Иди сюда
…прииди и вселися в ны,
очисти ны от всякия скверны,
и спаси, Блаже, души наша.
Молитва Святому Духу Царю Небесный
Впереди остаток ночи. Нетяжелое суточное дежурство скоро подойдет к концу. Днем Марина проведет плановые наркозы на двух кесаревых сечениях и трех родах. Усталость навалится после ужина. Потом она поболтает с анестезисткой. Та, как всегда, будет плакать, жаловаться на сына алкоголика и замучившее всех безденежье. Так тяжело, как в этих «веселых» девяностых, еще никогда на ее памяти не было. И с каждым годом все хуже. Зарплату стали задерживать уже на три месяца. Перед Новым годом объявили, что денег не будет. Зато можно будет в автолавке взять колбасы в долг под декабрьскую зарплату. Веселых вам праздников! Все-таки заботится о медработниках наша администрация, как ни крути… И вообще о справедливости заботится. Вот недавно на всех этажах повесили ящички для больных, чтобы бросали туда письменные жалобы на врачей, если те вздумают брать деньги за лечение. Ударим по рукам хапугам в белых халатах!
Марина самостоятельно работает в роддоме первый год. Ходит на дежурства с нами, старшими, – стажируется. Но недолго. За смышленость и хорошие отзывы акушеров заслуживает право дежурить в одиночку, и только однажды вызывает ночью заведующего на тяжелый случай. В общем – получается у девчонки. Она, – худышка, человечек тихий в бытовой жизни, но обладает редким умением резко меняться в работе. При конфликтах не дает себя в обиду, но никогда не кричит. Может поставить на место и нерадивую медсестру и некорректного врача. С роженицами терпелива всегда. Дежуранты акушеры-гинекологи с кафедры иногда утром после «ночного» удивляются.
– Смотри, – пигалица еще, – а как разговаривает. Авторитетов среди нас мало для нее…
Мы Марину поддерживаем, наставляем, и вспоминаем себя молодыми. Что касается меня, то я советую ей то, что давным – давно привили мне. Это, – быть очень осторожным в откровениях с акушерами при обсуждении возможных осложнений анестезии, а тем более если они уже произошли. Все это должно быть нашей внутренней темой потому, что иногда мы становимся свидетелями желания коллег обелить себя при разборе тяжелых случаев. И как правило за счет анестезиолога, используя информацию, полученную от него же. Но, это тема другой истории.
Марина вяло смотрит телек, пьет «полезный» йогурт, и пытается заснуть в своей крохотной ординаторской. Это не просто. Кто-то по доброте душевной поставил в комнатке три на четыре аж шестнадцать секций в радиаторе. Жара и в январские морозы стоит невыносимая. В носу за ночь персохнет так, что кажется кто-то поработал там грубым напильником. К утру вообще нечем дышать. Марина намочит большую простыню, закроет ею радиатор, – станет немного легче, и она заснет.
Огромная черная собака, похожая на добермана, шмыгнет из-за угла, остановится, принюхается, заметит ее… Вот она присядет для прыжка, мышцы напрягутся под глянцевой шкурой. Сейчас Марина почувствует, как гладкая туша тяжело придавит ей грудь… Но почему она не прыгает?.. Почему она не прыгает так долго?.. Смотрит и приседает все ниже… Ожидание невыносимо… Марина видит свои худые руки с вздувшимися венками. Эти руки ухватились за челюсти собаки, и пытаются не дать им сомкнуться у себя на шее… Она чувствует, что сил не хватит… Господи, неужели это я?.. За что?.. Хрип, кровь, слюна в огромной пасти… Что-то грохочет в голове…
Это – стук каблуков в коридоре.
Цок – цок – цок, – в одну сторону. Тук –тук – тук, – сразу же в другую. Разболтанными колесами забухает каталка по бетонному полу. Ну, вот, началось. Который час? Три. Значит спала четыре часа. И то хорошо. Настойчивый стук в дверь застает ее уже одевшейся, причесанной, и с фонендоскопом на шее. За дверью сонная акушерка с третьего этажа.
– Марина Петровна, срочно берем на кесарево. У бабы с миастенией воды отошли.
Беременная Лиля, к несчастью, страдает тяжелым недугом, – миастенией. Это тяжелая неизлечимая патология нервной системы. При нем случаются приступы, когда начинается сильное слюнотечение, потом становится невозможно глотнуть, затем слабеют мышцы грудной клетки, да так, что нет сил сделать вдох. Если не начать искусственную вентиляцию легких, или, как говорят больные – не «перевести на аппарат» – смерть от удушья. Но аппарат спасает, и он же губит. Снять приступ иногда не удается неделями, а каждый день на «на аппарате» приближает осложнения, – воспаление легких и гнойный бронхит, вылечить которые непросто. Приходится делать операцию на горле, вставлять через него трубку… И это еще не самое плохое…
Больные миастенией всю жизнь пьют таблетки, но это не всегда спасает от приступа, который провоцирует много вещей: психоэмоциональное и физическое утомление, болезнь, роды, даже прием некоторых, безвредных для других лекарств. Поэтому, чтобы уменьшить риск приступа в родах делают операцию кесарева сечения. Лиля давно в роддоме. Она под наблюдением, и готовится к плановой операции. Но раз отошли околоплодные воды, значит вот-вот начнутся схватки. Поэтому надо делать операцию срочно, невзирая на срок беременности. На консилиуме неделю назад определились, какое будет обезболивание. Это – эпидуральная анестезия. Во всем мире эта анестезия успешно применяется много десятков лет, и позволяет как раз избежать перевода беременной «на аппарат», что необходимо при общем наркозе. Эпидуралка призвана спасти роженицу от послеоперационных осложнений, в том числе, являясь «спасательным кругом» для анестезиолога.
Марина знает историю Лили, она беседовала с ней раньше. В таких случаях положено вызывать завотделением, и Марина делает это, но пока его привезут, – может начаться приступ, времени в обрез. Акушеры на взводе, торопят. Волнуясь внутренне от предвкушения сложного, но интересного случая проверить себя, от возможности провести изящную анестезию, и заслужить похвалы коллег, Марина спускается в операционную. Там на узеньком столике под большой лампой ожидает ее Лиля. Она слегка постанывает от боли, но бурных схваток еще нет. Марина осматривает, прослушивает, измеряет, беседует, успокаивает. Приступа сейчас нет. Заветную таблетку Лиля вечером выпила исправно. Согласие на анестезию получено заранее, подпись стоит.
Остатки кошмарного сна улетучиваются сразу, как только Марина берет в руки специальную иглу для анестезии. Хорошо, что пациентка худощавая, проблем с пункцией быть не должно. А бывают «женщины в русских селеньях»… Пункция у родильницы весом в стотридцать килограммов иногда сгонит с анестезиолога сто потов. Чтобы ее сделать, приходится усаживать женщину на операционном столе согнувшись, подставлять под каждую ногу по стулу, да еще две санитарки должны держать ее по бокам и за голову. Длинны обычной иглы часто не хватает. «Буржуи» для таких сейчас делают специальные.
Кожа спины обработана бетадином, сделана местная анестезия кожи. Прокол. Лиля тихо ойкает. Марина чуткими кончиками пальцев «видит», как игла проходит мышцу, потом связку. Рука и игла стали одним целым. И вот оно! Непередаваемое ощущение победы. Игла, как-бы «проваливается» в пустоту после нарастающего сопротивления, она точно введена в нужное пространство, которое у Лили глубоко в спине, между ее позвонками. Это пространство – трубочка, диаметром в три – четыре миллиметра. Но Марина уже точно знает – «она там!» Внутри у молодого доктора разливается теплом успокоение и радость. Полдела сделано. Аккуратно, главное сейчас не расстерилизоваться! Один злостный микроб, попади он в эту тонкую трубочку в Лилиной спине, сделает ее инвалидом на всю жизнь. Теперь Марина вводит через иглу тонюсенький, как рыболовная леска, но полый внутри, катетер, извлекает иглу, присоединяет фильтр, и вводит медленно через катетер Лиле средство для анестезии. Сейчас есть мощные анестетики. Они – гарантия высококачественного и длительного обезболивания, – только сделай правильно укол. Но за такую гарантию можно дорого заплатить. Стоит доктору ошибиться на один-два миллиметра, и не заметить ошибки, – ценный анестетик попадет в вену, где ему не место. И трагедия неминуема – возникнет тяжелая аритмия, вплоть до остановки кровообращения. Буквально – смерть на игле. Марина все помнит, ничего не упустит. Пять раз себя перепроверяет, вводит «тест-дозу», выжидает, разговаривает с Лилей как-бы ни о чем, на самом деле держит постоянный котакт, чтобы по мельчайшим признакам и жалобам заподозрить неладное…
Все в порядке. Укладка, фиксация, капельница. Мониторы замигали красными цифрами давления, запикал кислородный датчик, поползла зеленая змейка кардиограммы…
– Лиля, как дела, дорогая. Схваток уже не чувствуешь? Не болит? Хорошо, анестезия уже начала действовать. Как дышать?..
– Хорошо чувствую, Марина Петровна. Сначала ощущение, как будто ногу отсидела, знаете. Потом прошло, и живот не болит, а какое-то тепло поднимается вверх… Дышать нормально. Скажите, Марина Петровна, а скоро начнете операцию?
– Молодец, Лиля, так держать! Все у нас получится теперь. Сейчас будем ждать двадцать минут, чтобы анестезия «поднялась» до груди, тогда весь живот обезболится. Ты будешь чувствовать, что к животу прикасаются, как будто гладят, а боли от разреза и укола чувствовать не будешь. Минут через пятнадцать позову акушеров мыться на операцию.
– Скажите, а спать я точно не буду?
– Ну, милая, успокойся и вспомни, что я тебе рассказывала. Любой наш препарат, который вызывает сон, для тебя небезопасен. Утрата сознания, мышечное расслабление вызовут приступ. Потом «на аппарат», – дальше в реанимацию. А потом – ты знаешь… Потерпи. Через полчаса достанут тебе твоего…
– Ванечку…
– Ну да, ну да, у тебя же мальчик на УЗИ…
Санитарка с первого этажа, запыхавшись, просовывает голову в двери операционной.
– Доктор. Вас там у прыёмному якыйсь чоловик клычэ.
– Скажи, я в операционной, не могу.
– Марина Петровна, – это муж мой, он издалека приехал, и потом уезжает. Скажите ему, что у меня все хорошо, пожалуйста.
Марина сбегает в приемный покой роддома. Здесь тишина, горит одинокая лампочка. В полумраке спиной к ней стоит грузный мужчина и кричит в мобильник, в основном матом. Он отборно обкладывает какого-то Толяна за то, что тот задерживается в пути с ящиком коньяка, а поляну пора накрывать. Увидев боковым зрением маленькую докторицу, бычок в кожанке, не отнимая мобилы от уха, стоя вполоборота, говорит.
– Скока я должен денег за наркоз?
– Во-первых, здравствуйте. Во-вторых вы мне ничего не должны. Лечение у нас бесплатное, за исключением некоторых лекарств. Если при выписке из роддома у вас появится непреодолимое желание внести какую-то сумму на развитие отделения, или выплатить мне лично гонорар за качественную анестезию, – побеседуете с нашим заведующим, и, поверьте, мы не откажемся.
– Не, ты не поняла, коза. На эти понты у меня нет времени. Я щас тебе даю бабло, и шоб все по уму было с Лильком. Скока надо? Только так, шоб моя милая спала и ни беса не слыхала. Поняла?
– Видите ли, у вашей жены серьезное заболевание, при котором общий наркоз повлечет серьезные осложнения из-за «перевода на аппарат», а это чревато переводом в реанимацию, возможно надолго. Поэтому показана эпидуральная анестезия. Лиле все обьяснено, она дала согласие и…
– Шо!? Так шо, я не понял, она спать не будет?
– Нет. Я уже начала анестезию. Через пятнадцать минут…
– Смотри, устрица. Если Лилёк спать не будет, – у тебя будут большие проблемы, отвечаю. А они тебе нужны?…
Марина бежит в операционную, а перед лицом стоит морда оскалившегося большого черного пса. Вот он присаживается на задние лапы, пружинится, сейчас прыгнет…
Акушеры уже помылись и стоят вокруг закрытой простынями беременной женщины с поднятыми вверх белыми перчаточными руками. Скорее, скорее, пока нет приступа…
– Лиля, как дела?
– Все хорошо, Марина Петровна. Уже тепло ниже груди. Что там муж?
– Нормально.
Монитор, датчики, замеры давления, оксиметрия, уровень анестезии. Часы на кафельной стене курантами отбивают секунды в тишине операционной. Время принятия решения.
– Начинайте.
Проходит бесконечные две минуты и акушеры передают педиатру орущего Ваньку, всего в белой смазке и маточной крови. Хорошие оценки выставлены Ваньке педиатром. Аж восемь баллов по шкале Апгар. Хорошо… Анестезия адекватная, достали ребенка быстро, Лиля в порядке, дышит хорошо. Улыбается сквозь слезы, всех благодарит, обнимает сына, акушерка прикладывает его к груди. Он морщится, пищит, и пока не хочет сосать, но у мамы на груди скоро затихает, согреваясь.
Все как всегда, но каждый раз по-особенному. Привыкнуть к наполняющим ее чувствам Марина не может, и тоже в уголке пускает слезу. Постепенно напряжение спадает. Еще минут пятнадцать акушеры молча ушивают матку. Потом и они расслабляются немного, начинают шутить, хвалить новорожденного на все три двести, поздравлять молодую маму с сыном и анестезиолога с удачным наркозом… Ночь на исходе.
Утренняя суета перед пятиминуткой. Акушерки шныряют с бумажками. Всем надо подготовиться к рапорту и сдаче смены. Куча дневников в историях родов подождет. Потом, когда Марина вернется из другого корпуса, где проходит рапорт у начмеда, она займется этой кучей, и уйдет домой часов в десять. Последние распоряжения даны анестезистке, оставленной следить за Лилей в палате интенсивной терапии. Ночной разговор почти забыт, некогда, – дежурство еще не закончилось. Потом… Бутерброд съесть не успевает. Она выбегает из роддома с ворохом бумажек под мышкой и, запахивая полы пальто, стремится в корпус к начмеду. У порога ее встречают два черных джипа. Рядом братва. На капоте живописный натюрморт из коньячных бутылок, пластиковых стаканчиков, балыковой и лимонной нарезки. Стриженый бычок манит пальцем-сосиской нашу Марину.
– Иди сюда-а, мормышка…
– Не хамите, пожалуйста,.. и мне сейчас некогда. Через две минуты на рапорт, я спешу…
– Ты че, не вкурила, докторица? Я щас с Лилей говорил по мобиле, она сказала, что не спала. Говорит, шо не болело, но она не спала, как я тебе наказал… Теперь слушай, – тем, кто мне отказывает потом бывает трудно сосчитать свои проблемы. Я знаю как тебя зовут, и как зовут твою сестру и племянницу. Знаю, где вы живете. Щас я пьяный, а потому добрый, у меня радость, типа… Но когда я протрезвею через три дня, то на опохмел буду злой и за свои слова отвечу. Пацан сказал, – пацан сделал. Поняла? Дура. Могла бы денег до дому принести… Все, – беги…
Все в ординаторской искренне радуются за Марину. Еще бы, молодой доктор, ночью, в срочном порядке, не растерялась, здорово эпидуралку при миастении провела! И приступ предупредила! Ну, растешь, Мариша!.. Комплименты, рукопожатия…
Только Мариша очень бледна. Молчит, слабо кивает, как перешибленная пополам. Все смотрят с пониманием и участием, – тяжелые сутки. Но она сидит в углу в кресле и мутным взглядом, на дне которого липкий страх, вглядывается в пространство между столом и холодильником.
– Мариш, что с тобой, ты чем расстроена, что-то случилось?
Она вдруг съеживается, и показывая пальцем на корзину для бумаг, почти кричит.
– Там… Собака… За столом, черная…
– ?…
– Ловите ее, поймайте… Она сейчас, ко мне… Позовите… А-а-а-а-аа…
***
Ее забрала бригада с острым психозом.
Потом Марине пришлось еще месяц провести в отделении неврозов.
На работу она вернулась, но в операционную с год ходить не могла.
Ночные дежурства убрали.
Спала дома со снотворными.
Разговор на улице слышала санитарка и все рассказала нам.
Мы поговорили с Лилей, и она, выписавшись, видимо, как-то стреножила мужа.
В общем, все обошлось хорошо.
«Лешак»
Проплывают в небе тучи,
мчатся волки за тенями.
А луна, луна танцует
над застывшими телами.
Лес рычит и беснуется. Гвалт ворон доносится отовсюду. С затянутого плотной чёрной пеленой неба срываются потоки ливня и хлещут прямо в лицо. Ветер завывает в кронах сосен. Вездесущие ветви дерут оголённую кожу рук, путаются в ногах, проходятся острыми краями по шее, щекам, стремясь добраться до глаз. Я несусь меж ними, не прикрываясь и не оглядываясь назад. Я стремлюсь догнать то, что догнать невозможно. Оно маячит на уровне зрения. Бесшумно скользит вперёд, огибая стволы массивных старых древ. И я не могу определить, бежит оно от меня или просто ведёт за собой.
***
Шесть повозок, две дюжины лошадей, семьдесят людских душ. Мы пришли в эти места не так уж давно. Мы были дезертирами. Все из одного села. Когда война затянулась настолько, что стало невмоготу, я и ещё четыре десятка бывалых вояк похватали с государевых складов всё, что только могли, вернулись к семьям. А побоявшись преследования и наказания, и вовсе снялись с обжитых мест – выбрали в качестве нового жилья неизведанные, дикие леса, даже и не предполагая, насколько они опасны.
Я помню суматоху, образовавшуюся, когда всё имущество пытались уместить в повозки. Помню тревогу, повисшую в воздухе. Помню лицо счастливой Райлы, моей жены, едва осознающей, что бесконечные военные походы уже в прошлом; помню ясные глаза и тихий голосок малышки Ягодки, всюду бегающей за мной и не отстающей ни на шаг: «Папочка, ты больше никуда не уедешь?.. Твой второй глазик не пропадёт, как первый?.. Эта повязка на твоей голове такая нелепая!.. Мама говорит, мы в тот лес пойдём… ну зачем, пап?.. он же страшный!»
На горизонте чернел бор, уместившийся меж двух горных хребтов. В него упиралась старая, заросшая тропа – единственный путь к спасению и тихой жизни. Или гибели.
Мы начали поход, спиной ощущая топот копыт: карательный отряд уже спешил по нашим следам.
***
Лес постепенно окутывается мраком и обнажает передо мной свою худшую сторону. Мокрый мох скользит под ногами. Дождевые капли застилают единственный видящий глаз. Я тру его изо всех сил и пытаюсь всматриваться в даль, не упускать тварь из виду. Та петляет, исчезает, скрывшись за очередным широким стволом, а через пару мгновений появляется вновь.
Натруженный взор отвлекается от высокой фигуры и различает нечто серое, мелькнувшее сбоку, средь деревьев. Совсем рядом. Слух выделяет тяжёлую поступь и утробный рык. После свист туши, разрезающей завесу из ливня. И прежде, чем разум успевает осмыслить что-либо, наученные руки сами приходят в движение. Правая выгибается в локте, выставляя сжатое в пятерне лезвие сигилля навстречу звуку. Вторая направляет скользскую рукоять и удерживает у основания, когда нечто массивное ударяется о сталь. Ещё движение, краткий рывок вперёд – и руки возвращаются в удобное для бега положение. Уже в спину летит грохот и скул. По-особому печальный и больной. По-особому человечный. Я слышал такой раньше.
***
Шесть повозок, две дюжины лошадей, семьдесят людских душ. Мы спешно пробирались глубже в чащобу; скоро исчезли все признаки присутствия здесь человека, вплоть до каких-либо различимых троп, столетние сосны пришли на смену молодым деревцам.
Мой вороной скакун, повидавший не один кавалерийский налёт, не одну рубку в гуще сражения, теперь спокойно семенил в середине цепочки из повозок, чуть поодаль от третьей с хвоста. В ней, окутавшись покрывалами, посапывала Ягодка. И мой пытливый взор, бегающий от ствола к стволу, неизменно возвращался к ней. Засмотревшись на прекрасный лик, прикрытый неровными прядями русых волос, я различил медальончик: небольшой волчонок, выструганный из железного кедра тем же кузнецом, что ковал мечи и доспех для моей хоругви. Простая, грубоватая фигурка. Кузнец вырезал такие, когда с работой совсем было туго, приписывал им свойства магических оберегов и отдавал за один золотой. Молодые новобранцы скупали всё подчистую. Матёрые солдаты только посмеивались, а вечерами, меньше глаз когда было, сами бегали к кузнецу за маленьким, грубым, шершавым на ощупь орлом, щитом или гербом государя. Все боялись и не хотели испытывать судьбу.
Я взял волчонка. И оберег, считай, помог – летящее в лицо копьё перерубили в воздухе, лишь острие прошлось по правой глазнице. С той поры я ношу повязку, а счастливая вещица болтается на шее моей малютки. И я ещё не видел, чтоб она снимала волчонка.
Райла сидела позади меня всю дорогу, плотно прижавшись к спине и сложив руки замком на моём поясе. Я чувствовал затылком её горячее дыхание и мягкие локоны волос.
— Милая… может на повозке будет лучше всё-таки? Ты же терпеть не можешь эти поездки верхом.
Она устало поёжилась, встревоженная моим голосом, хоть я старался говорить тихо. И крепче сжала объятья.
