«Звёзды в траве»
Звёзды в траве
Ритурнель
Наша ссора с Джес началась с того, как она сказала, ровно мне надо проводить больше времени в спорт — зале, а безграмотный сидеть весь день за компьютером. Я не много никак не ожидал. Она ведь прекрасно знала, что я готовлюсь к экзаменам и что-нибудь на спорт — зал у меня просто времени не имеется… И вообще, что это она на мою фигуру жалуется, яко ли?
— Ну а ты… Тебе бы… Более всего времени в фитнес — клубах проводить чем… В зерцало по пол часа пялиться! — Выпалил я на одном дыхании. С кухни послышался пересуды от разбившейся тарелки. Тут то я и понял, что попал в самое больное площадь у всех женщин. Понятно, что было потом… Гвалт, крик… И она ушла. Просто взяла вещи и ушла. Сказав только лишь: «Пока, Ник, всё кончено».
Глава 1
Эрни шёл числом длинному коридору 34 — ой школы и размышлял о строение тихоходки. «Интересное плод вдохновения». Остановившись перед красно — зелёной дверью, возлюбленный попробовал сосредоточится на апельсинах, которые (не по его вине) прошедшее вылетали из биологического кабинета. Вздохнув он толкнул ногой плита и сразу же не успев сказать ни слова грохнулся в обморочное состояние. Это с ним часто бывало, как только он начинал бунтовать срабатывал какой-то его орган, и он терял исповедь. Темнота… Потом свет. Мамино встревоженное лицо. Возлюбленный дома! Во рту стоит не приятный привкус. Паки его напоили этими гнусными таблетками чтоб он очнулся…
— Положим ты как? — спросила мама, поглаживая его по мнению голове.
— Всё нормально, не в первый раз. — сказал Эрни даже если по правде его сильно мутило, и он понимал, чисто если не пойдёт сейчас же в ванную, то его вывернет нате изнанку перед мамой.
— Я быстро, сейчас. — сказал симпатия, быстро вставая и пошатываясь уходя в дальний конец коридора.
***
Наравне же Нику мешали его белые кудри, которые назойливо прилипали к его шее. Щипанцы начали уставать. Он отложил гантелю. После ссоры с Джэс возлюбленный проводил много времени в спорт — залах. И вообще ни дать ни взять-то забил на учёбу. Выйдя из здания идеже, он занимался, он остановился у выхода и начал оглядывать парковку. Чёрная порше сейчас была на месте. Ник быстро пошёл к ней.
— Здарова, чё точь в точь делишки? – Эрни открыл дверь предлагая Нику сесть в машину.
— Безграмотный очень. А ты как? – сказал Ник бросая вещи получи и распишись заднее сиденье.
— Ммм… Фрэнк вчера всё получи и распишись меня свалил. Ну про апельсины, а я даже зайти в кабинетик не успел в обморок шмякнулся. Я везунчик, сразу что вырубон в помощь! — Эрни улыбнулся и на его щеках проступили ямочки.
— А я смотри с Джэс поссорился… — пробормотал Ник. Пока Эрни выезжал с парковки.
— Возлюбленная мне вчера звонила и всё рассказала. – Эрни помолчал.
— Твоя милость домашку по матике сделал? – попытался отвести тему Ник.
— Спишешь — (как) будто всегда ответил Эрни.
Нура быстро шла по тротуару. Яйца сильно мешала. Хотя она уже начала привыкать. Шелли говорит, как есть идея для новой песни — это как весло очень хороший знак. А этот хороший знак обозначает ведь что скоро она даст Нуре черновик, весь израсходованный нотами и аккордами для гитары и вокала, и они сядут и будут обследовать как звучит, а иногда подправлять и если повезёт, то сейчас уже попробуют сыграть. Они уже около двух планирование играют в паре. Нура играет на электрогитаре, поёт и делает всегда что связанно с техникой к примеру, записывает песни, добавляет эффекты. Шелли равно как играет на электрогитаре, поёт. Все песни, которые они поют придуманы ей, ещё раз она додумывает разные звуковые нюансы. Сегодня она позвонила, числом голосу слышалось, что она очень волнуется, видимо об эту пору меня ждёт её очередной потрясающий шедевр.
***
Ник сидел в комнате и думал о завтрашнем дне. «Придёт ли симпатия? Что ей сказать? Как она ответит? Простит ли?». Нонче утром он написал Джэс в Instagram: «Завтра в 22.00 в скверике. Необходимо поговорить…», уже был вечер, но она неважный (=маловажный) отвечала хотя и прочитала.
***
Девушка лет 16 медленно подошла к парню, кто стоял рядом с большим озером в маленьком скверики и встала подле с ним. Парень слегка вздрогнул, но не сдвинулся с места. Вслед за (тем сказал, как бы вечернему озеру в его глубину.
— Джэс, твоя милость сильно сердишься? – девушка покачала головой.
— Я смогу тебя раскрутить не обижаться? Сколько у меня на это процентов? – сказал некто уже повернув голову к девушке.
— Ник, пойми… Я на тебя далеко не сержусь… Мне больно смотреть как ты каждый куртаг уходя с Эрни оборачиваешься назад и выискиваешь глазами меня, после (этого не найдя уходишь, понурив голову. Мне тоже без участия тебя плохо… Но…
— Джэс, прости правда. Извини, я понимаю, подобно как ну… Я сказал не то, что надо…
— Это однако похоже на какую-то сценку из дешёвого фильма оборона любовь. – помолчав сказала девушка. – Ник, пойми я не ради тебя… Ты красивый кудрявый голубоглазый блондин, да до этого часа и качок. Я не хочу быть твоей ношей. Вот возьмём Нуру, вылитая писаная красавица, блондинка, зелёные глаза, хоть и не очень высокая, хотя зато худенькая. А я что? Обычная девочка. С чёрными волосами, которые неважный (=маловажный) очень-то и до колен достают. Зачем я тебе?
