и коварен, а его руки чертовски длинны. И чем меньше людей будет знать, где ты находишься – тем лучше. Понимаешь?

– Выходит, я свободен?

– Абсолютно!

– И могу выйти отсюда на поверхность земли?

– Конечно… Но только не сейчас.

– Почему?

– Это очень опасно, а мы слишком тобой дорожим. Лучше бы тебе отсидеться здесь, пока все уляжется. А потом – если ты не захочешь принять участие в нашей борьбе – мы переправим тебя к своим верным товарищам. Поверь, едва ты высунешь отсюда нос – тебя тут же зацапают ланцепупы Анабелы.

– И сколько же мне тут торчать?

– Я думаю, дня три-четыре. За это время мы сумеем подготовить твой отход. А ты, между тем, обмозгуешь мое предложение. Мы очень надеемся на тебя, Вакула. Завтра я еще зайду к тебе, и мы потолкуем обо всем этом обстоятельно. А пока информации для размышления, как я полагаю, у тебя и так достаточно.

– И, тем не менее, мне бы хотелось задать ещё один вопрос.  

– Да? Говори.

– Вот вы утверждали, что очень любите действовать с открытым забралом?

– Истинно так!

– И до сих пор не открыли мне своего имени…

Подземный дядька хлопнул себя по лбу и рассмеялся:

– И все-таки ты подловил меня, а! Ну, извини, забыл представиться. Можешь называть меня просто: товарищ Кинг.

Продолжение будет

Песий Хвост промолчал, не подымая хмурых глаз. Да и что он мог сказать в свое оправдание?

Его провели, как мальчишку! Облапошили, как последнего болвана! Понятно, он отыгрался на этих лживых насекомых. Поняв, что они оставили его с носом, он спалил их колонию дотла, не пощадив никого, а затем пришел в Черкассы, как было заранее условлено с Гайтаной. Его армада встала на рейде ввиду городка, и он стал дожидаться ее прибытия. Уже под вечер появился челнок Гайтаны, и она поднялась на борт Лихого Упыря, после чего они уединились в его каюте.

И вот теперь она сидела перед ним у иллюминатора, по другую сторону стола, примыкавшего к носовой части судна, и сверлила его чертовски неприятным взглядом.

Песий Хвост – чего уж там скрывать! – побаивался эту проклятущую ведьму. И не потому только, что она была правой рукой Гарольда Ланцепупа, его очами и ушами и, по мнению знающих людей, вертела им, как лиса хвостом. Нет, она и сама по себе обладала такой колдовской силой, что могла привести в дрожь любого храбреца.

Но, с другой стороны, он всегда помнил о том, что она для него сделала. И благодарность за это жила в его душе и по сей день.

Не была ли эта привязанность воеводы к Гайтане сродни собачьей? Плох ее хозяин, иль хорош в глазах других – до этого собаке дела нет. Однажды признав его своим вожаком, она хранит ему верность, чтобы он ни творил.

Уж сколько времени прошло с тех пор, когда Заруба, отвезя муку к тестю, летел на крыльях любви к своей ненаглядной Милане! Память о том роковом дне никуда не ушла, она до сих пор хранилась в его сердце, и даже сейчас, спустя столько лет, он почти каждую ночь видит свою молодую жену во снах.

Он помнил, словно это случилось только вчера, как приехал на мельницу, и увидел открытую дверь в дом, и соскочил с телеги и звонко закричал: «Милана!»   

Но ему отозвалась лишь пустота. И тогда он вошел в горницу, и увидел ее, распростертую на полу, с задранным сарафаном, и окровавленными волосами, и растекшуюся лужицу крови у ее виска, и нож, валявшийся неподалеку. И он бросился к ней, и осыпал ее мертвое тело поцелуями, и плакал над ней, и выл, словно раненный зверь.

Кто же это сделал? За что? Чем они прогневили Бога?

Свет померк в его очах, и на сердце легла могильная тяжесть…

Эта тяжесть до сих пор угнетала его, и солнечный свет был ему не мил. Да и как можно жить на Земле, радуясь Красну Солнышку, когда нет любви в твоём сердце, когда оно иссушено дотла?

Он схоронил свою ненаглядную Милану, и за несколько дней осунулся и почернел, как земля. Щеки его запали, их пробороздили, словно иссохшие ручьи, две глубокие морщины, вытекающие из погасших глазниц, сделав этого веселого сильного парня похожим на старца. Походка его стала медлительной, и плечи сгорбатились – создавалось впечатление, что ему взвалили на плечи непосильную ношу и он таскает ее повсюду по этой скорбной земле.