— Не могу… не могу поверить, что ты здесь, рядом. Кажется, отойду… хоть отвернусь – и исчезнешь. А вернёшься с новыми шрамами, без пальца, с ещё одной вонючей повязкой на лице…
Я отпустил поводья и сжал её руки. Так крепко, как смог. На правой моей ладони не было большого пальца, на левой – безымянного, мизинца и целого куска плоти. Но я давно приноровился к этой напасти.
Она задрожала.
— Калека мой… будто чудище какое трёхпалое хватает… но это всё, благо, кончилось.
— Да, милая. Будем жить тихо, как крестьяне. Научиться бы только. Сохой приноровиться править, хлев небольшой смастерить.
— Научишься. Головы рубить научился, и крестьянские заботы осилишь… А что погоня?
Я обернулся, пригляделся вдаль. Беглые государевы ловчие на пару с сельскими охотниками вовсю заметали, путали следы. Без этих людей пришлось бы туго. Но они были с нами, и я благодарил всех Богов за это.
Райла тоже обернулась на мгновение, поводила глазами по округе и, явно никого не приметив, отвернулась обратно. Тотчас впилась в меня глазами цвета… когда бушующие морские волны, подгоняемые ветрами, врезаются в утёс, от них отскакивают крохотные лазурные всплески; они живут недолго – паря над пенящейся пучиной, позволяют взору запечатлеть один-единственный кадр, а после сливаются с морем… но кадр этот такой, что запомнится на всю жизнь. Глаза Райлы были цвета именно такой лазурной капельки.
Я засмотрелся.
— Нет за нами уже погони. Если они не из пугливых, то бродят по лесу за мили отсюда или будут бродить. Ручаюсь.
Я смотрел на её загорелое лицо, пухлые щёки, притягательные черты. Время замедлило свой ход. Я дышал ей. Я видел лишь её. Я сходил с ума. И нечто крохотное росло в груди, разбухало, вырывалось наружу. А когда разорвалось, я сам не заметил, как впился в её губы. И всё вокруг померкло.
… ругань впереди, далеко за главной, ведущей повозкой. Свист стрелы. Грохот. И рёв: скорбный, почти человеческий. Я с трудом отстранился от любимой, повернулся, натянул поводья и понёсся вперёд. Вслед за главной резко остановились все повозки.
Достигнув небольшого скопления мужиков, спрыгнул с лошади, доверив Райле поводья. И скоро понял, в чём дело: в кусте папоротника лежала туша большого матёрого волка со стрелой в горле. Зубастая пасть была раскрыта, алая кровь толчками вытекала изнутри. Терпкий, приторный запах забил мои ноздри.
— И как это случилось?
Я осмотрел всех, с луком в руках стоял один, самый молодой из наших. Белый был что снег. Струхнул малец, с кем не бывает.
Он первым и не заговорил. Повернул ко мне рыжую косматую голову Микола Медведь. Вот это был здоровяк, ничего не боялся. Ему только дай топор побольше иль двуручник какой – врагу спасу не будет, а если ещё в хороший доспех заковать… Лишь умом крепким не наделён.
— Ды вось, — Микола махнул рукой, указывая на землю перед ведущей главную повозку лошадью, — вылецела малое пад капыты. Бегала, рыкала, прыгала. А конь баявы. Яму што? Як даў – гэты аж падляцеў, а заскулiў – страх!..
Я глянул на землю. В комке светлой шерсти, мяса и костей угадывались черты волчонка. И не волк, стало быть, там, в кустах валялся. Волчица.
— Тут страшыла як выбяжыць, ды зараве. А вылiкая такая, i каню глотку перагрызе – не заметiць. Я толькi за тапор – а ў яе ужо страла ляцiць…
— Спасибо, Микола. Пацан, твоя работа ведь?
Из глубины леса дунуло холодом. Верхушки сосен ворочались и скрипели. Дико кричало вороньё откуда-то… показалось, что из-под каждого куста, с кроны любого дерева. Птичий гвалт накатывал волнами, порой перекрикивая стук сердца.
Виновник всего этого стоял молча и не смотрел на меня. Я не стал окликивать, последовал за его взглядом и упёрся в пригорок, прямо дальше по дороге. На самой вершине стоял, опёршись о долговязое старое деревце, матёрый волк. Стоял неподвижно и смотрел разом каждому в глаза. Нас разделяло порядочное расстояние, но жёлтые зрачки животного светились так, что ослепляли. Я отвернулся.
— Готовьте оружие, мужики. Зверьё не оставит нас в покое. Хорошая работа, пацан.
Я выхватил из его окоченевших пальцев лук, бросил на повозку и самого пихнул туда же. Он был холодный и весь липкий от пота. И смотрел, смотрел туда, на пригорок.
Мужики повздыхали и разошлись по своим скакунам, телегам – точить мечи да топоры, натягивать тетевы на луки. Наш путь продолжился.
Я вскочил на своего вороного и бросил взгляд туда, где видел матёрого волка, несомненно, вожака. Его уже не было. И в одно мгновенье меня пробила дрожь – деревце, о которое он опирался, тоже исчезло. Такое сухонькое, старое. С корой, точно не сосновой, не дубовой, не еловой, не знаю какой. И с безлистными ветвями, больно похожими на кривые звериные когти. Не было его нигде.
***
Лес переливается лунным серебром, капли ливня светятся и образуют единую водную завесу. Я несусь по влажному мху, прыжками преодолевая особо топкие участки, и смотрю только вперёд. Топот, рык, затем свист раздаются то слева, то справа. Я даю волю рукам, оставляю голове одно-единственное дело – следить за тропой, дабы не оступиться, не зацепиться носком сапога за толстые корни, не ступить в яму, скрытую под водной гладью. Ведь остановка сейчас – значит смерть.
И взмахи сигилля сверкают в ночи, и до ушей доносится чавканье мяса, хруст костей, ещё безумный рёв, но уже за спиной. И всё труднее удержать рукоять окостеневшими от холода пальцами. А мокрая серая шерсть мелькает средь деревьев снова и снова. Топот уже гремит отовсюду. И впереди он особенно звучный.
Я поднимаю голову, приглядываюсь – и сердце моё начинает биться быстрее, отдавая стуком в висках. На меня несётся огромная бурая гора из плоти, шерсти, когтей и зубов. И ревёт так, что, не увидь я источника, спутал бы с раскатом яростного грома. Нападки волков прекратились, я удобнее перехватил рукоять и лишь ускорил бег. Железная пасть медведя застыла распахнутой, издали видно, как напрягаются мышцы под толстой шкурой. Шкурой, местами подпаленной, из которой торчат обломанные древка стрел. Это мой старый знакомый.
***
Шесть повозок, две дюжины лошадей, семьдесят людских душ. Мы пробирались по бурелому всё глубже, высекая древние деревья под корень, когда телеги не могли пройти. С каждым ударом топора ветер завывал всё яростнее, смешиваясь с вороньим гвалтом. Мы продолжали движение, пока свет солнца пробивался сквозь густые кроны. Едва заметные первые звёзды указывали нам время стоянки. Тогда мужики ставили шатры, разгружали поставленные друг подле дружки телеги, зажигали вокруг них костры. Женщины готовили еду. Помимо захваченного заранее хлеба, колодезной воды, говядины да свинины, ягод с грибами, собранными прямо на ходу, на льняных покрывалах появлялась обжаренная на огне дичь. Жилистое, жёсткое мясо волков и ароматное лосиное. Всё потому, что зверьё само лезло на мечи и стрелы; с того момента, как пацан застрелил волчицу, не проходило и дня, чтоб какой зверь не кинулся на лошадь, не попробовал поддеть рогами одного из наших. Я обнажал лезвие сигилля только когда лесная тварь подбиралась близко к телеге, что везла Ягодку. Зато другие нарубились и настрелялись всласть. Да и куча свежего мяса того стоила.
А когда женщины, дети, старики разбредались по шатрами, мы выбирали дозорных, что будут поддерживать костры до утра, следить за лошадьми и охранять людей с оружием в руках. Хворостинками выбирали, кто остаётся сторожить первым и до полуночи, а там сменят. Я быстро вытянул длинную и скрылся от вечерней стужи в шатре – следовало быстрее заснуть. Райла тихо посапывала, обняв Ягодку. Её волосы рассыпались по большой пуховой подушке. Я подкрался и осторожно приложился губами к тёплой щеке. Любимая мило поморщилась, закрытые веки неспокойно дрогнули. Я укрыл её покрывалом, а сам завалился рядом, не сняв кожанку и пояс с ножнами. До моей смены оставалось чуть более четырёх часов.
Проснулся от того, что здоровая ладонь тормошила за плечо. Не без труда разлепил глаз и увидел прямо перед собой косматое лицо Миколы с квадратным небритым подбородком, толстым носом и маленькими зелёными глазами.
— Уставай ўжо, наша чарга прыйшла…
Его шёпот прямо гремел в ночной тишине. Я краем уха уловил, как беспокойно заворочалась то ли Райла, то ли Ягодка, и поднялся на локтях.
— Не шуми, Микола. Иди. Я скоро выйду. Только горло промочу.
Он кивнул и выбрался из шатра. Я тихо поднялся на ноги, снял с пояса флягу колодезной воды, опустошил. После прикинул: кроме меня дежурить будут ещё десяток опытных воинов, каждый из них отменный стрелок (кроме разве что Миколы – он обходился лишь своим двуручником да топориком, меня же лук порой едва слушался и руки после стрельбы болели страшно), уверен был, лесной зверь какой и близко не подступится. Прикинул, да и заполнил флягу брагой из небольшой мутной бутыли. И скорее вышел наружу.
Полуночный бор встретил меня пробирающимся под одежду холодом, тусклым светом лунного серпа и вороньим гвалтом. Гвалтом почти не прекращающимся. Я скорее закрыл проход в шатер и отправился к ближайшему костру. Там, поджав ноги под себя и сжимая древко лука побелевшими пальцами, сидел юноша, пробивший горло волчице в тот день, когда мы только начали свой путь. Вернон, кажется, его звать. Черноволосый, широкий в плечах, жилистый. Сильно смахивает на меня, только без шрамов, морщин и копны седых волос. Ещё все пальцы у него на месте. И глаза.
— Ну что, пацан, не показывалось зверьё?
Я присел рядом. Он вздрогнул и покосился на меня. Веки его покраснели, глаза были туманными, под ними набухли огромные мешки.
— Сколько ж ты не спал?
Он отвернулся, пуще прежнего сжал древко.
— День… три… пять… Не помню. Как приложу голову к подушке, так вижу их… жёлтые, яркие такие. И смотрят не по-звериному. Была б ярость, жажда крови… я б понял, я привык. Но тут холод… а за ним…
Вернон вдруг замер и стал дышать часто, будто задыхаясь. Я живо раскупорил флягу, подтянул горлышко к его губам. Он глубоко вздохнул, кое-как разжал руки, перехватил у меня брагу. Пригубил, поморщился. Пригубил снова, глотнув уже больше.
— Волк… чёртов волк придёт за мной, понимаешь?.. Он не остановится, не отстанет. Подстережёт ведь… Я точно знаю, подстережёт… И перегрызёт горло. Вот что за тем холодом в глазах было… предостережение…
Вернон стал делать глоток за глотком, пока не опустошил флягу. Затем отдал мне, а сам зарыдал. Крупные слёзы так и текли по его щекам. В нём много набралось, я сразу понял.
Вернон прижался в моему плечу. Я чувствовал, как он дрожал. Я имел полное право его отчитать, как солдата и воина. Но это был всего лишь юноша. Мальчишка, что был до смерти напуган.
Я обнял его как умел.
— Никто тебя не тронет, пацан. Ты ж знаешь нас. Таким молодцам ни волки, ни медведи не страшны. Да хоть Лихо Лесное пусть приходит, мы и его…
Лихо Лесное. Деревце, что исчезло само по себе. Я тогда и забыл о нём за заботами.
— Пацан, а ты не помнишь деревца рядом с волком тем? Старое, сухонькое такое…
Вернон резко отстранился, посмотрел на меня испуганно.
— С корой непонятной, да? Я уж думал, что почудилось. О деревце… вожак опирался, а потом…
И волчий вой прорезал ночную тишину, оборвав юношу на полуслове. Вой поддержали десятки глоток. Я поднялся на ноги, пальцы рефлекторно легли на рукоять сигилля. Куда б я не смотрел, везде пылали жёлтые глаза, отражая свет костров. Пацан весь сжался и заскулил.
— Давай лук и колчан! А сам за телеги, живо!
Вернон оставил всё, что было, и убег куда-то к шатрам. Я закинул колчан на плечо и, подхватив лук, подошёл вплотную к костру. Положил стрелу на тетеву, натянул. Что делали другие дозорные, я не видел. Только слева от меня, в двух десятках шагов стоял Микола, перехватив двуручник, справа я приметил ещё мужика с луком в руках.
Скоро показались серые оскаленные морды. Волки вышли на свет огня и остановились. Вперёд медленно вышел вожак. И жёлтые глаза его устремились на меня, в тёмную осеннюю ночь они светились особенно ярко. Он сделал ещё шаг. И я спустил тетеву. Стрела вонзилась в землю так, что брюхо зверя оказалось б пробито насквозь, продолжи он идти. Я выпустил ещё несколько стрел в других волков. Они вонзились в мох прямо за полшага до их передних лап. Мужик справа сделал тоже самое. До ушей донёсся негромкий рык вожака, скоро тот отступил. Остальные последовали за ним. Я переглянулся с другими дозорными и хотел было откинуть лук. Запястья уже ныли, а пальцы дрожали от напряжения.
Но яростный рык волной накрыл наш временный лагерь, – и я крепче схватил неудобное древко. Что-то крупное неслось на нас, звучно топая и подминая кусты под собой. Подбежало ещё несколько человек. Заскрипели тетевы на луках. А когда пламя костров осветило огромную кудлатую фигуру и стрелы, свистя, рассекли воздух, было уже поздно. Наконечники скользили по шкуре, падали, втыкались в землю, а если и попадали – не было никакого результата. Бурый медведь, раскрыв пасть и сверкая белыми клыками, приблизился и затоптал один из костров. Микола отбросил двуручник, снял топорик с пояса и ринулся на зверя. В это мгновение вновь раздался вой, из темноты леса стали выскакивать волки. И тут начался ад.
Помню крик и ругань. Рёв и скул. Звон и свист. Помню, как я одну за другой выпускал стрелы, пока колчан не опустел, пока я не перестал чувствовать собственные пальцы. А затем настал черёд сигилля. Я рубил и рубил. Затем прыгал, перекатывался, уворачиваясь от когтей, зубов и снова рубил.
Помню, Микола, страшно матерясь, вогнал лезвие медведю под левую лапу. Тот сбил здоровяка с ног и подмял под себя. Я схватил одной рукой полено из костра и ринулся на выручку, второй продолжая рубить. Помню, как вспыхнуло пламя, запахло горелой шерстью и мясом. И как сначала медведь, а за ним и волки понеслись обратно в лес. У всех, как у одного, пасти были в крови.
Не помню, много ли было трупов. Но я нашёл Вернона за первой же телегой. Живот его был распорот, на шее зияла красная, рваная полоса. Терпкий, приторный запах забивал ноздри. Парень харкал кровью, но был жив. Я склонился над его лицом и ловил сбивчивое дыхание. Пытался даже зажимать рану, хоть знал, что это бесполезно.
Вернон плакал. И слёзы его смешивались с кровью.
— Добрался до меня… добрался… подстерёг…
Он закашлялся. Сплюнул алой слюной.
— Я видел дерево рядом с матёрым… вожак опирался о него… а затем они ушли… вместе…
Вернон кашлянул ещё раз. Вдохнул полную грудь воздуха. Выдохнул. И не вдыхал больше. Я закрыл его веки.
***
Лес проносится мимо. Толстые, облепленные мхом стволы встают на пути и тут же оказываются за спиной. Серые морды мелькают слева и справа. Чёрные крылья трепещут высоко над головой. Бурая гора стремительно приближается, хромая на левую лапу. Я беру левее, пытаясь сделать дугу и зайти к медведю сбоку. Прыжками перемещаюсь от дерева к дереву. А подпустив зверя вплотную, одним рывком приближаюсь к нему, поднимаю сигилль и бью наотмашь. Слышу яростный рёв и сразу же кувырком ухожу от железных челюстей. Но поднявшись на ноги, ловлю удар когтистой лапой в грудь. Слышу треск рвущейся кожанки, чувствую жжение выше живота. И как течёт что-то тёплое под одеждой. Перехватываю рукоять сигилля и вгоняю лезвие в мохнатый мокрый бок, прямо меж рёбер. Зверь рычит, хочет вывернуться и добраться до меня. Только раны замедляют. И я успеваю достать сигилль и вставить его в горячую плоть ещё раз. Медведь всё-таки выворачивается и сносит меня лапой.
На мгновение всё вокруг меркнет. Я отлетаю и прилаживаюсь спиной о твёрдый ствол. Шевелю пальцами – они всё ещё сжимают рукоять.
Рёв, подобный раскатам грома, нарастает. Поднимаю голову и смотрю на медведя. Его маленькие глаза налились кровью. Зверь набирает скорость и приближается. Одервеневшая левая лапа едва слушается, из-под шкуры вырываются алые капельки и тут же смешиваются с потоком ливня. Но он продолжает упорно, яростно наступать.
Я медленно поднимаюсь на ноги, игнорируя ноющую боль в груди, треск в спине, трясущиеся от напряжения предплечья. Заношу сигилль повыше и жду. Вздох, второй. Медведь оказывается прямо передо мной, и я срываюсь с места. Челюсти звучно клацают в воздухе. Я делаю рывок влево, скользя по мокрому мху. Направляю лезвие. И вонзаю его под левую лапу. Туда, где толстая шкура была рассечена лезвием топора и где мягкая плоть прикрыта лишь тонкой коркой спёкшейся крови. Сигилль входит до основания.
Медведь ревёт, беснуется, кидается из стороны в сторону, порой пытаясь меня достать. Удары получаются хлипкими. Я слышу, как трещит кожанка, но пробить её снова зверю уже не под силу. Я держу рукоять крепко и проворачиваю, пока движения его не становятся медленнее, а рёв тише. Скоро из пасти медведя вырывается один лишь хрип, и массивная туша медленно валится на землю. Я, обессиленный, опускаюсь тоже. Рукоять сигилля продолжает торчать из-под лопатки зверя. Всё произошло быстро, а значит стальное лезвие на этот раз точно достигло сердца.
Серп луны медленно подползает к горизонту, предвещая скорый рассвет. Ливень постепенно стих. Остудилось и разгорячённое бегом тело, обнажив жгучую боль в груди и нечувствительность пальцев. Ветер носится средь старых деревьев и томно завывает. Но ни волчьего воя, ни звериного рёва, ни вороньего гвалта, вперемешку с трепетаньем крыльев, наконец не слышно. Я перевожу дыхание, смотря в никуда. Пытаюсь согреться, растирая ладони, ступни. И на тёмно-коричневой коре глаз выцепляет светлые охотничьи зарубки. Пара коротких линий указывает точный путь к лагерю. Я отхлёбываю из фляги и, опираясь о тушу медведя, поднимаюсь на ноги.
Лагерь. Наш временный лагерь. Туда вела меня тварь. Я хватаюсь за шершавую рукоятку и выдёргиваю сигилль из плоти, запускаю оружие в ножны. И иду вперёд неспешно, готовый к чему угодно. Чувствуя холодный взгляд и вслушиваясь в шелест ветвей.
***
Пять повозок, дюжина лошадей, сорок шесть человеческих душ. Мы тогда не вняли страшному предостережению (а я уверен, ночное нападение именно им и было) и вознамерились продолжить свой путь. Но когда нас резко стало меньше, следовало тщательнее готовиться и обдумывать дальнейшие шаги. После новых потерь пошатнувшийся дух людей оказался бы сломлен напрочь, и мы бы повернули назад – навстречу мечам карательного отряда, либо сгинули здесь, грызя друг друга и сдавая под напором новых нападок лесного зверья.
Помнится, когда стих вой, мы до утра обходили шатры и считали мёртвых. Вернон, десяток других бойцов лежали разорванными на мху, средь пожухлой серой травы. С их тел струился пар, но не от тёплого дыхания. Медленно вытекал он из раскроенных глоток и открытых, рваных ран. Их белые пальцы всё ещё держали оружие, а глаза были наполнены яростью и устремлены… теперь уже в пустоту. Кто-то погиб ещё у окружавших лагерь костров, кто-то у входов в шатры. Но слишком многим той ночью не хватило защиты. Мы стаскивали целые семьи в кучи, пока другие копали могилу, способную уместить их всех. Мёртвое зверьё свежевать не стали – утащили подальше от лагеря и бросили гнить.
Ни Райле, ни Ягодке я не позволил выходить из шатра.
Скоро могила была засыпана, раненые перевязаны, лошади успокоены и накормлены. Женщины, бледные, трясущимися руками приготовили еду и нам. Я кое-как впихнул в себя пару кусков мяса и, добравшись до ложа, вырубился мгновенно.
Когда очнулся, было уже за полдень. В шатре царил мрак. Умело задраенные щели не пропускали холода, но и света тоже. Лишь тусклый огонёк свечи мерцал где-то у дальнего конца помещения. Я поднялся с ложа. Рука рефлекторно легла на пояс, ладонь прошлась по ножнам. Сигилля не было. Всё внутри вздрогнуло. Я живо оглядел шатёр. За небольшим столиком со свечой, танцующей языком пламени, сидела Райла и алой тряпкой протирала лезвие моего оружия. На дубовой поверхности стола лежал ещё потёртый наждак и фляга, тоже снятая с моего пояса.
