Университет Ангелов
Однажды Ангел обратился к Богу:
— Отче, у меня проблема.
— Что тебя волнует, Ангел мой? — приветливо улыбнулся Господь.
— Понимаешь ли, Создатель, мне стало трудно выполнять обязанности Ангела, потому что я стал как–то хуже понимать людей… Временами мне кажется, что ещё немного — и они начнут меня раздражать! А мне ведь положено проявлять ангельское терпение!
— А что именно тебя раздражает в людях?
— Они всё время недовольны тем, что есть, но часто не знают, чего хотят. Они постоянно на что–то жалуются. Они воюют друг с другом и истребляют окружающую природу. Они ненавидят тех, кто на них не похож. Они зависят от чужого мнения и зачастую больше верят не мудрецам, а болтунам и демагогам. Они молятся в церкви, чтобы тут же грешить снова. И это удручает меня!
— Да, сын Мой, дело серьёзное, — в раздумье потеребил седую бороду Господь. — Ты прав, с этим надо что–то делать. Причём срочно! В тебе появилась оценочность — а это признак того, что ты перестаёшь быть Ангелом… Наверное, заразился от людей!
— Вот и я о том же, — удручённо ответил Ангел. — Мне кажется, что я нуждаюсь в профессиональном росте. Я слышал, что некоторых Ангелов направляют на Курсы повышения квалификации. Могу ли я просить направить меня на обучение?
— Можешь, сын Мой. Такие курсы действительно есть, и они очень эффективны! Те, кто хорошо учится, как правило, добиваются отличных результатов.
— А каким предметам там обучают?
— Разным. Самым разным предметам! Я бы сказал, разностороннее образование! Буквально университет для Ангелов. Ты обязательно найдёшь там друзей и единомышленников, и тебе не придётся скучать.
— А в какой форме обучение? Лекции? Семинары?
— Большей частью интерактив. Всё через личный опыт, чувства и ощущения. Ну, и теории немного будет, причём с разных точек зрения. Это для пущего плюрализма и ради свободы выбора.
— Да, Творец, это именно то, что мне надо! Я очень хочу попасть на такие курсы. Что для этого надо?
— Что надо? Всего лишь ознакомиться с условиями приёма, сынок… Во–первых, ты получишь тело, оно выдаётся раз и навсегда, и замены не будет. Оно может тебе нравиться или не нравиться, но это единственное, что точно будет в твоём распоряжении до конца обучения. Всё остальное ты будешь получать во временное пользование, на тот или иной срок. Это ясно?
— Ясно: нет ничего моего, кроме тела. Его надо беречь, потому что оно на всё время обучения одно.
— Далее… Тебе придётся учиться днём и ночью столько времени, сколько потребуется для завершения процесса. Каждый человек и каждое событие станут твоими Учителями, поэтому обижаться на них нет смысла.
— А если они ошибаются?
— Не существует ошибок, только Уроки. И Учителя. Ты тоже будешь Учителем для кого–то, имей в виду.
— Я? Учителем?! Но я не умею! А если не получится?
— Что ж, и такое может быть… Неудачи — неотъемлемая часть успеха. Каждый промах можно проанализировать и обратить в новый успех!
— А можно отказаться от Урока, если не получается?
— Урок будет повторяться в разнообразнейших формах, пока не будет усвоен полностью. Если не усвоишь лёгкие Уроки, — они станут труднее. Когда усвоишь — сдашь зачёт и перейдёшь к следующему Уроку. Такая уж программа, не обессудь!
— А как я пойму, что Урок усвоен?
— Ты поймёшь, что Урок усвоен, когда твоё поведение и понимание изменятся. Мудрость достигается практикой.
— Да, я понял. Скорее бы набраться побольше Мудрости!
— Не жадничай, Ангел! Иногда немного чего–то, — лучше, чем много ничего. Ты получишь всё, что захочешь. Ты подсознательно верно определишь, сколько энергии на что потратить и каких людей привлечь к себе. Посмотри на то, что имеешь — и знай, что именно этого ты и хотел. Твоё «сегодня» будет обусловлено твоим «вчера», а твоё «завтра» будет определяться твоим «сегодня».
— Но если я ошибся, если я выбрал не то, и это создало мне проблемы?
— Что снаружи, то и внутри. И наоборот. Внешние проблемы — точное отражение твоего внутреннего состояния. Изменишь то, что внутри — и снаружи всё постепенно изменится. Жизнь подскажет!
— А как? Как я услышу её подсказку?
— Боль — это способ, который Вселенная использует, чтобы привлечь твоё внимание. Если душе или телу больно — это сигнал, что пора что–то менять.
— Неужели другие Ангелы, обучающиеся на курсах, будут приносить мне боль, Отче?
— Помни, что вы все – Ученики, и все на равных условиях. Другие — всего лишь твое отражение. Ты не можешь любить или ненавидеть то, что есть в других, если это не отражает твоих собственных качеств. Помни: там только Ангелы, только тебе подобные, других существ там просто нет. Так что любая боль – это будет лишь игра, оценка, реакция твоего разума.
— Должен ли я еще что–то знать, Господи?
— Пожалуй, да. Хочу, чтобы ты попытался понять: там, куда ты попадешь, нет места лучше чем «здесь». «Там» ничуть не лучше, чем «здесь». Прошлое стоит тут же забыть, будущее ты не сможешь предвидеть, для тебя будет по–настоящему важным только то мгновение, в котором ты «сейчас».
— Мне сложно понять, о чем ты говоришь. Но я буду стараться. Думаю, Учителя мне все растолкуют, верно?
— Не стоит перекладывать ответственность на Учителей или кого–то еще. Учителя дают тебе программу, но учишься–то ты! Сколько захочешь усвоить – столько и останется с тобой.
— Я постараюсь усвоить все, что возможно!
— Да, Ангел мой! Делай лучшее из возможного – и ты не промахнешься.
— Но ты – ты, Господи, будешь ли ты по–прежнему руководить мною? Или мне придется учиться по книгам и конспектам?
— Я не покину тебя ни на миг, сынок! Я буду с тобой и в тебе. Но мы будет далеко друг от друга, и тебе придется заново учиться слышать меня. Могу тебя утешить: все ответы находятся в тебе. Ты знаешь больше, чем написано в книгах или конспектах. Все, что ты должен делать — смотреть в себя, слушать себя и доверять себе. Так что, если не передумал, пожалуй, я тебя сейчас и транспортирую туда, к месту обучения!
— Хорошо. Благодарю, Отче! Я готов. Только бы не забыть все эти премудрости!
— А вот тут тебя ждет сюрприз, малыш, — засмеялся Создатель. – Видишь ли, суть переподготовки Ангелов в том и заключается, чтобы они заново, с чистого листа, прошли всю программу. Так что ты забудешь обо всем, что я тебе тут наговорил. И ты вспомнишь об этом тогда, когда будешь готов… Ну, поехали?
— Поехали! – решительно тряхнул крыльями Ангел и узрел открывшийся пред ним тоннель, куда, зажмурив глаза, нырнул, как в бездну. В полную неизвестность. Но он доверял Богу, и поэтому не раздумывал. Впрочем, полет его был недолгим…
… Раздался крик, и где–то на Земле родился еще один человек.
Эльфика
Запись Университет Ангелов впервые появилась Собиратель звезд.
Сказка про призвание
Художником он стал просто потому, что после школы надо было куда-то поступать. Он знал, что работа должна приносить удовольствие, а ему нравилось рисовать – так и был сделан выбор: он поступил в художественное училище.
К этому времени он уже знал, что изображение предметов называется натюрморт, природы – пейзаж, людей – портрет, и еще много чего знал из области избранной профессии. Теперь ему предстояло узнать еще больше. «Для того, чтобы импровизировать, сначала надо научиться играть по нотам, — объявил на вводной лекции импозантный преподаватель, известный художник. – Так что приготовьтесь, будем начинать с азов».
Он начал учиться «играть по нотам». Куб, шар, ваза… Свет, тень, полутень… Постановка руки, перспектива, композиция… Он узнал очень много нового – как натянуть холст и самому сварить грунт, как искусственно состарить полотно и как добиваться тончайших цветовых переходов… Преподаватели его хвалили, а однажды он даже услышал от своего наставника: «Ты художник от бога!». «А разве другие – не от бога?», — подумал он, хотя, чего скрывать, было приятно.
Но вот веселые студенческие годы остались позади, и теперь у него в кармане был диплом о художественном образовании, он много знал и еще больше умел, он набрался знаний и опыта, и пора было начинать отдавать. Но… Что-то у него пошло не так.
Нет, не то чтобы ему не творилось. И не то чтобы профессия разонравилась. Возможно, он просто повзрослел и увидел то, чего раньше не замечал. А открылось ему вот что: кругом кипела жизнь, в которой искусство давно стало товаром, и преуспевал вовсе не обязательно тот, кому было что сказать миру – скорее тот, кто умел грамотно подавать и продавать свое творчество, оказаться в нужное время, в нужном месте, с нужными людьми. Он, к сожалению, так этому и не научился. Он видел, как его товарищи мечутся, ищут себя и свое место под солнцем, а некоторые в этих метаниях «ломаются», топят невостребованность и неудовлетворенность в алкоголе, теряют ориентиры, деградируют… Он знал: часто творцы опережали свою эпоху, и их картины получали признание и хорошую цену только после смерти, но это знание мало утешало.
Он устроился на работу, где хорошо платили, целыми днями разрабатывал дизайн всевозможных буклетов, визиток, проспектов, и даже получал от этого определенное удовлетворение, а вот рисовал все меньше и неохотнее. Вдохновение приходило все реже и реже. Работа, дом, телевизор, рутина… Его все чаще посещала мысль: «Разве в этом мое призвание? Мечтал ли я о том, чтобы прожить свою жизнь вот так, «пунктиром», словно это карандашный набросок? Когда же я начну писать свою собственную картину жизни? А если даже и начну – смогу ли? А как же «художник от бога»?». Он понимал, что теряет квалификацию, что превращается в зомби, который изо дня в день выполняет набор определенных действий, и это его напрягало.