И вот тогда-то, когда он сидел у гроба убиенной жены, некто невидимый, но ясно ощутимый им, вошел в его разум, словно хозяин дома, и стал нашептывать ему: «И зачем тебе жить на свете без твоей любимой? Пойди, и удавись!»

И с каждым днём этот голос становился все громче и назойливей. И Заруба, наконец, поддался, смастерил себе удавку, и вбил крюк в потолочную балку на мельнице. А голос всё подбивал его: «Ну, давай же! Давай! Чего ты медлишь? Ну!»

И, наверное, он бы не устоял, если бы не та женщина в черном. Откуда она взялась в Ясных Зорях, никто не знал. Она пришла к нему на мельницу и с порога, вместо ласковых слов утешения, колко бросила:

– Что, сидишь, горюешь! Уж и крюк в потолок вбил, и петлю заготовил! А убийца твоей жены тем временем разгуливает по земле, бражничает с собутыльниками да похваляется им, как он насильничал твою жену. Ты же, как плаксивая баба, сидишь в хате и слезы льешь. Аль не мужчина ты, и не хочешь отомстить этому упырю за смерть своей любимой?

И этими словами она точно швырнула в его душу раскаленные уголья. И все воспламенилось в нём, и вскипело лютой яростью: у него появилась цель, ради которой стоило жить!

– И ты знаешь, кто он? – хрипло вымолвил Заруба. – И как мне его найти?

– Знаю, – сказала Гайтана.

И она подтвердила догадки сельчан: гнусным убийцей его жены был никто иной, как главный целовальник на земле Русской, князь Толерант Леопольдович. И Гайтана увезла молодого вдовца в Киев, и с ее помощью он проник в дом высокородного убийцы своей жены, и прокрался к потайному окошку в тот зал, где пировал этот выродок. И она вручила мстителю лук и стрелы, уже заранее припасённые ею в укромном местечке. И не дрогнула рука Зарубы, и глаз был верен. И поразил он этого негодяя в его чёрное сердце.

А потом Гайтана отвела его в тронный зал во дворце царя, и Заруба сподобился чести узреть самого чародея.

Мерзкий колдун восседал на престоле, и две змеи, о которых ходило столько толков в народе, обвивали его тощую жилистую шею. И лицо его было желтым, как древний пергамент, а на лысом черепе сидела, словно болотная лягушка, иссиня-черная клякса.

А глаза-то у него были – как у самого сатаны, злобные и коварные.

И Гайтана подтолкнула мельника в бок – мол, падай ниц к стопам хозяина, да поскорее лобызай его сапоги, как она научила его перед аудиенцией. Но Заруба остался стоять на месте, как вкопанный.

– А! Пришел! – злобно зашипел колдун. – Явился! Так это убил моего верного слугу, князя Толерант Леопольдовича?

– Да, я! – твердо ответил Заруба, не пряча глаз.

– А знаешь ли ты, что за такое неслыханное злодеяние тебе полагается смерть?

– Воля твоя, о, колдун. Я пронзил стрелой его подлое сердце, и готов ответить за этой своей головой.

– Дозволь слово молвить, о великий и всемогущий! – быстро вклинилась Гайтана.

Гарольд Ланцепуп снисходительно кивнул.

– Скажи, о лучезарный, а как поступил бы ты, если бы какой-нибудь негодяй убил твою любимую жену, через три дня после твоей свадьбы, а потом взял бы, и снасильничал её, уже мертвую?

Лицо колдуна оцепенело, как глиняная маска, а в глазах забушевало неистовое пламя…

– Что ж, я тоже мужчина… – наконец произнес колдун, глядя на мельника уже даже и с некоторой симпатией. – И я могу тебя понять…

– Так позволь же ему загладить свой проступок, совершенный, к тому же, не без веских, как ты сам видишь, на то причин. Прими его к себе на службу. Ведь он сразил Толерант Леопольдовича не по злому умыслу, но отмщая за поруганную честь своей жены. И пусть отныне – коль место главного целовальника, таким образом, уже все равно освободилось – он займет его и послужит тебе верой и правдой!

– А что? – сказал колдун. – Я, пожалуй, и согласился б на это. Да только что-то, как я погляжу, не больно-то он спешит лобызать мои сапоги…

Гайтана метнула на колдуна сердитый взгляд и вспыхнула, как спичка:

– О, многоликий и непостижимый! Прикажи твоему верному слуге выйти за дверь, ибо мне необходимо сказать тебе несколько слов наедине.