Она сидела, тёрла калёную сталь и не смотрела на меня.
Я подошёл сзади, запустил руки в роскошные волосы. После обхватил её дрожащие руки, медленно опустил на стол сигилль и грязный кусок льняной ткани. И крепко обнял.
— Твой меч был весь в зазубринах… и крови… Кто опять на тебя нападает? С кем опять тебе нужно сражаться?
— Этой ночью зверьё взбесилось. Ещё медведь появился из ниоткуда. Они прорвались, но мы быстро всех отбросили.
— Но сколько погибло?.. Вы же этим и занимались всё утро, да? Капали могилы?
Райла дышала часто. Я стоял недвижимо и крепко обнимал её сзади, сжав холодные запястья. Она не стремилась обернуться, и это было хорошо. Последнее, что я бы хотел видеть, – её яркие, лазурные глаза, затянутые блеклой пеленой грусти и страха.
— Выжило достаточно, чтобы продолжить наш путь к спокойной жизни… и где Ягодка?
Райла ответила не сразу.
— В шатре у Васки, с другими детьми. Отвела, как ты вернулся.
Васка, старая бабка-повитуха. Когда-то ещё со мной нянчилась. Хорошо, что стая до неё не добралась ночью. Хорошо.
— Насколько там безопасно?
— Микола у входа стоит. С секачём огромным в руках. Безопасно там.
Хорошо. Очень хорошо.
Я ведь тогда чувствовал, что мне надо будет уйти. Уйти надолго. Оставить моих девочек без защиты на всю ночь, а то и дольше. Мне думалось, что этот поход изменит всё. Либо приведёт к жизни спокойной, настоящей, либо к полному провалу. И я был прав. Полностью.
Райла отстранилась от моих объятий, поднялась со стула и протянула мне клинок и флягу. Глаза её выражали самое худшее, что я только мог представить.
— Тебе это пригодится. За тобой приходили, пока спал. Вояки эти затеяли что-то, точно хотят тебя куда-то отправить…
Я взял вещи из её рук и уместил на поясе.
— Если отправят, ты пойдёшь? Оставишь нас опять?
Я протянул к ней руки, чтобы коснуться, обнять. Райла лишь нахмурилась и подалась к выходу из шатра.
— Ты пойдёшь. Конечно, пойдёшь.
— Я должен привести нас к безопасной земле. Там, где мы начнём новую, счастливую жизнь.
Она вздохнула, подняла полог шатра. В помещение ворвался студёный воздух. Свеча позади потухла.
— А ты разве до сих пор не видишь? Наш поход провалился. Путь в счастливую жизнь завален трупами. Никогда путь, начавшийся со смертей, не приведёт к счастью.
Райла вышла наружу и опустила полог. Я тогда долго стоял в темноте и думал. Я был согласен с ней полностью, но был и полон решимости доказать обратное. Ей и себе самому.
«Вояк» я нашёл быстро. Около десятка мужчин окружали едва теплящийся костёр, все спокойно обсуждали что-то. Все, кроме одного. Брас, отличный лучник, именно с ним я и Микола первыми встречали освирепевшее зверьё. Выпущенные из его лука стрелы свистели рядом с моими, лезвие вырезало серые морды не менее яростно и умело. Браса я помнил как отрока, только-только становившегося мужчиной; эти его вечно насмешливые янтарные глаза, густая светлая борода, простодушные черты лица и улыбка, всегда вызывающая ответную. Таким я и хотел бы его запомнить. Этот Брас, возвышающийся над дрожащим костром, яростно выкрикивающий, плюющийся слюной, уродливо крививший лицо, показался мне постаревшим лет на десять. Его волосы цвета первого снега потускнели, равно как и глаза. Они стали блеклыми и пустыми.
Я вздрогнул. С самого утра я не видел его невесты и маленького сына. А ведь я не ложился, пока не проведал всех.
— Наконец ты пришёл! Ну скажи ж ты им, что нам следует идти вперёд. Эта ночь уже тяжело далась! Дальше будет только хуже!
Мужики ворчали. Неодобрительно качали головами, косясь то на лесную чащобу, то на свежезасыпанную могилу.
Я подошёл ближе и стал рядом с ними. Напротив Браса.
— Дело идёт к вечеру, Брас. Нас стало меньше – ночной поход уже не осилить. Мы должны укрепиться, обождать. Хотя бы немного. Пока люди не оправятся и раненым не станет лучше.
Он нахмурился, устало протёр пальцами глаза.
— Не станут эти твари ждать, пока мы оправимся, соберёмся с силами. Они придут вновь. Разорвут ещё больше детей. Я не хочу вновь таскать трупы в могилу! А вам этого хочется?!
Брас скривился сильней. Его недавно прекрасные глаза казались двумя кусками сухого кремня.
— Твоя невеста, Брас. И паренёк. Они…
— Оба мертвы. Я сам тащил их по траве. Сам укладывал в могилу. Сам забрасывал землёй… И знаешь что? Ничего страшнее этого я не видел.
Небо хмурнело. Солнце скрывалось за грозовыми тучами. Пламя костра потрескивало свежим хворостом. Стихли птицы. И лишь резвый ветер носился меж шатров и толстых стволов. Больше ни одного звука не было слышно.
— Поэтому мы должны войти в эту проклятую чащу и идти до тех пор, пока она не кончится. Потому что нет нам здесь житья. Наши любимые будут здесь умирать. Вы этого хотите?
— Брас, ты прав. Сейчас нам особенно важно сохранить всех живыми. И поэтому мы не ринемся в лес, пока не узнаем, что там дальше.
Он сплюнул на утоптанный мох.
— Значит, я пойду один. Найду конец этому лесу, и вырежу любую тварь, что станет на пути.
— Мы пойдём вместе, Брас. А остальные пусть стерегут людей до нашего возвращения.
— Да, хорошо. Вдвоём мы перережем больше. Отлично. Через час приходи к этому костру. Приготовься, попрощайся. Мы зайдём глубоко.
Мужики молча разошлись. Брас сел у огня и отвернулся от меня.
— А ты…
— Я готов. И мне уже не с кем прощаться.
И я отправился к Васке. И пока шёл, хоронил образ того жизнерадостного, красивого юноши. А в голове всё крутились слова Райлы: «Никогда путь, начавшийся со смертей, не приведёт к счастью…»
Шатер Васки был самым крепким, просторным и тёплым среди всех. Как только вошёл внутрь, меня окутал уют и покой; в воздухе витал терпкий аромат трав и сладкий дух ягодных настоек да цветов, до ушей доносились весёлые крики детей и тихий старческий говор. Я глазами выцепил Ягодку, что вместе с другими девочками играла с простыми плетёными куколками, и старую Васку, вяжущую очередную тёплую безделушку из пряжи. Кажется, если собрать все, сшитые бабкой, рукавички, шарфы, рубахи в этом шатре, он не выдержит и разорвётся по шву. Её морщинистые руки всё также ловко владели спицами, как и годы назад. Я видел, как глаза Васки отвлекались иногда (порой подолгу), дабы присмотреть за неугомонной мелюзгой. Пальцы же продолжали прясть как ни в чём не бывало.
А в углу сидела Райла, склонив голову и теребя в руках маленького волчонка, вытесанного из железного кедра. Я подошёл к ней, опустился на одно колено и осторожно смахнул с печального лица пару тёмных прядей.
— Я и правда должен сейчас уйти. На сутки, может. Может, и на трое. Не знаю.
— Как всегда…
Она вздохнула, протянула мне медальончик.
— Возьми. Прошлый раз ты надел его и вернулся. Надень снова.
Я глянул на небольшую, маленько потемневшую от времени фигурку на верёвочке. И не тронул.
— Он ваш. Мне никогда не нужны были обереги. Ни тогда, ни сейчас. Но если в нём и правда что-то есть, пусть останется у тебя или у Ягодки. Мне хватит моего меча.
Райла повременила немного – и спрятала волчонка за пазуху. А после резко обвила руками мою шею.
— Тогда просто вернись, слышишь?.. Без глаз, без рук, ног, каким угодно… только не умри… только…
Райла обнимала меня и дрожала. А в груди ныло сердце и мелькало предчувствие, что я последний раз чувствовал её тепло, сбивчивое дыхание, биение сердца. Последний раз.
В тот день я ещё долго беседовал о чём-то с Ваской, играл с Ягодкой и не сводил глаза с лица любимой. Даже когда отпущенный мне час кончился и сердце гнало в дорогу, я тянул – уходить не хотелось. Но я солдат, да и вера в светлое будущее и правильность моего пути была слишком сильной, чтобы отступить. И я ушёл, перед этим собрав припасы в дорогу и наказав Миколе сторожить детей ценой жизни.
Мы оставили позади лагерь и ступили на эту тропу, когда солнце уже не видать было за кронами подпирающих облака сосен, и сумерки тёмной тканью опутали всё вокруг. Я шёл, не выбирая пути, лишь слушая звуки вечернего леса, ведь взгляд мой постоянно упирался в спину Браса. Тот нёсся вперёд свирепо, неустанно, будто чувствуя что-то впереди, будто это что-то тоже ждало его и желало поквитаться. Так продолжалось и когда лишь лунный свет освещал нам дорогу – тогда я частенько оступался, спотыкался о коряги, скрытые густой тенью, едва уклонялся от цепких ветвей, Брас же шёл так же стремительно, как вначале. До самого рассвета мы не сбавляли шаг (я лишь изредка останавливался, наносил на твёрдую кору древ зарубки), и, хоть я чувствовал на себе непонятный взгляд и иногда выцеплял из сумеречного стрёкота цикад либо ночной тишины едва слышный шелест и скрип, никто не мешал нашему походу.
Я обращался к моему спутнику несколько раз с просьбой сделать привал, дабы унять слабость в ногах и подступающий голод. Брас не отвечал, продолжая неустанно нестись по лесу. Только к вечеру, когда мы вышли к небольшой, просторной полянке, прикрытой со всех сторон кустами Волчьей ягоды, он остановился. Брас замер на пару мгновений, стоя на заросшем пригорке, то ли вслушиваясь, то ли вглядываясь, а после сорвался с места и нырнул в заросли, не произнеся ни слова. А вернулся быстро, но уже с охапкой хвороста в руках.
Скоро небо заволокло серыми тучами, налетел ветер и на землю опустилась стужа. Я спасался от неё у костра, хрустящего сухими веточками и пускающего вереницы искр к медленно проявляющимся на чёрном полотне звёздам. Я сидел на кочке, уткнувшись сапогами чуть ли не в самый огонь, и пережёвывал сухой хлеб с вяленым мясом, заготовленным, видимо, ещё когда я был солдатом на службе государя. Изредка поглядывая на Браса, я заметил, что он сидит недвижимо и не сводит взгляда с леса.
Я поднялся с земли, достал из своего походного свёртка самый большой бардовый ломоть, раскупорил флягу с родниковой водой и подошёл к нему ближе.
— Брас, ты бы поел, попил. Ослабнешь ведь. А там и слечь недолго.
Он повернулся ко мне осунувшимся, постаревшим лицом. Его сухие губы раскрылись – и после долгого молчания, вместо тяжёлых вздохов и грязных проклятий, что он произносил одними губами, Брас выплюнул две фразы:
— Кровь этих тварей меня накормит и напоит… когда доберёмся до них…
И замолк. Я отошёл и опять уселся у костра, говорить с этим человеком больше не хотелось.
А когда из-за стволов стал просачиваться слабый лунный свет и первые капли моросящего дождя застучали о кору и хвою, Брас резко встал на ноги, потянул носом воздух.
— Пойдём уже… Быстрее!.. Я чую их, чую их всех…
Он сразу же рванул в чащу. Я же, собрав всё обратно в мешок и затушив костёр, едва за ним поспел.
Прошло ещё около часа безостановочной, скорой ходьбы, пока мы не достигли желанной цели. Нет, это не был выход из леса, даже близко не он. Подобно прошлой нашей стоянке, это была поляна, но не в меру большая, огороженная со всех сторон не низкими кустами, а роскошными, раскатистыми берёзами. Землю покрывали травы, заросли ягод, молодые орешники и никакого мха не видать, почва в этой роще была живой, плодовитой. Кажется, я даже слышал шум родника, а вдали, за белеющими в лунном свете стволами блеснули пару раз светлые капли струящейся, бьющей ключом воды. Это было сердце леса. Сюда бы мы пришли, коли б не нападки дикого зверья. Тут бы мы отстроили наш дом и зажили в достатке и покое, вдали от войны и смерти. Мы вошли в рощу и нежданно услышали писк. На мгновение сверкнула молния, осветив углы, закоулки, до этого таящиеся в тени. За каждым стволом, почти что на каждой ветви были признаки лесной жизни: гнёзда, норы, берлоги, лежанки. Где-то запищало снова, вдали грянул накатывающий волной гром, и стало ясно, что это за место. Это был их дом. И мы, шаг за шагом, приближались прямо к нему.
Брас остановился.
— Ты слышал? Писк… Рядом, вроде бы. Думаю, вон там.
Он махнул рукой в сторону ближайшего ягодного куста и сразу же бросился туда. И я за ним.
Под сенью широких листьев, на покрывале из мягкой травы лежали и посапывали волчата. Короткошёрстные, с крохотными ушками и лапками, едва проступающим хвостом и прорезавшимися острыми зубками. Они были точь-в-точь как моя деревянная фигурка. Один из них изредка пищал во сне, когда ветер завывал уж особенно громко и зло. Я пробежался глазами по роще – во многих таких лежаках приметил слабое шевеление и блеск серой либо чёрной шерсти.
Я отошёл, повернулся к Брасу.
— Мы нашли, что искали. Хоть это не совсем конец леса, но почва тут хороша. И вода тоже рядом. Пора возвращаться. Что делать со всем этим зверьём, потом решим…
— А нечего тут решать.
Он быстро глянул на меня безумными глазами, широко улыбнулся. И, прежде, чем я хоть что-то успел сделать, выдернул из ножен меч и вставил лезвие в ближнего к нему волчонка. Плоть хлюпнула и пропустила железо. Я даже расслышал, как оно вонзилось в твёрдую землю. Он выдернул меч. Алая, светящаяся кровь рывками стала бить из раны.
Я накинулся на Браса и получил гардой в висок. Перед глазами сверкнуло, в голове что-то разорвалось. Помню только, как лежал на земле, а повсюду – страшный вой, скул, полный страха, хруст костей. И хохот. Захлёбывающийся, громкий, бесконечно уродливый. Хохот безумца.
Очнулся, когда моросящий дождик превратился в ливень. Я поднялся на ноги, держась за голову. Брас сидел на земле, устланной покромсанными тушками, разворошёнными гнёздами, что были утыканы стрелами. Крови на земле не было, она ушла в почву вместе с каплями дождя, только с белых берёзовых стволов бурые всплески никак не хотели смываться.
Я вытащил сигилль из ножен.
— Зачем это, Брас? Зачем ты это сделал?
Он не обернулся.
— А что бы сделал ты, добряк, если бы твою Ягодку разорвали на куски? Если бы ты сам бросал землю на её холодное тело, смотрел, как медленно пропадают под комьями бледные лица и раскрытые стеклянные глаза? Если б видел, как уходит её жизнь вместе с кровью, льющейся из горла?.. А? Не отвечай. Ты бы поступил точно также… конечно же… да… как ж иначе?..
Я молча подходил, держа оружие наготове.
— Это лишнее, добряк, – он нервно хихикнул и вновь потянул носом воздух. — За нами уже идут. Я чую.
Из кустов вдали послышался рык. Брас, мгновение назад сидевший недвижимо, бросился туда и, парой прыжков покрыв огромное расстояние, скрылся в широких листьях и гроздьях чёрных ягод.
Нагнав его, я застал вовсю кипящий поединок. Огромный матёрый волк, свирепо рыча и клацая мощной челюстью, кидался на Браса. Тот извивался змеёй, уклоняясь от зубов и когтей, изредка пытался нанести удар, но тщетно – зверь был настолько же ловок, насколько силён. Получив когтями по плечу, Брас скривился и, заметив меня, прокричал:
— Давай, добряк! Вместе мы его завалим! Наши люди буду отомщены!
Я удобнее перехватил рукоять сигилля и двинулся к нему.
В это мгновение что-то могучее и стремительное сбило меня с ног и скользнуло прочь. Люто зашлись карканьем вороны, вдарил гром. В нескольких шагах от меня стояла тварь. Высокое, тонкое тело, покрытое грубой корой, со множеством мелких отростков и веток венчало некое подобие рогатого лосиного черепа, иссушённого и старого, с чёрными провалами рта, носа, глазниц. На плечах сидели вороны. А мой взгляд был прикован к вытянутой руке, сжимавшей кривыми пальцами простую цепочку, что заканчивалась деревянным волчонком. Та была красной от свежей крови. Неведомая тварь, Лесное лихо, Лешак. Он смотрел на меня секунду, а потом скрылся средь сосновых стволов.
И я бросился за ним, забыв про Браса, берёзовую поляну, светлое будущее и спокойную жизнь. Перед глазами всё стоял треснувший кедровый волчонок и бегущая из трещины кровь.
***
Лес постепенно отступает и начинается наша лагерная вырубка. Вереницы пней, обсыпленные щепками и кусками коры, какие-то из них только начали выкорчёвывать, какие-то уже лежат корнями кверху рядом с глубокими неровными ямами. Толстые стволы тоже валяются неподалёку, в некоторых из них торчат рабочие топоры. Ещё колуны, пилы и другие инструменты валяются везде, поблёскивая облепившими их каплями воды – следом только-только прошедшего ливня. Я даже, стараясь быстрее передвигаюсь ноющими от усталости ногами, спотыкнулся о тяжёлое древко топора.
Здесь точно кипела работа. Ранняя, многолюдная, поспешная. Но нечто заставило людей побросать всё и уйти прочь. А куда? Я думал об этом, приближаясь к лагерю, и только сейчас заметил, что дозорных нет. Нет ни единой дымной струйки утреннего костра, пахнущего свежим мясом, ни ржания лошадей на кормёжке, ни расходящихся эхом многоголосых переговоров. Ничего и никого. Лишь тёмные силуэты повозок и высоких шатров. Тревога пуще прежнего разыгралась где-то глубоко в груди и шаг ускорился сам собой.
Я подошёл ближе и обомлел. Ближайшие ко мне костры вряд ли потухли от ночного ливня – они были небрежно и грубо затоптаны. Первая же повозка, что попалась на глаза, расшатана и обгрызена, а на деревянной колее почти сразу различил брызги въевшейся бурой крови.
Я вспомнил пустую поляну в центре леса, где отдыхали одни лишь щенки и птенцы, вспомнил, сколько по пути сюда встретилось взрослого зверья и насколько разъярено оно было. Сразу перед глазами всплыли свежие раны у медведя, которые точно не мог нанести Микола в ту страшную битву. Вспомнил – и крепко-крепко сжал в ладони потёрный кедровый медальончик.
А шмыгнув меж телег, войдя в наш последний лагерь, я увидел то, чего так боялся увидеть. Тела, везде тела. Изуродованные, раскромсанные, искусанные. Конечности, валяющиеся на мокрой земле отдельно от тела, кисти, ещё сжимающие оружие, и туши подобные мешкам, набитым отрубями. Безжизненные, нелепые, сочащиеся красным. И кровь, кровь повсюду. Нечто постаскивало их в груды и бросило гнить… какое ещё “нечто”?.. я прекрасно знаю, что за существо это сотворило. Лешак. Полулегендарная тварь, рождённая ночной тьмой, волчьим воем и треском срубаемых древ. Старая, забытая сказка, объединённая с ночным кошмаром и потаённым страхом человека перед дикими силами природы. Оно пробудилось с первым ударом топора о чёрный ствол, с первой стрелой, пронзившей плоть, с первой смертью… первой кровью. Тварь собрала лес, объединила против единой опасности – человеческого вторжения – и, в конечном итоге, хоть и с кровавыми потерями, но добилась своего. За одну ночь либо две, а то и три, неважно… Не учёл Лешак лишь одно: мы не тратили время и тоже сделали свой ход – достигли центра проклятого леса, а Брас вырезал там всё живое, пока зверьё выгрызало наших. Брас… он ведь был прав с самого начала. Оказавшись на его месте, я бы сделал всё в точности также, если не ещё более свирепо и жестоко. Он честным обменом забрал одни жизни взамен других, более дорогих его сердцу. И сейчас, когда я стою посреди залитого кровью лагеря, бешено стучащее сердце, закипающая в душе злость, вскормленная бессилием, горем и разорванными в прах надеждами подталкивали к одной лишь мести.
Я выдернул сигилль, красный и горячий, и стал быстро оглядываться. Куда делось существо, так стремившееся привести меня сюда? Куда делся этот мстительный лесной дух, алчущий человеческой крови? Я осматриваюсь вновь и вновь, задерживаясь взглядом на старых корягах и молодых деревцах, одиноко воткнутых в землю то тут, то там, ищу глазами высокий грубый ствол с корой, точно не сосновой, не дубовой, не еловой, и с безлистными ветвями, больно похожими на кривые звериные когти.