— Джэс… Нура вестимо красивая, но для меня перед тобой она выглядит т. е. звезда перед луной. Я тебя очень люблю я скучаю по мнению тебе ты пойми.
— Ник давай останемся друзьями, а девушку твоя милость себе другую ищи.
***
— Ну чё, как? – как нормально спросил Эрни пока Ник забрасывал свои вещи возьми заднее сиденье.
— Джэс меня простила… Но… Она говорит, отчего я должен любить не её потому что она говорят не красивая…
— Но вы хоть друзья то?
— Ага…
— Домашка? – спросил Эрни понимая, что для Ника каста тема ещё больная.
— Не, я всё сделал…
***
«Скоро я упаду» — подумал Эрни. И в правду к тому же немного и Корт опрокинет бедного Эрни. Корт был протяжно шёрстной овчаркой он был любимцем Эрни. Хотя Эрни малограмотный очень-то и любил животных, но Корт был исключением. Может вследствие чего что он был его единственным другом который невыгодный смеялся над ним в 5 лет. В результате Эрни пришлось послушать и он, позабыв о воспитании Корта быстро побежал рядом с ним. Другой раз корт увидел, что любимый хозяин бежит рядом с ним некто весело залаял и начал активно махать хвостом.
— Корт, так тому и быть, ладно, пойдём дружище, завтра ещё по бегаем. Окей? – Корт остановился склонил голову получи бок и пристально посмотрел на хозяина. Потом увидев, что такое? подвоха нет лизнул Эрни в лицо и по понёсся за направлению к школе. Эрни улыбнулся и побежал за ним. Когда-никогда они добежали до школы Эрни поцеловал Корта в сопатка и похлопав его по спине показал на дом.
— Разве, давай! – сказал Эрни и Корт со всей силы понёсся вспять домой. Эрни заранее каждый день оставлял дверь в барак чуть приоткрытой чтобы Корт после того как проводит Эрни давно школы мог войти в дом и закрыть дверь за специальную верёвочку. К этому Эрни начал закалять тело Корта ещё с детства.
***
Сегодня Эрни наконец то решился! Позднее уроков он подойдёт к Шелли и пригласит её на вариофильм, который по словам Нуры она очень хотела всмотреться. Они пойдут в кино! В двоём! Весь день он отнюдь не находил себе места: «А вдруг Шелли не согласится?». Звонок бери перемену. Шелли быстро как всегда выходит из класса и бежит держи первый этаж. Эрни пошёл чуть позади неё.
С сего дня всё пошло не так.
Пока Эрни собирался с ходу пригласить Шелли он вдруг увидел Ника. Тот смело подошёл к ней и начал с ней говорить так ласково, едва ощутимо! Потом он показал ей билет на тот самый видеофильм на который хотел пригласить её Эрни. Шелли галантно улыбнулась кивнула и взяла билет и Ник гордо пошёл к своему шкафчику. Эрни стоял и невыразительно смотрел вперёд. «Сейчас он шлёпнется в обморок» — подумал дьявол, но обморока не последовало. Эрни подошёл на ватных ногах к Нику, кто как не в чём не бывало одевал куртку.
— Эрни? Точно-то надо? – спросил Ник, но не успел дьявол договорить как Эрни со всей силы ударил кулаком его за лицу.
— Будешь знать, как девушек уводить. – сквозь болезнь прошептал Эрни и быстро выйдя из школы пошёл на дом.
***
Эрни осторожно повернул ключ. Вошёл. Подошёл Корт увидев лик своего хозяина он начал скулить. Эрни почесал его из-за ухом.
— Иди. Сегодня погуляй без меня, ладно? – сказал Эрни открывая дверца перед псом. Корт не двинулся с места. Потом повернулся и ушёл в комнату к Эрни. Эрни хотел сволочь куртку, но потом понял, что забыл её в школе, вздохнул и последовал по (по грибы) Кортом. Корт лежал на подушке Эрни положив голову и потупив уши. Эрни лёг на кровать положив голову для Корта и рассказал, что произошло в школе. Во время всей истории Корт мало-: неграмотный издавал ни звука, когда Эрни закончил пёс начал лить слезы. После тихой и долгой паузы Корт осторожно положил голову сверху плечо хозяина. Эрни спал…
***
Ночь… Звёзды… Эрни встал. Корт поднял голову.
— Пойдём? – сказал Эрни кивнув нате дверь. Осторожно что бы не разбудить маму, которая должна была поуже спать в своей комнате Эрни открыл дверь и вышел в один голос с Кортом.
Они шли с Кортом по улице. Эрни её мало-: неграмотный знал. Было прохладно. Ночной ветер спокойно продувал кофту, которую Эрни аэрозоль найти в темноте. Их окружали небольшие коттеджи.
— Корт? – молчком сказал Эрни. Корт отозвался небольшим лаем.
— Как твоя милость думаешь я правильно поступил? – Корт ничего не ответил. Они гуляли уже около трёх часов.
***
Эрни толкнул красно – зелёную дверка. Он знал, что не упадёт в обморок: он невыгодный волновался. Эрни сделал это и должен отвечать за близкие дела. Он это знал. И сейчас он ответит. Точней спирт ответит не сейчас, а немного позже. В кабинете был Ник, его покровитель, Шелли, мама Эрни и директриса.
— Садись. – сказала последняя и посмотрела в всех собравшихся. Эрни заметил, что у Ника синяк перед глазом. Ник смотрел в пол. Эрни поднял голову и посмотрел в шкифы директрисе.
— Эрни что ты можешь сказать в своё обеление? – спросила директриса.
— Ничего. – сказал Эрни.
— Ник? – директриса перевела понятие на Ника.
— Всё, что я хотел я уже сказал вас лично. – сказал Ник.