Колдун вяло махнул Зарубе ладошкой, и тот скрылся дверью, а ведунья так и накинулась на царя:

– Вот те на! Это что же получается, а? Мало тебе еще целовальников, которые стелются перед тобой, как трава, и которые готовы при первом же удобном случае вонзить тебе нож в спину? Иль не видишь ты, что после смерти жены этому мельнику и жизнь не мила? Да он только спасибо тебе скажет, коль ты отправишь его на плаху. Так чего же его и пугать? Но он хотя бы не виляет перед тобой, как твои лизоблюды. И, коль начнет служить тебе, то не станет строить козни, как этот твой Толерант Леопольдович, который так пылко расцеловывал твои сапоги, а сам только момент подгадывал, как бы переметнуться вместе со всей своей ратью к хану Буняку. Если станешь всех ломать через колено – с кем останешься? Это соколот прост, как полено, каждый его ход мы можем просчитать. Так зачем же ты пытаешься и его причесать под одну гребёнку? Мало ль тебе еще твоих холуев? А коли он не справится с делом – кто помешает тебе оправить его к бабе яге?

– Ну, все, все! Пошла! Поехала! Завелась! – колдун вскинул руки, словно муж, которого допекает языкатая жена. – Давай уже, зови его сюда!

Заруба, разумеется, не слышал этого разговора, но, когда он вошел в тронный зал, то почувствовал, что атмосфера разрядилась.

– Ну что, явился, песий хвост? – с некоторым даже благодушием отнесся к нему колдун. – Что-то, как я погляжу, ты дерешь нос не по чину. Ну, да уж ладно, так и быть… скажи спасибо своей благодетельнице, госпоже Гайтане. Замолвила за тебя, Барбоса этакого, словечко… Будешь служить мне верой и правдой – старого не помяну. А коли начнешь крутить хвоста – не помилую.

И стал Заруба служить Гарольду Ланцепупу верой и правдой. И с той поры прозвище: «Песий Хвост», так и прилипло к нему.

И прошли все эти годы словно в некоем дурмане.

Воевода отнимал у поселян зерно и скот, подавлял крестьянские бунты, а когда доходило до брани – лез, очертя голову в самое пекло.

Он искал смерти, но она упорно обходила его стороной. Его боялись и ненавидели – и соколоты, и человекомуравьи. И всем он был в этом мире чужой...

– Ну, что повесил нос, чертяка, – прервала молчание Гайтана, читая в душе воеводы, словно в открытой книге. – Сидишь, пригорюнился… Довольно тужить, а не то я расплачусь! Обвели вокруг пальца – сам же и виноват… А теперь слушай… Отправишь корабли вниз по Славутичу, якобы для заготовки продовольствия в окрестных селах, однако они пусть идут в реку Змеиную, повернут по ней вспять и, под покровом ночи, двигаются к Киеву, но в него не входят. Воинам повели скрытно высадится в Белозерке, схоронится в ней до поры до времени и ожидать моего сигнала. А, получив его, не мешкая двигаться в Киев ко двору Гарольда Ланцепупа – там в скором времени начнётся большая заваруха.   

– А что Вакула?

– Им займусь я. Попробую выйти на его след своими методами. А ты стой тут, – Гайтана потыкала пальцем в дно судна, – и жди меня, пока я не вернусь – с Вакулой, или без него. Понятно?

– Да.

В сумерках лодка ведуньи отвалила от Лихого Упыря, и вскоре Гайтана уже скакала на рыжем жеребце по дороге, идущей через Кременчугский лес.  

Около черного валуна, что лежал у обочины еще со времен достославного царя Гороха, наездница остановилась, соскочила с коня, взяла его под уздцы, отвела в лес и привязала к сосне. Затем двинулась вглубь чащобы по едва приметной тропке.

Светила полная луна. Гайтана вышла на небольшую лужайку и осмотрелась. Вокруг – ни души.

Между тем (из песни ведь слова не выбросишь) ей так приспичило, что она даже пританцовывала от нетерпения, виляя и труся бедрами.

Итак, Гайтана присела под березкой, задрала платье, и в лучах луны блеснул ее зад – такой же округлый, нежный и матовый, как и ночное светило на небесах. В ночной тиши послышалось журчание струи, сопровождаемое протяжным вздохом облегчения.

– Слава лесным братьям! – раздался за её спиной негромкий возглас.

Вдова тряхнула задом, словно кошка, подтянула трусы, оправила платье и поднялась на ноги.

– Бабе-яге слава! – раздраженно откликнулась она, оборачиваясь на голос.

От темного толстого дерева отлепился небольшой человечек с лягушачьей физиономией и подошел к ней.

– Послушай, Карабара, – сказала ему вполголоса Гайтана, сдерживая гнев, – а умнее ты ничего выдумать не мог, а? Это еще что за шуточки такие?