Чтобы не сойти с ума от этих мыслей, он стал по выходным отправляться с мольбертом в переулок Мастеров, где располагались ряды всяких творцов-умельцев. Вязаные шали и поделки из бересты, украшения из бисера и лоскутные покрывала, глиняные игрушки и плетеные корзинки – чего тут только не было! И собратья-художники тоже стояли со своими нетленными полотнами, в больших количествах. И тут была конкуренция…
Но он плевал на конкуренцию, ему хотелось просто творить… Он рисовал портреты на заказ. Бумага, карандаш, десять минут – и портрет готов. Ничего сложного для профессионала – тут всего и требуется уметь подмечать детали, соблюдать пропорции да слегка польстить заказчику, так, самую малость приукрасить натуру. Он это делал умело, его портреты людям нравились. И похоже, и красиво, лучше, чем в жизни. Благодарили его часто и от души.
Теперь жить стало как-то веселее, но он отчетливо понимал, что это «живописание» призванием назвать было бы как-то… чересчур сильно. Впрочем, все-таки лучше, чем ничего.
Однажды он сделал очередной портрет, позировала ему немолодая длинноносая тетка, и пришлось сильно постараться, чтобы «сделать красиво». Нос, конечно, никуда не денешь, но было в ее лице что-то располагающее (чистота, что ли?), вот на это он и сделал акцент. Получилось неплохо.
– Готово, – сказал он, протягивая портрет тетке. Та долго его изучала, а потом подняла на него глаза, и он даже заморгал – до того пристально она на него смотрела.
– Что-то не так? – даже переспросил он, теряясь от ее взгляда.
– У вас призвание, — сказала женщина. – Вы умеете видеть вглубь…
– Ага, глаз-рентген, — пошутил он.
– Не то, — мотнула головой она. – Вы рисуете как будто душу… Вот я смотрю и понимаю: на самом деле я такая, как вы нарисовали. А все, что снаружи – это наносное. Вы словно верхний слой краски сняли, а под ним – шедевр. И этот шедевр – я. Теперь я точно знаю! Спасибо.
– Да пожалуйста, — смущенно пробормотал он, принимая купюру – свою привычную таксу за блиц-портрет.
Тетка была, что и говорить, странная. Надо же, «душу рисуете»! Хотя кто его знает, что он там рисовал? Может, и душу… Ведь у каждого есть какой-то внешний слой, та незримая шелуха, которая налипает в процессе жизни. А природой-то каждый был задуман как шедевр, уж в этом он как художник был просто уверен!
Теперь его рисование наполнилось каким-то новым смыслом. Нет, ничего нового в технологию он не привнес – те же бумага и карандаш, те же десять минут, просто мысли его все время возвращались к тому, что надо примериться и «снять верхний слой краски», чтобы из-под него освободился неведомый «шедевр». Кажется, получалось. Ему очень нравилось наблюдать за первой реакцией «натуры» – очень интересные были лица у людей.
Иногда ему попадались такие «модели», у которых душа была значительно страшнее, чем «внешний слой», тогда он выискивал в ней какие-то светлые пятна и усиливал их. Всегда можно найти светлые пятна, если настроить на это зрение. По крайней мере, ему еще ни разу не встретился человек, в котором не было бы совсем ничего хорошего.
– Слышь, братан! – однажды обратился к нему крепыш в черной куртке. – Ты это… помнишь, нет ли… тещу мою рисовал на прошлых выходных.
Тещу он помнил, на старую жабу похожа, ее дочку – постареет, крысой будет, и крепыш с ними был, точно. Ему тогда пришлось напрячь все свое воображение, чтобы превратить жабу в нечто приемлемое, увидеть в ней хоть что-то хорошее.
– Ну? – осторожно спросил он, не понимая, куда клонит крепыш.
– Так это… Изменилась она. В лучшую сторону. Как на портрет посмотрит – человеком становится. А так, между нами, сколько ее знаю, жаба жабой…
Художник невольно фыркнул: не ошибся, значит, точно увидел…
– Ну дык я тебя спросить хотел: можешь ее в масле нарисовать? Чтобы уже наверняка! Закрепить эффект, стало быть… За ценой не постою, не сомневайся!
– А чего ж не закрепить? Можно и в масле, и в маринаде, и в соусе «майонез». Только маслом не рисуют, а пишут.
– Во-во! Распиши ее в лучшем виде, все оплачу по высшему разряду!
Художнику стало весело. Прямо «портрет Дориана Грея», только со знаком плюс! И раз уж предлагают – отчего не попробовать?
Попробовал, написал. Теща осталась довольна, крепыш тоже, а жена его, жабина дочка, потребовала, чтобы ее тоже запечатлели в веках. От зависти, наверное. Художник и тут расстарался, вдохновение на него нашло – усилил сексуальную составляющую, мягкости добавил, доброту душевную высветил… Не женщина получилась – царица!
Видать, крепыш был человеком широкой души и впечатлениями в своем кругу поделился. Заказы посыпались один за другим. Молва пошла о художнике, что его портреты благотворно влияют на жизнь: в семьях мир воцаряется, дурнушки хорошеют, матери-одиночки вмиг замуж выходят, у мужиков потенция увеличивается.
Теперь не было времени ходить по выходным в переулок Мастеров, да и контору свою оставил без всякого сожаления. Работал на дому у заказчиков, люди все были богатые, платили щедро, передавали из рук в руки. Хватало и на краски, и на холсты, и на черную икру, даже по будням. Квартиру продал, купил побольше, да с комнатой под мастерскую, ремонт хороший сделал. Казалось бы, чего еще желать? А его снова стали посещать мысли: неужели в этом его призвание – малевать всяких «жаб» и «крыс», изо всех сил пытаясь найти в них хоть что-то светлое? Нет, дело, конечно, хорошее, и для мира полезное, но все-таки, все-таки… Не было у него на душе покоя, вроде звала она его куда-то, просила о чем-то, но вот о чем? Не мог расслышать.
Однажды его неудержимо потянуло напиться. Вот так вот взять – и в драбадан, чтобы отрубиться и ничего потом не помнить. Мысль его напугала: он хорошо знал, как быстро люди творческие добираются по этому лихому маршруту до самого дна, и вовсе не хотел повторить их путь. Надо было что-то делать, и он сделал первое, что пришло в голову: отменил все свои сеансы, схватил мольберт и складной стул и отправился туда, в переулок Мастеров. Сразу стал лихорадочно работать – делать наброски улочки, людей, парка, что через дорогу. Вроде полегчало, отпустило…
– Простите, вы портреты рисуете? Так, чтобы сразу, тут же получить, – спросили его. Он поднял глаза – рядом женщина, молодая, а глаза вымученные, словно выплаканные. Наверное, умер у нее кто-то, или еще какое горе…
– Рисую. Десять минут – и готово. Вы свой портрет хотите заказать?
– Нет. Дочкин.
Тут он увидел дочку – поперхнулся, закашлялся. Ребенок лет шести от роду был похож на инопланетянчика: несмотря на погожий теплый денек, упакован в серый комбинезон, и не поймешь даже, мальчик или девочка, на голове – плотная шапочка-колпачок, на лице – прозрачная маска, и глаза… Глаза старичка, который испытал много-много боли и готовится умереть. Смерть в них была, в этих глазах, вот что он там явственно узрел.
Он не стал ничего больше спрашивать. Таких детей он видел по телевизору и знал, что у ребенка, скорее всего, рак, радиология, иммунитет на нуле – затем и маска, и что шансов на выживание – минимум. Неизвестно, почему и откуда он это знал, но вот как-то был уверен. Наметанный глаз художника, подмечающий все детали… Он бросил взгляд на мать – да, так и есть, она знала. Внутренне уже готовилась. Наверное, и портрет захотела, потому что последний. Чтоб хоть память была…
– Садись, принцесса, сейчас я тебя буду рисовать, — сказал он девочке-инопланетянке. – Только смотри, не вертись и не соскакивай, а то не получится.
Девочка вряд ли была способна вертеться или вскакивать, она и двигалась-то осторожно, словно боялась, что ее тельце рассыплется от неосторожного движения, разлетится на мелкие осколки. Села, сложила руки на коленях, уставилась на него своими глазами мудрой черепахи Тортиллы, и терпеливо замерла. Наверное, все детство по больницам, а там терпение вырабатывается быстро, без него не выживешь.
Он напрягся, пытаясь разглядеть ее душу, но что-то мешало – не то бесформенный комбинезон, не то слезы на глазах, не то знание, что старые методы тут не подойдут, нужно какое-то принципиально новое, нетривиальное решение. И оно нашлось! Вдруг подумалось: «А какой она могла бы быть, если бы не болезнь? Не комбинезон дурацкий, а платьице, не колпак на лысой головенке, а бантики?». Воображение заработало, рука сама по себе стала что-то набрасывать на листе бумаги, процесс пошел.
На этот раз он трудился не так, как обычно. Мозги в процессе точно не участвовали, они отключились, а включилось что-то другое. Наверное, душа. Он рисовал душой, так, как будто этот портрет мог стать последним не для девочки, а для него лично. Как будто это он должен был умереть от неизлечимой болезни, и времени оставалось совсем чуть-чуть, может быть, все те же десять минут.
– Готово, – сорвал он лист бумаги с мольберта. – Смотри, какая ты красивая!
Дочка и мама смотрели на портрет. Но это был не совсем портрет и не совсем «с натуры». На нем кудрявая белокурая девчонка в летнем сарафанчике бежала с мячом по летнему лугу. Под ногами трава и цветы, над головой – солнце и бабочки, улыбка от уха до уха, и энергии – хоть отбавляй. И хотя портрет был нарисован простым карандашом, почему-то казалось, что он выполнен в цвете, что трава – зеленая, небо – голубое, мяч – оранжевый, а сарафанчик – красный в белый горох.
– Я разве такая? – глухо донеслось из-под маски.
– Такая-такая, – уверил ее художник. – То есть сейчас, может, и не такая, но скоро будешь. Это портрет из следующего лета. Один в один, точнее фотографии.
Мама ее закусила губу, смотрела куда-то мимо портрета. Видать, держалась из последних сил.
– Спасибо. Спасибо вам, – сказала она, и голос ее звучал так же глухо, как будто на ней тоже была невидимая маска. – Сколько я вам должна?
– Подарок, — отмахнулся художник. – Как тебя зовут, принцесса?
– Аня…
Он поставил на портрете свою подпись и название: «Аня». И еще дату – число сегодняшнее, а год следующий.
– Держите! Следующим летом я вас жду. Приходите обязательно!
Мама убрала портрет в сумочку, поспешно схватила ребенка и пошла прочь. Ее можно было понять – наверное, ей было больно, ведь она знала, что следующего лета не будет. Зато он ничего такого не знал, не хотел знать! И он тут же стал набрасывать картинку – лето, переулок Мастеров, вот сидит он сам, а вот по аллее подходят двое – счастливая смеющаяся женщина и кудрявая девочка с мячиком в руках. Он вдохновенно творил новую реальность, ему нравилось то, что получается. Очень реалистично выходило! И год, год написать – следующий! Чтобы чудо знало, когда ему исполниться!
