На первых порах никто и подозревал о том, какая беда нависла над нашими жителями, но вскоре в больницы стали поступать дети с какой-то странной, еще неизвестной медицине болезнью. Маленькие пациенты ни на что не жаловались – они просто лежали на больничных койках, сурово поджав губы, и угрюмо молчали.
Мамы малышей пребывали в отчаянии, и их глаза не просыхали от слез; папы испускали печальные вздохи. От родителей тревога перекидывалась к бабушкам и дедушкам, дядям и тетям, друзьям и знакомым. Эпидемия ширилась и над городом все плотнее сгущалась атмосфера уныния и безысходности.
Силы больных детей таяли на глазах. Мальчики и девочки отказывались от пищи, они не желали видеть своих лучших друзей, а если и размыкали уста, то лишь затем, чтобы сказать что-нибудь гадкое.
Переменились и врачи: теперь они стали раздражительны и злы. Добрые ласковые нянечки превратились в сущих фурий, а медсестры стали просто несносны. Очень скоро все поняли, что болезнь заразна. Тяжело больных стали спешно изолировать от здоровой части населения. Целые кварталы были оцеплены солдатами, и им был отдан строгий приказ: стрелять в каждого, кто решится пересечь санитарный кордон. Уныние, безысходность и печаль сочились со всех углов. Город охватила паника. Шутки смолкли, смех замер на всех устах, и на улицах уже нельзя было встретить ни одного жизнерадостного человека. Все вокруг было заражено самым мрачным пессимизмом.
И тут люди заговорили об Угрюмом.
Тетя Ася частенько рассказывала мне, как еще маленькой девочкой она играла с подружками в классики, и как к ним подошел какой-то угрюмый человек. Он ни во что не вмешивался, а лишь стоял, прислонившись плечом к столбу, и косо наблюдал за игрой.
Моя тетя считалась одним из лучших игроков в классики во всей округе! И вот, прыгая на одной ноге по клеточкам, она вдруг споткнулась, упала и растянулась на асфальте, как лягушка. Ее лучшая подруга издевательски заквакала. Тетя Ася, вся в слезах, пунцовая от обиды, вскочила на ноги и убежала домой. После этого игра сразу расстроилась, и дети с унылыми лицами разбрелись по домам. Два дня моя тетушка пролежала в постели, злясь на весь белый свет и не желая ни с кем разговаривать.
К счастью, тетя Ася отличалась отменным здоровьем. Она была ужасной хохотушкой и непоседой и, по всей видимости, это и спасло ей жизнь. Уже на третьи сутки тете полегчало. К вечеру она уже поднялась с постели, начала читать «Приключения Незнайки" и вдруг прыснула со смеху. В доме вздохнули с облегчением. Вскоре тетя Ася уже носилась по всем комнатам, как вихрь, и ее звонкий беззаботный смех наполнял радостью все сердца.
Папа тоже захворал. Но у него болезнь протекла в легкой форме, и он перенес ее на ногах. Вероятно, ему удалось так легко отделаться лишь потому, что он не был в прямом контакте с угрюмым человеком. Несколько часов папа капризничал, хныкал и привередничал, выпячивая губы и надувая щеки. Но потом нарисовал на стене угольком чью-то потешную рожицу, и звонко засмеялся.
В других семьях происходили подобные же истории, причем в отдельных случаях последствия были просто ужасающими. Многие, хотя и выжили, но в результате перенесенной болезни, так и остались занудами на всю жизнь. Случалось, люди вообще теряли способность улыбаться и даже переставали понимать юмор!
Слухи об Угрюмом ползли по городу, обрастая самыми невероятными подробностями. Поговаривали, будто у угрюмого растут на лбу рога, что у него один глаз красный, а другой – черный. Толковали также, что угрюмый способен взглядом убить на лету птицу, что по ночам он превращается в волка и рыщет в городских парках в поисках жертв. Утверждали еще, что угрюмый человек живет на белом свете три тысячи лет.