***
Скорая. Синий и красный. Свет. Артралгия в голове. Эрни куда-то везут. Он не упал в беспамятство. Нет. У него случился приступ. Дальше он помнит не более чем врачей. Как его положили на носилки. Как ему что-что-то вкололи в руку. А потом всё, провал в памяти. Позже зелёная комната. Невыносимая боль в груди. Капельница. Медсестра. Снова врачи. Какой-то человек, в халате, наверное, тоже хилер. Он видимо что-то говорил, смотря на Эрни. Дорого Эрни и старался, он ничего не понял. Корт. Корт скулил. Лизал фигура Эрни. Темнота.
Мужики и бабы
Бабью привереды я не отдам
Ах, какая я хорошая была:
на работе, в орбита, дома — всё сама!
Настирала, наготовила и в гроб,
лежу в сторону, жду: ну кто же заревёт?
Муж пришёл, нажрался, уходите спать,
дети и искать не стали мать.
Полежала, встала с гроба, побрела:
зайду в чащоба и сгину навсегда!
Кинутся меня искать, ан нет?
Любят меня, бабу, либо нет?
(Баба дура, баба дура, не дури!)
Я иду, а ровно по лицу бьют камыши.
Улеглась я в камышах. Нет, не проснусь.
А смежить очи мне не дают мошка и гнусь.
Плюнула, топиться я пошла.
(Посконщица дура!) Баба дура? Баба зла!
У болота села и сижу,
я невыгодный дурочка, топиться не хочу.
Осерчавшая на мужа, для детей,
поплелась я к дому поскорей.
— Почему ж не кинулись копаться?
«Хватит, мама, шляться, иди спать.»
Я к плите, беру сковороду.
Ой, кого забью, того забью:
«Ая-яй, ая-яй,
провожай и встречай
сестра родную у ворот!
(Видно, сковородка ум даёт!)
Как умру, далеко не кинетесь меня!
Мать у вас плохая, значит, да?»
Свистит сковорода соответственно головам.
Не просите, бабью дурь я не отдам!
С в дневное время Валентина
— С днём святого Валентина,
Валентина! «С Валентином!»
— Твоя милость свиней не покормила?
«Покормила, покормила.»
— А корову подоила?
«Подоила, подоила.»
— И кролей пересчитала?
«Наши до сей поры, чужих не крала.»
— Завтрак будет, Валентина?
«Будет еда тебе, милый,
поварёшкой по башке!
За что удар тако мне?
Пошёл вон, дурак плешивый,
старый, бутуз и ленивый,
пьющий, врущий и курящий,
а ещё кобель гулящий!
Поди зерна насыпь курям
и пройдись-ка по дворам,
мужики колют валежник,
лишь одна я у тебя:
сама — топор, сама в полень.
Скажем ложи голову на пень!»
Барыня-сударыня
Барыня-сударынька на войну ходила,
барыня-сударыня врагов дубиной била:
намахалась, наоралась, устала,
а по образу села отдохнуть, так не встала.
Опечалилась, пригорюнилась.
Едут танки в неё, на них плюнула,
да так плюнула, какими судьбами взорвались!
Мы танкистов искали. Не встречались?
Так лешего) же их искать, они пристроены:
в поле пашут, боронят наши воины!
А ховрячиха-сударыня в стороночке
насмехается стоит и нисколечки
о войне той озлобленный не жалеет:
ждёт когда «на нас конём»,
круглым счетом рожь посеем!
Кума куму не дала
Как куму кумушка не дала пирога,
не дала пирога, пожадничала,
пожадничала, повредничала,
открутилась, отвертелась, привередничала.
«Не крутись, доносчик, не ломайся,
а иди в кровать, раздевайся.
Разговаривать после будем,
идеже нагайка висит, не забудем!»
Разговоры, разговоры, разговоры спорятся:
— Который-то мне, куманёк, нездоровится,
нездоровится, голова болит,
вершина болит и в коленочке свербит! —
отказала кума
куму, вроде, на веки веков.
А нагайка висит, нагайке чешется,
соскочила с гвоздя и плещется:
до душе гуляет, по бабьей.
«А теперь в постель и оладьей!»
— В постелька так в постель, не спорю,
а оладьей сейчас сготовлю!
Смотри так куму кума не отказала,
а с постели как встала, выпекала
оладушки золотистые,
поджаристые отлично ребристые,
вкусные: — На здоровьице!
Пусть нагайка на стене успокоится.
Повествование любви, а то ли нелюбви
Рассказываю всё как было:
родилась я, из этого следует, училась,
не пила, никому не давала,
по тёмным дворам никак не гуляла,
любила папу и маму,
бабу Нюру, курицу, Ваню.
Гляди с Ваней беда и вышла.
Чужой он был, то лупить пришлый,
его во дворе невзлюбили:
не звали для праздники, били.
Я его пожалела,
накормила, помыла, одела
и нате себе женила.
Так и жили от мыла до мыла:
занятие, баня и дети,
а за детями не углядети!
Потом Ваню вусмерть побили
(в селе его не любили).
На моих руках симпатия и помер.
Собрала я детей и в город —
не простила селянам обиды.
В данный момент меня дома не видно:
я пью, гуляю, танцую,
в соответствии с кабакам пирую
и Ваню своего поминаю.
За что убили? Далеко не знаю.
А дети со школы в заводы,
нет мне сильнее заботы!
Сорок лет — совсем молодая,
весёлая, озорная,
в зубах, сиречь всегда, беломора.
Вот так бегала я от позора
к позору на волос) плохому —
нетрезвому, холостому.
Ты записывай, всё так и было:
матуха меня не простила,
отец в свинарнике умер;
а как вьюга на курицу дунул,
так и баба Нюра помёрла.
Собралась я, в деревню попёрла.
Приехала, села: — В родных местах!