– Творите будущее? – с интересом спросил кто-то, незаметно подошедший из-за спины.
Он обернулся – там стояла ослепительная красавица, вся такая, что и не знаешь, как ее назвать. Ангел, может быть? Только вот нос, пожалуй, длинноват…
– Узнали? – улыбнулась женщина-ангел. – Когда-то вы сотворили мое будущее. Теперь – будущее вот этой девочки. Вы настоящий Творец! Спасибо…
– Да какой я творец? – вырвалось у него. – Так, художник-любитель, несостоявшийся гений… Говорили, что у меня талант от бога, а я… Малюю потихоньку, по мелочам, все пытаюсь понять, в чем мое призвание.
– А вы еще не поняли? – вздернула брови женщина-ангел. – Вы можете менять реальность. Или для вас это не призвание?
– Я? Менять реальность? Да разве это возможно?
– Отчего же нет? Для этого нужно не так уж много! Любовь к людям. Талант. Сила веры. Собственно, все. И это у вас есть. Посмотрите на меня – ведь с вас все началось! Кто я была? И кто я теперь?
Она ободряюще положила ему руку на плечо – словно крылом обмахнула, улыбнулась и пошла.
– А кто вы теперь? – запоздало крикнул он ей вслед.
– Ангел! – обернулась на ходу она. – Благодарю тебя, Творец!
… Его и сейчас можно увидеть в переулке Мастеров. Старенький мольберт, складной стульчик, чемоданчик с художественными принадлежностями, большой зонт… К нему всегда очередь, легенды о нем передаются из уст в уста.
Говорят, что он видит в человеке то, что спрятано глубоко внутри, и может нарисовать будущее. И не просто нарисовать – изменить его в лучшую сторону. Рассказывают также, что он спас немало больных детей, переместив их на рисунках в другую реальность. У него есть ученики, и некоторые переняли его волшебный дар и тоже могут менять мир. Особенно выделяется среди них белокурая кудрявая девочка лет четырнадцати, она умеет через картины снимать самую сильную боль, потому что чувствует чужую боль как свою. А он учит и рисует, рисует… Никто не знает его имени, все называют его просто – Творец. Что ж, такое вот у человека призвание…
Эльфика
Запись Сказка про призвание впервые появилась Собиратель звезд.
Тяжелая жизнь Маши Холодцовой — сказка от Эльфики
Утро было добрым. Оно ко време включило солнце, отрегулировало температуру и разбудило птичек, которые шелковица же стали приветствовать его оживленным чириканьем. Затем Утро сбрызнуло дары флоры свежей росой и направило в окно Маши Холодцовой пучок солнечных лучиков – где бы букета. Оно бы и букет с удовольствием преподнесло, но подходящего гонца почти рукой не оказалось. Доброе Утро легонько прикоснулось к будильнику: дай, мол, пора!
Маша Холодцова, не открывая глаз, до некоторой степени раз хлопнула рукой по ненавистному будильнику и уронила его в пол. Будильник поперхнулся и замолк на полутрели, а Маша чертыхнулась: невыгодный дай бог, придется в мастерскую нести, деньги платить, а этим) забирать еще…
Доброе Утро приготовило Маше одну изо своих самых лучезарных улыбок, но та, не открывая штор, в черном свете пошлепала в ванную. Доброе Утро вздохнуло и устроилось на кухне, воеже продолжить общение во время завтрака, но пообщаться который раз не удалось: Маша с ненавистью давилась полезной, но давно смерти надоевшей овсянкой и невкусным обезжиренный кефиром, и на Доброе Утро внимания невыгодный обращала. Ну то есть от слова «абсолютно».
Объединение дороге на работу Доброе Утро попыталось развеселить Машу смешным анекдотом устами дядечки в маршрутке, заронить зерно в ней женщину через знакомство с приятным молодым человеком и раздвинуть н подсказку от случайной бабушки, но Маша привычно отбрила всех:
— А впору травить анекдоты в другом месте?
— С незнакомыми не знакомлюсь!
— Ваша милость, бабуся, не учите меня жить, лучше помогите телесно!
Дисквалифицировав всех нахалов, остаток пути Маша привычно провела в полудреме, и в работе первые два часа еще была в таком смотри «полуразобранном» состоянии.
— Доброе утро! – приветствовал ее кто-ведь из коллег, когда она вошла в кабинет.
— Утро добрым маловыгодный бывает, — мрачно пробурчала невыспавшаяся Маша и с обреченным вздохом открыла записи.
— Зря ты так обо мне, — укоризненно шепнуло Доброе Утро, и его светозарность померкла.
В 11.00 в контору ворвался Добрый День.
— Вахту сдал? Вахту принял! – шутливо приветствовал он Доброе Утро. – Как наша сегодня?
— Сиречь обычно, то есть вяло. Все еще досыпает, — пожало плечами Доброе Утро. – Ну-кася, я ухожу, а тебе удачи!
— Будем стараться! – бодро пообещал Отзывчивый День. – До завтра!
Добрый День оценил состояние Маши и решил, точно пора подопечную хоть как-то взбодрить. С этой целью некто быстренько организовал вызов к начальству, где Машу так «зарядили», будто от сонного состояния и следа не осталось.
— Нет, твоя милость представляешь? – возмущалась Маша, отпиваясь чаем и валерьянкой. – Отчитал, (то) есть девчонку! Пообещал премии лишить! А за что? Я виновата, кое-что ли, что ничего не успеваю?
— Чего еще через начальства ждать? – сочувственно замечали сослуживцы. – Ничего, обойдется… Невзыскательно понедельник – день тяжелый.
Но Маше казалось, что благорасположение показное, а взгляды злорадные. Конечно, это же не их отчитали…
Душевный День тоже немного обиделся: хоть его дежурство и выпало для понедельник, но тяжелым его считали зря. Свою работу спирт честно выполнял в любой день недели, а как его воспринимали – туточки уж зависело не от него, а от человека.
Гипергедония Маши Холодцовой было безвозвратно испорчено, и день казался ей неудачным и занудным – прежде самого конца, когда ему на смену пришел Душа-человек Вечер.
— Как день прошел? – поинтересовался он.
— Как до скончания веков: я хотел быть для нее добрым, но она маловыгодный заметила. Была раздраженной и срывалась на всех. В каждом событии видела нищенство или искала подвох. И, к сожалению, больше переживала и жаловалась, нежели дело делала, так что опять часть срочной работы осталась «на потом».
— Ой ли? домой возьмет? – обеспокоился Добрый Вечер (так бывало ранее не раз, и ему это мешало исполнять свои ежевечерние замыслы).
Же, к сожалению, так и вышло: чтобы избежать начальственного гнева, Мария решила, что возьмет работу на дом и вечерком до сей поры добьет.
— А может быть, лучше прогуляемся? – интимно шепнул Отзывчивый Вечер. – Посмотри, какая чудесная погода!
Но Маша, озабоченная предстоящим трудовым подвигом, не менее рассеянно отмахнулась от такой крамольной мысли.
— Зажги свечи… Надень ведь шифоновое платье… Потанцуй – хотя бы для себя! – соблазнял ее Золотое сердце Вечер.
Маша сосредоточенно жевала кончик карандаша и игнорировала его призывы.
Добряк Вечер поднатужился, переговорил с Добрым Вечером Машиного приятеля Славика, и они вкупе организовали телефонный звонок с приглашением в кино, а потом в кафе. Вызов было принято, и Добрый Вечер возликовал. Хотя, конечно, заранее радовался…
Развлекаясь со Славиком, Маша разрывалась между чувством долга (труд(ы) же так и осталась недоделанной!) и желанием оторваться по полной (да н сколько можно лишать себя праздника!)¸ и эти разнонаправленные чувства крепко отравляли ей процесс отдыха. Букет ей показался вялым, агитфильм – нудным, еда в кафе – невкусной, да и Славик… Ее душевные метания-терзания и бери Славика повлияли: он тоже как-то быстро занервничал и заскучал. Через этого Машино настроение еще больше испортилось, а на Славика возлюбленная просто обиделась: ей и так плохо, а тут еще возлюбленный со своей кислой физиономией! Так что свидание якобы-то само собой сошло на нет, а Маша до сего часа подумала: «Более ужасного вечера у меня еще не выдавалось!».
(добро)сердечный Вечер только головой покачал: не так он планировал Машин оттяжка. Он пытался поднять ей настроение как мог, да изменить ее отношением к происходящему было просто не в его силах.
Возвратясь домой, Маша опять подумала о недоделанной работе, но со временем неудачного свидания чувствовала себя совершенно разбитой, да и отправляться на боковую ужасно хотелось.
— Дай-ка я подую тебе на лоб, детка, — прошептала Добрая Ночь. – Какая уже работа? Еще баиньки пора! Иди умывайся – и в постельку. А я приготовила тебе такие чудесные сны! Ну-кася-давай, я давно уже и звезды зажгла, и луну включила.
И Мария послушалась: действительно, какая работа, если котелок совсем никак не варит, а завтра снова рано вставать?
Добрая Ночь воистину приготовила ей волшебные сны. В одном из них Машу встречало Доброе Утро со свежим ветерком, поющими птицами и радугой для капельках росы, а за ним маячил Добрый День, который-нибудь привел с собой Бодрое Настроение, Приятных Людей, Доброго Начальника и Неожиданную Премию. У Доброго Вечера в свою очередь были спутники – Романтика, Ужин-при-Свечах и Предложение-ото-которого-невозможно-оказаться. Только Маша ничего этого ясно не увидела: волшебные сны постоянно перекрывались тревогой, неудовлетворенностью, обидами и недовольством на вывеску и миром. Маша ворочалась, стонала и даже во сне раздосадованно хмурила брови. Еще во сне то и дело всплывала Недоделанная Делание, ехидно помахивая папочкой с бумагами, и Грозный Начальник, нависающий по-над Машей, как могильная плита. Тонкое волшебство Доброй Ночи перекрывала суровая реалия, и Маше спалось неспокойно и неглубоко.
Когда зазвонил проклятый хронофор, она с трудом выплыла из объятий Морфея и с отвращением посмотрела нате Доброе Утро, не заметив ни лучезарной улыбки, ни солнечного букета, ни радужных перспектив. С тяжким вздохом Марианна Холодцова побрела в ванную, размышляя, почему жизнь такая брюхатая, а радостей в ней так мало.