Впрочем, никто не знал в точности, где именно живет Угрюмый. Он появлялся всегда неожиданно, в самый разгар какого-нибудь веселья или интересной игры. Увидев его, люди в панике разбегались, а Угрюмый брел по улице, как злой дух по безлюдной пустыне.
Когда я подрос, мама частенько твердила мне, отправляя в школу:
– На улице будь внимателен. Если, не дай бог, увидишь угрюмого человека – беги от него со всех ног!
– Па-адумаешь, угрюмый! – со свойственным моему возрасту легкомыслием, отвечал я. – Ну, что мне может сделать какой-то там угрюмый человек!»
– Эх, молодость, молодость… – вздыхала бабушка с печальной улыбкой умудренного глубоким жизненным опытом человека. – Э-хе-хе! Вот и я была когда-то такой же наивной простушкой…
И тетя Ася, уже в сотый раз, пускалась в воспоминания об угрюмом человеке.
– Так почему же я тогда ни разу его не встречал? – удивленно спрашивал я. – Уже сколько лет живу на свете, хожу в школу, играю на улице – и до сих пор еще его не видел?
– И слава Богу! – откликалась мама, осеняя меня крестным знамением.
– Дело в том, что угрюмый человек ведет исключительно замкнутый образ жизни,– пояснял папа, знавший обо всем на свете. – Он никого не любит. У него нет друзей. И он выходит из дому крайне редко.
– Но все-таки это случается,– вставляла тетя Ася. – Уж я-то знаю!
Теперь, с высоты своих тринадцати лет, я понимаю, что относился к мудрым предостережениям тети Аси и своих родителей без должного внимания. И очень скоро поплатился за это.
Случилось это в ясный, весенний день. Ярко светило солнышко. Я прискакал со школы, швырнул в угол свой ранец и, даже не пообедав, стремглав выскочил на улицу играть в футбол.
Скажу без хвастовства: я был лучшим форвардом во всей нашей округе, вторым же по классу игроком, после меня, считался мой приятель Васька. С ним мы и разыграли просто изумительную комбинацию!
Я прошел по левому краю, легко и изящно обвел одного, второго соперника, небрежно откинул мяч Ваське, и Васька, в одно касание, пяткой, тонким выверенным пасом вывел меня на ударную позицию. Ворота были пусты, и мне оставалось лишь подставить под мяч щечку.
– Гол! – вскидывая руки, радостно завопил Васька. – Го-ол!
А я, желая блеснуть мастерством, с лету пробил по воротам. И – промахнулся.
– Мазила! Корова! – возмущенно заорал Васька. – Испортить такой классный пас!
Он был прав, и я не мог не признать этого. И что же? Я подбежал к Ваське и двинул ему кулаком в ухо. Завязалась потасовка, и Васька отскочил от меня, как пощипанный петух.
– Ну что, получил? – озлобленно выкрикнул я. – Может быть, дать еще?
– Погоди у меня! – глотая слезы от обиды, огрызнулся мой друг. – Сейчас я тебе задам!
И в это время я почувствовал, что нахожусь под чьим-то тяжелым пристальным взглядом. Я повернул голову и… оторопел.
На меня смотрел угрюмый человек. Он был невысок, худощав, с желтой кожей лица и дряблыми мешками под глазами, поражавшими страшным унынием и пустотой.
С полминуты, показавшимися мне вечностью, я стоял как столб, словно пригвожденный к месту его жутким взглядом, и за это время он, казалось, выпил все мои жизненные силы до самого дна.
Затем Угрюмый перевел взгляд на Ваську. Мой друг замер и смертельно побледнел.
Едва волоча ноги от страшной усталости, я двинулся к дому, добрел до своей комнаты и рухнул на кровать. Двое суток я пролежал в постели, отказываясь от пищи и не желая никого видеть. Перед моим мысленным взором то и дело всплывала одна и та же картина: я выхожу на ударную позицию к пустым воротам, и в моих ушах звенит радостный вопль Васьки: «Го-ол!» И я пробиваю по воротам и бездарно мажу. Я с поразительной ясностью слышу тонкий негодующий голос: «Мазила! Корова!» И вновь и вновь я подбегаю к Ваське и, в который раз, бью своего лучшего друга кулаком в ухо. А угрюмый человек смотрит на нас пустыми омертвелыми глазами. И взгляд его пронизывает меня до самых пят.