Завели мы с мамкой корову
и ещё долго жили:
целый ряд ели, водку не пили.
Нас на праздники звали,
да мы лишь руками махали:
— Вы уж так точно-нибудь веселитесь,
сами с собой деритесь!
А мы на лавочку и после семечки,
две не пожившие девочки,
две молодящиеся старушки —
бездушные душечки душки.
(то) есть я бегала от счастья до счастья
Напрямую ни с кого не зависело счастье.
Был бы суд-суд, а «участие»
у завистников быстро найдётся.
Кто в моём случае разберётся?
Всегда хорошо у нас было:
дом, корова, свинья, кобыла,
и прозвище наше Силантьевы.
Род? Да ладно вам!
Не обижал меня муж ведь,
жили мы дружно,
но не было у нас деток,
и выше- Михалко забегал.
А бегал он по незамужним,
то бишь, дитё ему нужно.
Забрюхатили враз трое.
Теперь суд. Как понять такое?
На суде аминь ручищами машут!
Тятьки вилы на Мишку тащат:
«Порешаем (кричат) возьми месте!» —
каждый дочь свою тянет в невесты.
Надумала я утопиться
иль самогоном залиться,
однако плюнула, ждать решила — что будет,
с меня уже маловыгодный убудет.
Вот такая история приключилась.
Недолго мы разводились.
У Михайло новая была золотая (50 лет),
алиментов на две усадьбы,
и пересудов лет эдак в тридцать:
позор скороспелым девицам!
А в деревне осталась я виноватой:
с того, что не ходила брюхатой.
И мне пришлось съехать,
в другое селение уехать
под названием «строительство БАМа».
Там я была желанна.
Записалась я в коммунисты
и с листа нового исключительно
жизнь свою начинаю.
Знаю, счастье где-нибудь повстречаю,
все-таки оно ни от кого не зависит,
счастье с белого облачка виснет:
держи, молода покуда!
А молва, суды, пересуды,
где бы твоя милость ни была, догонят:
«Разведёнка, прям тут иль в вагоне?»
Точь в точь мы тётку Нюру крестили
А было всё так: бери крещение
принимали мы омовение:
тётку Нюру
с толстющей фигурой
посадили для лёд,
а она ни назад, ни вперёд.
— Прыгай, Нюра!
Та: «Не могу, во всяком случае, фигура
застряла в сугробе!»
— Эта дура всю прорубь угробит,
её нуждаться в баню,
хорошенько попарить,
чтобы сбросила сто кило,
гляди тогда и на дно!
В баню Нюра, вроде бы, хочет,
сидит в сугробе, хохочет.
— Тащите её в помывочную,
в (течение того времени волны нет приливочной
в нашей воде-океане!
«Волны в проруби безграмотный бывает,
там раки и щуки
от разной-всяческой скуки», —
Нюрка нечаянно испугалась,
с сугроба быстро поднялась.
А наши местны мужики
(равным образом ведь не дураки)
как её в прорубь закинут!
Христа помянут и выпьют
литра три самогона:
— И сколько я такой влюблённый
в морозы крутые крещенские?
— Да. Только бабы пойдем дюже мелкие!
Я разочарована в любови деревенской
Интересные мужчины —
тетенька, которые в кручине
не бывали никогда.
Я б за ними в такой мере пошла:
голая, раздетая,
колхозными заветами
вся, как шут (гороховый), скована.
Я разочарована
в любови деревенской.
Танец хочу венский
станцевать с поэтом злобным.
Хлопай, душа, хлопай
голодна пока что же.
Хочу чтоб принц бумажный
писал мне… Не напишешь?
Слышишь твоя милость, не слышишь?
Тётя Зоя и валенки
Тётя Зоя
ни с кем малограмотный спорит,
она сидит на завалинке,
латает зачем-в таком случае валенки,
но от латок её нет прока:
ото первого снегу потёкла
её прошлогодняя латка.
Ну и мирово.
А на улице вечер,
и полон скворечник
скворцами,
там деточки с мамой.
И сезон!
Жаль, Зоя, ты не раздета.
Забрось свои чесанки за забор,
может, припрётся Егор
на дармовщину:
спрячет свою личину,
дитё «надует».
«А оно нам надо?» — задует
тётя Зоюша сальную свечку,
проверит свои колечки.
И спать в одиночку завалится.
«Пущай даже хата развалится!» —
ей Егора чужого не надо,
ему и его жена рада.
* * *
А мы тоже слезем с завалинки,
подберём эти старые чесанки
и пойдём по-взрослому целоваться.
Не век же нам женихаться?
О томишко, как дети бабам надоели
Дети бабам надоели:
чертиков хотели, спать. Поели
и давай опять орать.
Так орут, что-нибудь не унять!
«Что же делать, как же существовать,
как о детях нам забыть?»
И придумали чудилку,
саму страшную страшилку:
малограмотный рожать детей и вовсе,
а родив, так сразу бросить!
И непристойно-поехало:
сто грехов нагрехали
и ещё немножко,
видала инда кошка!
Но недолго такое было,
Клавка с дедом согрешила,
родила — безграмотный отдаёт!
Собрались бабы на сход:
«Что делать с Клавкой,
ножом её либо — либо булавкой?»
Решили просто забить топором.
А Клавка прёт внаглую,
забралась на сцену
и орёт: «Где смену
брать ваш брат будете?
Сдохнете или скурвитесь!»
Говорила Клавка час,
а может, двушник. И сглаз
уходил потихоньку:
трезвели бабы, легонько
дитя того шлёпали.
И нравилось им! Ой, хлопали
глазищами непонятными:
«Что вслед порча такая отвратная
на наши головы навалилась?»
Вишь бабы очухались и влюбились
в самого распоследнего старика!
Он насилу живой. А я
к своему муженьку приеду уж скоро:
«Ну здравствуй,
самый родимый на всей планетище, Вова!»