Зашлись криком неведомо откуда взявшиеся вороны, и я прямо-таки физически ощутил присутствие чего-то могущественного, резко сбросившего любые оболочки и вышедшего из вязких теней. А скоро на границе зрения дёрнулось деревце, до этого стоявшее неподвижно и не привлекающее внимание. Я не медлил, просто сорвался с места, мгновенно приблизился и ударил наотмашь. И промахнулся. Сухонький ствол изогнулся так, что свистящее лезвие прошло близко, но никак не коснулось коры. Я ударил ещё – и вновь мимо. Я бил и бил по воздуху, сталь резала, колола и не встречала на пути препятствий. И я закричал. От того же бессилия, злости и ярости. Мои удары вспыхнули новой силой, но и это оказалось безрезультатно – проклятый ствол исчезал и в мгновение ока оказывался вне досягаемости моего оружия. Постепенно, неспешно, но я всё-таки начал слабеть. Удары становились медленнее, движения скованнее и топорнее – усталость брала своё. Крик мой сошёл на едва слышный хрип, силы иссякли, а вместе с ними ушёл и гнев. Сигилль наконец выскользнул из пальцев, я рухнул на землю.
Опустошённый, бессильный, я даже не прикрылся руками, хотя больше всего ожидаю сейчас ответного удара, что приведёт к мгновенной смерти. Всё указывает на то, что скоро я рухну на самую вершину груды изуродованных тел, стану одним их множества напоминаний о мстительной ярости леса. Но смертельного удара не происходит. Стоящий передо мной дух выпрямился, опустил кривые руки к земле, обнажив рогатую голову, и уставился на меня чёрными провалами глазниц.
— Что тебе надо, страхолюд?.. полюбоваться хочешь? — я дышу часто и глубоко, пытаясь хоть как-то перевести дыхание. — Поубивал всех… напустил зверей… теперь-то чего ждёшь?.. Отвечай, коли можешь говорить!.. Каково было разрывать женщин и стариков? А детей? В чём они виноваты?..
Я говорил без уверенности в том, что дух меня понимает. А если и так, совсем не зная, есть ли ему разница кого убивать, различает ли в людях воинов, которых стоит опасаться, и тех, кто сам страдает от людских войн.
Но Лешак понял. Он никак не показал этого, но я почувствовал, что мои слова сделали своё дело. Он ещё секунду смотрел на меня, затем развернулся и, противно скрипя, зашагал вглубь лагеря. Я присмотрелся – шёл он к шатру Васки, не иначе. Я глянул на кровавую груду ещё разок и признал в мёртвых телах одних лишь солдат, и только. Микола тоже лежал среди мёртвых, его косматая голова вывернута под неестественным углом, торс и руки искромсаны чем-то широким и острым, а пальцы всё ещё держат рукоять двуручника. Лезвие клинка переломано пополам. Мигом я поднялся с земли и поспешил за лесным духом, до хруста в костяшках сжимая кедрового волчонка.
У высокого шатра Лешак остановился и, повернувшись ко мне, кривым пальцем ткнул в помятый полог, прикрывающий ход внутрь.
— Хочешь, чтобы я вошёл? Что меня ждёт там?
Из-под его рогатого черепа донёсся лишь скрип старой древесной породы и, кажется, далёкий шелест листвы. Дух резко дёрнул рукой и ткнул в полог ещё раз.
Я подошёл и обхватил пальцами лёгкий полотняный материал. Изнутри несёт ароматными травами, нежными ягодами и цветами. Ещё очень тихо, не слышно ни единого звука. Хотя в этом может быть повинен ветер, тревожно завывающий в кронах, и вездесущие проклятые вороны. Но… вот я расслышал тихое сбивчивое дыхание, после едва слышные перешёптывания и, подняв полог, ступил внутрь.
Одинокая свеча теплится посреди обширной комнаты. Слабый огонёк мерцает, сбиваемый дыханием, но продолжает освещать обступившие его фигуры. Высокие и совсем низкие, здоровые молодые и иссохшие сгорбившиеся. Быстро глаза привыкли к полумраку и я смог разглядеть лица. Все, кто не мог держать оружие, находятся сейчас здесь. Напуганные, бледные, ослабшие, но живые. Живые.
Райла первая признала меня и, вынырнув из толпы, кинулась на шею. До ушей донеслись тихие всхлипы Ягодки, а в ладонь крипко вцепились маленькие пальчики.
Плечи Райлы крупно дрожали.
— Вернулся… ты всё-таки вернулся…
Я крепче прижал её к себе свободной рукой.
— Как всегда.
Райла резко отстранилась, глянула на меня испуганными, заплаканными глазами и сразу же перевела их на располосованную когтями грудь. Я уже не чувствую, как что-то тёплое струится по изорванной кожанкой, не чувствую и обжигающего огнём зуда, только ноющая боль осталась да недомогание, путающее мысли. Ещё отчего-то стали неметь пальцы на руках.
— Как всегда, с новыми ранами, едва живой… но хоть цел…
Она осторожно поправила мою глазную повязку, помятой мокрой тряпкой висевшую на лице. Затем нырнула в толпу и вернулась с табуретом. Только усевшись на него и расслабившись, я понял, насколько устало и изнурилось моё тело. Ноги дико болели, мышцы на руках разбухли и стали каменными. Я принялся их растирать.
— Меня пропустили сюда и уже скоро нужно будет выходить. Мы выйдем все вместе и… я понятия не имею, что нас ждёт снаружи. Придётся попросту рискнуть, и раз вы все живы, думаю, так и останется. Но прежде… — я поднял ладонь со свисающим с неё медальончиком. — Волчонок оказался у меня. Я видел гору тел снаружи: там все мертвы, ни одного живого… как это всё произошло?
Райла приняла у меня из рук оберег, рассмотрела трещины и въевшуюся кровь.
— Они напали той же ночью, как ты ушёл. Бой был очень недолгий… Как исход стал ясен, Микола согнал нас всех сюда и укрепил полог. Кажется, он стоял у входа. Сопел громко, хрипло, а потом резко стих. Тогда одним рывком кто-то сдёрнул полог и волчья морда уставилась на нас. Уродливая, свирепая. Пасть его была вся в крови. Волк прошёлся по всем нам своими горящими жёлтым глазами и уставился на Ягодку. Я подумала всё, сейчас разорвёт, а потом пригляделась. Он смотрел на твой медальон. Я сдёрнула его и кинула в окровавленную пасть. Зверь ушёл, и больше никто к нам не заглядывал. Лишь снаружи что-то всё скрипело, выло, и вороньё проклятое кричало. Мы сидели тут, дрожа, пока не пришёл ты…
Скорбь дрожью прошлась по телу, вышла с тяжёлым вздохом. Я уже не боялся выходить наружу: никто нас не тронет. Слишком много потеряли все в этой необдуманной, глупой и страшной схватке.
Я поднялся на ноги, взял своих девочек за руки и ступил вон из шатра.
***
Два десятка человеческих душ. Мы шли долго. И пока средь толстых вековых стволов не показались просветы и тёплый полевой ветер не начал играть в волосах, сердце не отпускала тревога. Впереди нас всё это время семенил здоровый матёрый волк. Он не оборачивался, не рычал, казалось, не желал и глядеть на нас. Но я приметил глубокие рубленные раны на его боках, свежую кровь, капающую с клыков. И мысленно хоронил месть, страх, гнев, вместе с людьми, навсегда затерянными в этом тёмном неведомом бору.
Скоро мы были далеко. Волк вывел нас на обширные луга, не тронутые ещё рукой человека. А сам удалился в свой лес. Я остановился всего на мгновение и проследил за его уходом. На самой границе лесной чащи, в тени стоял он. Лешак. И горе тому, кто вздумает зайти в его владения с оружием в руках.
Я развернулся и поспешил за Райлой, Ягодкой и остальными, впереди нас ждала новая, подаренная лесным духом жизнь. Лишь крик воронья будет мне часто приходить в самых страшных ночных кошмарах.
«Лешак»
Проплывают в небе тучи,
мчатся волки за тенями.
А луна, луна танцует
над застывшими телами.
Лес рычит и беснуется. Гвалт ворон доносится отовсюду. С затянутого плотной чёрной пеленой неба срываются потоки ливня и хлещут прямо в лицо. Ветер завывает в кронах сосен. Вездесущие ветви дерут оголённую кожу рук, путаются в ногах, проходятся острыми краями по шее, щекам, стремясь добраться до глаз. Я несусь меж ними, не прикрываясь и не оглядываясь назад. Я стремлюсь догнать то, что догнать невозможно. Оно маячит на уровне зрения. Бесшумно скользит вперёд, огибая стволы массивных старых древ. И я не могу определить, бежит оно от меня или просто ведёт за собой.
***
Шесть повозок, две дюжины лошадей, семьдесят людских душ. Мы пришли в эти места не так уж давно. Мы были дезертирами. Все из одного села. Когда война затянулась настолько, что стало невмоготу, я и ещё четыре десятка бывалых вояк похватали с государевых складов всё, что только могли, вернулись к семьям. А побоявшись преследования и наказания, и вовсе снялись с обжитых мест – выбрали в качестве нового жилья неизведанные, дикие леса, даже и не предполагая, насколько они опасны.
Я помню суматоху, образовавшуюся, когда всё имущество пытались уместить в повозки. Помню тревогу, повисшую в воздухе. Помню лицо счастливой Райлы, моей жены, едва осознающей, что бесконечные военные походы уже в прошлом; помню ясные глаза и тихий голосок малышки Ягодки, всюду бегающей за мной и не отстающей ни на шаг: «Папочка, ты больше никуда не уедешь?.. Твой второй глазик не пропадёт, как первый?.. Эта повязка на твоей голове такая нелепая!.. Мама говорит, мы в тот лес пойдём… ну зачем, пап?.. он же страшный!»
На горизонте чернел бор, уместившийся меж двух горных хребтов. В него упиралась старая, заросшая тропа – единственный путь к спасению и тихой жизни. Или гибели.
Мы начали поход, спиной ощущая топот копыт: карательный отряд уже спешил по нашим следам.
***
Лес постепенно окутывается мраком и обнажает передо мной свою худшую сторону. Мокрый мох скользит под ногами. Дождевые капли застилают единственный видящий глаз. Я тру его изо всех сил и пытаюсь всматриваться в даль, не упускать тварь из виду. Та петляет, исчезает, скрывшись за очередным широким стволом, а через пару мгновений появляется вновь.
Натруженный взор отвлекается от высокой фигуры и различает нечто серое, мелькнувшее сбоку, средь деревьев. Совсем рядом. Слух выделяет тяжёлую поступь и утробный рык. После свист туши, разрезающей завесу из ливня. И прежде, чем разум успевает осмыслить что-либо, наученные руки сами приходят в движение. Правая выгибается в локте, выставляя сжатое в пятерне лезвие сигилля навстречу звуку. Вторая направляет скользскую рукоять и удерживает у основания, когда нечто массивное ударяется о сталь. Ещё движение, краткий рывок вперёд – и руки возвращаются в удобное для бега положение. Уже в спину летит грохот и скул. По-особому печальный и больной. По-особому человечный. Я слышал такой раньше.
***
Шесть повозок, две дюжины лошадей, семьдесят людских душ. Мы спешно пробирались глубже в чащобу; скоро исчезли все признаки присутствия здесь человека, вплоть до каких-либо различимых троп, столетние сосны пришли на смену молодым деревцам.
Мой вороной скакун, повидавший не один кавалерийский налёт, не одну рубку в гуще сражения, теперь спокойно семенил в середине цепочки из повозок, чуть поодаль от третьей с хвоста. В ней, окутавшись покрывалами, посапывала Ягодка. И мой пытливый взор, бегающий от ствола к стволу, неизменно возвращался к ней. Засмотревшись на прекрасный лик, прикрытый неровными прядями русых волос, я различил медальончик: небольшой волчонок, выструганный из железного кедра тем же кузнецом, что ковал мечи и доспех для моей хоругви. Простая, грубоватая фигурка. Кузнец вырезал такие, когда с работой совсем было туго, приписывал им свойства магических оберегов и отдавал за один золотой. Молодые новобранцы скупали всё подчистую. Матёрые солдаты только посмеивались, а вечерами, меньше глаз когда было, сами бегали к кузнецу за маленьким, грубым, шершавым на ощупь орлом, щитом или гербом государя. Все боялись и не хотели испытывать судьбу.
Я взял волчонка. И оберег, считай, помог – летящее в лицо копьё перерубили в воздухе, лишь острие прошлось по правой глазнице. С той поры я ношу повязку, а счастливая вещица болтается на шее моей малютки. И я ещё не видел, чтоб она снимала волчонка.
Райла сидела позади меня всю дорогу, плотно прижавшись к спине и сложив руки замком на моём поясе. Я чувствовал затылком её горячее дыхание и мягкие локоны волос.
— Милая… может на повозке будет лучше всё-таки? Ты же терпеть не можешь эти поездки верхом.
Она устало поёжилась, встревоженная моим голосом, хоть я старался говорить тихо. И крепче сжала объятья.
— Не могу… не могу поверить, что ты здесь, рядом. Кажется, отойду… хоть отвернусь – и исчезнешь. А вернёшься с новыми шрамами, без пальца, с ещё одной вонючей повязкой на лице…
Я отпустил поводья и сжал её руки. Так крепко, как смог. На правой моей ладони не было большого пальца, на левой – безымянного, мизинца и целого куска плоти. Но я давно приноровился к этой напасти.
Она задрожала.
— Калека мой… будто чудище какое трёхпалое хватает… но это всё, благо, кончилось.
— Да, милая. Будем жить тихо, как крестьяне. Научиться бы только. Сохой приноровиться править, хлев небольшой смастерить.
— Научишься. Головы рубить научился, и крестьянские заботы осилишь… А что погоня?
Я обернулся, пригляделся вдаль. Беглые государевы ловчие на пару с сельскими охотниками вовсю заметали, путали следы. Без этих людей пришлось бы туго. Но они были с нами, и я благодарил всех Богов за это.
Райла тоже обернулась на мгновение, поводила глазами по округе и, явно никого не приметив, отвернулась обратно. Тотчас впилась в меня глазами цвета… когда бушующие морские волны, подгоняемые ветрами, врезаются в утёс, от них отскакивают крохотные лазурные всплески; они живут недолго – паря над пенящейся пучиной, позволяют взору запечатлеть один-единственный кадр, а после сливаются с морем… но кадр этот такой, что запомнится на всю жизнь. Глаза Райлы были цвета именно такой лазурной капельки.
Я засмотрелся.
— Нет за нами уже погони. Если они не из пугливых, то бродят по лесу за мили отсюда или будут бродить. Ручаюсь.
Я смотрел на её загорелое лицо, пухлые щёки, притягательные черты. Время замедлило свой ход. Я дышал ей. Я видел лишь её. Я сходил с ума. И нечто крохотное росло в груди, разбухало, вырывалось наружу. А когда разорвалось, я сам не заметил, как впился в её губы. И всё вокруг померкло.
… ругань впереди, далеко за главной, ведущей повозкой. Свист стрелы. Грохот. И рёв: скорбный, почти человеческий. Я с трудом отстранился от любимой, повернулся, натянул поводья и понёсся вперёд. Вслед за главной резко остановились все повозки.
Достигнув небольшого скопления мужиков, спрыгнул с лошади, доверив Райле поводья. И скоро понял, в чём дело: в кусте папоротника лежала туша большого матёрого волка со стрелой в горле. Зубастая пасть была раскрыта, алая кровь толчками вытекала изнутри. Терпкий, приторный запах забил мои ноздри.
— И как это случилось?
Я осмотрел всех, с луком в руках стоял один, самый молодой из наших. Белый был что снег. Струхнул малец, с кем не бывает.
Он первым и не заговорил. Повернул ко мне рыжую косматую голову Микола Медведь. Вот это был здоровяк, ничего не боялся. Ему только дай топор побольше иль двуручник какой – врагу спасу не будет, а если ещё в хороший доспех заковать… Лишь умом крепким не наделён.
— Ды вось, — Микола махнул рукой, указывая на землю перед ведущей главную повозку лошадью, — вылецела малое пад капыты. Бегала, рыкала, прыгала. А конь баявы. Яму што? Як даў – гэты аж падляцеў, а заскулiў – страх!..
Я глянул на землю. В комке светлой шерсти, мяса и костей угадывались черты волчонка. И не волк, стало быть, там, в кустах валялся. Волчица.
— Тут страшыла як выбяжыць, ды зараве. А вылiкая такая, i каню глотку перагрызе – не заметiць. Я толькi за тапор – а ў яе ужо страла ляцiць…
— Спасибо, Микола. Пацан, твоя работа ведь?
Из глубины леса дунуло холодом. Верхушки сосен ворочались и скрипели. Дико кричало вороньё откуда-то… показалось, что из-под каждого куста, с кроны любого дерева. Птичий гвалт накатывал волнами, порой перекрикивая стук сердца.
Виновник всего этого стоял молча и не смотрел на меня. Я не стал окликивать, последовал за его взглядом и упёрся в пригорок, прямо дальше по дороге. На самой вершине стоял, опёршись о долговязое старое деревце, матёрый волк. Стоял неподвижно и смотрел разом каждому в глаза. Нас разделяло порядочное расстояние, но жёлтые зрачки животного светились так, что ослепляли. Я отвернулся.
— Готовьте оружие, мужики. Зверьё не оставит нас в покое. Хорошая работа, пацан.
Я выхватил из его окоченевших пальцев лук, бросил на повозку и самого пихнул туда же. Он был холодный и весь липкий от пота. И смотрел, смотрел туда, на пригорок.
Мужики повздыхали и разошлись по своим скакунам, телегам – точить мечи да топоры, натягивать тетевы на луки. Наш путь продолжился.
Я вскочил на своего вороного и бросил взгляд туда, где видел матёрого волка, несомненно, вожака. Его уже не было. И в одно мгновенье меня пробила дрожь – деревце, о которое он опирался, тоже исчезло. Такое сухонькое, старое. С корой, точно не сосновой, не дубовой, не еловой, не знаю какой. И с безлистными ветвями, больно похожими на кривые звериные когти. Не было его нигде.
***
Лес переливается лунным серебром, капли ливня светятся и образуют единую водную завесу. Я несусь по влажному мху, прыжками преодолевая особо топкие участки, и смотрю только вперёд. Топот, рык, затем свист раздаются то слева, то справа. Я даю волю рукам, оставляю голове одно-единственное дело – следить за тропой, дабы не оступиться, не зацепиться носком сапога за толстые корни, не ступить в яму, скрытую под водной гладью. Ведь остановка сейчас – значит смерть.
И взмахи сигилля сверкают в ночи, и до ушей доносится чавканье мяса, хруст костей, ещё безумный рёв, но уже за спиной. И всё труднее удержать рукоять окостеневшими от холода пальцами. А мокрая серая шерсть мелькает средь деревьев снова и снова. Топот уже гремит отовсюду. И впереди он особенно звучный.
Я поднимаю голову, приглядываюсь – и сердце моё начинает биться быстрее, отдавая стуком в висках. На меня несётся огромная бурая гора из плоти, шерсти, когтей и зубов. И ревёт так, что, не увидь я источника, спутал бы с раскатом яростного грома. Нападки волков прекратились, я удобнее перехватил рукоять и лишь ускорил бег. Железная пасть медведя застыла распахнутой, издали видно, как напрягаются мышцы под толстой шкурой. Шкурой, местами подпаленной, из которой торчат обломанные древка стрел. Это мой старый знакомый.
***
Шесть повозок, две дюжины лошадей, семьдесят людских душ. Мы пробирались по бурелому всё глубже, высекая древние деревья под корень, когда телеги не могли пройти. С каждым ударом топора ветер завывал всё яростнее, смешиваясь с вороньим гвалтом. Мы продолжали движение, пока свет солнца пробивался сквозь густые кроны. Едва заметные первые звёзды указывали нам время стоянки. Тогда мужики ставили шатры, разгружали поставленные друг подле дружки телеги, зажигали вокруг них костры. Женщины готовили еду. Помимо захваченного заранее хлеба, колодезной воды, говядины да свинины, ягод с грибами, собранными прямо на ходу, на льняных покрывалах появлялась обжаренная на огне дичь. Жилистое, жёсткое мясо волков и ароматное лосиное. Всё потому, что зверьё само лезло на мечи и стрелы; с того момента, как пацан застрелил волчицу, не проходило и дня, чтоб какой зверь не кинулся на лошадь, не попробовал поддеть рогами одного из наших. Я обнажал лезвие сигилля только когда лесная тварь подбиралась близко к телеге, что везла Ягодку. Зато другие нарубились и настрелялись всласть. Да и куча свежего мяса того стоила.
А когда женщины, дети, старики разбредались по шатрами, мы выбирали дозорных, что будут поддерживать костры до утра, следить за лошадьми и охранять людей с оружием в руках. Хворостинками выбирали, кто остаётся сторожить первым и до полуночи, а там сменят. Я быстро вытянул длинную и скрылся от вечерней стужи в шатре – следовало быстрее заснуть. Райла тихо посапывала, обняв Ягодку. Её волосы рассыпались по большой пуховой подушке. Я подкрался и осторожно приложился губами к тёплой щеке. Любимая мило поморщилась, закрытые веки неспокойно дрогнули. Я укрыл её покрывалом, а сам завалился рядом, не сняв кожанку и пояс с ножнами. До моей смены оставалось чуть более четырёх часов.
Проснулся от того, что здоровая ладонь тормошила за плечо. Не без труда разлепил глаз и увидел прямо перед собой косматое лицо Миколы с квадратным небритым подбородком, толстым носом и маленькими зелёными глазами.
— Уставай ўжо, наша чарга прыйшла…
Его шёпот прямо гремел в ночной тишине. Я краем уха уловил, как беспокойно заворочалась то ли Райла, то ли Ягодка, и поднялся на локтях.
— Не шуми, Микола. Иди. Я скоро выйду. Только горло промочу.