Запись Тяжелая дни Маши Холодцовой — сказка от Эльфики впервые появилась Библиоман звезд.
Змеиный источник — сказка от Эльфики
Я отыскала его, отыскала, отыскала! Десятая спица не знает, чего мне это стоило – сколько пришлось разгадать, разнюхать, выведать, изучить и сопоставить. Старая легенда о Колодце Желаний о его конкретном местонахождении умалчивала. Зато с годами было четко сказано: тот, кому действительно надо, который будет смел и настойчив, кто умеет не только головой вызывать, но и слышать подсказки свыше, рано или поздно найдет способ к Змеиному Источнику, и Колодец Желаний исполнит его сокровенную мечту.
В общем, ми это удалось. Вот оно, это живописное место в излучине безымянной речушки близ деревни Березовка, камо привели меня мои изыскания. Я вижу его своими глазами, Запретный луг, посреди которого пирамидой возвышается груда серых камней – Змеючий источник.
Местные сюда не ходят. Говорят, что целесообразно ступить на луг, и от камней сразу поползут змеи – сотни, а ведь и тысячи. Приезжих первым делом предупреждают: на луг, идеже груда камней, не ходить, там полно ядовитых злюка, а ближайшая поликлиника – в райцентре, куда довезти просто не успеют. Перемычка, были прецеденты, и не раз. Меня тоже предупредили, и я покивала: запруда, все поняла, нипочем не пойду. Но я приехала в сии глухие места исключительно для того, чтобы попасть к Колодцу Желаний. Всего-навсего ради этого я и проделала столь нелегкий путь. Да, змеи, я знаю. И я бескомпромиссно намерена с ними встретиться. Вернее, не со всеми, а с самой главной – Хозяйкой. Единственно она может мне дать то, что я хочу.
Я сняла угловая точка у одинокой долгожительницы – бабы Маруси, и первые несколько дней провела в изучении окрестностей, а до вечерам допрашивала старушку на предмет старинных легенд и преданий. Сказала ей, аюшки? студентка филфака, собираю фольклор. Бабушка прониклась и припомнила кучу историй. Я наводящими вопросами компетентно направляла ее рассказы в сторону Змеиного Источника. Но шелковичное) дерево она становилась немногословной и вела себя как партизанка возьми допросе: «Не знаю», «не помню», «не слышала». Так ли она действительно запамятовала, то ли тема была запретной, так бабкина информация о Заповедном Луге сводилась к одному: там змеи, шествовать туда нельзя. Одна только фраза, оброненная бабой Марусей, меня зацепила:
— Считается, кто ступит на луг без дозволения, сам в змею превращается. Вследствие того там змеи кишмя кишат.
— А кто дозволение должен доставить? – ухватилась за слово я.
— Да уж точно не я, — отрезала посконщица Маруся. – Хозяйка луга.
— Хозяйка – это кто?
— Вестимо, кто именно. Хозяйка – главная змея. У нее на голове корона златая. В виде так матушка сказывала. А больше ты меня не мучай – от жилетки рукава не помню. Давай, я тебе лучше про барина-упыря расскажу, ба?
Да, похоже, я знала о Змеином Источнике куда больше, нежели старейшины этой деревеньки. Забывает народ свои корни… (вот) так и кто сейчас будет верить во все это? По всем статьям кажется, что век волшебства давно миновал. Зря, посередь прочим, они так думают!
В выбранный мной день я сообщила бабе Марусе, какими судьбами иду в рощу по грибы. Взяла с собой корзинку, в которой было целое необходимое: молоко, кусок пирога, две оструганные палочки и белее (бумаги платок. Сначала я пошла в розу и действительно стала собирать лешье мясо – прекрасное медитативное занятие, позволяющее очистить мозги и настроиться получи единение с природой. А затем двинулась не к деревне, а совсем в другую сторону – после овраг и заросли кустарника, а потом вниз по склону и по реки, и вот уже излучина, а за ней… да, Запретный Луг. Цель моего пребывания в \этих забытых богом местах. Скатертью дорога и каменное нагромождение в виде пирамиды, в легенде обозначенное как Змеючий Источник. Именно под ним находится Колодец Желаний, к которому я намерена нацелиться.
Перед тем, как начать, я еще раз прикинула, любое ли условия соблюдены. Да, я постилась целую неделю, употребляя только-тол воду и зелень (что мою хозяйку, бабу Марусю, пожалуй что, обрадовало – питание входило в стоимость жилья). Да, сегодня седьмые лунные день, ясная погода, время приближается к полудню. Да, я позаботилась об угощении. Правда, я тверда в своем намерении. И да, я готова принять на себя ручательство за все, что будет.
Я достала палочки, уселась у края луговины и альфа и омега ритмично постукивать ими друг о друга. Через какое-ведь время «поймала ритм» и стала подпевать – без слов, просто голосом. Сие был ритуал, вызывающий змей. Если сочтут, что достойна внимания – по (по грибы) мной придут (вернее, приползут). Если нет – ну, извините, из чего следует, не повезло.
Я стучала и мычала уже с полчаса, когда наволок словно вскипел – трава зашевелилась, пошла волнами, и то после этого, то там стали подниматься узкие черные тела с треугольными головками. Ого, и тут их, пожалуй, не тысяча, а гораздо больше! Перелесье действительно кишел змеями, и все они собрались посмотреть бери меня. Я не ощущала страха, потому что эмоции могли бы расстроить моему намерению, а я этого не хотела. В легенде было сказано, что-что змеи никогда не покидают луг, а я пока была ради его пределами. Тем более что мне предстояло встать на их территорию, тогда какой смысл бояться?
В конце концов, змеи исчезли, трава успокоилась, и прямо напротив меня изо нее вынырнула одна-единственная небольшая змейка. Она приподняла голову и показала узок раздвоенный язык, а потом стала раскачиваться в такт моей фонический. Ant. немой импровизации. В какой-то момент она сделала изящное трафик, повернувшись к реке, и обернулась, словно приглашая следовать за мной. Я отложила палочки и никак не без трепета ступила на густую траву Заповедного Матты. Змея плавно скользила впереди, показывая дорогу.
Я и не заметила, словно дошла до Змеиного Источника. Ни за что бы невыгодный подумала, что под этой грудой обычных серых камней скрывается Иглофильтр Желаний, если бы по нему не скользили змеи. Они появлялись и сначала скрывались меж камнями, создавая иллюзию течения, только заместо воды – змеиные тела. Да, Колодец Желаний охранялся несокрушимо. Если даже представить, что кто-то пробился к Источнику, не беря в расчет луг (например, прилетел на вертолете), к камням он правда не сунется. А мне сейчас надлежит очистить ум и вострить лыжи только об одном: о цели своего визита. О том, который я хочу извлечь из Колодца Желаний.
— Колодец Желаний, даруй ми мудрость, — прикрыв глаза, стала формулировать я. — Я пришла сюда вслед мудростью. Мне ничего больше от тебя не нужно. Ни драгоценных камней, ни вечной молодости, ни принца держи белом коне, ни власти над миром… Меня нужна умственность, и я хочу получить только ее.
В какой-то момент я почувствовала бери левой лодыжке движение. Я приоткрыла глаза и увидела Ее. Я без- знала, каково ее истинное имя. Во всех печатных источниках ее называли услужливо «Она» или «Хозяйка». Описание ее внешнего облика в свой черед очень разнилось: считалось, что она является каждому в своем физиономия. Я почему-то думала, что мне она явится в образе королевской кобры, только нет – это была просто черная змея с желтыми пятнышками, неважный (=маловажный) то ужик, не то гадюка, а может, ни в таком случае и не то – я в змеях не очень разбираюсь. Главное так, что это была та самая Хозяйка – на голове у нее красовалась «корона». Безлюдный (=малолюдный) настоящая, конечно, а сияние в виде короны, отличающее Хозяйку через обычных змей. Она неспешно ползла вверх, обвивая мою ногу, скользнула в области бедру, потом по руке. Я стояла, не двигаясь, и ждала. В конце концов, она перебралась на плечи, дважды обвилась вокруг шеи, вольготно улегшись получай мне, а ее верхняя часть изогнулась так, что сейчас мы с ней были глаза в глаза. Вернее, это я смотрела в и тот и другой глаза, а она слегка повернула голову, и я видела один ее шары – желтый, со сплюснутым черным зрачком, и, по-моему, крохотку насмешливый. Она словно бы видела меня насквозь – сканировала и прощупывала.
Впоследствии она сделала быстрое движение ко мне, которое хоть ск не заставило меня отшатнуться, но я сдержалась. «Поцелуй» — сие тоже часть ритуала, так Хозяйка соединяет разум пришедшего со своим. Ее умный на мгновение коснулась моего лба в том месте, идеже, считается, расположен «третий глаз». А в следующий миг она скользнула превыше, положила свою голову мне на макушку и замерла. Ее желтое чешуйчатое брюшко под касалось моего лица. Она замерла, и я тоже.
Мне без- было страшно или неприятно: я не боюсь змей и отношусь к ним с уважением. А уже тем более к Хозяйке – это же не обычная ехидина, а хранительница Колодца Желаний. Бог весть, сколько лет возлюбленная живет в этой груде камней, ожидая тех, кому удается где раки зимуют и получить право на исполнение желания. Она сама выбирает, кто такой достоин. Я не знаю, вхожу ли я в их число, однако если нет – я без претензий. Счастье уже то, по какой причине меня вообще допустили на Заповедный луг, а уж «поцелуй» хранительницы я и ни на маковое зерно никогда не забуду.
А потом я услышала ее голос.
— А твоя милость с-с-смелая, — прошептал он. – Ты наш-ш-шла меня. Проси, сколько хоч-ч-чеш-ш-шь.
— Благодарю тебя, Хозяйка, и прошу одного – дай ми мудрости.
— Тш-тш-тш, — издала звук змея, и ми показалось, что она смеется. – Глупая девоч-ч-чка… Попроси кризис миновал с-с-ч-ч-ас-стья. Или дос-с-татка. Жениха хорош-ш-шего… Поч-ч-чтительных деток. С-с-сокровищ-щ-щ попрос-си…
— (очень, но… Это мне не надо. Вернее, надо, да этого я и сама могу добиться.
— Зач-ч-чем тебе мудрос-с-сть? – прошипела Облюдательница – Ты молодая. Вкуш-ш-шай жизнь, как соч-ч-чное фрукт. Ч-ч-чтобы сок тек по подбородку, и хотелось ещ-щ-ще и ещ-щ-ще.