Коты, бабы, мужики
Полюбили бабы мужиков,
так ненадолго. Котов,
оказалось, они больше любили:
ели, спали с ними и пили,
наподобие всегда, самогон,
но кончился даже он.
А когда напиток закончился,
то бабам с котами морочиться
стало неинтересно.
Пригорюнились наши невесты
и забили тревогу:
зовут мужиков сверху подмогу.
А те подевались куда-то:
то ли спились, в таком случае ли приятно
с другими девками время проводят.
Наши бабы зовут их, тетька не приходят.
Подозренье нахлынуло страшное:
с кошками мужики! Бумажками
обклеили шабаш заборы:
«Мы ждём мужиков, мы голые!»
Недолго предположение длилось.
Вдруг кошка в кота влюбилась.
Как нашла котищу — никак не знаем,
но туда увела всю стаю.
Вот кошки сейчас с котами.
Мужики ж, заскучав, верстали
объявление: «Мы свободные,
получите и распишитесь нас кто угодно!»
Плакатики на заборы развесили.
А по-под заборами встретили
наших женщин (те одинокие).
Мужики и бабы, залечив раны глубокие,
коротко думая, поженились.
Самогон зареклись пить. Простились
и с другими фантазиями.
Я в свою очередь больше не лапаю
свою кошку Маруську.
Вовку жду — у него уплетать игрушка.
Бабы и тоска вселенская
Жили-были бабы. Эдак себе жили,
ни хорошо и ни плохо:
никого в вознесенье не любили —
всё меньше мороки!
И в чёрную глядя вселенную,
ни о прошлом без- плакали, ни о настоящем,
а думали: «Мы наверное,
кинутые alias пропащие.»
А звёзды такие печальные,
ни в конце пути, ни в начале
«друзей баб» отродясь не видели:
девок бросили те или обидели?
Бабы ж играли в проказа,
перекладывали подушки
с пустого места на место.
«Чудесное слово Приданница!» —
вздыхали бабы и плакали,
да жизнь отмеряли знаками
в своём нелёгком пути:
надо идти, идти и идти…
Шли бабы подолгу,
прошли Енисей и Волгу,
вошли в Карибское море:
«Нет нам счастья, утонем!»
Тонули они в свой черед долго
(растолстели бабы), без толку
свои пышные чресла топили,
лишь веру в погибель убили.
Уселись на берегу, ждут:
при случае «друзья баб» приплывут?
Но лишь глупо бакланы кричали,
правда сирены на баб ворчали:
«Не ждите друзей, они с нами,
автор их к себе забрали
(эх, давно это было)
Ивана, Степана, Василя…»
И роспись имён наполнил
огромное море. «Помним
(шептали бабы) Ивана,
Степана, Емелю, Полкана…
Помним, а ну-ка отдайте,
немедля мужчин верстайте!»
И кинулись на сирен своим весом
(каждая сто кило), и бесы
покинули синее каспий:
сдохли сирены. Вскоре
на сушу вышли Иваны,
Степаны, Емели, Полканы…
И толстым бабам сказали: «Невесты,
хотя (бы) вес ваш нам интересен!»
А ко мне подошёл мои Вова:
«Ну здравствуй, моя корова,
поправилась ты безо меня,
пойдём вес сгонять!» Ну и я
побежала за ним, як баба.
Вдруг песня вселенская смолкла,
печальная такая песня.
«Мы новую сочиним, чудесней!» —
«друзья баб» разом сказали
и звёздами закидали
весело пляшущих женщин.
Это доля, ни больше, ни меньше!
Помирай хоть так
В качестве кого ты жил дурак, помирай хоть так!
Помирай уж на что так: да ни так, ни сяк.
Ты этакий-сякой был у маменьки,
ты такой-рассякой был у тятеньки,
у любимой жены слыл маловыгодный ласковым.
Сам не ласковый, не обласканный,
пожил — что же не жил,
попел, поседел
и пошёл пешочком на выселки:
ни друзей отнюдь не видать, ни Марысеньки!
А есть сын у тебя,
что ругает отца,
до сих пор ругает тебя да плачется:
— И куда ж ты, отец? Еще бы хватит уж!
Вот царю народ да всё смотрит в чайник,
а твой народ за тобой не прёт,
не фортунит народ, ему не хочется,
даже пристав и тот обхохочется!
А звёзды с неба заплакали:
«Почему твоя милость, мужик, не алкаешь,
не молишься, не просишь милости,
иль сверху бел свет у тебя нет видимости?»
Поморгали звёзды, померкли.
Твоя милость протёр глаза, а на вертеле
болтается Россия-мать.
Потянул рукой. Фактически, не достать!
И пошёл пешком до своих выселок,
шайба как сокол:— Авось не выселят!
* * *
А душа его нате том же вертеле:
«Пропадай родня!» Вот вы отнюдь не верите,
а он жил, как дурак,
да пропал по (по грибы) так.
И горит в огне — нет спасения!
Человечеству не даст прощения.
Видать и разговоры
Чаи гонять — не хворост вязать.
А где его возьми хоть?
У нас лишь сосны и ели.
Не, за хворостом наша сестра ходить не хотели.
Мы чай пили и
разговоры говорили,
о кустах ещё бы о грядках:
всё ль на огороде в порядке?
А ещё шушукались о голубике,
малине, морошке, чернике.
Видимо-нев трепались о лесе:
чертях, водяных и бесах.
И самое главное, нежить:
завалит, если ты пеший;
а ежели на кобыле,
проедешь — возлюбленная ему мила!
На коне ж далеко не пустит,
его кругом пустит:
загоняет, изморит.
Слышь, что народ говорит?
А демос всегда прав,
ведь у него нет прав!
Видишь, у нас одни ёлки
и иголки, иголки, иголки.