– Всё как мы и договаривались, – возразил ей человекомуравей. – Ты сама велела мне назвать пароль.

– И ты выбрал для этого самый подходящий момент, не так ли?

– Ну, не сердись, – сказал лесной брат, прикладывая ладонь на груди. – Поверь мне, эта была чудесная картинка, и я просто не смог сдержать своего восторга.

– Да ну тебя! Болван!

– Да, это было нечто… – не унимался Карабара. – Просто волшебство! Мечта любого мужчины! В жизни своей я не видывал такой красоты. А уж я-то повидал на своем веку всякое, поверь мне. Какие очертания, а! Какие формы! Божественно! И кто только создал такую изумительную попу?

– Довольно! – резко осадила его ведунья. – Не для того я скакала сюда лесом среди ночи, чтобы выслушивать твои глупости. У меня к тебе дело. Срочное и чрезвычайно важное.

– Слушаю, о, моя госпожа! Ведь ты же знаешь: ради тебя я готов полезть и в петлю!

– Этого пока от тебя не потребуется… Однако, если ты не выполнишь моего поручения, считай, что она тебе уже обеспечена.

– И чем же я могу служить? – Карабара отвесил Гайтане изящный поклон. – Приказывай, о, моя королева.

– Мне нужен Вакула.

– Какой Вакула?

– Давай не дури, Карабара! Не надо. Советую тебе не крутить со мной. Тот самый Вакула, что сбежал прошлой ночью от госпожи Бебианы с Муравьиного острова. Он у вас?

– С чего ты взяла?

– А где ж ему еще и быть? Скорее всего, он высадился где-то в этих краях. А тут повсюду твои глаза и уши. Разве нет? Наверняка, он напоролся на вашу заставу. Ведь я же знаю, что товарищ Кинг охотится за ним. Или ты станешь отрицать это?

– Ну-у… – неуверенно протянул Карабара. – Вроде бы, он что-то толковал насчет этого парнишки. И чего вы все так уцепились за него? Что в нем такого особенного?

– Так он у тебя?

– Ну-у…

– В глаза! В глаза смотреть!

– Но я и сам не знаю этого, о, моя прекрасная Гайтана.

– Послушай, Карабара. Долго ты будешь еще мне вправлять мозги? Для тебя же лучше будет, если ты выложишь все, как есть. А станешь вилять хвостом – так я ж могу его и прищемить, сам знаешь.

Карабара почесал за ухом.

– Ну, взяли мы тут одного паренька, спорить не буду…  А кто он таков – мне неведомо.

– Как это было?

– В общем, он спускался с Соловьиной горы в Семигорье...

– Один?

– С полтавским тигром.

– Вот как? – глаза Гайтаны загорелись.

– Да. И, похоже, этот тигр охранял его. Во всяком случае, как только наши парни пытались к нему подступиться, – он рыкал так, что у них пропадала всякая охота для знакомства с ним.

– И тем не менее, ты заграбастал этого парня, не так ли? Расскажи мне, Карабара, как у тебя получилось.

– Ну, ты же знаешь, о, моя луноликая Гайтана, – сказал Карабара, ­– что у нас в лесах кое-где вырыты ямы-невидимки, прикрытые дерном – в основном там, где ходят люди. А после того, как товарищ Кинг спустил нам директиву насчёт Вакулы – мы устроили несколько дополнительных ловушек и на Соловьиной горе. Привязали над одной из них к березке зайца – как раз на пути этой парочки. И мальчуган попался.  Подошел к косому, стал развязывать ему путы на лапе, и в яму – бух!

– И где же он сейчас?

– Да тут, неподалеку, – нехотя ответил Карабара, указывая пальцем в землю.

– Его допрашивали?

– Ещё пока нет.

– Почему?

– Так он зашибся при падении и потерял сознание. И вообще видок у него еще тот: словно трое суток не ел и не спал. Сейчас дрыхнет без задних ног. Вот мы и ждем, когда он очухается.

– Так вот, – заявила Гайтана. – Этот парень мне нужен. И ты мне его отдашь. Понятно?

– Но, Гайтана, дорогая моя, милая моя, родная, солнышко ты мое ненаглядное, как же я это сделаю?

– Это твое дело.

– Нет, нет, о, свет очей моих! Все, что угодно – но только не это! Родненькая моя! Прекрасная моя Гайтаночка! Ты же знаешь, за тебя я готов душу свою положить. Это невозможно, поверь мне! Если товарищ Кинг прознает, что я замешан в таком деле – он меня порвёт.

– Конечно порвёт, и не сомневайся даже в этом, Карабара, – мило улыбнулась Гайтана. – И еще кишки твои на березку намотает. Но это только в том случае, если ты не сделаешь то, что я велю. А как провернешь это дельце – и голову сохранишь, и получишь от меня десять золотых монет. Вот так-то.