Он кивнул и выбрался из шатра. Я тихо поднялся на ноги, снял с пояса флягу колодезной воды, опустошил. После прикинул: кроме меня дежурить будут ещё десяток опытных воинов, каждый из них отменный стрелок (кроме разве что Миколы – он обходился лишь своим двуручником да топориком, меня же лук порой едва слушался и руки после стрельбы болели страшно), уверен был, лесной зверь какой и близко не подступится. Прикинул, да и заполнил флягу брагой из небольшой мутной бутыли. И скорее вышел наружу.
Полуночный бор встретил меня пробирающимся под одежду холодом, тусклым светом лунного серпа и вороньим гвалтом. Гвалтом почти не прекращающимся. Я скорее закрыл проход в шатер и отправился к ближайшему костру. Там, поджав ноги под себя и сжимая древко лука побелевшими пальцами, сидел юноша, пробивший горло волчице в тот день, когда мы только начали свой путь. Вернон, кажется, его звать. Черноволосый, широкий в плечах, жилистый. Сильно смахивает на меня, только без шрамов, морщин и копны седых волос. Ещё все пальцы у него на месте. И глаза.
— Ну что, пацан, не показывалось зверьё?
Я присел рядом. Он вздрогнул и покосился на меня. Веки его покраснели, глаза были туманными, под ними набухли огромные мешки.
— Сколько ж ты не спал?
Он отвернулся, пуще прежнего сжал древко.
— День… три… пять… Не помню. Как приложу голову к подушке, так вижу их… жёлтые, яркие такие. И смотрят не по-звериному. Была б ярость, жажда крови… я б понял, я привык. Но тут холод… а за ним…
Вернон вдруг замер и стал дышать часто, будто задыхаясь. Я живо раскупорил флягу, подтянул горлышко к его губам. Он глубоко вздохнул, кое-как разжал руки, перехватил у меня брагу. Пригубил, поморщился. Пригубил снова, глотнув уже больше.
— Волк… чёртов волк придёт за мной, понимаешь?.. Он не остановится, не отстанет. Подстережёт ведь… Я точно знаю, подстережёт… И перегрызёт горло. Вот что за тем холодом в глазах было… предостережение…
Вернон стал делать глоток за глотком, пока не опустошил флягу. Затем отдал мне, а сам зарыдал. Крупные слёзы так и текли по его щекам. В нём много набралось, я сразу понял.
Вернон прижался в моему плечу. Я чувствовал, как он дрожал. Я имел полное право его отчитать, как солдата и воина. Но это был всего лишь юноша. Мальчишка, что был до смерти напуган.
Я обнял его как умел.
— Никто тебя не тронет, пацан. Ты ж знаешь нас. Таким молодцам ни волки, ни медведи не страшны. Да хоть Лихо Лесное пусть приходит, мы и его…
Лихо Лесное. Деревце, что исчезло само по себе. Я тогда и забыл о нём за заботами.
— Пацан, а ты не помнишь деревца рядом с волком тем? Старое, сухонькое такое…
Вернон резко отстранился, посмотрел на меня испуганно.
— С корой непонятной, да? Я уж думал, что почудилось. О деревце… вожак опирался, а потом…
И волчий вой прорезал ночную тишину, оборвав юношу на полуслове. Вой поддержали десятки глоток. Я поднялся на ноги, пальцы рефлекторно легли на рукоять сигилля. Куда б я не смотрел, везде пылали жёлтые глаза, отражая свет костров. Пацан весь сжался и заскулил.
— Давай лук и колчан! А сам за телеги, живо!
Вернон оставил всё, что было, и убег куда-то к шатрам. Я закинул колчан на плечо и, подхватив лук, подошёл вплотную к костру. Положил стрелу на тетеву, натянул. Что делали другие дозорные, я не видел. Только слева от меня, в двух десятках шагов стоял Микола, перехватив двуручник, справа я приметил ещё мужика с луком в руках.
Скоро показались серые оскаленные морды. Волки вышли на свет огня и остановились. Вперёд медленно вышел вожак. И жёлтые глаза его устремились на меня, в тёмную осеннюю ночь они светились особенно ярко. Он сделал ещё шаг. И я спустил тетеву. Стрела вонзилась в землю так, что брюхо зверя оказалось б пробито насквозь, продолжи он идти. Я выпустил ещё несколько стрел в других волков. Они вонзились в мох прямо за полшага до их передних лап. Мужик справа сделал тоже самое. До ушей донёсся негромкий рык вожака, скоро тот отступил. Остальные последовали за ним. Я переглянулся с другими дозорными и хотел было откинуть лук. Запястья уже ныли, а пальцы дрожали от напряжения.
Но яростный рык волной накрыл наш временный лагерь, – и я крепче схватил неудобное древко. Что-то крупное неслось на нас, звучно топая и подминая кусты под собой. Подбежало ещё несколько человек. Заскрипели тетевы на луках. А когда пламя костров осветило огромную кудлатую фигуру и стрелы, свистя, рассекли воздух, было уже поздно. Наконечники скользили по шкуре, падали, втыкались в землю, а если и попадали – не было никакого результата. Бурый медведь, раскрыв пасть и сверкая белыми клыками, приблизился и затоптал один из костров. Микола отбросил двуручник, снял топорик с пояса и ринулся на зверя. В это мгновение вновь раздался вой, из темноты леса стали выскакивать волки. И тут начался ад.
Помню крик и ругань. Рёв и скул. Звон и свист. Помню, как я одну за другой выпускал стрелы, пока колчан не опустел, пока я не перестал чувствовать собственные пальцы. А затем настал черёд сигилля. Я рубил и рубил. Затем прыгал, перекатывался, уворачиваясь от когтей, зубов и снова рубил.
Помню, Микола, страшно матерясь, вогнал лезвие медведю под левую лапу. Тот сбил здоровяка с ног и подмял под себя. Я схватил одной рукой полено из костра и ринулся на выручку, второй продолжая рубить. Помню, как вспыхнуло пламя, запахло горелой шерстью и мясом. И как сначала медведь, а за ним и волки понеслись обратно в лес. У всех, как у одного, пасти были в крови.
Не помню, много ли было трупов. Но я нашёл Вернона за первой же телегой. Живот его был распорот, на шее зияла красная, рваная полоса. Терпкий, приторный запах забивал ноздри. Парень харкал кровью, но был жив. Я склонился над его лицом и ловил сбивчивое дыхание. Пытался даже зажимать рану, хоть знал, что это бесполезно.
Вернон плакал. И слёзы его смешивались с кровью.
— Добрался до меня… добрался… подстерёг…
Он закашлялся. Сплюнул алой слюной.
— Я видел дерево рядом с матёрым… вожак опирался о него… а затем они ушли… вместе…
Вернон кашлянул ещё раз. Вдохнул полную грудь воздуха. Выдохнул. И не вдыхал больше. Я закрыл его веки.
***
Лес проносится мимо. Толстые, облепленные мхом стволы встают на пути и тут же оказываются за спиной. Серые морды мелькают слева и справа. Чёрные крылья трепещут высоко над головой. Бурая гора стремительно приближается, хромая на левую лапу. Я беру левее, пытаясь сделать дугу и зайти к медведю сбоку. Прыжками перемещаюсь от дерева к дереву. А подпустив зверя вплотную, одним рывком приближаюсь к нему, поднимаю сигилль и бью наотмашь. Слышу яростный рёв и сразу же кувырком ухожу от железных челюстей. Но поднявшись на ноги, ловлю удар когтистой лапой в грудь. Слышу треск рвущейся кожанки, чувствую жжение выше живота. И как течёт что-то тёплое под одеждой. Перехватываю рукоять сигилля и вгоняю лезвие в мохнатый мокрый бок, прямо меж рёбер. Зверь рычит, хочет вывернуться и добраться до меня. Только раны замедляют. И я успеваю достать сигилль и вставить его в горячую плоть ещё раз. Медведь всё-таки выворачивается и сносит меня лапой.
На мгновение всё вокруг меркнет. Я отлетаю и прилаживаюсь спиной о твёрдый ствол. Шевелю пальцами – они всё ещё сжимают рукоять.
Рёв, подобный раскатам грома, нарастает. Поднимаю голову и смотрю на медведя. Его маленькие глаза налились кровью. Зверь набирает скорость и приближается. Одервеневшая левая лапа едва слушается, из-под шкуры вырываются алые капельки и тут же смешиваются с потоком ливня. Но он продолжает упорно, яростно наступать.
Я медленно поднимаюсь на ноги, игнорируя ноющую боль в груди, треск в спине, трясущиеся от напряжения предплечья. Заношу сигилль повыше и жду. Вздох, второй. Медведь оказывается прямо передо мной, и я срываюсь с места. Челюсти звучно клацают в воздухе. Я делаю рывок влево, скользя по мокрому мху. Направляю лезвие. И вонзаю его под левую лапу. Туда, где толстая шкура была рассечена лезвием топора и где мягкая плоть прикрыта лишь тонкой коркой спёкшейся крови. Сигилль входит до основания.
Медведь ревёт, беснуется, кидается из стороны в сторону, порой пытаясь меня достать. Удары получаются хлипкими. Я слышу, как трещит кожанка, но пробить её снова зверю уже не под силу. Я держу рукоять крепко и проворачиваю, пока движения его не становятся медленнее, а рёв тише. Скоро из пасти медведя вырывается один лишь хрип, и массивная туша медленно валится на землю. Я, обессиленный, опускаюсь тоже. Рукоять сигилля продолжает торчать из-под лопатки зверя. Всё произошло быстро, а значит стальное лезвие на этот раз точно достигло сердца.
Серп луны медленно подползает к горизонту, предвещая скорый рассвет. Ливень постепенно стих. Остудилось и разгорячённое бегом тело, обнажив жгучую боль в груди и нечувствительность пальцев. Ветер носится средь старых деревьев и томно завывает. Но ни волчьего воя, ни звериного рёва, ни вороньего гвалта, вперемешку с трепетаньем крыльев, наконец не слышно. Я перевожу дыхание, смотря в никуда. Пытаюсь согреться, растирая ладони, ступни. И на тёмно-коричневой коре глаз выцепляет светлые охотничьи зарубки. Пара коротких линий указывает точный путь к лагерю. Я отхлёбываю из фляги и, опираясь о тушу медведя, поднимаюсь на ноги.
Лагерь. Наш временный лагерь. Туда вела меня тварь. Я хватаюсь за шершавую рукоятку и выдёргиваю сигилль из плоти, запускаю оружие в ножны. И иду вперёд неспешно, готовый к чему угодно. Чувствуя холодный взгляд и вслушиваясь в шелест ветвей.
***
Пять повозок, дюжина лошадей, сорок шесть человеческих душ. Мы тогда не вняли страшному предостережению (а я уверен, ночное нападение именно им и было) и вознамерились продолжить свой путь. Но когда нас резко стало меньше, следовало тщательнее готовиться и обдумывать дальнейшие шаги. После новых потерь пошатнувшийся дух людей оказался бы сломлен напрочь, и мы бы повернули назад – навстречу мечам карательного отряда, либо сгинули здесь, грызя друг друга и сдавая под напором новых нападок лесного зверья.
Помнится, когда стих вой, мы до утра обходили шатры и считали мёртвых. Вернон, десяток других бойцов лежали разорванными на мху, средь пожухлой серой травы. С их тел струился пар, но не от тёплого дыхания. Медленно вытекал он из раскроенных глоток и открытых, рваных ран. Их белые пальцы всё ещё держали оружие, а глаза были наполнены яростью и устремлены… теперь уже в пустоту. Кто-то погиб ещё у окружавших лагерь костров, кто-то у входов в шатры. Но слишком многим той ночью не хватило защиты. Мы стаскивали целые семьи в кучи, пока другие копали могилу, способную уместить их всех. Мёртвое зверьё свежевать не стали – утащили подальше от лагеря и бросили гнить.
Ни Райле, ни Ягодке я не позволил выходить из шатра.
Скоро могила была засыпана, раненые перевязаны, лошади успокоены и накормлены. Женщины, бледные, трясущимися руками приготовили еду и нам. Я кое-как впихнул в себя пару кусков мяса и, добравшись до ложа, вырубился мгновенно.
Когда очнулся, было уже за полдень. В шатре царил мрак. Умело задраенные щели не пропускали холода, но и света тоже. Лишь тусклый огонёк свечи мерцал где-то у дальнего конца помещения. Я поднялся с ложа. Рука рефлекторно легла на пояс, ладонь прошлась по ножнам. Сигилля не было. Всё внутри вздрогнуло. Я живо оглядел шатёр. За небольшим столиком со свечой, танцующей языком пламени, сидела Райла и алой тряпкой протирала лезвие моего оружия. На дубовой поверхности стола лежал ещё потёртый наждак и фляга, тоже снятая с моего пояса.
Она сидела, тёрла калёную сталь и не смотрела на меня.
Я подошёл сзади, запустил руки в роскошные волосы. После обхватил её дрожащие руки, медленно опустил на стол сигилль и грязный кусок льняной ткани. И крепко обнял.
— Твой меч был весь в зазубринах… и крови… Кто опять на тебя нападает? С кем опять тебе нужно сражаться?
— Этой ночью зверьё взбесилось. Ещё медведь появился из ниоткуда. Они прорвались, но мы быстро всех отбросили.
— Но сколько погибло?.. Вы же этим и занимались всё утро, да? Капали могилы?
Райла дышала часто. Я стоял недвижимо и крепко обнимал её сзади, сжав холодные запястья. Она не стремилась обернуться, и это было хорошо. Последнее, что я бы хотел видеть, – её яркие, лазурные глаза, затянутые блеклой пеленой грусти и страха.
— Выжило достаточно, чтобы продолжить наш путь к спокойной жизни… и где Ягодка?
Райла ответила не сразу.
— В шатре у Васки, с другими детьми. Отвела, как ты вернулся.
Васка, старая бабка-повитуха. Когда-то ещё со мной нянчилась. Хорошо, что стая до неё не добралась ночью. Хорошо.
— Насколько там безопасно?
— Микола у входа стоит. С секачём огромным в руках. Безопасно там.
Хорошо. Очень хорошо.
Я ведь тогда чувствовал, что мне надо будет уйти. Уйти надолго. Оставить моих девочек без защиты на всю ночь, а то и дольше. Мне думалось, что этот поход изменит всё. Либо приведёт к жизни спокойной, настоящей, либо к полному провалу. И я был прав. Полностью.
Райла отстранилась от моих объятий, поднялась со стула и протянула мне клинок и флягу. Глаза её выражали самое худшее, что я только мог представить.
— Тебе это пригодится. За тобой приходили, пока спал. Вояки эти затеяли что-то, точно хотят тебя куда-то отправить…
Я взял вещи из её рук и уместил на поясе.
— Если отправят, ты пойдёшь? Оставишь нас опять?
Я протянул к ней руки, чтобы коснуться, обнять. Райла лишь нахмурилась и подалась к выходу из шатра.
— Ты пойдёшь. Конечно, пойдёшь.
— Я должен привести нас к безопасной земле. Там, где мы начнём новую, счастливую жизнь.
Она вздохнула, подняла полог шатра. В помещение ворвался студёный воздух. Свеча позади потухла.
— А ты разве до сих пор не видишь? Наш поход провалился. Путь в счастливую жизнь завален трупами. Никогда путь, начавшийся со смертей, не приведёт к счастью.
Райла вышла наружу и опустила полог. Я тогда долго стоял в темноте и думал. Я был согласен с ней полностью, но был и полон решимости доказать обратное. Ей и себе самому.
«Вояк» я нашёл быстро. Около десятка мужчин окружали едва теплящийся костёр, все спокойно обсуждали что-то. Все, кроме одного. Брас, отличный лучник, именно с ним я и Микола первыми встречали освирепевшее зверьё. Выпущенные из его лука стрелы свистели рядом с моими, лезвие вырезало серые морды не менее яростно и умело. Браса я помнил как отрока, только-только становившегося мужчиной; эти его вечно насмешливые янтарные глаза, густая светлая борода, простодушные черты лица и улыбка, всегда вызывающая ответную. Таким я и хотел бы его запомнить. Этот Брас, возвышающийся над дрожащим костром, яростно выкрикивающий, плюющийся слюной, уродливо крививший лицо, показался мне постаревшим лет на десять. Его волосы цвета первого снега потускнели, равно как и глаза. Они стали блеклыми и пустыми.
Я вздрогнул. С самого утра я не видел его невесты и маленького сына. А ведь я не ложился, пока не проведал всех.
— Наконец ты пришёл! Ну скажи ж ты им, что нам следует идти вперёд. Эта ночь уже тяжело далась! Дальше будет только хуже!
Мужики ворчали. Неодобрительно качали головами, косясь то на лесную чащобу, то на свежезасыпанную могилу.
Я подошёл ближе и стал рядом с ними. Напротив Браса.
— Дело идёт к вечеру, Брас. Нас стало меньше – ночной поход уже не осилить. Мы должны укрепиться, обождать. Хотя бы немного. Пока люди не оправятся и раненым не станет лучше.
Он нахмурился, устало протёр пальцами глаза.
— Не станут эти твари ждать, пока мы оправимся, соберёмся с силами. Они придут вновь. Разорвут ещё больше детей. Я не хочу вновь таскать трупы в могилу! А вам этого хочется?!
Брас скривился сильней. Его недавно прекрасные глаза казались двумя кусками сухого кремня.
— Твоя невеста, Брас. И паренёк. Они…
— Оба мертвы. Я сам тащил их по траве. Сам укладывал в могилу. Сам забрасывал землёй… И знаешь что? Ничего страшнее этого я не видел.
Небо хмурнело. Солнце скрывалось за грозовыми тучами. Пламя костра потрескивало свежим хворостом. Стихли птицы. И лишь резвый ветер носился меж шатров и толстых стволов. Больше ни одного звука не было слышно.
— Поэтому мы должны войти в эту проклятую чащу и идти до тех пор, пока она не кончится. Потому что нет нам здесь житья. Наши любимые будут здесь умирать. Вы этого хотите?
— Брас, ты прав. Сейчас нам особенно важно сохранить всех живыми. И поэтому мы не ринемся в лес, пока не узнаем, что там дальше.
Он сплюнул на утоптанный мох.
— Значит, я пойду один. Найду конец этому лесу, и вырежу любую тварь, что станет на пути.
— Мы пойдём вместе, Брас. А остальные пусть стерегут людей до нашего возвращения.
— Да, хорошо. Вдвоём мы перережем больше. Отлично. Через час приходи к этому костру. Приготовься, попрощайся. Мы зайдём глубоко.
Мужики молча разошлись. Брас сел у огня и отвернулся от меня.
— А ты…
— Я готов. И мне уже не с кем прощаться.
И я отправился к Васке. И пока шёл, хоронил образ того жизнерадостного, красивого юноши. А в голове всё крутились слова Райлы: «Никогда путь, начавшийся со смертей, не приведёт к счастью…»
Шатер Васки был самым крепким, просторным и тёплым среди всех. Как только вошёл внутрь, меня окутал уют и покой; в воздухе витал терпкий аромат трав и сладкий дух ягодных настоек да цветов, до ушей доносились весёлые крики детей и тихий старческий говор. Я глазами выцепил Ягодку, что вместе с другими девочками играла с простыми плетёными куколками, и старую Васку, вяжущую очередную тёплую безделушку из пряжи. Кажется, если собрать все, сшитые бабкой, рукавички, шарфы, рубахи в этом шатре, он не выдержит и разорвётся по шву. Её морщинистые руки всё также ловко владели спицами, как и годы назад. Я видел, как глаза Васки отвлекались иногда (порой подолгу), дабы присмотреть за неугомонной мелюзгой. Пальцы же продолжали прясть как ни в чём не бывало.
А в углу сидела Райла, склонив голову и теребя в руках маленького волчонка, вытесанного из железного кедра. Я подошёл к ней, опустился на одно колено и осторожно смахнул с печального лица пару тёмных прядей.
— Я и правда должен сейчас уйти. На сутки, может. Может, и на трое. Не знаю.
— Как всегда…
Она вздохнула, протянула мне медальончик.
— Возьми. Прошлый раз ты надел его и вернулся. Надень снова.
Я глянул на небольшую, маленько потемневшую от времени фигурку на верёвочке. И не тронул.
— Он ваш. Мне никогда не нужны были обереги. Ни тогда, ни сейчас. Но если в нём и правда что-то есть, пусть останется у тебя или у Ягодки. Мне хватит моего меча.
Райла повременила немного – и спрятала волчонка за пазуху. А после резко обвила руками мою шею.
— Тогда просто вернись, слышишь?.. Без глаз, без рук, ног, каким угодно… только не умри… только…
Райла обнимала меня и дрожала. А в груди ныло сердце и мелькало предчувствие, что я последний раз чувствовал её тепло, сбивчивое дыхание, биение сердца. Последний раз.
В тот день я ещё долго беседовал о чём-то с Ваской, играл с Ягодкой и не сводил глаза с лица любимой. Даже когда отпущенный мне час кончился и сердце гнало в дорогу, я тянул – уходить не хотелось. Но я солдат, да и вера в светлое будущее и правильность моего пути была слишком сильной, чтобы отступить. И я ушёл, перед этим собрав припасы в дорогу и наказав Миколе сторожить детей ценой жизни.