Говорят, я пробыл в горячечном бреду около трех часов, а когда очнулся, почувствовал себя настоящей развалиной, каким-то столетним стариком с сухим изможденным лицом.
Вокруг меня суетились родственники. Тетя Ася издавала горестные вздохи, мама плакала, папа метался из угла в угол, не находя места. Все понимали, как опасна моя болезнь. Надежды на медицинскую помощь не было. Единственное, что могли сделать врачи, так это отвести меня в инфекционную больницу к таким же угрюмым личностям, чтобы обезопасить от нас общество.
Очень скоро инфекция стала распространяться по всему дому.
Сквозь вялую полудрему я слышал чьи-то печальные вздохи, шорохи, шепот и как бы чью-то приглушенную брань. «Мазила! Корова! – злорадно шептали мне в уши какие-то типы.
– Но надо же что-то делать! – встревожено шептала мама.
– Что? Что делать? – возбужденно откликался папа.
– Испортить такой классный пас!
– Не знаю! – мама истерически огрызнулась. – Ты мужчина! Ты и решай!
– Тсс… – это шептала тетя Ася. – Говорите потише, он же все слышит!
– На улице будь внимателен,– мама ласково гладила меня по головке. – Если, не дай бог, увидишь угрюмого человека…
Я почувствовал, как мама осеняет меня крестным знамением.
– Эх, молодость, молодость… – печально шепнула тетушка.
У меня на ресницах повисли горячие слезы.
– Погоди у меня! – зло выкрикнул Васька – Сейчас я тебе задам!
– Делай же что-нибудь! – голос мамы срывался на истерический крик.– Ну, что ты стоишь, как пень?
Хлопнула дверь… Мама разразилась рыданиями – по-видимому, тоже заболела. Угрюмый человек, казалось, незримо присутствовал в комнате – я был хмур и зол на весь свет.
В глубине сердца я понимал, что Васька был прав, и это особенно злило меня. С каким-то уже упоением я смаковал свои обиды.
Я злился, мрачнел, и силы оставляли меня. И угрюмый человек незримо терзал мое сердце.
Теперь-то я знал, что у него не было рогов. И, скорее всего, он не смог бы убить на лету взглядом птицу. Но заставить меня промахнуться с трех метров по пустым воротам – это он, безусловно, мог. Это я знал теперь наверняка. Ах, как, однако, права была тетя Ася!
„Пас-то, пас какой был! – все никак не мог успокоиться я. – Как на блюдечке! Только подставь щечку – и мяч в воротах. Так нет же, ковырнул его, как корова копытом!"
Погруженный в свои невеселые думы, я все же отметил, как хлопнула входная дверь. Похоже, это пришел папа.
– Ну, что? – услышал я тревожный голос мамы.
– Порядок! – бодро воскликнул папа.
Послышался облегченный вздох:
– Ну, слава тебе, Господи!
Через минуту папа был уже у меня в спальне. Глаза его озорно блестели.
– Рота подъем! – громко скомандовал папа. – Форма одежды – парадная!
Я с умирающим видом оттопырил губу вбок.
– Вставай, вставай, сынок,– ласково сказала мама, войдя в комнату. – Пойдете с папой погуляете.
– Никуда я не пойду… – захныкал я.
Папа недоуменно вскинул брови:
– А кто у тебя спрашивать будет? Выполнять команду!
Мама прихлопнула в ладони, изображая на измученном лице бурную радость:
– А погодка-то, погодка-то какая! Солнышко светит! Деревья цветут!
– Ну и что?
– А то,– папа нахмурился. – Вот я сейчас позвоню к доктору, он приедет, влепит тебе пяток уколов в одно деликатное место – и порядок!