Пишущий эти строки в сибири народ колючий,
потому что мороз у нас злючий.
В рассуждении сего царь до нас не доедет.
А если доедет, ведь встретит
нашего лешего — деда Егора,
с ума давненько сошёл возлюбленный:
топорик где-то нашёл
и по тайге всё бродит,
царя зовёт. Оный не приходит.
Я и мои мужчины
Мои мужчины
не знают кручины:
Водан пашет,
другой квасит
капусту —
в доме не пусто!
А я молода
до грибы пошла
да заблудилась,
плутала, плутала. Влюбилась
в молодого лесника!
На флэт пришла помята,
ждут меня дома ребята.
Притворилась уставшей,
хотя бою с ними павшей
очнулась.
Отряхнулась
да за работу —
помещать в зиму компоты.
А мои мужчины,
без всякой причины,
вдоль лесу рыщут —
того и гляди, отыщут
молодого лесника!
Ой, была отнюдь не была,
покажу им тропинку к его хате:
вроде, возлюбленный не горбатый,
да и в доме сгодится —
вчетвером веселей материться!
* * *
Вона и зимушка прошла.
Я пошла по дрова,
а за мной свита —
отряд молодой
из трёх ребят:
того и глядят,
так чтоб я озорная
на лешего не напала!
* * *
Я бы спела вы лю-ли,
да уснула у люли.
А качают малыша
равномерно три богатыря.
Гули, гули до зари:
«Не пустим монахиня в чужи дворы!»
Мужики от сохи до сохи
С сохи до сохи
мужики, мужики,
мужики, мужики, мужичишки:
малёнки, мальчонки, мальчишки —
крепыши, худыши и пышки,
падающие у борозды,
мало-: неграмотный вернувшиеся с войны.
Мужику любого роста
в свой дом забраться непросто:
огреют иль обогреют,
накормят или побреют?
А даже если дом пуст,
то зубов слышен хруст
и запах конины
в спину:
«Нет, черемша, тебе сюда не положено,
хоть ты и неплохо сложена,
так меня б устроила баба
да кучу деток мне чему нечего удивляться!»
Мужикам, мужикам, мужичонкам
нужны пацаны, девчонки
для продолжения рода,
несомненно щит и меч от уродов!
А ещё мужику нужно область,
только в поле мужицкая воля,
только в поле мужицкое случай.
«Но, пошла…»
Беды, чёрт возьми, здрасьте!
Маменькины дочки, уходим и заварка
Говорила мне маменька:
«Не ходи к мужикам чужим баиньки,
тогда водкой они угощают,
а тебе, доня, надобно чаю.
Предварительно чая я жутко охоча,
ходи до маменьки, доча!»
В) такой степени и ходила я к маменьке
чай пить и домой шла, тазики
с водным путем по утрам выносила:
крыша капала — мужика просила.
* * *
Закончилось наше латона:
ни одно, ни второе, ни третье,
сорок в-третьих закончилось, значит.
Крыша моя всё плачет.
Мать, как бы дура, хохочет,
ещё чаю, видимо, хочет.
А я водочку в ведь подливаю:
по другому как выжить — не знаю.
— Ужель и дура твоя мамаша! —
говорит мне соседка Глаша
и зовёт к себя в гости,
потому как намерена бросить
чай гонять с кренделями
и воду носить тазами.
Вот и сидим мы с соседкой:
ни думаю пьём, ни воду — крепкую.
А крыша, тазы и заварка
поедом нас съедают: «Не прискорбно!»
Мать плохая
Твори добро и кидай его в воду:
будут в воде бутерброды,
будут в воде апельсины
и сумасшедшие арлекины
захохочут — малограмотный будет мочи!
Радостные гуляют дочи
по воде и маму ругают:
матунька такая, мама сякая,
мама у них плохая!
А в чём провинилась мамуся?
«Да что-то не так сказала,
как-ведь не так повернулась,
не по-правильному оглянулась,
залезла в наши тетрадки,
пересчитала оценки, закладки
в книжках перемешала.
В общем, матерь плохая!»
* * *
Твори добро и кидай его в воду.
Жуй с колбасой бутерброды
(само собой) разумеется ругай свою мать,
тебе есть что терять:
сладких кило апельсинов,
бешеных арлекинов
и подружек целую кучу.
В помине (заводе) нет, я вас не замучаю,
мои милые дочки.
Поставлю нате ноги прочно
и отойду в сторонку.
Желаю вам по ребёнку,
а будут чистые — по двое.
И не надо вам моей доли.
Только что одно пожелаю:
творите добро и кидайте
его вот приблизительно запросто в воду.
Будут в воде бутерброды,
будут в воде мандарины,
и потомство (для мамы Инны)
радостно захохочут —
о бабушку зубы поточат!
Я и длинная рассказ
Написала б я длинную повесть
«Мой муж — идиот», но пизда
будет, наверное, мучить,
ведь жить с идиотом скучно,
спирт мне не скажет: «Инна,
сбегай сегодня за пивом!»
И останки не приласкает.
Он идиот. Чёрт знает,
что сие у нас такое!
Но он молчит. Вот снова
падает трельяж в ванной.
Устала я быть незваной
в своём собственном доме.
Я очень хотела к Вове!
Же Вова боится тоже
стать на дебила похожим,
разве со мной сойдётся.
Что же мне делать, бог?
Жила я у маменьки
Ой, жила бы я у маменьки
до самой своей смертушки,
и игрались мои детишки
до смертушки моей матушки
на руках у бабушки,
ели её оладушки.
Сиречь жила бы я у маменьки
и летом, и зимой,
а если б снегом закидало свой дом,
то мы б хоронились в нём
от вражинов лютых,
с дедов согнутых
да от разных дураков!
Я б спала хотя (бы) без снов,
если б с маменькой жила.
Где ты, маменька? Умерла.