Мы оставили позади лагерь и ступили на эту тропу, когда солнце уже не видать было за кронами подпирающих облака сосен, и сумерки тёмной тканью опутали всё вокруг. Я шёл, не выбирая пути, лишь слушая звуки вечернего леса, ведь взгляд мой постоянно упирался в спину Браса. Тот нёсся вперёд свирепо, неустанно, будто чувствуя что-то впереди, будто это что-то тоже ждало его и желало поквитаться. Так продолжалось и когда лишь лунный свет освещал нам дорогу – тогда я частенько оступался, спотыкался о коряги, скрытые густой тенью, едва уклонялся от цепких ветвей, Брас же шёл так же стремительно, как вначале. До самого рассвета мы не сбавляли шаг (я лишь изредка останавливался, наносил на твёрдую кору древ зарубки), и, хоть я чувствовал на себе непонятный взгляд и иногда выцеплял из сумеречного стрёкота цикад либо ночной тишины едва слышный шелест и скрип, никто не мешал нашему походу.
Я обращался к моему спутнику несколько раз с просьбой сделать привал, дабы унять слабость в ногах и подступающий голод. Брас не отвечал, продолжая неустанно нестись по лесу. Только к вечеру, когда мы вышли к небольшой, просторной полянке, прикрытой со всех сторон кустами Волчьей ягоды, он остановился. Брас замер на пару мгновений, стоя на заросшем пригорке, то ли вслушиваясь, то ли вглядываясь, а после сорвался с места и нырнул в заросли, не произнеся ни слова. А вернулся быстро, но уже с охапкой хвороста в руках.
Скоро небо заволокло серыми тучами, налетел ветер и на землю опустилась стужа. Я спасался от неё у костра, хрустящего сухими веточками и пускающего вереницы искр к медленно проявляющимся на чёрном полотне звёздам. Я сидел на кочке, уткнувшись сапогами чуть ли не в самый огонь, и пережёвывал сухой хлеб с вяленым мясом, заготовленным, видимо, ещё когда я был солдатом на службе государя. Изредка поглядывая на Браса, я заметил, что он сидит недвижимо и не сводит взгляда с леса.
Я поднялся с земли, достал из своего походного свёртка самый большой бардовый ломоть, раскупорил флягу с родниковой водой и подошёл к нему ближе.
— Брас, ты бы поел, попил. Ослабнешь ведь. А там и слечь недолго.
Он повернулся ко мне осунувшимся, постаревшим лицом. Его сухие губы раскрылись – и после долгого молчания, вместо тяжёлых вздохов и грязных проклятий, что он произносил одними губами, Брас выплюнул две фразы:
— Кровь этих тварей меня накормит и напоит… когда доберёмся до них…
И замолк. Я отошёл и опять уселся у костра, говорить с этим человеком больше не хотелось.
А когда из-за стволов стал просачиваться слабый лунный свет и первые капли моросящего дождя застучали о кору и хвою, Брас резко встал на ноги, потянул носом воздух.
— Пойдём уже… Быстрее!.. Я чую их, чую их всех…
Он сразу же рванул в чащу. Я же, собрав всё обратно в мешок и затушив костёр, едва за ним поспел.
Прошло ещё около часа безостановочной, скорой ходьбы, пока мы не достигли желанной цели. Нет, это не был выход из леса, даже близко не он. Подобно прошлой нашей стоянке, это была поляна, но не в меру большая, огороженная со всех сторон не низкими кустами, а роскошными, раскатистыми берёзами. Землю покрывали травы, заросли ягод, молодые орешники и никакого мха не видать, почва в этой роще была живой, плодовитой. Кажется, я даже слышал шум родника, а вдали, за белеющими в лунном свете стволами блеснули пару раз светлые капли струящейся, бьющей ключом воды. Это было сердце леса. Сюда бы мы пришли, коли б не нападки дикого зверья. Тут бы мы отстроили наш дом и зажили в достатке и покое, вдали от войны и смерти. Мы вошли в рощу и нежданно услышали писк. На мгновение сверкнула молния, осветив углы, закоулки, до этого таящиеся в тени. За каждым стволом, почти что на каждой ветви были признаки лесной жизни: гнёзда, норы, берлоги, лежанки. Где-то запищало снова, вдали грянул накатывающий волной гром, и стало ясно, что это за место. Это был их дом. И мы, шаг за шагом, приближались прямо к нему.
Брас остановился.
— Ты слышал? Писк… Рядом, вроде бы. Думаю, вон там.
Он махнул рукой в сторону ближайшего ягодного куста и сразу же бросился туда. И я за ним.
Под сенью широких листьев, на покрывале из мягкой травы лежали и посапывали волчата. Короткошёрстные, с крохотными ушками и лапками, едва проступающим хвостом и прорезавшимися острыми зубками. Они были точь-в-точь как моя деревянная фигурка. Один из них изредка пищал во сне, когда ветер завывал уж особенно громко и зло. Я пробежался глазами по роще – во многих таких лежаках приметил слабое шевеление и блеск серой либо чёрной шерсти.
Я отошёл, повернулся к Брасу.
— Мы нашли, что искали. Хоть это не совсем конец леса, но почва тут хороша. И вода тоже рядом. Пора возвращаться. Что делать со всем этим зверьём, потом решим…
— А нечего тут решать.
Он быстро глянул на меня безумными глазами, широко улыбнулся. И, прежде, чем я хоть что-то успел сделать, выдернул из ножен меч и вставил лезвие в ближнего к нему волчонка. Плоть хлюпнула и пропустила железо. Я даже расслышал, как оно вонзилось в твёрдую землю. Он выдернул меч. Алая, светящаяся кровь рывками стала бить из раны.
Я накинулся на Браса и получил гардой в висок. Перед глазами сверкнуло, в голове что-то разорвалось. Помню только, как лежал на земле, а повсюду – страшный вой, скул, полный страха, хруст костей. И хохот. Захлёбывающийся, громкий, бесконечно уродливый. Хохот безумца.
Очнулся, когда моросящий дождик превратился в ливень. Я поднялся на ноги, держась за голову. Брас сидел на земле, устланной покромсанными тушками, разворошёнными гнёздами, что были утыканы стрелами. Крови на земле не было, она ушла в почву вместе с каплями дождя, только с белых берёзовых стволов бурые всплески никак не хотели смываться.
Я вытащил сигилль из ножен.
— Зачем это, Брас? Зачем ты это сделал?
Он не обернулся.
— А что бы сделал ты, добряк, если бы твою Ягодку разорвали на куски? Если бы ты сам бросал землю на её холодное тело, смотрел, как медленно пропадают под комьями бледные лица и раскрытые стеклянные глаза? Если б видел, как уходит её жизнь вместе с кровью, льющейся из горла?.. А? Не отвечай. Ты бы поступил точно также… конечно же… да… как ж иначе?..
Я молча подходил, держа оружие наготове.
— Это лишнее, добряк, – он нервно хихикнул и вновь потянул носом воздух. — За нами уже идут. Я чую.
Из кустов вдали послышался рык. Брас, мгновение назад сидевший недвижимо, бросился туда и, парой прыжков покрыв огромное расстояние, скрылся в широких листьях и гроздьях чёрных ягод.
Нагнав его, я застал вовсю кипящий поединок. Огромный матёрый волк, свирепо рыча и клацая мощной челюстью, кидался на Браса. Тот извивался змеёй, уклоняясь от зубов и когтей, изредка пытался нанести удар, но тщетно – зверь был настолько же ловок, насколько силён. Получив когтями по плечу, Брас скривился и, заметив меня, прокричал:
— Давай, добряк! Вместе мы его завалим! Наши люди буду отомщены!
Я удобнее перехватил рукоять сигилля и двинулся к нему.
В это мгновение что-то могучее и стремительное сбило меня с ног и скользнуло прочь. Люто зашлись карканьем вороны, вдарил гром. В нескольких шагах от меня стояла тварь. Высокое, тонкое тело, покрытое грубой корой, со множеством мелких отростков и веток венчало некое подобие рогатого лосиного черепа, иссушённого и старого, с чёрными провалами рта, носа, глазниц. На плечах сидели вороны. А мой взгляд был прикован к вытянутой руке, сжимавшей кривыми пальцами простую цепочку, что заканчивалась деревянным волчонком. Та была красной от свежей крови. Неведомая тварь, Лесное лихо, Лешак. Он смотрел на меня секунду, а потом скрылся средь сосновых стволов.
И я бросился за ним, забыв про Браса, берёзовую поляну, светлое будущее и спокойную жизнь. Перед глазами всё стоял треснувший кедровый волчонок и бегущая из трещины кровь.
***
Лес постепенно отступает и начинается наша лагерная вырубка. Вереницы пней, обсыпленные щепками и кусками коры, какие-то из них только начали выкорчёвывать, какие-то уже лежат корнями кверху рядом с глубокими неровными ямами. Толстые стволы тоже валяются неподалёку, в некоторых из них торчат рабочие топоры. Ещё колуны, пилы и другие инструменты валяются везде, поблёскивая облепившими их каплями воды – следом только-только прошедшего ливня. Я даже, стараясь быстрее передвигаюсь ноющими от усталости ногами, спотыкнулся о тяжёлое древко топора.
Здесь точно кипела работа. Ранняя, многолюдная, поспешная. Но нечто заставило людей побросать всё и уйти прочь. А куда? Я думал об этом, приближаясь к лагерю, и только сейчас заметил, что дозорных нет. Нет ни единой дымной струйки утреннего костра, пахнущего свежим мясом, ни ржания лошадей на кормёжке, ни расходящихся эхом многоголосых переговоров. Ничего и никого. Лишь тёмные силуэты повозок и высоких шатров. Тревога пуще прежнего разыгралась где-то глубоко в груди и шаг ускорился сам собой.
Я подошёл ближе и обомлел. Ближайшие ко мне костры вряд ли потухли от ночного ливня – они были небрежно и грубо затоптаны. Первая же повозка, что попалась на глаза, расшатана и обгрызена, а на деревянной колее почти сразу различил брызги въевшейся бурой крови.
Я вспомнил пустую поляну в центре леса, где отдыхали одни лишь щенки и птенцы, вспомнил, сколько по пути сюда встретилось взрослого зверья и насколько разъярено оно было. Сразу перед глазами всплыли свежие раны у медведя, которые точно не мог нанести Микола в ту страшную битву. Вспомнил – и крепко-крепко сжал в ладони потёрный кедровый медальончик.
А шмыгнув меж телег, войдя в наш последний лагерь, я увидел то, чего так боялся увидеть. Тела, везде тела. Изуродованные, раскромсанные, искусанные. Конечности, валяющиеся на мокрой земле отдельно от тела, кисти, ещё сжимающие оружие, и туши подобные мешкам, набитым отрубями. Безжизненные, нелепые, сочащиеся красным. И кровь, кровь повсюду. Нечто постаскивало их в груды и бросило гнить… какое ещё “нечто”?.. я прекрасно знаю, что за существо это сотворило. Лешак. Полулегендарная тварь, рождённая ночной тьмой, волчьим воем и треском срубаемых древ. Старая, забытая сказка, объединённая с ночным кошмаром и потаённым страхом человека перед дикими силами природы. Оно пробудилось с первым ударом топора о чёрный ствол, с первой стрелой, пронзившей плоть, с первой смертью… первой кровью. Тварь собрала лес, объединила против единой опасности – человеческого вторжения – и, в конечном итоге, хоть и с кровавыми потерями, но добилась своего. За одну ночь либо две, а то и три, неважно… Не учёл Лешак лишь одно: мы не тратили время и тоже сделали свой ход – достигли центра проклятого леса, а Брас вырезал там всё живое, пока зверьё выгрызало наших. Брас… он ведь был прав с самого начала. Оказавшись на его месте, я бы сделал всё в точности также, если не ещё более свирепо и жестоко. Он честным обменом забрал одни жизни взамен других, более дорогих его сердцу. И сейчас, когда я стою посреди залитого кровью лагеря, бешено стучащее сердце, закипающая в душе злость, вскормленная бессилием, горем и разорванными в прах надеждами подталкивали к одной лишь мести.
Я выдернул сигилль, красный и горячий, и стал быстро оглядываться. Куда делось существо, так стремившееся привести меня сюда? Куда делся этот мстительный лесной дух, алчущий человеческой крови? Я осматриваюсь вновь и вновь, задерживаясь взглядом на старых корягах и молодых деревцах, одиноко воткнутых в землю то тут, то там, ищу глазами высокий грубый ствол с корой, точно не сосновой, не дубовой, не еловой, и с безлистными ветвями, больно похожими на кривые звериные когти.
Зашлись криком неведомо откуда взявшиеся вороны, и я прямо-таки физически ощутил присутствие чего-то могущественного, резко сбросившего любые оболочки и вышедшего из вязких теней. А скоро на границе зрения дёрнулось деревце, до этого стоявшее неподвижно и не привлекающее внимание. Я не медлил, просто сорвался с места, мгновенно приблизился и ударил наотмашь. И промахнулся. Сухонький ствол изогнулся так, что свистящее лезвие прошло близко, но никак не коснулось коры. Я ударил ещё – и вновь мимо. Я бил и бил по воздуху, сталь резала, колола и не встречала на пути препятствий. И я закричал. От того же бессилия, злости и ярости. Мои удары вспыхнули новой силой, но и это оказалось безрезультатно – проклятый ствол исчезал и в мгновение ока оказывался вне досягаемости моего оружия. Постепенно, неспешно, но я всё-таки начал слабеть. Удары становились медленнее, движения скованнее и топорнее – усталость брала своё. Крик мой сошёл на едва слышный хрип, силы иссякли, а вместе с ними ушёл и гнев. Сигилль наконец выскользнул из пальцев, я рухнул на землю.
Опустошённый, бессильный, я даже не прикрылся руками, хотя больше всего ожидаю сейчас ответного удара, что приведёт к мгновенной смерти. Всё указывает на то, что скоро я рухну на самую вершину груды изуродованных тел, стану одним их множества напоминаний о мстительной ярости леса. Но смертельного удара не происходит. Стоящий передо мной дух выпрямился, опустил кривые руки к земле, обнажив рогатую голову, и уставился на меня чёрными провалами глазниц.
— Что тебе надо, страхолюд?.. полюбоваться хочешь? — я дышу часто и глубоко, пытаясь хоть как-то перевести дыхание. — Поубивал всех… напустил зверей… теперь-то чего ждёшь?.. Отвечай, коли можешь говорить!.. Каково было разрывать женщин и стариков? А детей? В чём они виноваты?..
Я говорил без уверенности в том, что дух меня понимает. А если и так, совсем не зная, есть ли ему разница кого убивать, различает ли в людях воинов, которых стоит опасаться, и тех, кто сам страдает от людских войн.
Но Лешак понял. Он никак не показал этого, но я почувствовал, что мои слова сделали своё дело. Он ещё секунду смотрел на меня, затем развернулся и, противно скрипя, зашагал вглубь лагеря. Я присмотрелся – шёл он к шатру Васки, не иначе. Я глянул на кровавую груду ещё разок и признал в мёртвых телах одних лишь солдат, и только. Микола тоже лежал среди мёртвых, его косматая голова вывернута под неестественным углом, торс и руки искромсаны чем-то широким и острым, а пальцы всё ещё держат рукоять двуручника. Лезвие клинка переломано пополам. Мигом я поднялся с земли и поспешил за лесным духом, до хруста в костяшках сжимая кедрового волчонка.
У высокого шатра Лешак остановился и, повернувшись ко мне, кривым пальцем ткнул в помятый полог, прикрывающий ход внутрь.
— Хочешь, чтобы я вошёл? Что меня ждёт там?
Из-под его рогатого черепа донёсся лишь скрип старой древесной породы и, кажется, далёкий шелест листвы. Дух резко дёрнул рукой и ткнул в полог ещё раз.
Я подошёл и обхватил пальцами лёгкий полотняный материал. Изнутри несёт ароматными травами, нежными ягодами и цветами. Ещё очень тихо, не слышно ни единого звука. Хотя в этом может быть повинен ветер, тревожно завывающий в кронах, и вездесущие проклятые вороны. Но… вот я расслышал тихое сбивчивое дыхание, после едва слышные перешёптывания и, подняв полог, ступил внутрь.
Одинокая свеча теплится посреди обширной комнаты. Слабый огонёк мерцает, сбиваемый дыханием, но продолжает освещать обступившие его фигуры. Высокие и совсем низкие, здоровые молодые и иссохшие сгорбившиеся. Быстро глаза привыкли к полумраку и я смог разглядеть лица. Все, кто не мог держать оружие, находятся сейчас здесь. Напуганные, бледные, ослабшие, но живые. Живые.
Райла первая признала меня и, вынырнув из толпы, кинулась на шею. До ушей донеслись тихие всхлипы Ягодки, а в ладонь крипко вцепились маленькие пальчики.
Плечи Райлы крупно дрожали.
— Вернулся… ты всё-таки вернулся…
Я крепче прижал её к себе свободной рукой.
— Как всегда.
Райла резко отстранилась, глянула на меня испуганными, заплаканными глазами и сразу же перевела их на располосованную когтями грудь. Я уже не чувствую, как что-то тёплое струится по изорванной кожанкой, не чувствую и обжигающего огнём зуда, только ноющая боль осталась да недомогание, путающее мысли. Ещё отчего-то стали неметь пальцы на руках.
— Как всегда, с новыми ранами, едва живой… но хоть цел…
Она осторожно поправила мою глазную повязку, помятой мокрой тряпкой висевшую на лице. Затем нырнула в толпу и вернулась с табуретом. Только усевшись на него и расслабившись, я понял, насколько устало и изнурилось моё тело. Ноги дико болели, мышцы на руках разбухли и стали каменными. Я принялся их растирать.
— Меня пропустили сюда и уже скоро нужно будет выходить. Мы выйдем все вместе и… я понятия не имею, что нас ждёт снаружи. Придётся попросту рискнуть, и раз вы все живы, думаю, так и останется. Но прежде… — я поднял ладонь со свисающим с неё медальончиком. — Волчонок оказался у меня. Я видел гору тел снаружи: там все мертвы, ни одного живого… как это всё произошло?
Райла приняла у меня из рук оберег, рассмотрела трещины и въевшуюся кровь.
— Они напали той же ночью, как ты ушёл. Бой был очень недолгий… Как исход стал ясен, Микола согнал нас всех сюда и укрепил полог. Кажется, он стоял у входа. Сопел громко, хрипло, а потом резко стих. Тогда одним рывком кто-то сдёрнул полог и волчья морда уставилась на нас. Уродливая, свирепая. Пасть его была вся в крови. Волк прошёлся по всем нам своими горящими жёлтым глазами и уставился на Ягодку. Я подумала всё, сейчас разорвёт, а потом пригляделась. Он смотрел на твой медальон. Я сдёрнула его и кинула в окровавленную пасть. Зверь ушёл, и больше никто к нам не заглядывал. Лишь снаружи что-то всё скрипело, выло, и вороньё проклятое кричало. Мы сидели тут, дрожа, пока не пришёл ты…
Скорбь дрожью прошлась по телу, вышла с тяжёлым вздохом. Я уже не боялся выходить наружу: никто нас не тронет. Слишком много потеряли все в этой необдуманной, глупой и страшной схватке.
Я поднялся на ноги, взял своих девочек за руки и ступил вон из шатра.
***
Два десятка человеческих душ. Мы шли долго. И пока средь толстых вековых стволов не показались просветы и тёплый полевой ветер не начал играть в волосах, сердце не отпускала тревога. Впереди нас всё это время семенил здоровый матёрый волк. Он не оборачивался, не рычал, казалось, не желал и глядеть на нас. Но я приметил глубокие рубленные раны на его боках, свежую кровь, капающую с клыков. И мысленно хоронил месть, страх, гнев, вместе с людьми, навсегда затерянными в этом тёмном неведомом бору.
Скоро мы были далеко. Волк вывел нас на обширные луга, не тронутые ещё рукой человека. А сам удалился в свой лес. Я остановился всего на мгновение и проследил за его уходом. На самой границе лесной чащи, в тени стоял он. Лешак. И горе тому, кто вздумает зайти в его владения с оружием в руках.
Я развернулся и поспешил за Райлой, Ягодкой и остальными, впереди нас ждала новая, подаренная лесным духом жизнь. Лишь крик воронья будет мне часто приходить в самых страшных ночных кошмарах.
Это мой ритуал
«Побудь со мной» прошептал я себе и сел возле окна. Это было печально и торжественно волшебно. За окном шел дождь, маленькие капельки сбегали по стеклу, но солнечные лучики игриво пробивались сквозь ветви. Люблю такие моменты. Я открыл окно и вдохнул этот невинно чистый воздух с ярким привкусом озона. Одиночество – так плохо ли это? Не хотелось падать в яму философии. Отмахнув все мысли, я спешил ощутить момент.. Выбежав на улицу абсолютно обезоруженный перед дождем, я отдался ему.. Поднял голову к величественному небу, подставил лицо… «Очисть меня!»… Это мой ритуал. А ты ощущал этот момент? Это состояние сопричастия с миром? Это вызывает улыбку на лице… Улыбка легка неконтролируемая. Улыбка, которая отражает твое внутреннее умиротворение. Я медленно шел по влажной, сочной траве в окружении могучих деревьев. Вихрь мыслей схватил сердце в тиски: «и снова придется вернутся в беспокойный город.. эти высотки как каменные стены выделили нам ареал обитания».
ВелИка сила природы и чувство любви. Мы боимся их, но с восхищением обессилив преклоняемся пред ними.
«Со мной должно быть трудно. Я просто хочу ощущать тепло чужой, но такой родной руки.. в своей… Ощущать процесс жизни вместе…». Моя задача промокнуть до нитки, чтобы позже вернуться в дом, переодеться в сухую любимую вещь и.. чай с лимоном.. !обязательно медленно вдохнуть чарующий аромат из чашки. Это волшебство, наверное, единственное, что осталось у меня с Детства». Мое одиночество охраняет меня, но я все еще жду эту руку.