С этими словами он грубо схватил меня за руку и выволок из постели.
– Никуда я не пойду-у… – заревел я, размазывая слезы по щекам. – Не хочу я никуда идти-и… Куда вы меня одеваете-е?
– В одно веселенькое местечко,– папа усмехнулся. – Уж там-то тебя живо излечат!
Я знал, что папе лучше не перечить. Он обладал суровым нравом и, если уж задумывал что-либо – всегда доводил до конца. Но встреча с Угрюмым, как видно, лишила меня остатков благоразумия. Я ревел, ломался и привередничал, однако мне все равно пришлось одеться, папа взял меня за руку и мы отправились на прогулку.
На улице мое дурное настроение стало понемногу рассеиваться.
Что было тому причиной?
Весеннее солнышко? Зеленая трава, пробившаяся отовсюду? Или чирикающие воробьи и озабоченно гудящие над цветущими вишнями пчелы?
Эх, улица, улица! Незабываемые, золотые деньки!
Как тут было тосковать, предаваться унынию? Впрочем, не прошли мы и двух кварталов, как я захныкал, пугая воробьев:
– Я хочу куш-шать…
– Вот славно! – сказал папа. – Что же ты дома-то не ел? Тебе же тысячу раз предлагали.
Мы зашли в кафе. Папа купил мне пряников и лимонаду, я подкрепился и почувствовал себя значительно лучше. А потом мы шли по красивой оживленной улице и, наконец, оказались около здания, возле которого толпилось множество взрослых и детей. У входа висело длинное голубое полотно, а на нем золотистыми буквами было написано: „Театр кукол Капелька".
– И тут вышла корова! – раздался возле меня интригующий голос какого-то мальчика. – А ковбой ее за рога – хвать!
– А еще знаете, что там было? – важно рассказывала детям девочка с голубыми бантиками. – Клоун Геша закинул удочку, а там – акула! Представляете?
Она широко распахнула глаза.
– А певцы, певцы как пели! – нетерпеливо вставил белобрысый мальчуган с веснушками на носу и толкнул локтем в бок своего приятеля. – Расскажи-ка им!
Папа вынул из кармана пиджака билеты. Нас сразу окружила толпа.
– Лишнего билетика не найдется?
– Нет,– важно сказал папа. – Только два. Сам еле достал.
– Жаль… – завистливо вздохнули в толпе.
Мы двинулись к входу.
Вскоре мы уже сидели в небольшом уютном зале перед синей ширмой. В публике царило оживление. Все с нетерпением ожидали начала спектакля. Наконец зазвучала музыка, и из-за кулисы на авансцену выбежал клоун Геша.
Представление началось.
Не прошло и пяти минут, как весь зал смеялся, хлопал в ладоши и дружно отвечал на вопросы Геши. Затем появились куклы в красочных костюмах, и я уже не мог оторвать от них глаз.
Куклы пели, танцевали и шутили, и я вновь был здоров и полон сил!
В середине спектакля два ковбоя затянули веселую песенку. Вдруг откуда ни возьмись, вышла корова и стала им подпевать. Зазвенел веселый детский смех.
– Безобразие! – услышал я скрипучий пронзительный голос, и увидел, как на сцену вылезает угрюмый человек.
Зал смолк.
Откуда взялся Угрюмый – никто не знал. Все были так увлечены спектаклем, что даже не заметили его появления.
– Что это вы тут за балаган устроили? – строго крикнул угрюмый куклам, негодующе вскидывая руки. – Где это видано, чтобы корова пела?
Он рассерженно повернулся к публике:
– А вы чего смеетесь? Плакать надо! Плакать!
– Ы-ы… У-аа… – горько заплакал клоун Геша, выходя из-за кулис.
Он стал тереть кулаками глаза. На Угрюмого хлынул фонтан слез.
– Да что это такое! – взвился Угрюмый.
Он потешно всплеснул руками и отскочил от Геши:
– Безобразие! Цирк какой-то!