Думки девичьи горькие
Часом совесть с планеты ушла
Я проснулась и поняла:
совесть с планеты ушла,
совести с хвостиком нет —
закрылась она на обед,
в синем море купается,
с людьми и решительно не знается,
а в чаще сидит иль на небе.
И (до поры) до времени наши мысли о хлебе
о домах, о яхтах богатых,
совесть ушла покаянно
и больше уже не вернётся.
О над нами смеётся
идеже-то в чужих мирах.
Вот я сижу на сносях.
Кто именно ж у меня родится?
Без совести где пригодится,
куда пойдёт и лешего):
за золотом, к власти… «Почём
нынче совесть?» — скажет.
А разве скажет — повяжут
и кинут в темницу. Да, да!
Ведь хуй ушла навсегда
и никогда не вернётся.
Ладно. Раз мат твоя не сдаётся
то и ты расти, мой сынок,
наподобие в поле бессовестный колосок.
Беги, разыщи нашу совесть!
И я напишу о ней книга.
Любовь на дне колодца
На дне колодца лежала мания.
Я её вновь и вновь
не поднимала:
боялась вспугнуть, как ни говори немало
её от меня улетело.
Вокруг колодца пугливо
я кругами ходила,
внутрь заглядывала, отходила.
А дома уже подумала:
«Какая ж я любое таки умная —
каждому Антошке
досталось от меня мало-мало!»
* * *
И вот последний Антошка
не очень то и рассердился,
кое-когда от меня удалился.
Я вздохнула свободно:
вот она ваша (горячая — проходит!
Проходящая любовь проходила,
я сама себе тихонько говорила:
«Какая дев`онька я разумная —
не прыгнула, как полоумная
на дно непростого колодца!»
Разве почему же прыгнуть так хотца?
Плач девицы
Ой, одна я у маменьки,
одна-одинёшенька я у папеньки,
десятая спица меня замуж не берёт:
никто в наши ворота неважный (=маловажный) пролезает!
«А широки ли ворота?»
Папка сделал для того кота.
Ой, несчастная я, горемычная!
«К горю мы привычные!»
Как же кто это лезет, плакать мешает?
«Сосед твой Мишаня!»
Я соседей с малых парение не видала,
маманя гулять не пускала.
Страшной твоя милость сам али нет?
«Пригож собой, пока что неважный (=маловажный) дед.»
Ой, жизнь моя нескладная,
гори она неладная!
Замуж меня, Мишаня, возьмёшь?
«Через заборишко ко мне сиганёшь?»
А зачем мне через забор прыгать?
«По другому мне тебя не украсть!»
Ой-о-ой, в таком случае папанька будет ругаться,
а маманька по полу кататься!
Убирайся-ка подальше Михайло,
моего деда не видел твоя милость хайло!
«Тьфу на тебя, дура деревенская!»
Ой ещё бы несчастная я, честная!
И зачем бог мучился: делал мученицу?
Пойду я, утоплюсь в корыте.
— Голову свою мало-: неграмотный простудите!
Кто ж это опять мне плакать мешает?
— Борька-боров с корыта вещает!
Тьфу на тебя, Борька, сто крата тьфу!
— Доплюёшься, замуж не возьму!
Девочка-невидимка
Коли Арктический Воин
обиделся навсегда,
то девочка-невидимка
неважный (=маловажный) будет смотреть никогда
на эту тяжкую тяжбу,
получи и распишись эту зыбкую зыбь.
Девушка-невидимка
сможет про все на свете забыть,
а также прощать не прощая
и не любя горячо.
Женщина-невидимка
сможет в себя влюбить
города и народы,
неведомые пески.
Тебе ухватиться это тяжко?
Значит, к ней не ходи!
Не ходи, симпатия не полюбит
твои тревожные сны.
Она полмира погубит
ото собственной простоты.
Её шокирует чудо,
её умиляет уловка.
И если она что забудет,
того уже не вернёшь.
Дедилка-невидимка —
это, наверно, я.
Перебираю числа:
в них лишь фразы, слова…
Устала я
Предпоследние денёчки
между миром и войной.
Напишу … одни не более точки
между мною и тобой.
Вот хожу, считаю правду:
в какой мере в мире было зла?
Всё пусто, несправедливо.
У меня болит хребет.
Ничего уже не свято,
кроме этих островов.
Я никак не клята и не мята,
просто мало «просто слов».
Я безграмотный верю в наше счастье,
у меня ведь нет и платья,
и не пахнет у меня и слёз,
а без слёз ты не возьмёшь!
Тутти, прощай. Письмо помято.
Я устала, но не клята,
я любила острова
и немножечко тебя.
* * *
Сие милому письмо.
Не смотрите, что оно
не неравнодушно и не свято,
так, в преддверии утраты.
Гляжу на Родину утомленно:
стороной, войной? Немало
ещё ворогов на нас.
Ну-кась что ж, а мы — рабочий класс!
Заболела я
Захворала я, заболела,
безлюдный (=малолюдный) спала, не пила и не ела,
а по бережку морскому ходила
получи море синее дулась, говорила:
«Ай плевать уже держи всё на свете,
несчастливые растут мои дети,
горемычные будут и потомство,
а сама я то в печали, то в разлуке.
На пороге отчего-то война,
никому она не нужна;
а у бога
одна перекрёсток:
от рожденья к погосту.
Ну здравствуй, родной, я в гости!»
Заболела я, захворала,
без- пила, не ела, но встала
и отправилась на работу,
а через некоторое время всё плохо. Я бродом
бежала от них и плакала.
Смотрю для себя: я жалкая,
жалкая, пустомельная,
обессиленная, не дельная.
А получи улице кружит вьюга —
не моя родная подруга.
Нетрудно я жить устала.
Опять скажешь: «А ну села, встала,
отжалась, пошла числом кругу!»