– Для тебя – все, что угодно, душа моя! Все, что угодно, моя радость! – сказал лесной брат проникновенным тоном, прикладывая ладонь к груди. – Но только не это, Гайтана. Пойми же, если Вакула сбежит – подозрение сразу же падет на меня, и мне будет уже не отвертеться. Понимаешь?

– Понимаю, – кивнула Гайтана. – Что ж, ты меня убедил, Карабара. Да, ты меня вполне убедил... Я вижу, тебе очень хотелось бы помочь мне, верно? Но ты не можешь.

– Верно, Гайтаночка, верно!

– Ладно. Коль ты так считаешь – забудем об этом.

Карабара кивнул, раздвигая тонкие губы в длинной лягушачьей улыбке.

– Да и, признаться, я не слишком-то и рассчитывала на твою помощь, – призналась ведунья голосом доброй тетушки. – Ведь одно дело – получать золотые монеты от нас без особого риска, оставаясь при этом в стороне, и совсем другое – подставлять свою голову под топор. А она-то ведь у тебя одна, не так ли? Что ж, я вполне понимаю тебя, Карабара. Я все понимаю… И – никаких претензий, никаких обид с моей стороны! До свиданья, Карабара.

– До свидания, Гайтана.

– Прощай, брат!

– Почему – прощай? – спросил Карабара удивленной улыбочкой. – Разве мы больше не свидимся?

– Нет.

– Почему?

Гайтана призадумалась, нахмурив брови и закусив ноготь на большом пальце руки. Потом произнесла:

– Ладно, Карабара. Так и быть, скажу. Ты был откровенен со мною – как настоящий брат. И я отплачу тебе тем же и не стану скрывать от тебя, как намерена поступить.

Где-то ухнул филин – и все смолкло. Гайтана сказала доверительным тоном, впрочем, подмешав в него и изрядную долю желчи:

– Только не подумай, Карабара, что я намерена тебе угрожать. Что ты! Что ты! Хотя, как ты сам знаешь, я прямо сейчас могла бы превратить тебя в лягушку, или в червяка. Но ведь мы с тобой – все равно, что брат и сестра, верно? Поэтому я ничем не хочу тебе навредить. Но дело есть дело, сам понимаешь? Так что – хотя мне и очень не хотелось бы этого делать – а, все-таки, я буду вынуждена сообщить товарищу Кингу о том, что ты передал нам схемы секретных подземных ходов. И, заодно уж, рассказать ему, сколько тебе отвалили за это золотишка из царской казны. Только не думай, Карабара, что я стану наговаривать ему на тебя всякие небылицы. Нет, нет! Я всегда играю в открытую и сообщу товарищу Кингу лишь одну голую правду, только правду и больше ничего. А теперь мне пора идти, Карабара. Прощай, мой верный брат.

– Постой, Гайтана! Постой, родная моя! К чему так спешить?

– И как ты считаешь, что сделает с тобой после моего доноса товарищ Кинг? – злорадно присовокупила Гайтана. – Подумай об этом хорошенько, Карабара, пока твоя пустая башка все еще сидит у тебя плечах.  

– Только не надо так шуметь! – заволновался Карабара. – Говори потише, пожалуйста, Гайтана! К чему эти распри между старыми друзьями? Зачем так сердиться?

– А с чего ты взял, Карабара, что я сержусь? Я вовсе не сержусь. Я только пытаюсь растолковать тебе – дабы у тебя чуток прояснилось в твоих муравьиных мозгах – что сделает с тобой товарищ Кинг, когда узнает о твоих делишках. Ведь это же ясно, как божий день. Он отдаст тебя своим шулякам, верно я рассуждаю? А ведь ты знаешь этих мясников, и не хуже меня понимаешь, что они с тобой сделают. Эти живодеры подвернут тебя таким адским пыткам, что ты сознаешься и в том, чего не делал. Они живо развяжут тебе язык! И, в конце концов, ты укажешь им, в какой норке припрятал свое золотишко, чем и подтвердишь свою вину. После чего тебя торжественно вздернут за ноги на какой-нибудь осине – в назидание другим лесным братьям. Но каждый сам кузнец своего счастья, правильно ли я говорю, Карабара?

– Послушай, Гайтана…

– Приятных сновидений, Карабара. Я всегда уважала чужой выбор, тут тебе не в чем меня упрекнуть. Ты его сделал. Это твое право. И у меня к тебе – никаких претензий, никаких обид.