– Я плачу,– пояснил Геша. – Как вы и хотели. Не мешайте мне, пожалуйста. А-а! У-у!
Клоун замотал головой, разбрызгивая слезы. В зале вновь засмеялись. Угрюмый отбежал подальше, чтобы не замочиться, и вскинул руку:
– Прекратите! Сейчас же прекратите смех! Вас вводят в заблуждение! Коровы не умеют петь!
– Как это не умеют? – клоун Геша простодушно удивился. – А ну-ка, Буренушка, спой.
– Му-у! – запела Буренушка. – Му-у!
В зале засмеялись.
– Ай, умница… Ну, молодец,– похвалил Геша. – Моя ты хорошая.
– Да нет, же! Нет! Не может этого быть! – злобно вскричал Угрюмый. – Дети, не верьте ей! Эта корова не настоящая!
– А какая же это корова? – спросил Геша.
– Это корова поддельная!
– Поддельная! Да что вы говорите! – ужаснулся клоун. – Нет, вы, наверное, ошиблись. Это самая настоящая корова. Она прекрасно поет и дает превосходный кефир. Хотите попробовать? – Геша достал из кармана пестрых клетчатых штанов бутылочку с соской и протянул Угрюмому.
– Ну, бросьте, бросьте,– замахал руками Угрюмый. – Сейчас же прекратите этот цирк. Коровы не дают кефир!
– Как это не дают? А что ж они, тогда, дают?
– Коровы дают молоко!
– Да неужели? – Геша задумчиво почесал нос. – Вот это да… А я-то думал, что коровы дают кефир… И что Буренка у нас настоящая… Кто же из нас прав?
Он в недоумении развел руки в стороны.
– А, давайте-ка, спросим у ребят. Ребята, как вы считаете, это корова настоящая, или поддельная?
– Настоящая! – выкрикнули из зала.
– А? – Геша приставил ладонь к уху.
– Настоящая! – заревел зал и, могу вас уверить, что мой голос звучал в общем реве ничуть не хуже других.
– А умеют коровы летать? – спросил Геша.
– Умеют! – восторженно закричали с мест и Угрюмый заткнул пальцами уши, чтобы не слышать веселых детских голосов.
– Конечно,– сказал Геша. – Наши коровы и летать умеют и петь… А скажите-ка мне, дети, что же все-таки дают коровы – молоко, или кефир?
– Кефир!
– Что-что? – растерянно воскликнул Угрюмый, отрывая пальцы от ушей.– Кефир! Кефир! Кефир! – радостно завопила детвора и Угрюмый, вобрав голову в плечи, стремглав бросился из зала вон.
Так клоун Геша изгнал Угрюмого из кукольного театра, и с той поры его уже никто не видел в нашем городе. И, сказать по совести, никто об этом не жалел. И вот что я вам скажу, парни. Много воды утекло с того памятного дня. Я уже вырос – на целых семь сантиметров, – но и по сей день, избегаю общества угрюмых людей. По моему глубокому убеждению, настоящий человек должен всегда уметь открыто и радостно улыбаться. И хотя бы чуточку верить в то, что коровы умеют летать. Иначе не стоит и жить на этом свете. За угрюмостью и же пессимизмом, уж можете мне поверить, не стоит ничего, кроме душевной ущербности и пустоты. Да, кстати! Чуть было не забыл.
На следующий день я заскочил к Ваське и нашел его распростертым в постели, как царевну Несмеяну в окружении толпы горюющих родственников.
– Рота подъем! – радостно гаркнул я. – Форма одежды – парадная!
Как ни упирался, как ни чудил и не капризничал Васька, я все же выволок его из постели. А потом мы вместе с ним смотрели в „Капельке" чудесный кукольный спектакль, и Васька то и дело толкал меня локтем в бок и хохотал до слез и радостно отвечал на вопросы Геши. Из всего этого я вывел, что мой друг пошел на поправку.
С того дня мы с ним больше не ссорились.