Виденье
Чего хотел я когда писал книжку?
Ваши Боги носят лица. Я сомневаюсь в том и хочу сочинить подобную суру
Кто Я? Если не ваш Бог что читает Коран?
Кто вы? Безумцы. Вам дали боги право выбирать.
Звучит на людях смешно но в диалоге с собой просвещает. Угнетает лишь ту душу чья не понимает.
Слепо поклоняться надежде
Вам нужна надежда на лучшее завтра которое достанется в Богослужении
Это ваша награда? Это ваша зарплата? Проявите хоть каплю сомненья
Моя жизнь ничего не стоит зная что вы пребываете в сомнье.
Сомневаться воле божье упаси вас Господь ваш и читайте больше букв из Корана вам достанется больше однажды.
Чем в этот раз манить вас? Пирожками и девственностью? Отнюдь я кушать хочу здесь и сейчас.
Коран это лучшая книга из тех что я ранее читал.
Для чего наполнять свои истории рабством?
Ощути единство с природой. Это твоя мать когда как книга Отец. Мать заботилась о тебе столько лет чтобы тебя мог научить Отец.
Ты не совершал грехов, опомнись, ты хотел жить. Нет ничего подобнее желанию жить.
Чтобы найти рай в сердце нужно познать ад наяву. И я вижу как человечество идёт ко дну. Все предрекали конец потому что знали что сами его этим предрекали. Кто есть я? Кто есть жизнь? Все во славу того кто тебе не поможет.
Живя здесь задавайся вопросом для чего я живу? Мозгам проще когда за тебя отвечают: «Я тут безгрешно живу» иначе повяжут.
Новое время Пора перестать мыслить шаблонно
Вот что я могу Видеть время о чем ты?
Кто есть я? Коли не бог что придумал
Все что я вижу и слышу
Я могу осязать книгу руками Схематично рисуя фигуру. Все для того чтобы вам доказать что Бог един и ты его видел в живую.
Все на столько устарело что люди забыли что воля Его.
Ты перестанешь жить от чего? Стоит мне забирать надежду? А что она есть? Ты позволишь взглянуть на нее?
Чье существование так безмятежно И в райском саду она умирает так нежно.
Все это красивые сопли что ведут в никуда и суда нам не избежать хоть ты и думал не так…
Настало то Время считать религию за время. Что есть самое важное в твоей голове? Что не может подчиниться тебе? Что я могу показать как волю Аллаха? Посмотри как все умирает вокруг и ты будешь там же, однако.
Что есть ты как не проба пера? Одного из Аллахов?
Нет однозначно я прав, ты прав, дорогой читатель. Выбирай сам.
Чего хотел Я, когда писал книгу?
Ваши, боги, носят лица. Я сомневаюсь в том и хочу сочинить подобную суру.
Кто есть Я? Если не ваш Бог что читает Коран?
Кто есть вы? Безумцы. Вам дали боги право выбирать.
Звучит на людях смешно но в диалоге с собой просвещает. Угнетает лишь ту душу чья не понимает.
Слепо поклоняться надежде?
Вам нужна надежда на лучшее завтра которое достанется в Богослужении
Это ваша награда? Это ваша зарплата? Проявите хоть каплю сомненья
Моя жизнь ничего не стоит зная что вы пребываете в невиденьи.
Сомневаться воле божьей? Упаси вас Господь ваш и читайте больше букв из Корана: Вам достанется больше однако.
Чем в этот раз манить вас? Пирожками и девственностью? Отнюдь, Я кушать хочу, здесь и сейчас.
Коран это лучшая книга из тех что я ранее читал.
Для чего наполнять свои истории рабством?
Ощути единство с природой. Это твоя мать когда как книга Отец. Мать заботилась о тебе столько лет чтобы тебя мог научить Отец.
Ты не совершал грехов, опомнись, ты хотел жить. Нет ничего подобнее желанию жить.
Чтобы найти рай в сердце нужно познать ад наяву. И я вижу как человечество идёт ко дну. Все предрекали конец потому что знали что сами его этим предрекали. Кто есть я? Кто есть жизнь? Все во славу того кто тебе не поможет.
Живя здесь задавайся вопросом: Для чего я живу? Мозгам проще когда за тебя отвечают: «Я тут безгрешно живу» иначе обяжут…
Новое время, Пора перестать мыслить шаблонно.
Вот что Я могу. Видеть время, о чем ты?
Кто есть я? Коли не бог, что придумал:
Все что Я вижу и слышу.
Для того чтобы: Осязать книгу руками. Схематично рисуя фигуры. Все для того чтобы вам доказать что Бог един и ты его видел в живую.
Стоит мне забирать надежду? А что она есть? Ты позволишь взглянуть на нее?
Ее существование так безмятежно, Что в райском саду она умирает, так небрежно.
Все это красивые сопли,
Что ведут в никуда и суда нам не избежать хоть ты и думал не так…
Настало то Время, считать религию за время.
Что есть самое важное в твоей голове? Что не может подчиниться тебе? Что я могу показать как волю Аллаха? Посмотри как все умирает вокруг и ты будешь там же, когда-то.
Что есть ты как не проба пера? Одного из Аллахов?
Нет, однозначно, Я прав и, ты, дорогой читатель. Выбирай лучше сам.
Виденье
Чего хотел я когда писал книжку?
Ваши Боги носят лица. Я сомневаюсь в том и хочу сочинить подобную суру
Кто Я? Если не ваш Бог что читает Коран?
Кто вы? Безумцы. Вам дали боги право выбирать.
Звучит на людях смешно но в диалоге с собой просвещает. Угнетает лишь ту душу чья не понимает.
Слепо поклоняться надежде
Вам нужна надежда на лучшее завтра которое достанется в Богослужении
Это ваша награда? Это ваша зарплата? Проявите хоть каплю сомненья
Моя жизнь ничего не стоит зная что вы пребываете в сомнье.
Сомневаться воле божье упаси вас Господь ваш и читайте больше букв из Корана вам достанется больше однажды.
Чем в этот раз манить вас? Пирожками и девственностью? Отнюдь я кушать хочу здесь и сейчас.
Коран это лучшая книга из тех что я ранее читал.
Для чего наполнять свои истории рабством?
Ощути единство с природой. Это твоя мать когда как книга Отец. Мать заботилась о тебе столько лет чтобы тебя мог научить Отец.
Ты не совершал грехов, опомнись, ты хотел жить. Нет ничего подобнее желанию жить.
Чтобы найти рай в сердце нужно познать ад наяву. И я вижу как человечество идёт ко дну. Все предрекали конец потому что знали что сами его этим предрекали. Кто есть я? Кто есть жизнь? Все во славу того кто тебе не поможет.
Живя здесь задавайся вопросом для чего я живу? Мозгам проще когда за тебя отвечают: «Я тут безгрешно живу» иначе повяжут.
Новое время Пора перестать мыслить шаблонно
Вот что я могу Видеть время о чем ты?
Кто есть я? Коли не бог что придумал
Все что я вижу и слышу
Я могу осязать книгу руками Схематично рисуя фигуру. Все для того чтобы вам доказать что Бог един и ты его видел в живую.
Все на столько устарело что люди забыли что воля Его.
Ты перестанешь жить от чего? Стоит мне забирать надежду? А что она есть? Ты позволишь взглянуть на нее?
Чье существование так безмятежно И в райском саду она умирает так нежно.
Все это красивые сопли что ведут в никуда и суда нам не избежать хоть ты и думал не так…
Настало то Время считать религию за время. Что есть самое важное в твоей голове? Что не может подчиниться тебе? Что я могу показать как волю Аллаха? Посмотри как все умирает вокруг и ты будешь там же, однако.
Что есть ты как не проба пера? Одного из Аллахов?
Нет однозначно я прав, ты прав, дорогой читатель. Выбирай сам.
Чего хотел Я, когда писал книгу?
Ваши, боги, носят лица. Я сомневаюсь в том и хочу сочинить подобную суру.
Кто есть Я? Если не ваш Бог что читает Коран?
Кто есть вы? Безумцы. Вам дали боги право выбирать.
Звучит на людях смешно но в диалоге с собой просвещает. Угнетает лишь ту душу чья не понимает.
Слепо поклоняться надежде?
Вам нужна надежда на лучшее завтра которое достанется в Богослужении
Это ваша награда? Это ваша зарплата? Проявите хоть каплю сомненья
Моя жизнь ничего не стоит зная что вы пребываете в невиденьи.
Сомневаться воле божьей? Упаси вас Господь ваш и читайте больше букв из Корана: Вам достанется больше однако.
Чем в этот раз манить вас? Пирожками и девственностью? Отнюдь, Я кушать хочу, здесь и сейчас.
Коран это лучшая книга из тех что я ранее читал.
Для чего наполнять свои истории рабством?
Ощути единство с природой. Это твоя мать когда как книга Отец. Мать заботилась о тебе столько лет чтобы тебя мог научить Отец.
Ты не совершал грехов, опомнись, ты хотел жить. Нет ничего подобнее желанию жить.
Чтобы найти рай в сердце нужно познать ад наяву. И я вижу как человечество идёт ко дну. Все предрекали конец потому что знали что сами его этим предрекали. Кто есть я? Кто есть жизнь? Все во славу того кто тебе не поможет.
Живя здесь задавайся вопросом: Для чего я живу? Мозгам проще когда за тебя отвечают: «Я тут безгрешно живу» иначе обяжут…
Новое время, Пора перестать мыслить шаблонно.
Вот что Я могу. Видеть время, о чем ты?
Кто есть я? Коли не бог, что придумал:
Все что Я вижу и слышу.
Для того чтобы: Осязать книгу руками. Схематично рисуя фигуры. Все для того чтобы вам доказать что Бог един и ты его видел в живую.
Стоит мне забирать надежду? А что она есть? Ты позволишь взглянуть на нее?
Ее существование так безмятежно, Что в райском саду она умирает, так небрежно.
Все это красивые сопли,
Что ведут в никуда и суда нам не избежать хоть ты и думал не так…
Настало то Время, считать религию за время.
Что есть самое важное в твоей голове? Что не может подчиниться тебе? Что я могу показать как волю Аллаха? Посмотри как все умирает вокруг и ты будешь там же, когда-то.
Что есть ты как не проба пера? Одного из Аллахов?
Нет, однозначно, Я прав и, ты, дорогой читатель. Выбирай лучше сам.
Параллель
ПАРАЛЛЕЛЬ
(Деформируй своё сознание вместе с нашими героями)
ГЛАВА 1
Это было в Бааскуде. Забросили как-то туда наших российских бойцов для выполнения опасной и жёсткой операции. Их задача состояла в том, чтобы убрать главу одного крупного наркокартеля. Как и должно быть, всё было хорошо до определённого момента, когда они уже были на финальной стадии своей миссии – одного из наших заметил враг. Подняли тревогу. Их начали окружать и открыли огонь на подавление. Стояла адская жара, небольшая группа наших бойцов, укрывшись в каком то доме на первом этаже отстреливалась от врагов не один час. В общем, миссия была провалена уже, и им каким-то чудом нужно было эвакуироваться оттуда, но их окружили. Это было жёстко, вражеские снайперы через окна подстреливали наших, растекались лужи крови, на полу куски плоти и мяса. Российские бойцы не сдавались до последнего, и тут через окно залетела к ним граната — упала в углу здания. Произошёл взрыв, всех наших положили. Через несколько минут враги выбили дверь здания и зашли группой людей из 10 человек. Они делали контрольные выстрелы в тела российских бойцов. Возле окна они увидели, что один всё ещё шевелится. Он был в сидячем положении, оперевшись спиной на стену. Враги направили на него оружие, дабы закончить всё это, но тут произнёсся звук: «Стойте». После чего они разошлись в стороны и к нашему бойцу подошёл их главный, которого нужно было убрать. «Я сам это сделаю, хочу посмотреть ему в глаза перед смертью» сказал он. «Ну давай паскуда!» ответил ему наш боец, почти захлёбываясь кровью. Он достал золотой пистолет из-за спины, присел на корточки и приставил дуло к голове нашего героя. «Страшно?» спросил он. «Это тебе надо бояться» в ответ ему. «И почему же? Ах… Хотя не важно, прощай» сказал глава наркокартеля. В тот момент, наш отважный боец вытащил руку из-за спины, в которой была граната. Со словами: «Вот почему!», дёрнул чеку. Взрыв! Все, кто были в здании на тот момент – погибли, включая цель нашей храброй российской группы.
Со словами: «Вот такие вот дела… Ну а потом пошли титры», поставил кружку с чаем на столик Антон.
«Дааа… Концовка вроде неплохая» ответил ему Юра, сидевший через столик напротив в одном из купе вагона.
«Согласна. Мы вместе смотрели это кино, хотя такой жанр мне не нравится» добавила жена Антона, Юля.
«И как он уговорил тебя с ним это посмотреть?» спросила жена Юры, Настя.
Юля: «Да решили просто устроить вечер кино, а тут новинка вышла в хорошем качестве» и обняла Антона.
Антон: «Ну, а под пивасик с рыбкой фильм вообще зашёл отлично» и улыбнулся.
Юра: «Согласен. Надо будет нам тоже как-нибудь устроить такой вечер. Да? Родная?» и обнял Настю.
Настя: «Я не против».
Антон: «Мы же, сколько уже в браке? Года 3 – также как и вы, почти в одно время женились ведь. Порой такие вечера очень расслабляют, я бы сказал – уютно на душе становится».
Юра: «Сказал, как старпёр какой-то. Как будто тебе лет 40-50 уже, нам всего по 25».
Юля: «Почему сразу – как старпёр? Правильные вещи говорит».
Настя: «А вот я с ними согласна» и смотрит на Юру.
Юра: «Ладно – ладно. Я тоже согласен».
Антон: «Кстати, вы не задумывались детишек завести?» и смотрит на Юру с Настей.
Настя: «Как в воду глядишь, собирались это обсудить после нашей поездки».
Юра: «Да. Сейчас съездим к нашему третьему корефану детства, тем более он уже давно нас звал к себе в Москву – повидаться, потусить, в общем отдохнуть».
Юля: «Вот же совпадение! Мы тоже. Создаётся такое впечатление, что вы за нами повторяете или мы за вами» и посмеялась.
Антон: «Вот только жалко, что у них не будет бабушки и дедушки…».
Юра: «Да… Понимаю, как и у нас…».
Юля: «Вот говорю же, ещё один пункт нашего сходства» и немного задумалась.
Настя: «Давайте не будем вспоминать ту проклятую аварию?».
Все ей в ответ: «Да хорошо, не будем о грустном».
Юра, обратившись к Антону: «Слушай, я не знаю, откуда ты накопал столько деньжат, чтобы оплатить этот отдых, но хотел сказать по-человечески спасибо от нас с Настей. Мы давно хотели выбраться куда-нибудь, отдохнуть, но то нету времени, то финансовые проблемы. В общем, ни одно так другое» и пожал ему руку по-братски.
Настя: «Да, спасибо вам ребята. Тут думаешь о простом хотя-бы отдыхе на пару дней, а вы нас на целый месяц в Москву, поездом! Классно, Россию повидать. А то засиделись мы во Владивостоке».
Антон: «Да бросьте вы. Мы же хорошие друзья, если есть возможность – почему нет?».
Юра: «Логично. Если не секрет – откуда бабосик? А то мы же знаем, где вы работаете с Юлей. Чтобы такую поездку оплатить, да ещё и за кого-то сверху, тебе лично Антоха пришлось бы работать года 2 и не тратить денежку».
В ответ ему: «Пусть это останется моей маленькой тайной?».
Юля: «Во-во! И мне тоже не хочет говорить» и присматривается к нему.
Юра: «Скажи главное, проблем от этого не будет?».
Антон: «Не переживайте друзья, всё хорошо. Честно!».
Настя: «Ну тогда ладно. А этот ваш старинный друг – вообще нормальный? Или у него есть какие-нибудь особенности характера?».
Юра: «Да милая, нормальный. Мы втроём в детстве такие дела мутили, да и вообще были как не разлей вода, но потом они с матушкой переехали в Москву и общение только через интернет».
Антон: «Да… Во времена были классные, беззаботное детство».
Юля: «Ну ничего, мы уже в пути 3 сутки, осталось 4 и увидитесь со своим корефаном. Меня и Настю познакомите с ним, ну и оторвётесь за все годы разлуки. В конце концов – у нас целый месяц отдыха!».
Юра говорит Антону: «Кстати бро, это ты правильно сделал, что поездом решил добираться туда, а то не нравятся мне эти самолёты, если честно, в новостях только и слышишь – тут упал, там упал и.т.д.».
Антон: «Ну так ведь это я! Хотя самолётом в гигантское количество раз меньше на дорогу времени убивать».
Юра: «Так-то оно да, но где 100% гарантия, что именно в наш перелёт что-нибудь не случится, и мы не упадём?».
Антон: «Нет гарантий, да и вообще – давай закроем эту тему».
Юра: «Согласен».
Тут Настя прилегла и начала рассуждать вслух: «Значит, что мы имеем? Две молодые семьи, не имеющие родителей и детей, едут 3 сутки в вагоне купе поезда, который направляется в Москву?». Все посмеялись и Юра говорит: «Милая, зачем это было подытоживать?».
Настя: «Да не обращайте внимания, это я так. До сих пор немного просто не верится, что мы едим отдыхать».
Антон: «Дааааа! За отдых!» и поднял кружку с чаем, намекая – давайте чокнемся за это. Все поддержали его и сделали по последнему глотку, так как он закончился.
ГЛАВА 2
Юра: «Ух, что-то чаёк закончился, схожу-ка я за горячей водичкой в коридор. Давайте кружки».
Настя: «Да сиди милый, давайте я схожу, просто заодно в туалет хотела забежать» и начала собирать их.
Антон: «А почему бы и нет, ещё по кружечки и на боковую, а то уже вечер…».
После того, как Настя собрала все кружки, она открыла дверь и вышла в коридор. В момент открытой двери купе осветило немного белым светом. Дверь закрылась.
Юля: «Ребят, вам не показался странный белый свет?»
Антон: «Родная, что странного? Сейчас вечер, мы движемся, по пути попадаются зажжённые фонари».
Юра: «Да, это логично. Так что Юль не реагируй так на это».
Юля: «Ну хорошо» и откинулась на лежанку.
Спустя буквально минуту, Настя во взволнованном состоянии открыла дверь и говорит: «Друзья, по-моему это не нормально». Купе осветилось белым светом от окон в коридоре.
Антон: «А где кипяток?».
Юля: «Да какой к чёрту кипяток! Смотри» и подошла к окну в коридоре, смотря на белую мглу.
Юра: «Что вы панику разводите?» и открыл занавески у окна в купе.
Всё помещение осветилось белым светом. Антон, смотрел на это и сказал: «Да это обычный густой туман. Ничего сверхъестественного».
Настя: «Даже в мега густом тумане видны хоть какие-нибудь силуэты в дали, а тут вообще ничего нет. Как будто за окном тупо напускали белого дыма».
Юля: «Я с ней согласна, очень похоже на тот дым, который у нас во Владике с ТЭЦ трубы идёт».
Юра, обращаясь к Антону: «Бро, а они по сути правы. Странно как-то это».
В ответ ему: «Блин. Ладно, Насть ставь кружки на стол, и пошлите вместе к проводнику сходим. Спросим что это за хрень, может это нормальное явление в определённой проезжей зоне».
Настя: «Хорошо».
Юля вышла первая из купе в коридор и видела, как он весь освещён белым светом от окон, говорит: «Да… Ребята, сейчас же вечер? Правильно? Но у меня ни хрена не складывается такое ощущение». После этих слов, Юра посмотрел на свои наручные часы и сказал: «У меня вообще что-то время остановилось на 20:30 и не двигается дальше».
Настя: «Что-то мне как-то паливо становится немного. По поводу часов – может у тебя батарейка сдохла?».
Юра: «Да не может такого быть, специально менял перед поездкой. Странно».
Антон, идя последним, сказал: «Друзья, мне одному кажется или и вправду людей что-то нет?».
Юля: «Да-да, это тоже как-то ни есть хорошо. Ладно, давайте допросим проводника – может всё объяснит». Наши герои подошли к тамбуру, рядом с которым находилась дверь от первого купе в их вагоне – там было рабочее место проводника. Юля постучала – нет ответа. Юля постучала подольше – нет ответа, посмотрела на своих друзей с таким выражением лица, мол ну что будем делать?
Юра: «Стучи сильнее!». После чего, она долбила в дверь и ногой, и руками, и при этом ещё кричала: «Эйййй! Там есть кто-нибудь?». Всё равно, после этих действий, не было никакой реакции. Тогда Юля сказала: «Почему-то мне кажется, что там его нету – также как и остальных людей» и облокачивается на дверь. Она оказалась не заперта и в момент, когда она облокотилась на неё – дверь отъехала в сторону и наши герои увидели пустое купе, освещённое белым светом от непонятной субстанции за окном.
Настя: «Твою же мать! Да что здесь происходит? Где все?» испытывала панику. Юра, обнял её и сказал: «Милая, успокойся. Мы во всём разберёмся, обязательно!».
Антон: «Слушайте, предлагаю пробежаться по всем купе, может где – кто есть?».
Юля: «По-моему идея не даст результата, но попробовать стоит. Давайте распределимся и вперёд». После этих слов, они взяли себе каждый по 2-3 купе и начали их проверять, во время поиска людей они кричали: «Эй! Здесь есть кто-нибудь? Людиииии?! Аууу! Отзовитесь!». Все помещения были открыты также как и купе вожатого. И все они были освещены белым светом. После поисков они собрались в коридоре возле своего купе. Юра: «Ну что? Я так понимаю у всех одна картина – помещение пустое, белый свет?». Все ему в ответ: «Да…».