– Ой, Гайтана, Гайтана! Зачем ты говоришь такие страшные слова? Милая моя, родная моя Гайтанушка! Родненькая моя! Ну, почему, почему мы не можем решить все по-доброму? Ведь ты сама говорила, что мы с тобой – как брат и сестра! Ох, Гайтана, принцесса моя, радость моя! И какая же тебе будет выгода от того, что бедного Карабару повесят на осине, скажи? И какой резон терять такого ценного лазутчика в стане товарища Кинга? Ведь я могу еще пригодиться, и не один раз.

– Э! Да ты, как я погляжу, так ни черта и не понял! – злобно усмехнулась ведунья. – Лазутчики хороши при затяжной игре. А сейчас мы подошли к краю. Понимаешь? События завертелись с дьявольской быстротой, игра пошла по-крупному, и все стало очень, очень серьезно. Ты даже не представляешь себе, Карабара, насколько всё это серьезно. На кону – само существование вашей муравьиной цивилизации. И что там в такой мясорубке судьба какого-то Карабары? Одним насекомым больше, одним меньше – это, в такой свистопляске, пустяк. Сейчас все качается на весах, понимаешь? Все очень зыбко. Но ты сделал свой выбор. И я уважаю его. Приятных сновидений, Карабара.

– Постой, Гайтана. Постой! А кто тебе сказал, что я не желаю тебе помочь? Разве я говорил это? Напротив, я очень, очень хотел бы тебе помочь, и ты сама знаешь это. Я для тебя – в огонь, и в воду пойду, ты же мне как родная сестра! Вот только не знаю, с какой стороны взяться за это дело. Ведь товарищ Кинг очень хитер и подозрителен, его на мякине не проведешь. Ума не приложу, как повернуть это дельце?

– Думай, Карабара, думай…

– Э! – лесной брат стукнул себя кулаком в ладонь. – Ладно! Ради тебя – рискну головой! Пошли, Гайтана!

Он повел ведунью за собой и вскоре они остановились у небольшого куста можжевельника.

– Заметь это место, Гайтана, – сказал он ведьме. – А я попробую вытянуть сюда твоего паренька. Приходи сюда завтра ночью со своими людьми.

– Хорошо, – кивнула ведунья. – Но смотри, Карабара, не ошибись.  Ошибка будет стоить тебе очень дорого.

Человекомуравей возвел очи к небу и, с печальной рожей, произнес:

– Ох, и трудное же дельце ты задала мне, Гайтана! ­ Ох, и трудное! Даже и не знаю, как его провернуть... Я ж так рискую, так рискую! Накинула б еще хотя бы пять монет, а?

– Десять, Карабара. Десять. И этого будет довольно.    

– Э-хе-хе! – вздохнул человекомуравей.

– И, кстати, Карабара, совсем забыла тебя сказать… Смотри, ведь теперь ты должен заботиться о моем здоровье! Если со мной что-то случиться – неважно что… Вдруг я, как Вакула, попаду в одну из твоих ловушек. Или еще что-нибудь в этом роде. И неважно даже будет, кто это подстроил, ты – или кто-то другой. Знай, Карабара, что мой колдун знает, куда и зачем я пошла. И, если я не выйду из этого леса, все твои фигли-мигли тут же станут известны товарищу Кингу. Так что лучше сразу выбрось все дурные мысли из своей головы.

– Ну, что ты, что ты, дорогая моя! Что ты, родная! Как ты могла даже подумать такое о своём побратиме!? У меня и в голове не было таких мыслей, поверь мне. Ведь мы с тобой – все одно, что родные брат и сестра.

– Вот и чудесно… Спокойной ночи, Карабара.

Продолжение будет

Так что за ним вполне могли устроить погоню. Дело осложнялось еще и тем обстоятельством, что ангелы небесные сняли с луны покрывало и теперь она струила на землю мягкий бледно-лимонный свет. В такую ясную ночь его челнок был виден с воздуха, как на ладони, и если крылатые гвардейцы поднялись в воздух и барражируют сейчас над речной акваторией…

Увидев какую-то протоку, Конфеткин поспешно свернул в нее: здесь его обнаружить будет куда сложней.

Он греб всю ночь напролет и к утру совсем выбился из сил.

Светало. На ветвях дерев защебетали птички, встречая осенний рассвет. От воды поднимался пар. Огромное красивое солнце поднималось над землёю, и сердце комиссара наполнялось покоем. Он радовался тому, что ему удалось избежать верной смерти, что он плыл по этой тихой речушке, слушал пение птах, дышал чистым речным воздухом, любовался восходом солнца, и не подозревал ещё о том, что над ним уже нависла новая опасность: за его челноком крались по берегу охотники за черепами – Буранбай и Карабек.