Нет, не к милому другу?
Тебя кто-нибудь истинно признает
Каждый на этой планете мужчина
мог бы вестись моим мужем,
чёртом и даже сыном.
— Но на который ляд мне такой нужен? —
говорила я мрачно. —
То оттоман, то арапчонок
и даже вроде бы негритёнок
Куда а, скажите, деваться
мне, татаро-монголочке?
Сяду-ка я держи лодочку
и подальше от этого края,
туда, где я мало-: неграмотный узнаю
в каждом проходящем мужчине
чёрта, сына и даже мужа.
Бери святую звезду Андромеду,
короче, пойду и поеду!
И скажут ми там: «Ну здравствуй,
будь с нами ты лаской,
медузой неужто Горгоной.
Но хотим от тебя одного мы:
с тем чтоб ты была нам женою,
дочкой, мамой, свекровью.
Айда-ка пройдись, родная,
тебя кто-нибудь да признает!»
Симпатия и люди, охраняющие праздник
Она любит свои приметы
симпатия плачет, когда нету
ни зимы, ни весны, ни возраст.
Она уходит не маясь,
с городом не прощаясь,
отнюдь не встречаясь со своею роднёй.
Ей говорят: «Дверь закрой
и убейся веником отсюда
покуда, покуда, покуда
рассматриваем мы лица,
а бери лицах ресницы.
Вот такой это, девочка, праздник,
праздничек какой-то проказник.
Тебе не весело? Нам, почитай, тоже.
Наши лица на что-то похожи…»
— Они похожи получай лица,
на которых должны быть ресницы,
на которых должна вестись маска
арлекина или гримаса,
но почему-то не водится.
Вы, люди в костюмах, раздеты,
разуты; не на ту, чисто ли, ногу обуты? —
она им задавала вопросы.
Они обещали шмякнуть
стоять и следить за народом:
«Да что ему короче, приходу?»
Она тоже пообещала
пойти домой, выпить чаю
и безлюдный (=малолюдный) наблюдать за народом:
— Да что ему будет, уроду!
Во так и закончилось лето.
Она рыдала с утра до из (огня да в полымя,
вспоминая серых людей:
у ней не было никого родней!
Я тебя недолюбила
Автор совсем не виноваты
в своей жажде бытия.
Вольно, запросто иль невольно
умираем. Всё не зря!
Длинноногими шагами
ты да я идём куда-то вдаль,
длиннорукими умами
загребаем — чего не жаль.
* * *
А ты нарисуй мне бой
самый пурпурный такой,
и я в том бою тону.
Затеяли мы игру
с непролазных мечаний,
встреч, побед, расставаний.
Зачем же нам вслед за этим сгорать?
Ты положишь меня на кровать
и мы соборно уснём.
А ночью сгорю я огнём
нашей ненависти и любви.
Я бери небе, лови приветы мои,
и спеши ко мне, симпатичный,
я тебя недолюбила!
Зареклась я насчёт сказок
Зареклась я рассказывать сказки,
в сказках не в меру уж яркие краски,
в сказках чудо, герои смешные!
В закромах. У меня лишь мысли больные
и фантазии не о принцессах.
Я полем пойду и лесом,
дойду задолго. Ant. с своей старой хаты:
там муж сидит страшный, полузабытый,
курит, рычит и плюётся
в руки мне не даётся.
Я его мало-: неграмотный беру. Устала.
А как всегда, села, встала,
занавескою грозно занавесила,
поклоны себе отвесила:
«Спасибо тебе родная
страшная в бою была,
днесь смешная.»
Вот и всё. Закончена сказка
никакая я не Златовласка.
Получай носу война, то ли слава.
Я чужую душу отнюдь не крала,
свою уже еле несу.
Не к добру сие, не к добру.
Пристрелить меня
Пристрелить меня захочешь?
Твоя милость не бойся
я тебе оружие вложу прямо в руки.
Твоя милость закройся
от прицела, потому что метко целит
металлическая дум-дум —
мяса хочет. Может, дура?
Ты, ковбой, не сомневайся,
ми осталось очень мало
жить на свете. Ты прицелься
и я буду прошу извинить
в том, что время всё рассудит:
и посадят, и осудят.
Же об этом ты не думай,
а ищи кого покрепче,
коль сам ты не сумеешь
засадить мне дуло в спину.
Весь, прощай. И я уснула.
/ Так, ободранная кошка:
две детёшки, половник
и мужик мой у постели
очень смелый, смелый, смелый… /
Точно я смерти завидовала
Позавидовала я смертушке,
смертушке-коловертушке.
Села, момент свои посчитала:
да зачем я деток нарожала?
А за детками потомки пойдут —
умереть мне вовсе не дадут:
внуки правнуками завалят.
* * *
А сало всё валит и валит.
* * *
Я б до смертушки побежала,
но в чем дело?-то вдруг захворала:
захворала, лежу — не бежится.
Очень смерть на меня матерится?
Вольница
Вольная вольница
за полю гуляла,
вольная вольница
что смогла, украла:
шалаш сгорел, в чужой нежданна.
Гуляй нищенкой, Иванна!
Ивановна, Иванна
в бытье твою незвана
голяком припёрлась,
мочалочкой обтёрлась,
развалилась и лежу:
отбою) ль деток нарожу?
Рожу, нарожаю
и век весь маловыгодный узнаю
что такое вольница,
вольница-привольница —
то ли многолетие, то ли смерть,
и доколь её терпеть?
Напиши нам писулечка
«Напиши нам, девчонка, письмо:
как живёшь, какое житье-бытье,
в каких городах побывала?»
Нет, писем писать я не стала.
И вглядываясь в наши лица:
ужели, кто тут сумел не спиться,
кто живой туточки остался,
в тёмных краях не сдался?
В фото глядим побратанец на друга,
понимая, жизнь — это мука!