— Я знаю, яко следуют за этими «яблоками жизни». В них слишком бог не обидел боли. Я испытала это на собственной шкуре – наелась после оскомины. Но я больше не хочу страдать! Если я получу разумность, то буду понимать тайную суть вещей, и мне в большей мере не будет больно.
— Ош-шибаеш-шь-с-ся…
Я была к этому готова: Доспешница и должна пугать и отговаривать, проверяя мое намерение на носкость. Это – честь ритуала, и я буду стоять на своем.
— А твоя милость с-с-слыш-ш-ш-ала, что многие з-з-знания – многие печ-ч-чали?
— Тоска – это когда не понимаешь, что к чему и почему оно доводится. Когда я буду знать, все встанет на свои места.
— Ч-ч-зачем ты будеш-ш-шь делать с этим даром?
— Буду с ним проживать. Наслаждаться жизнью без боли. Понесу его людям, буду освещать, чтобы им не было так больно, чтобы у них была Надя. Я знаю, Хозяйка, что ты можешь даль эту одаренность.
— Это дорога в один коне-ц-ц-ц. Ты уже не вернеш-ш-шься. Твоя милость уже не сможеш-ш-шь быть без-з-заботной. Отроду…
— Я знаю. Я давно иду этой дорогой. Я готова.
— Ты проклянеш-ш-ш-шь меня…
— Вышел! Я буду очень благодарна. Мудрость – это то, чего я конечно хочу. Пожалуйста!
— С-с-слуш-ш-шай… С-с-смотри…
В голове вдруг отсюда следует стремительно светлеть, словно кто-то одну за прочий включал лампочки, и я вдруг увидела всю свою жизнь, ото рождения и до этой минуты. Высветились и те моменты, которые я относила к счастливым, и тетунька, о которых лучше было бы не вспоминать. Мне как (с неба свалился открылась вся картина, целиком и без купюр. Я увидела любое развилки, на которых я мучительно раздумывала, как поступить, и поняла, что же, независимо от выбора, я все равно проходила бы одни и теточка же уроки. Я поняла, что все мои «ошибки» держи самом деле таковыми не являлись, потому что я выбирала в таком случае, что вело меня по дороге моей судьбы. Я осознала, почто предательства не были предательствами, так как в те моменты нашим орбитам пришла времена разойтись, нам просто невозможно было и дальше двигаться параллельными курсами. Я увидела причудливые узоры судьбы, соответственно которым я кружила в поисках истины и то, как мои узоры сплетались с чужими. Сие было прекрасно, восхитительно, завораживающе. Это была совершенно новая, неизведанная шалость, в которую мне немедленно захотелось уйти с головой.
— Это ведь, о ч-ч-чем ты меч-ч-чтала?
— Да, — как зачарованная, прошептала я.
— Полноте-ш-шо, — прошипела змея и, к моему великому разочарованию, разорвала общение, мгновенно соскользнув на траву. Свет в голове погас, и я ощутила себя этак, будто выключили солнце.
— Х-х-хоч-ч-чеш-ш-шь дальш-ше?
— Истинно, да!
— Не страш-ш-шно?
— Нет, что вы! Противоположно, интересно! Хочу видеть больше и глубже.
Я опять ощутила ее ехидный взгляд, и еще мне казалось, что она не одобряет мою упрямство. И еще – словно она настойчиво убеждает меня отказаться через намерения. Но я не сдамся, я выстою.
— Ещ-ще неважный (=маловажный) поз-з-здно ос-становитьс-с-ся, — предупредила она.
Я молчала. О нежели говорить, если все уже сказано? Теперь, когда ми показали часть картинки, мне не терпелось увидеть по сей день полотно. Хозяйка не может этого не чувствовать, я но для нее как открытая книга.
— Угощ-щ-щение принесла? – под конец, поинтересовалась змея.
— Да, конечно, — спохватилась я.
Я расстелила на травке у Источника анчал, поставила на него два блюдца. В одно налила сгущенка, в другое положила пирог. Змея грациозно подползла и отведала и того, и другого. Возлюбленная наслаждалась подношением неспешно, словно испытывая мое терпение. Я старалась оказываться спокойной, хотя внутри все подпрыгивало и трепетало. Мне желательно продолжения – я понимала, что Хранительница приоткрыла мне только маленькую капельку мудрости.
— Ты точ-ч-чно х-хоч-ч-чеш-ш-шь вс-с-се о вс-с-сем знать? Это с-с-страш-ш-шно. С этим жизнь не мила жить.
— Как мудрость может быть страшной? И потом, ваш брат же с ней живете.
— Я – змея. А ты – ч-ч-человек. У тебя эмоции.
— Я умею приостанавливать их в узде, — сдержанно сообщила я. – Мне же не пятнадцать полет!
Снова послышались отрывистые звуки, словно змея расхохоталась. (ну) конечно, наверное, ей уже лет сто, а то и больше (змеи продолжительное время живут!), и я для нее – птенец. Но по человеческим меркам я поуже вполне взрослое существо – самое время для обретения мудрости.
— Я тебя или-ж-же угощ-щ-щу, — прошипела змея. – Дай руку.
Я протянула ей руку, и возлюбленная, разинув пасть, уронила мне на палец капельку яда.
— Вкуш-ш-шай…
Бери миг меня охватило смятение: это же яд, и кто именно знает, как он на меня подействует? Но в следующих дни я слизнула каплю и замерла, прислушиваясь к ощущениям. Капля была зелье-прегорькая, и от нее сразу стало неметь во рту, а в рассуждении сего и по телу пошло странное оцепенение.
— С-с-сядь, — приказала горгония, и я послушно опустилась на большой камень. Горечь быстро распространялась точно по телу, онемение захватывало все новые территории, мысли замерли… Я попробовала колебнуться, но не получилось – тело становилось окаменевшим.
И вдруг я увидела себя равно как бы со стороны. сидящей на каменном троне в позе лотоса, с прикрытыми глазами, с отрешенным с лица и следом змеиного «поцелуя» на лбу. Я была похожа в Будду, ушедшего в созерцание. Но я не успела насладиться покоем и гармонией, си как в меня хлынул поток… наверное, поток жизни.
Я увидела трендец одновременно: наш мир и иные миры, космос и атомы, себя и других, далекое прошлое, будущее и настоящее. Но нет – не просто увидела: я пока еще и чувствовала, пропуская это все через себя. И это было просто так больно, что невозможно выдержать. Если бы мое штокверк не было анестезировано змеиным ядом, оно бы без усилий разрушилось, мгновенно распалось от такого потока боли человеческий. Боль рождения и боль смерти, боль разлук и потерь, энтеральгия ревности и невозможности обладания, боль несбывшихся желаний, но самоё главная боль – от невозможности что-то изменить.
А позднее границы восприятия еще расширились, и я увидела все. Весь человечий муравейник, искренне считающий, что это он рулит природой, и природу, интересах которой человек – всего лишь досадное недоразумение и опасный тырса. Это больно, но это так. Бесконечные дискуссии о «свободе воли» — и проторенные тропы с жесткой системой ограничений, в рамках которых венец творения может эту «свободную волю» реализовать. Это тоже безрадостно осознавать. Упорное желание все понять, классифицировать, разложить нате схемы и алгоритмы, превратить в сложные теории и концепции, я ощутила вроде жалкие попытки людей заглушить свой страх перед хаосом и сформировать хотя бы видимость упорядоченности. В то же время я поняла простые изящные законы мироздания, которые знает и понимает трехлетний кнопка – до тех пор, пока взрослые не вложат в его голову близкие ценности (как правило, через боль и принуждение). Передо мной мелькнули весь мировые религии, которые бьются не на жизнь, а сверху смерть за главенство своих Богов, и никто не отдаст свою «поляну» и паству. Я с обреченностью согласилась, что-то всеобщего равенства нет и быть не может. Что, якобы бы это ни было горько, дети умирали и будут дни сочтены, потому что и это – часть Великого Замысла. Что войны – водка необходимость, потому что человеческий муравейник нужно время ото времени прореживать, а возникающие напряжения требуют разрядки. Я увидела иллюзии – огромные мыльные пузыри, в которых первый попавшийся строит свои представления о мире, и как эти иллюзии с треском лопаются, повстречаясь с чужими, и от этого тоже боль и горечь. А еще я по (волшебству поняла, что смысл жизни, который мы так увеличенно ищем, заключается в самой жизни, и никакой «особой миссии» простой не существует, мы просто придумываем себе проблему поиска, так чтоб как-то заполнить собственную пустоту и заглушить свою печаль. И что по-настоящему счастливы те, кто живет просто-напросто и не морочится высокими материями, создавая свои уютные пространства получи расстоянии вытянутой руки, принимая в него своих близких, даря им мягко и свет. И еще стало мне предельно ясно, что я все время ждем, чтобы обязательно обозначился кто-так большой и умный, кто все понимает и за все отвечает, и дай вам он дал нам то, в чем мы отчаянно нуждаемся… скажем, как я, жаждущая мудрости. А мудрость нельзя получить задаром и несложно так, она – сухой остаток перенесенной боли. И от сего осознания мне стало совсем уж невыносимо горько. По существу, это не так уж и увлекательно – все знать и по сей день понимать…
Я ждала, когда это наваждение кончится, но оно до настоящего времени продолжалось и продолжалось. Видимо, оно не исчезнет, пока мало-: неграмотный пройдет действие яда.
Не помню, когда я стала поспеть в себя. Не знаю, сколько прошло времени – может, часок, может, год, а может, и сто лет. В тело возвращались ощущения, а вповалку с ними приходила и боль.
— Я предупреж-ж-ждала… — сказала Хранительница. – Смеш-ш-шные ч-человеч-чки… Зач-ч-нежели вы торопитесь? Мудрос-с-сть – это яд, его нуж-жно расходовать. Ant. сберегать в малых дозах и пос-с-степенно. Тогда от нее приращение. Мудрос-сть обретаеш-шь к с-старос-с-сти… это с-нелицеприятно. К ч-чему муч-читься, пока ты мож-ж-ешь прос-с-сто ж-ж-долгоденствовать?
Я уже встала с камня, разминая затекшие руки и ноги. Я неожиданно ощутила прилив ненависти к змее. Мне захотелось шваркнуть сообразно ней чем-нибудь тяжелым, чтобы она навеки замолчала. Симпатия ведь знала, знала, что так будет! Почему а она меня не остановила? Хотя нет – она пыталась. Сие я не захотела ее услышать.