Первое убийство вселило в сердца этих юношей звериную радость: они сняли скальпы с голов ланцепупов и отныне – полноценные мужчины, воины племени эль бореев!

Вернувших в родное стойбище, Буранбай немедленно вонзил свою нетерпеливую стрелу в кувшин Агагюль, а Карабек познал красавицу Акчай. 

На другой день батыры сидели в юрте на цветастом ковре среди других мужчин своего племени, потягивали вино из чащ, сделанных ими из черепов убитых ланцепупов, и вели степенные речи о том, как они поразили человекомуравьев. Их сверстники, не сгубившие еще ни одной человеческой души, сидели в стороне, не смея принимать участия в мужских разговорах и жадно ловили каждое слово героев. А Буранбай и Карабек поглядывали на них свысока, с некоторым даже и пренебрежением. И хотелось им свершить ещё что-нибудь великое, небывалое – такое, чтобы звон об этом прокатился по всей вселенной! И показалось им уже, что снять скальп с головы ланцепупа – это дело невелико. А велико дело – снести башку соколоту!

И грезилось юношам в их кровавых мечтаниях, как они возвращаются в родной стан с черепами людей, притороченных к их седлам. И мальчишки бегут следом за их конями, а женщины высматривают их из-под руки: не заглянут ли эти смельчаки к ним в кибитки?

Да! Ради этого стоило скакать сотни верст, мокнуть под дождями, не досыпать, не доедать, и через какое-то время Буранбай, с небольшим отрядом добровольцев, отправился на охоту за черепами.

Но как ни рыскали они по русской степи – а напасть на двуногую добычу им не удавалось. И подумал Буранбай: а не попытать ли ему снова счастья у Волчьей реки?

И поскакал он туда, где удача уже один раз улыбнулась ему. В полночь он вышел на берег реки и воззвал к бори. И покровитель их рода вновь отозвался: над рекой разнесся протяжный волчий вой.

На рассвете Буранбай увидел на реке лодчонку с одиноким и, судя по всему, безоружным отроком. Он осторожно разбудил Карабека, и они помчались по берегу вслед за лодкой, скрываясь за деревьями и камышом.

Наконец чёлн с русским юношей (не иначе, как им помог их покровитель бори!) пристал к берегу. Отрок вышел на сушу и стал привязывать лодку к стволу калины. Буранбай, таясь за кустарником, приподнял левую руку: готовься! Карабек обнажил саблю. Буранбай достал из новомодного кожаного колчана стрелу, наложил ее на тетиву и поднял лук, выбирая наилучший момент для выстрела. Конфеткин, встав во весь рост, протянул руку к ветке с уже облетевшими листьями и сорвал с нее красную кисть. Он повернулся лицом к стрелку, отщипнул одну ягодку, положил ее в рот, раскусил и прищурил левое око, держа у груди кроваво-красную гроздь. Охотник за черепами, в свою очередь, прищурил глаз, метясь в сердце юноши, и в это мгновение кто-то огромный прыгнул на него. На лицо Буранбая упала тень, он повернул голову вбок и вверх, стрела соскользнула с тетивы, тонко запела в воздухе и вонзилась в ветку над головой Конфеткина, а перед охотником возникла оскаленная пасть тигра – и это было последнее, что он увидел в своей жизни: страшный зверь ударил его по голове когтистой лапой и протянул ею от затылка ко лбу, живьем сдирая скальп с черепа.

Увидев эту ужасную картину, Карабек отбросил саблю и кинулся наутек, но тигр в два огромных стремительных прыжка настиг его, свалил на землю и вонзил зубы в его горло. Потом поставил лапу на тело мертвого юноши, поднял к небесам окровавленную морду и страшно заревел, вознося Богу хвалу за эту кровавую жатву.

Почему комиссар Конфеткин, при виде этой ужасной сцены, так и остался стоять на месте, с гроздью калины у груди? Ведь у него было время на то, чтобы запрыгнуть в лодку и дать деру…

Огромный зверь облизнулся, сел на задние лапы и стал утирать морду лапой. Окончив «умываться», он встал и ленивой походкой направился к Конфеткину, помахивая хвостом. Он приблизился к нему и легонько боднул его головою в грудь – совершенно так, как это сделал бы огромный кот, ластясь к своему хозяину. Конфеткин положил руку на голову тигра и потрепал его за ухом.

 – Благодарю тебя, дружище, –  сказал он тигру. –  Если бы не ты – лежать бы мне под этой калиной, пронзенным стрелой.

Тигр наклонил голову и потерся о его живот.

– Ну, ну, – сказал Конфеткин, отводя в сторону руку с калиной и освобождая место для его усатой морды. – Довольно, приятель.

Он снова погладил своего спасителя по голове.

Не послало ли ему само провидение это красивое и сильное животное для защиты от новой смертельной опасности, как посылало оно ему этой ночью ангелов небесных, дождь, росчерки молний и порыв ветра, сдувшего его с острых кольев?

Он отщипнул еще одну ягодку и раскусил ее – она была терпкой и кисловатой – и прищурил око.

– И что мне теперь делать, скажи? – сказал Конфеткин, строя рожицы тигру. – Ведь ты, как я понял, хозяин здешних мест? Веди же меня, дружище, куда сам знаешь.

Как ни странно, но тигр понял его речь. Он махнул хвостом и двинулся в подлесок, удаляясь от реки. Конфеткин последовал за ним. Через какое-то время начался отлогий подъем, деревья стали выше – путники всходили на возвышенность. Осенний лес стоял с облетевший листвой, и солнце ласково светило сквозь оголенные кроны, играя бликами на спинах этой пары, а под ногами мягко пружинила опавшая листва. Казалось, бабье лето снова вернулось в эти края после длинной череды сырых ветров и затяжных дождей: благодать, да и только! 

Тигр, похоже, возложил на себя обязанности личной охраны Конфеткина, и делал свою работу с исключительным рвением. Пока они преодолевали подъем, за деревьями то и дело мелькали какие-то человекомуравьи, и он так грозно рыкал на них, что их словно ветром сдувало.

К полудню друзья достигли макушки холма. Тигр остановился на гребне, глядя вдаль немигающими глазами, и Комиссар Конфеткин застыл около него, положив руку на теплую полосатую спину.    

Солнце стояло в зените и пригревало почти по-летнему. Вдали, за крутым спуском холма, покрытым деревцами с редкой листвой, лишь кое где пламеневшим янтарем и охрой, открывалась живописная долина, за которой протянулась волнистая линия нового взгорья. За балкой (а она лежала ближе к этой новой возвышенности) поблескивало озерцо, и около него раскинулось село – хат на сорок или пятьдесят.

По всей видимости, тигр вел его в это поселение.

После всех передряг бессонной ночи, испытания себя в качестве живой мишени и восхождения на этот холм комиссар сильно утомился. А до села ещё шагать и шагать… Одно только и вселяло оптимизм: теперь им предстоял спуск с горы, а ведь двигаться вниз, как известно, всегда легче, чем переть под гору.

Однако вскоре выяснилось, что это не совсем так... 

Тигр повернул к Конфеткину голову и мотнул ею в сторону села, как бы говоря: «Нам туда!» Он выпустил когти на передних лапах и начал сходить. Конфеткин двинулся следом, и тут ноги его замелькали, он споткнулся о какой-то корень и, пролетев несколько метров, словно ракета земля-земля, врезался лбом тигру в хвост.

Сбить зверя ему не удалось. Тот проехал немного на лапах, обернулся и укоризненно махнул хвостом. Конфеткин поднялся на ноги, потирая ушибленное колено.

Теперь Конфеткин был начеку. Он спускался с крутизны со всевозможными предосторожностями, а в особенно сложных местах, предпочитал съезжать, не мудрствуя лукаво, на том месте, где у его далеких предков, если верить теории Чарльза Дарвина, когда-то торчал хвост.   

Таким образом друзьям удалось преодолеть крутизну, и они вышли на более отлогий спуск, постепенно переходящий в плодородную долину.

Они достигли подошвы холма, когда Конфеткин заметил под одной из берез зайца.

Увидев тигра, косой метнулся в сторону, но лишь бессильно задергался и сбился в комок, трусливо поджав уши: что-то удерживало его. Конфеткин присмотрелся и увидел, что задняя нога у зайчишки была опутана веревкой, привязанной к березе.

Тигр скосил пренебрежительный взгляд на зайца и чинно проследовал мимо него, как бы говоря: «Вот еще, стану я заниматься такой мелочевкой!»

Конфеткин же решил помочь зайчику.

Позже он не раз задавал себе этот вопрос: стал бы он помогать ему, знай наперед, чем дело обернется? И всякий раз он не мог дать себе однозначный ответ.

Как бы там ни было, но в нашей сказке Конфеткин подошел к зайчишке, склонился над ним, взял его на руки, погладил по мягкой серой шерстке и стал распутывать путы на пушистой ноге. Тигр обернулся, наблюдая за его действиями.

Распутав ногу, комиссар отпустил зайца и тот поскакал прочь. Конфеткин уже стал подниматься с колен, и тут земля под ним провалилась, и он полетел в яму.

Продолжение будет