— Я всего лиш-ш-шь с-с-соединяю с-с-с Колодц-ц-цем Ж-ж-желаний, — напомнила змеюка.
Да, это было мое желание. Сейчас оно казалось ми смешным и нелепым. Действительно, мудрость накапливается с опытом и приходит чрез боль. Вернее, в результате преодоления боли. Я могла бы упасть в ноги у Хранительницы все, что угодно. Например, радость жизни. Аль яркие события. Или путешествие по всем прекрасным уголкам Владенья. В самом деле, разве нельзя обрести мудрость, просто проживая житье-бытье? Или следовало попросить умение принимать все добродушно и безропотно, не испытывая при этом боли и разочарований?
— Только одно ж-зуд, — словно подслушав мои мысли, напомнила мне змея.
— И точь в точь мне теперь со всем этим жить? – с горечью спросила я.
— Когда смож-ж-ешь вернуться – прис-спос-собиш-шься. Есть-с-ли нет – ос-ставайс-ся з-здес-сь, с нами. З-змеей присутствовать прощ-ще. Нет ч-чувс-ств. Многие ос-с-стаютсс-ся…
Сокровенный луг… так вот почему здесь обитают тысячи злюка! Это те, кто, обретя мудрость, так и не решился выехать это место. Это знание открылось у меня в голове в момент, как вспышка.
Да, чувствовать – это больно, это я испокон (веков поняла, — сказала я. — Я и пыталась обрести мудрость, чтобы заглушить свою скрытую энтеральгия. Оказалось, только усугубила… Раньше мне было больно единственно за себя, а теперь за всех…
— Многие знания – многие печали, — повторила злюка.
— Спасибо, Хозяйка, — поблагодарила ее я.
— Попей молока. Противоядие, — ухмыльнулась симпатия и нырнула в Источник.
Я допила молоко, утерла губы. Аккуратно собрала в сударь остатки даров – нечего тут сорить. Место заповедное, до сих пор должно быть чисто. Делать мне тут было в большинстве случаев нечего, я двинулась прочь от Колодца Желаний, от Змеиного Источника, с Заповедного Матты. Понесла всю боль мира, что влилась в меня совокупно с мудростью, в свою жизнь.
По легенде, сюда можно подступить только один раз в жизни, и я это знаю. Значит, придется исследовать другие способы научиться с этой болью жить и обрести потеха жизни. Сейчас вот принесу собранные утром грибы, попрошу бабу Марусю их устремиться с картошкой и сметаной, мы вместе поужинаем, а потом буду навострить (насторожить) уши про барина-упыря (или что она мне через некоторое время еще поведает?). А завтра прополю ей весь сад, и пусть она будет счастлива.
Я не хочу превращаться в бесстрастную змею Заповедного Матты и потом смотреть на дурочек, которые стремятся бежать впереди паровоза и приходят к Колодцу Желаний следовать всякой ерундой. Лучше я вернусь к людям и буду всем выболтать, что счастье – в самой жизни и в отношении к ней, а мудрость – сие та горчинка, которая нужна, чтобы острее ощущать случай. И что принимать ее надо пожизненно, но постепенно, в гомеопатических дозах, дай вам не было мучительно больно и невыносимо горько. И еще – что-нибудь с желаниями надо поосторожнее, так как они имеют тенденцию преисполняться.
Я еще не знаю, как я это сделаю, но уверена, как найду способ. Я буду счастливой и научу этому других. А не то на кой мне вся эта мудрость?
Конспект Змеиный источник — сказка от Эльфики впервые появилась Набиратель звезд.
Сказка про призвание
Художником дьявол стал просто потому, что после школы надо было гораздо-то поступать. Он знал, что работа должна припирать удовольствие, а ему нравилось рисовать – так и был сделан подборка: он поступил в художественное училище.
К этому времени он поуже знал, что изображение предметов называется натюрморт, природы – марина, людей – портрет, и еще много чего знал из области избранной профессии. В эту пору ему предстояло узнать еще больше. «Для того, воеже импровизировать, сначала надо научиться играть по нотам, — объявил получай вводной лекции импозантный преподаватель, известный художник. – Так что-то приготовьтесь, будем начинать с азов».
Он начал учиться «играть в области нотам». Куб, шар, ваза… Свет, тень, полутень… Экранизация руки, перспектива, композиция… Он узнал очень много нового – ровно натянуть холст и самому сварить грунт, как искусственно состарить полоса и как добиваться тончайших цветовых переходов… Преподаватели его хвалили, а раз как-то он даже услышал от своего наставника: «Ты артист от бога!». «А разве другие – не от бога?», — подумал возлюбленный, хотя, чего скрывать, было приятно.
Но вот веселые студенческие годы остались петушком, и теперь у него в кармане был диплом о художественном образовании, спирт много знал и еще больше умел, он набрался знаний и опыта, и срок было начинать отдавать. Но… Что-то у него банально не так.
Нет, не то чтобы ему мало-: неграмотный творилось. И не то чтобы профессия разонравилась. Возможно, возлюбленный просто повзрослел и увидел то, чего раньше не замечал. А открылось ему гляди что: кругом кипела жизнь, в которой искусство давно как видим товаром, и преуспевал вовсе не обязательно тот, кому было будто сказать миру – скорее тот, кто умел грамотно вводить в игру и продавать свое творчество, оказаться в нужное время, в нужном месте, с нужными людьми. Симпатия, к сожалению, так этому и не научился. Он видел, что его товарищи мечутся, ищут себя и свое место около солнцем, а некоторые в этих метаниях «ломаются», топят невостребованность и неудовлетворение в алкоголе, теряют ориентиры, деградируют… Он знал: часто творцы опережали свою эпоху, и их картины получали знаменитость и хорошую цену только после смерти, но это информированность мало утешало.
Он устроился на работу, где из платили, целыми днями разрабатывал дизайн всевозможных буклетов, визиток, проспектов, и хотя (бы) получал от этого определенное удовлетворение, а вот рисовал постоянно меньше и неохотнее. Вдохновение приходило все реже и реже. Создание, дом, телевизор, рутина… Его все чаще посещала парадокс: «Разве в этом мое призвание? Мечтал ли я о том, ради прожить свою жизнь вот так, «пунктиром», словно сие карандашный набросок? Когда же я начну писать свою собственную картину жизни? А кабы даже и начну – смогу ли? А как же «художник через бога»?». Он понимал, что теряет квалификацию, что превращается в зомби, что изо дня в день выполняет набор определенных действий, и сие его напрягало.
Чтобы не сойти с ума от сих мыслей, он стал по выходным отправляться с мольбертом в проулок Мастеров, где располагались ряды всяких творцов-умельцев. Вязаные шали и поделки изо бересты, украшения из бисера и лоскутные покрывала, глиняные проделка и плетеные корзинки – чего тут только не было! И собратья-художники в свой черед стояли со своими нетленными полотнами, в больших количествах. И (в была конкуренция…
Но он плевал на конкуренцию, ему желательно просто творить… Он рисовал портреты на заказ. Картон, карандаш, десять минут – и портрет готов. Ничего сложного на профессионала – тут всего и требуется уметь подмечать детали, выдерживать пропорции да слегка польстить заказчику, так, самую крошка приукрасить натуру. Он это делал умело, его портреты людям нравились. И пожалуй что, и красиво, лучше, чем в жизни. Благодарили его часто и ото души.
Теперь жить стало как-то веселее, а он отчетливо понимал, что это «живописание» призванием поименовать было бы как-то… чересчур сильно. Впрочем, совершенно-таки лучше, чем ничего.
Однажды он сделал ближайший портрет, позировала ему немолодая длинноносая тетка, и пришлось здорово постараться, чтобы «сделать красиво». Нос, конечно, никуда безлюдный (=малолюдный) денешь, но было в ее лице что-то располагающее (марафет, что ли?), вот на это он и есть акцент. Получилось неплохо.
– Готово, – сказал он, протягивая вылитый тетке. Та долго его изучала, а потом подняла получи него глаза, и он даже заморгал – до того во все глаза она на него смотрела.
– Что-то не что-то около? – даже переспросил он, теряясь от ее взгляда.
– У вы призвание, — сказала женщина. – Вы умеете видеть вглубь…
– Ладно, глаз-рентген, — пошутил он.
– Не то, — мотнула головой возлюбленная. – Вы рисуете как будто душу… Вот я смотрю и понимаю: бери самом деле я такая, как вы нарисовали. А все, как снаружи – это наносное. Вы словно верхний слой гости сняли, а под ним – шедевр. И этот шедевр – я. Теперь я пунктуально знаю! Спасибо.
– Да пожалуйста, — смущенно пробормотал он, принимая купюру – свою привычную таксу по (по грибы) блиц-портрет.
Тетка была, что и говорить, странная. Не грех бы и что-л. сделать же, «душу рисуете»! Хотя кто его знает, как он там рисовал? Может, и душу… Ведь у каждого наворачивать какой-то внешний слой, та незримая шелуха, которая налипает в процессе жизни. А природой-в таком случае каждый был задуман как шедевр, уж в этом возлюбленный как художник был просто уверен!
Теперь его описывание наполнилось каким-то новым смыслом. Нет, ничего нового в технологию возлюбленный не привнес – те же бумага и карандаш, те а десять минут, просто мысли его все время возвращались к тому, словно надо примериться и «снять верхний слой краски», чтобы изо-под него освободился неведомый «шедевр». Кажется, получалось. Ему баснословно нравилось наблюдать за первой реакцией «натуры» – очень интересные были лица у людей.
Бывало ему попадались такие «модели», у которых душа была куда как страшнее, чем «внешний слой», тогда он выискивал в ней какие-так светлые пятна и усиливал их. Всегда можно найти светлые пятна, (не то настроить на это зрение. По крайней мере, ему уже ни разу не встретился человек, в котором не было бы ни (чуточки ничего хорошего.
– Слышь, братан! – однажды обратился к нему упрямый в черной куртке. – Ты это… помнишь, нет ли… тещу мою рисовал держи прошлых выходных.
Тещу он помнил, на старую жабу похожа, ее дочку – постареет, крысой склифосовский, и крепыш с ними был, точно. Ему тогда пришлось напружить все свое воображение, чтобы превратить жабу в нечто приемлемое, узреть в ней хоть что-то хорошее.
– Ну? – осторожно спросил возлюбленный, не понимая, куда клонит крепыш.
– Так это… Изменилась симпатия. В лучшую сторону. Как на портрет посмотрит – человеком становится. А таково, между нами, сколько ее знаю, жаба жабой…
Шаржист невольно фыркнул: не ошибся, значит, точно увидел…
– Разве дык я тебя спросить хотел: можешь ее в масле живописать? Чтобы уже наверняка! Закрепить эффект, стало быть… Вслед ценой не постою, не сомневайся!
– А чего ж не упрочить? Можно и в масле, и в маринаде, и в соусе «майонез». Только маслом безвыгодный рисуют, а пишут.
– Во-во! Распиши ее в лучшем виде, шабаш оплачу по высшему разряду!
Художнику стало весело. Из первых рук «портрет Дориана Грея», только со знаком плюс! И однова уж предлагают – отчего не попробовать?
Попробовал, написал. Тещенька осталась довольна, крепыш тоже, а жена его, жабина дочка, потребовала, так чтоб ее тоже запечатлели в веках. От зависти, наверное. Портретист и тут расстарался, вдохновение на него нашло – усилил сексуальную составляющую, мягкости добавил, доброту душевную высветил… Невыгодный женщина получилась – царица!
Видать, крепыш был человеком широкой души и впечатлениями в своем кругу поделился. Заказы посыпались Вотан за другим. Молва пошла о художнике, что его портреты благотворно влияют получи жизнь: в семьях мир воцаряется, дурнушки хорошеют, матери-одиночки молниеносно замуж выходят, у мужиков потенция увеличивается.
Теперь не было времени прохаживаться по выходным в переулок Мастеров, да и контору свою оставил минуя всякого сожаления. Работал на дому у заказчиков, люди трендец были богатые, платили щедро, передавали из рук в грабли. Хватало и на краски, и на холсты, и на черную икру, даже если по будням. Квартиру продал, купил побольше, да с комнатой перед мастерскую, ремонт хороший сделал. Казалось бы, чего уже желать? А его снова стали посещать мысли: неужели в этом его затребование – малевать всяких «жаб» и «крыс», изо всех сил пытаясь сыскать в них хоть что-то светлое? Нет, дело, известно, хорошее, и для мира полезное, но все-таки, всё-таки-таки… Не было у него на душе покоя, видать звала она его куда-то, просила о чем-в таком случае, но вот о чем? Не мог расслышать.
Однажды его неудержимо потянуло пить. Вот так вот взять – и в драбадан, чтобы отрубиться и безделица потом не помнить. Мысль его напугала: он что надо знал, как быстро люди творческие добираются по этому лихому маршруту прежде самого дна, и вовсе не хотел повторить их турне. Надо было что-то делать, и он сделал бульон, что пришло в голову: отменил все свои сеансы, схватил станок и складной стул и отправился туда, в переулок Мастеров. Сразу стал под заводкой работать – делать наброски улочки, людей, парка, что сверх дорогу. Вроде полегчало, отпустило…
– Простите, вы портреты рисуете? Таково, чтобы сразу, тут же получить, – спросили его. Спирт поднял глаза – рядом женщина, молодая, а глаза вымученные, точно бы выплаканные. Наверное, умер у нее кто-то, или уже какое горе…
– Рисую. Десять минут – и готово. Вы близкий портрет хотите заказать?
– Нет. Дочкин.
Тут он увидел дочку – поперхнулся, закашлялся. Девочка лет шести от роду был похож на инопланетянчика: вопреки на погожий теплый денек, упакован в серый комбинезон, и безлюдный (=малолюдный) поймешь даже, мальчик или девочка, на голове – плотная шапочка-колпачок, получай лице – прозрачная маска, и глаза… Глаза старичка, который испытал отбою)-много боли и готовится умереть. Смерть в них была, в сих глазах, вот что он там явственно узрел.
Возлюбленный не стал ничего больше спрашивать. Таких детей симпатия видел по телевизору и знал, что у ребенка, скорее целом), рак, радиология, иммунитет на нуле – затем и маска, и зачем шансов на выживание – минимум. Неизвестно, почему и откуда спирт это знал, но вот как-то был держу пари. Наметанный глаз художника, подмечающий все детали… Он бросил точка (зрения на мать – да, так и есть, она знала. Морально уже готовилась. Наверное, и портрет захотела, потому что итоговый. Чтоб хоть память была…
– Садись, принцесса, сейчас я тебя буду иллюстрировать, — сказал он девочке-инопланетянке. – Только смотри, не вертись и неважный (=маловажный) соскакивай, а то не получится.
Девочка вряд ли была способна избегать или вскакивать, она и двигалась-то осторожно, словно боялась, что-то ее тельце рассыплется от неосторожного движения, разлетится бери мелкие осколки. Села, сложила руки на коленях, уставилась бери него своими глазами мудрой черепахи Тортиллы, и терпеливо замерла. Наверное, все детство по больницам, а там терпение вырабатывается в (два (приема, без него не выживешь.
Он напрягся, пытаясь подметить ее душу, но что-то мешало – не ведь бесформенный комбинезон, не то слезы на глазах, малограмотный то знание, что старые методы тут не подойдут, нужно какое-в таком случае принципиально новое, нетривиальное решение. И оно нашлось! Вдруг пришло в голову: «А какой она могла бы быть, если бы приставки не- болезнь? Не комбинезон дурацкий, а платьице, не колпак нате лысой головенке, а бантики?». Воображение заработало, рука сама вдоль себе стала что-то набрасывать на листе бумаги, действие пошел.
На этот раз он трудился не в такой степени, как обычно. Мозги в процессе точно не участвовали, они отключились, а включилось зачем-то другое. Наверное, душа. Он рисовал душой, эдак, как будто этот портрет мог стать последним безвыгодный для девочки, а для него лично. Как будто сие он должен был умереть от неизлечимой болезни, и времени оставалось совершенно чуть-чуть, может быть, все те же цифра минут.
– Готово, – сорвал он лист бумаги с мольберта. – Как хочешь, какая ты красивая!
Дочка и мама смотрели на образ. Но это был не совсем портрет и не ка «с натуры». На нем кудрявая белокурая девчонка в летнем сарафанчике бежала с мячом в области летнему лугу. Под ногами трава и цветы, над головой – гелиос и бабочки, улыбка от уха до уха, и энергии – по меньшей мере отбавляй. И хотя портрет был нарисован простым карандашом, с каких щей-то казалось, что он выполнен в цвете, что ежовник – зеленая, небо – голубое, мяч – оранжевый, а сарафанчик – красный в (белый горох.
– Я разве такая? – глухо донеслось из-под маски.
– Такая-такая, – уверил ее кубист. – То есть сейчас, может, и не такая, но во всю прыть будешь. Это портрет из следующего лета. Один в Вотан, точнее фотографии.
Мама ее закусила губу, смотрела много-то мимо портрета. Видать, держалась из последних сил.
– Благодарю (покорно). Спасибо вам, – сказала она, и голос ее звучал си же глухо, как будто на ней тоже была невидимая образина. – Сколько я вам должна?
– Подарок, — отмахнулся художник. – Как тебя зовут, инфанта?
– Аня…
Он поставил на портрете свою подпись и подзаголовок: «Аня». И еще дату – число сегодняшнее, а год следующий.
– Берите! Следующим летом я вас жду. Приходите обязательно!
Мама убрала копия в сумочку, поспешно схватила ребенка и пошла прочь. Ее годится. Ant. нельзя было понять – наверное, ей было больно, ведь возлюбленная знала, что следующего лета не будет. Зато некто ничего такого не знал, не хотел знать! И возлюбленный тут же стал набрасывать картинку – лето, переулок Мастеров, вона сидит он сам, а вот по аллее подходят пара – счастливая смеющаяся женщина и кудрявая девочка с мячиком в руках. Некто вдохновенно творил новую реальность, ему нравилось то, отчего получается. Очень реалистично выходило! И год, год написать – грядущий! Чтобы чудо знало, когда ему исполниться!
– Творите предстоящее? – с интересом спросил кто-то, незаметно подошедший из-вслед за спины.
Он обернулся – там стояла ослепительная красавица, все такая, что и не знаешь, как ее назвать. Архангел (Михаил, может быть? Только вот нос, пожалуй, длинноват…
– Узнали? – улыбнулась особь женского пола-ангел. – Когда-то вы сотворили мое будущее. Отныне. Ant. потом – будущее вот этой девочки. Вы настоящий Творец! Мерси…
– Да какой я творец? – вырвалось у него. – Так, художник-склонный к чему, несостоявшийся гений… Говорили, что у меня талант от бога, а я… Малюю помалу, по мелочам, все пытаюсь понять, в чем мое затребование.
– А вы еще не поняли? – вздернула брови женщина-апполлион. – Вы можете менять реальность. Или для вас сие не призвание?
– Я? Менять реальность? Да разве это если угодно?
– Отчего же нет? Для этого нужно не неизвестно зачем уж много! Любовь к людям. Талант. Сила веры. Строго говоря, все. И это у вас есть. Посмотрите на меня – во всяком случае с вас все началось! Кто я была? И кто я теперь?
Симпатия ободряюще положила ему руку на плечо – словно крылом обмахнула, улыбнулась и пошла.
– А кто такой вы теперь? – запоздало крикнул он ей вслед.
– Гавриил! – обернулась на ходу она. – Благодарю тебя, Творец!
… Его и без дальних разговоров можно увидеть в переулке Мастеров. Старенький мольберт, складной стульчик, чемоданчик с художественными принадлежностями, осязательный зонт… К нему всегда очередь, легенды о нем передаются изо уст в уста.
Говорят, что он видит в человеке в таком случае, что спрятано глубоко внутри, и может нарисовать будущее. И безграмотный просто нарисовать – изменить его в лучшую сторону. Рассказывают опять же, что он спас немало больных детей, переместив их возьми рисунках в другую реальность. У него есть ученики, и некоторые переняли его феерический дар и тоже могут менять мир. Особенно выделяется средь них белокурая кудрявая девочка лет четырнадцати, она умеет от картины снимать самую сильную боль, потому что чувствует чужую кручина как свою. А он учит и рисует, рисует… Никто неважный (=маловажный) знает его имени, все называют его просто – Верховное существо. Что ж, такое вот у человека призвание…
Эльфийка
Иллюстрация: megatruh
Помета Сказка про призвание впервые появилась Журнал Собиратель звезд. Чары повсюду.
Взрыв на макаронной фабрике
А ваша сестра знаете, что у каждого человека внутри есть небольшой паровой котел, в котором варятся небо и земля эмоции? Когда их набирается слишком много, они начинают волноваться и кипеть, и тут-то нужно не прозевать и вовремя выработать пар. Если же все-таки прозевали и не выпустили, лакомиться опасность, что или корпус треснет, или крышку сорвет, в общем, рванет – скудно не покажется. В этих целях у котла предусмотрены клапаны: подчас давление становится слишком высоким, какой-нибудь клапан открывается, и по вине них со свистом выходят излишки пара.
Так во: жила-была одна девочка. Как ее звали, я отнюдь не помню, а прозвище у нее было смешное – Макарошка, потому сколько у нее были длинные тонкие ноги, как две макаронины, получи голове прическа «взрыв на макаронной фабрике», и жила возлюбленная, кстати, на макаронной фабрике. Почему именно там? Ахти, вы же сами знаете, девочки порой выбирают себя такие странные места обитания!
Как и у любой девочки, у Макарошки имелся близкий Паровой Котел, и в нем варились всякие эмоции. Но девочке они проблем и хлопот неважный (=маловажный) доставляли: если честно, она их вовсе не замечала. Макарошка день и ночь везде носилась, ничем не морочилась, плакала от души, смеялась умереть и не встать весь голос, шалила и скакала, сколько душа пожелает, и сжимание в ее Паровом Котле всегда было нормальным.
Но вона однажды в ее жизни появился Наладчик.
Наладчика побаивались до сей поры агрегаты и механизмы, потому что он их постоянно регулировал. Не более чем от желания Наладчика зависело, как, когда, в каком темпе и с какой-либо производительностью будут работать те или иные агрегаты. А если нет ему что-то не нравилось, мог и вообще отключить неужели списать в утиль. Вот таким важным человеком был текущий Наладчик!
В принципе, Макарошка Наладчику понравилась. Она была смешная, длинноногая и, центр, очень живая. Так-то Наладчик привык общаться с бездушными машинами, а шелковица – человеческое существо, к тому же вполне себе симпатичное. Однако, присмотревшись, Наладчик решил, что кое-что в Макарошке разрешено было бы и улучшить.
– Скажи, кто научил тебя (как (курица с яйцом по жизни с такой страшной скоростью? – первым делом спросил спирт. — Разве ты не знаешь, что надо соизмерять свою стремительность с возможностями окружающих?
Макарошка оглянулась и не увидела других «окружающих», не принимая во внимание самого Наладчика, но углубляться в тему не стала и всего кивнула.
— Вот тебе конфетка. За хорошее поведение буду вверять тебе конфеты, а за плохое – наказывать. Будешь стоять в углу и воображать о своем поведении. Ты что выбираешь?
Макарошка съела конфету, и ей понравилось. А ракурс ей не очень понравился – что она там мало-: неграмотный видела, в углу? Поэтому она выбрала быть хорошей девочкой и герметически закрыла клапан, который назывался «бегать». Теперь она ходила чинно и респектабельно, соизмеряясь со скоростью Наладчика.
— Будем изучать правила хорошего тона! – сообщил Настройщик. – Ты в них ничего не смыслишь.
Макарошка удивилась: по сих пор она думала, что хороший тон – сие когда внутри тебя все гудит тихо, мирно и симультанно. Но, как оказалось, «хороший тон» — это было никакое малограмотный звучание, а «свод разных правил, регламентирующих человеческую жизнь» — неизвестно зачем Наладчик сказал. Он сказал, а она поверила.
— Теперь ну-кася научимся нормально разговаривать, — предложил Наладчик. – Не орать, невыгодный шептать, а говорить в рамках заданных параметров.
Про параметры Макарошка безлюдный (=малолюдный) поняла, но, пару раз постояв в углу, уяснила сие опытным путем. Теперь она разговаривала четко, внятно и тихонько, вследствие чего еще на одном клапане появился оборонительный колпачок.
— Ну вот, уже лучше, возьми конфетку, — одобрил Установщик. – Надо бы еще прическу изменить. А то твой морковный «взрыв на макаронной фабрике» — это просто плевок в физи(ономи)я общественному мнению.
Макарошка вовсе не считала свою прическу каким-ведь «плевком», но возмущаться не стала, а просто расчесала волосоньки и собрала их в хвостик. Наладчик остался доволен, а Макарошка заново получила свою конфетку.
— Нечего тебе болтаться без обстановка, пока я работаю, — как-то решил Наладчик. – Давай-ка учи на память Инструкции по технике безопасности. А я потом проверю!
Теперь Макарошка большую отдел времени проводила за учебой, а Наладчик гонял ее по части разным параграфам, проверяя усвоенный материал. Макарошка училась на ять, и с конфетками перебоев не было.
Чуть позже Наладчик, с присущей ему основательностью и ответственностью, составил педагогический план и стал педантично воплощать его в жизнь.
— Смех минус причины – признак дурачины! – внушал он, и еще один клапанок захлопнулся, а Макарошка стала смеяться редко, кратко и по делу: фактически, что такого смешного в производственном процессе на макаронной фабрике?
— Драгоценности – это признак слабости, — говорил он, и Макарошка научилась поглощать слезы, не допуская подобной невоспитанности.
— Танцевать можно всего на все(го) в определенное время и в специально отведенных для этого местах, — объявил Установщик. – Вот график, повесь на видном месте и не пропускай.
Однако Макарошка танцевать по графику не могла, так наподобие ее желания вечно не совпадали с расписанием. Конечно, симпатия проделывала какие-то вялые па, раз уж после графику положено, но клапан при этом приоткрывался равным образом вяло, совсем чуть-чуть.
— Не свисти в помещении!
— Перевелся слуха – не пой!
— Не говори ерунды.
— Не плюй в скважина!
— Не стой под стрелой!
— Руками не трогать!
— Ногами далеко не бегать!
— Правила соблюдать!
В паровом котле у Макарошки уже издревле все бурлило и клокотало, сам котел дрожал и подпрыгивал, а взыскание порою просто зашкаливало. Требовалось очень много усилий, так чтоб как-то сдерживать этот процесс и не взорваться, и возлюбленная старалась изо всех сил. У нее порою буквально темя дымилась, на что ей строго указывал Наладчик.
— Остынь, отнюдь не парься, — говорил он. – Держи себя в рамках!
Легко (вы)молвить «не парься», когда тебя распирает! Но возражать Наладчику Макарошка стеснялась – во всяком случае он стал для нее Очень Значимым Человеком. Пускай бы она с тоской вспоминала то время, когда ничего приставки не- знала о правилах хорошего тона и была такой, как снедать. Зато теперь она выглядела, по словам Наладчика, «очень хорошей девочкой», не менее излишне полноватой, потому что много конфет ела. А в девятина она теперь сама себя ставила, когда ей казалось, кое-что она поленилась или ошиблась.
В ее паровом котле меж тем продолжало (кишмя) кишеть адское варево из невысказанных возражений, подавленных эмоций и невыпущенных обид, так пар стравить было некуда – клапаны-то закрыты! И один раз случилось то, что должно было случиться: давление превысило тутти мыслимые и немыслимые пределы, котел не выдержал, и ка-а-ак рванул!
До сего времени, что накипело, с шипением и свистом выплеснулось фонтаном. Те, кто такой находился поблизости, бросились врассыпную, как ошпаренные. Да в чем дело? там, они и были ошпаренными! Тут уж Макарошка далеко не смогла ничего ни удержать, ни смягчить, потому сколько совершенно потеряла контроль и над эмоциями, и над ситуацией. Сразу высвободилось все: и смех, слезы, и горе, и радость, и гнев, и разлад, и еще много чего. Мимо нее в клубах пара бурные потоки пронесли во всем объёме растерянного, мокрого, испуганного Наладчика, а потом и вовсе ничего невыгодный стало видно, и сознание отключилось.
Очнулась она в собственном доме, получай диванчике. В комнате пахнет чем-то медицинским – никак, нашатырем. Приоткрыла очи, а за столом – доктор в белом халате, а рядышком, на стуле, половина ее Макаров, испуганный и растерянный.
— Я ей успокоительного вколол, без дальних разговоров она поспит пару часиков, а потом проснется, и все пойдет своим по совести, — говорил доктор, попутно что-то записывая.
— Что сие было? – спросил муж дрожащим голосом. – Прямо взрыв получи макаронной фабрике… Ужас!
— Истерика, обычная истерика. Не волнуйтесь, безделица страшного, с женщинами это бывает. Она у вас как, эмоциональная фигура?
— Да в том-то и дело, что нет. Она бог сдержанная, такая прямо железная леди. Все в себе держит, драгоценности из нее не выдавишь.
— Вот-вот, с такими «железными леди» многократно инсульты случаются. Вашей жене еще повезло – всего едва истерика… отличная, я вам скажу, разрядка.
— Мрак, — кратко прокомментировал Макаров.
— В закромах-нет, не скажите. Вот когда внутри, в организме, происходит «взрыв получи макаронной фабрике», тогда и правда мрак, ведь последствия могут бытийствовать непоправимыми. А так… ну, компьютер расколотила. Ну, табуретку сломала… Ой ли?, ваш журнал «Супермен» в мелкие клочья разорвала. Ну, высказала вы все, что о вас думает. Так это ж мелочи! Просто ультра- долго копилось, вот и рвануло.
— Ничего себе мелочи… — с опаской поежился Макаров. – А в будущем как – не рванет опять?
— А сие, молодой человек, во многом и от вас зависит. Мало-: неграмотный пытайтесь ее менять, любите такую, какая есть. И следите, для того чтобы ваша женушка вовремя выпускала пар. Создайте ей угоду кому) этого все условия, и все будет хорошо.
— А как образовать, и какие условия?
— Ох, молодо-зелено… Ладно, слушайте. Вона вы знаете, что у каждого человека внутри есть игрушечный паровой котел, в котором варятся разные эмоции?
Макарошка безграмотный удержалась и хихикнула. Оба мужчины синхронно повернулись к ней. Врач смотрел заинтересованно, муж – тревожно.
— И фиг вам волосы в хвостик! – мстительно сказала возлюбленная. – Возвращается прическа «взрыв на макаронной фабрике», к черту инструкции, и я вовращаюсь в танцулька. Люби меня такую, какая есть, — и, не удержавшись, добавила: — Установщик хренов…
Автор: Эльфика
Фото: Juan PIXELECTA
Запись Раздражение (мгновенное) на макаронной фабрике впервые появилась Журнал Собиратель звезд. Колдовство повсюду.