Юля: «Это уже не в какие рамки не лезет! Нужно понять – какого хрена происходит!». Наши герои потихоньку начинали испытывать волнение от непонимания происходящего. Антон взял за руку её и сказал: «Милая, разберёмся. Всё будет хорошо».
Настя: «Ребята, а если такая хрень происходит только в нашем вагоне? Давайте разделимся по двое и в соседние вагоны на разведку?».
Юра: «Отличный план, родная». После этого, Антон с Юлей пошли в один тамбур, чтобы перейти в другой вагон, а Юра с Настей в другой. Буквально через 10 минут они встретились снова у своего купе, зашли в него и присели.
Юра: «Дайте угадаю? Закрыто, хрен пройдёшь?».
Антон: «В точку, бро».
Настя: «А вы пытались покричать? Или постучать? Ну хоть что-нибудь сделать?».
Юля: «Ну конечно, не делай из нас недоумков. Кричали – нет ответа, тарабанили – не какой реакции, хотели выломать дверь, но она оказалась крепкая зараза».
Настя: «У нас аналогичная ситуация…».
Юра: «Это что же получается? Мы взаперти в вагоне, в котором куда-то пропали все люди и за окном непонятная белая субстанция?».
Антон: «Снова в точку, бро» и посмотрел в окно, задумался.
Юра: «Что залип? Антон?».
В ответ ему: «Да вот думаю, что же это может всё-таки быть. Может это просто густой дым, туман, какие-то испарения… Я не знаю. Давайте откроем окно?».
Настя: «Ты с ума сошёл? Даже не вздумай! Выкинь такие мысли из своей головы!» перепугалась от такого предложения.
Антон: «Почему нет? Посмотрим, что будет…».
Юля: «Милый, давай завязывай с такими предложениями. Откуда ты знаешь, что это хрень за окном не ядовитая? Что она нас не убьёт, если попадёт сюда?».
Юра: «Бро, я бы тоже хотел узнать, что будет. Но Юля вещи говорит! Я их поддерживаю, окно не открываем».
Антон: «Как мы тогда узнаем, что это? Эх… Ладно, послушаю вас».
Как только они закончили этот разговор, в этот момент поезд значительно ускорился.
ГЛАВА 3
Настя: «Ваааах! Все это почувствовали?».
Юля: «Если ты про то, что мы начали набирать скорость – то да».
Юра: «Ох чую я, не к добру это…» и непроизвольным взглядом посмотрел на часы.
Антон: «Что? Так же стоят?».
Юра: «Да, 20:30. Достаньте телефоны». Все вытащили свои мобильные, положили на стол. Они не включались вообще никак.
Настя: «Знаете, я даже не удивлена – почему они не работают».
Юля: «Да, тут слишком много странной хрени происходит».
Юра: «Ребята, я отказываюсь во всё это верить. Может это какой-то тупой розыгрыш или вообще сон?».
Настя: «Если бы это был розыгрыш, то это как нужно было бы за морочиться? Да и кому вообще такое нужно было бы? А по поводу сна – врятли, всё слишком натурально. Главный вопрос – почему мы ускоряемся? Не хотелось бы сойти с рельс».
Юля: «Я с тобой согласна».
Антон: «Кстати, друзья. Вы заметили, что за последнее время с момента, как это всё началось – мы ни разу не поворачивали некуда? Как будто мы едим тупо по прямой дороге и всё?».
Юра: «А ты прав, я как-то не придавал этому значения. Но это полюбому не с проста и это пугает, если честно».
Наших героев одолевали страх и паника. Спустя минут 10 обсуждений и размышлений Антон решил сказать: «Друзья, я уже не знаю, что думать но…».
Юра: «Что но? Говори уже, если у тебя есть хоть какая-нибудь идея».
Антон: «Я не уверен, но вдруг это всё происходит из-за предмета, который я спрятал в вентиляции нашего купе перед отправкой с Владивостока…».
Юля: «Чтоооооооооо? Что ты сейчас сказал!?» испытала шок.
Юра: «Бро, ты дебил? Что за предмет? Давай рассказывай. Вдруг на самом деле, эта хрень виновата».
Настя: «И с подробностями. Если выяснится, что это происходит из-за тебя, я тебя прям тут замочу!» испытала большой выплеск агрессии.
Юра: «Родная, спокойно. А ты рассказывай» и посмотрел на Антона.
Антон: «В общем, вы меня спрашивали откуда у меня появился бабосик на эту поездку – так вот, одним обычным вечером я сидел, копался в интернете, ничего особенного, читал новости, играл в браузерные игры и.т.д. Тут мне на почту пришло письмо от неизвестного отправителя, в котором говорилось, что мне повезло и я мол счастливчик, т.к. меня выбрала лотерея. Мне предложили следующее – если я хочу получить крупную сумму денег, которой мне хватит не работать лет 10 и просто наслаждаться жизнью – мне нужно согласиться на их условия, в которых сказано, что мне придёт по обычной почте посылка с предметом, который надо будет спрятать в купе вагона, находящееся по середине. Ну и конечно отправиться самому в этом купе в Москву».
Юля: «Да ты охренел!» испытывала шок.
Юра: «Успокойтесь. Бро, ты разве не понимаешь, что это всё лохотроны, спамы и.т.д.?».
Антон: «Конечно понимаю, но письмо было написано так красиво и грамотно, что я подумал – а почему бы и нет? Потом я вспомнил про нашего корефана, который нас давно уже зовёт к нему туда. Ко всему прочему я подумал про нас четверых сразу, вместе отдохнуть, расслабиться, прокатиться в конце концов по России. И я согласился».
Юля: «Ты конченый дебил! Это даже по письму понятно, что какая-то мутная схема».
Настя: «Да хватит. Что дальше было?».
Антон: «В ответном письме – я согласился. Задал им ещё парочку вопросов, типа почему именно в Москву? Почему на поезде? Почему в купе посередине надо прятать предмет?».
Юля: «Блин, а ты не подумал своей головой, что это может быть бомба, допустим?».
Юра: «Юляяяяяяяяя, успокойся! Сейчас нужно во всём разобраться, а не пилить его. Антоха, они тебе ответили?».
Антон: «Да, пришло ещё одно письмо, в котором говорилось, что через пару часов на мой счёт упадут деньги, а посылка придёт завтра. На мои вопросы – они не дали ответа».
Настя: «Почему-то я не удивлена, что они не ответили».
Юля: «В какую жопу ты нас втянул…».
Юра: «Спокойно ребята. Расскажи, что было в посылке».
Антон: «Как они и обещали, на следующий день с утра около двери своей, я обнаружил коробку небольшую, где-то сантиметров 30 на 30. Занёс её в дом. Открыл и увидел этот предмет».
Настя: «На что он был похож?».
Антон: «Да ни на что. Сам по себе маленький, на полкоробки где-то. Какая-то круглая подставка, на которой панель, таймер, куча кнопок и поверх всего этого – какой-то шар. Всё».
Юра: «Что-то херня какая-то. Но явно не бомба» и посмотрел на Юлю.
Юля: «Молчу – молчу… Больше в коробке ничего не было?».
Антон: «Вы не поверите, но была записка. В ней было сказано, чтобы я вас взял с собой» и смотрел на Юру и Настю.
Настя: «Чего? Мы тут вообще причём? Откуда про нас узнали?» в недоумении.
Юра: «Очень странно».
Антон: «Я чуть-чуть удивился, но особо не предавал этому значения, потому что знал, что у меня на счету лежит куча бабла и надо-то всего прокатиться 7 дней на поезде и отдохнуть».
Юра: «Бабки меняют людей».
Антон: «Ну собственно, а дальше вы знаете – я вам позвонил, всё сказал, предложил и мы отправились в путь».
Юля: «Так вот почему ты не хотел говорить мне, откуда у тебя бабос появился…».
Антон: «Да. Я знал, как ты отреагируешь. Прости милая».
Юля: «Ладно родной, мы всё таки семья. Будем выбираться из этого говна».
Юра: «У меня вопрос. Ты сказал, что письмо пришло от неизвестного отправителя. А на самой коробке было что-нибудь? Ну там адрес или ещё что-нибудь такое?».
Антон: «Ничего не было, кроме одного – справа на ней было написано «FiMatLab». Я подумал, что это логотип наверно их и решил пойти прогуглить – с кем я имею дело».
Настя: «И?».
Антон: «Информации почти про это не было, только то, что это типа какой-то научный институт, что-то там связано с физикой и.т.д.».
Юра: «Не сайта, не телефонов, не адреса?».
Антон: «Нет. Ну я и подумал, что эта хрень, которую мне прислали очень похожа на какое-то научное изобретение. В общем, я не заморачивался».
Настя: «А стоило бы… Ладно, это не даёт нам всех ответов, но хоть что-то. Куда ты там говорил, спрятал эту херню?».
Антон: «В вентиляцию» и указал пальцем наверх, на решётку.
ГЛАВА 4
После его слов, Юра поднялся на второй ярус, чтобы дотянуться до вентиляции и снять решётку.
Антон: «Простите друзья, если это из-за меня. Больше не когда не буду соглашаться на всякие сомнительные предложения, чтобы заработать».
Настя: «Да тебе то что. У тебя сейчас, как я поняла, бабосика хватит не на один год шикарной жизни».
Юля: «Агаааа, шикарной… Если бы ещё знать, где мы находимся и как выбраться».
Юра: «Пусто! Тут Пусто!».
Антон: «Как? Должно быть там» и привстал между койками.
Юра: «Ну смотри сам» и отодвинулся, чтобы Антон увидел. После этого, поезд стал значительно быстрее ехать. От чего по инерции Юра свалился со второго яруса на пол, а Антона откинуло к стене на первом ярусе.
Настя: «Да какого хрена!?» в полном возмущении.
Юля: «Мы с такой скорость – не взлетим случайно?».
Наши герои помогли Юре встать и посадили его на первый ярус.
Антон: «Не знаю, как на счёт взлетим или нет, но это явно уже не скорость обычного поезда».
Юра: «Да… Чувствуется. Уже к стенам притягивает немного…».
Когда Юра падал со второго яруса, он ногой зацепил куртку Антона, которая упала на пол. Из неё выпало два письма – их увидела Юля, после чего она сказала: «А это ещё что такое?».
Настя: «Где?». Юля подняла их и показала остальным. Юра посмотрел на Антона со словами: «Бро, может хватит уже тайн а ? Давай говори, что это за письма? И почему на них логотип «FiMatLab» а? Совпадение – не думаю».
Антон: «Клянусь вам, друзья мои! Честно не знаю, каким образом они попали в мою куртку. Поверьте мне!».
Настя: «Вроде говорит искренне».
Антон: «Я вас уверяю, что не вкурси про эти письма. Мне самому интересно, что там».
Юля: «Тогда давайте разбираться, подсаживайтесь ближе к столику».
Усевшись за него, Антон сказал: «Я вспомнил!».
Юра: «Что?».
Антон: «Возможно эти письма мне подбросил тип на вокзале во Владивостоке. Потому что, когда я приехал раньше вас, чтобы спрятать ту херню в купе – я шёл по перрону, смотря в телефон. В один момент со мной столкнулся какой-то мужик, буквально на несколько секунд. Он даже не извинился и пошёл дальше, одет был так неприметно – куртка, кепка, джинсы. Я торопился, чтобы успеть своё дело до вашего прибытия. Я думаю, именно в этот момент мне их и подбросили».
Юра: «Вообще логично».
Юля: «Ну сейчас посмотрим, что тебе подбросили».
Она держала в руке два письма, на них обоих был логотип «FiMatLab» и подписи — на первом письме: «ваша цель», на втором: «дополнение». Все согласились, что вскрывать надо первое.
Открыв его, они обнаружили свёрнутую бумагу. Развернули, и там был следующий текст: «Добрый день, ночь или утро – мы не знаем, какое у вас сейчас именно время. Скажем так – вам посчастливилось участвовать в одном эксперименте. Он должен был начаться на третьих сутках вашего пути в Москву. Ваша основная задача – это, если вы вернётесь в настоящее измерение, в Москве вас встретят агенты нашей компании и увезут в лабораторию, где вы нам должны будете рассказать во всех мельчайших подробностях – что вы видели? Что вы ощущали? Где вы вообще были? В общем, абсолютно всё». После того, как наши герои это прочитали – их охватило несколько чувств сразу – страх, паника, недоумевание и конкретный шок. У них появилось просто гигантская куча вопросов, на которые они хотели знать ответы.
Настя: «Чтооооооо? Чтоооооооооооооо? Каком ещё на хрен эксперименте?».
Юля: «В настоящее измерение? Что? А мы где тогда?».
Юра: «Мне не нравится фраза – если вы вернётесь!».
Антон: «Друзья, это наверно какой-то масштабный розыгрыш от этой грёбанной компании. Я отказываюсь в это верить».
Настя: «Я… Я… Я… Даже не знаю, что сказать».
Юра: «Это надо переварить…».
Юля: «Так. Давайте попробуем хотя бы чуть-чуть успокоиться».
После её слов, наши герои сделали глубокий вдох-выдох.
Юра: «Что будем делать?».
Юля: «Давайте откроем второе письмо. Вдруг там есть что-то полезное».
Антон: «Да давай милая, вскрывай».
Как только они собрались это сделать, скорость поезда увеличилась во много раз. Нашим героям уже приходилось держаться за столик, поручни, лежанки, чтобы их не снесло к стенам силой притяжения от гигантской скорости.
ГЛАВА 5
Юля вскрыла второе письмо, которое было значительно толще, чем первое. Развернула несколько бумаг на которых был следующий текст: «Это письмо на тот случай, если мы ошиблись с расчётами, и вы не вернётесь в настоящее измерение. Мы тогда не знаем, что с вами произойдёт, и где вы будете именно, поэтому тут объясняются абсолютно все вопросы, которые вам по любому пришли в голову:
Кто мы такие? Мы секретная компания «FiMatLab», основные наши направления – это астрофизика, квантовая физика, квантовая механика. И ещё мы захватываем много других аспектов и отраслей.
Почему секретная? Потому что порой, чтобы достичь прогресса или положительного результата в том или ином направлении – нужно проводить вот такие незаконные эксперименты, в котором сейчас участвуете вы. Поэтому о нас ничего и не обнаружил в интернете Антон.
Чем мы занимаемся? По результатам различных экспериментов в разных направлениях – мы получаем опыт, благодаря которому, можем изобрести что-то новое, более уникальное, вывести человечество на новый уровень развития.
Что за предмет спрятал Антон? Он называется «ПарТел» версии 1.0.
Что он делает? Он собирает квантовые частицы, пространство и время в определённом небольшом радиусе действия и перенаправляет в случайную параллельную вселенную ровно на 4 суток, это если по нашему времени. Собственно, почему таймером было установлено, что ваш эксперимент начнётся на 3 сутках в пути, чтобы к 7 вы прибыли в Москву уже в нашем настоящем измерении, где вас встретили бы наши агенты. Вы бы нам всё рассказали, объяснили, мы бы открыли и что-то поняли немного о новой параллельной вселенной.
Как бы вы вернулись? Скорее всего, вы уже заметили, что в вашей вселенной нету спрятанного предмета в вентиляции, это потому что он остаётся в настоящем измерении, что нам и даёт возможность вернуть вас с вашими новыми знаниями. Конечно, если вы выживите, ведь ни кто точно не знает, куда именно вы попадёте.
Почему купе? Почему вагон? Почему поезд? Всё просто, из-за радиуса действия «ПарТела». А по поводу поезда, это просто в вашем случае так получилось, эксперименты должны проходить в таких местах и в такое время, чтобы не привлекало ничего внимания. Чтобы люди думали, что всё идёт своим обычным чередом.
Почему именно вы? Потому что, если мы просчитались, и вы не вернётесь – по вам ни кто не будет скорбить и вас не будут ждать. Близких у вас нет, детей нет, родителей нет, братьев, сестёр и.т.д. Вы идеальные кандидаты.
Антон: «Фааааааааааааааааааааааак! Твою мать! Говно! Аааааааа!» он был в гневе.
Юля: «Это полный трындец! Лучше бы второе письмо не читали».
Юра: «Мой мозг отказывается в это верить…».
Настя: «Ни каждый разум способен это понять и осознать».
Антон: «Получается – мы сейчас в какой-то случайной параллельной вселенной?!».
Юра: «Да».
Антон: «Да блин! Это даже звучит, как бред! Ох батюшки!».
Юля: «Бред – ни бред, как ты ещё это всё обьяснишь?».
Антон: «Не знаю….».
Настя: «Интересно, когда нас обратно выкинет в настоящее измерение? Когда пройдут эти 4 суток? Тут то часы стоят, мы не знаем, сколько прошло именно времени».
Юля: «Не знаю, как я поняла – нам надо всё запоминать, что здесь происходит и когда нас телепортнёт обратно – нас встретят агенты этой грёбанной компании, там им всё расскажем и пошли они в жопу!».
Юра: «Не забывай, нас повезут ещё в какую-то лабораторию – это во первых, а во вторых – не будь такой наивной, думаешь нас реально после всего этого отпустят и скажут, мол идите живите дальше».
Антон: «Во-во, по любому ещё какие-нибудь опыты будут ставить».
Настя: «А давайте так, как я поняла – мы должны будем появиться в своём купе, только в настоящем измерении, а там просто тупо сбежим, пока за нами не придут».
Юра: «Идея может сработать, только если нас не примут во время появления там».
Антон: «Больше нам ничего и не остаётся, как надеяться. Так что, если что сразу бежим, а куда – это по ходу дела решим!».
Все согласились с этим решением. Юля держалась за стол и смотрела в окно, сказала: «Ребят, так может кто-нибудь понял, что это за херня за окном?».
Настя: «Я не учёный, но с учётом того, где мы находимся – возможно, в этой вселенной — мир выглядит именно так, а может и вовсе мира не существует и это его первоначальный образ».
Юля: «В твоих словах есть какой-то смысл вроде».
Антон: «Я могу предположить, почему мы дальше вагона выйти то не могли. Помните, в письме писалось про радиус действия, вот видимо это границы его».
Юля: «А почему тогда сюда забросило ни всех людей? А именно нас четверых».
Юра: «Как выразилась моя любимая, я не учёный, но возможно «FiMatLab» настроило этот прибор на наше ДНК. Почему в посылке была записка, в которой написано было про нас с Настей – это же всё не просто так, а как я понял это компания могущественная. Другого более логичного ответа я не вижу».
Настя: «Нуууу вообще звучит рационально».
ГЛАВА 6
Сразу после их разговора, скорость поезда усилилась так сильно, что держаться уже не было сил. Настю, Юлю и Юру прижало к стене на первом ярусе, Антона на втором. Сила притяжения была настолько мощной, что они не могли шевелиться.
Антон: «Народ, что происходит?».
Юра: «Хороший вопрос, но нет ответа».
Настя: «Я не могу двигаться!».
Юля: «Я тоже. Может быть так должно быть перед выбросом нас в наше измерение?».
Антон: «Думаю врятли! Хотя кто его знает».
Поезд набрал ещё скорости. Наши герои испытывали чувство страха и надежды, что это, через что они в тот момент проходили – приведёт их обратно домой.
Настя, обращаясь к Юре: «Милый, я чувствую, что мои внутренние органы сейчас расплющит». Он ей в ответ: «Родная, я тоже. Надейся, что так и должно быть и всё будет хорошо».
Настя: «Если же всё-таки это не так, знай – я люблю тебя!», он ей в ответ: «И я тебя!».
Антон, обращаясь к Юле, со второго яруса кричит: «Милаааая! Настя вещи говорит, вдруг это не обратный выход, знай – я люблю тебя! Ты моя вселенная! Жаль, что я не могу взять тебя сейчас за руку и пройти через это вместе!».
Юля: «Я тоже тебя люблю, мой хороший!».
Поезд ускорился ещё в несколько раз. Наши герои от адской силы давления и притяжения уже не могли разговаривать и закрыть глаза. Прошло ещё большее ускорение в гигантское количество раз. Так как наши три героя находились между первым и вторым ярусом – они были в сидячем положении. Они могли видеть, как ихние ноги и нос начинают распадаться на молекулы и атомы. Это приводило их в ужас. После очередного ускорения, пропали уже и чувства. Со стороны это выглядело уже, как на 64% распавшееся тело человека на квантовые частицы. После очередного ускорения – от наших героев не осталось ничего.
Москва.
На лавочке ж/д вокзала сидели три неприметных человека. Одеты были по-простому. Двое из них были по крупнее, а третий помельче. В громкоговорители был слышан женский голос, который сказал: «Внимание! На первый путь прибывает поезд “Владивосток-Москва”». Буквально через 10 минут, поезд заходил на свой путь и останавливался. Эти люди дождались его полной остановки и сидели, наблюдали за тем, кто выходит из вагона, в котором находились наши герои. Как только самый последний пассажир покинул вагон, тот кто помельче дал команду жестами, чтобы те двое шли первыми туда. Они втроём зашли в тамбур, прошли в коридор, подошли к нашему купе. Постучали – нет реакции, постучали ещё раз – без ответа, дёрнули ручку, а дверь открыта была. Зашли в купе и увидели, что оно пустое – наших героев там не обнаружили. Тот, кто помельче сказал: «Охрана, могло быть такое, что они сбежали?», в ответ ему: «Исключено. Начиная с Владивостока, их вели наши агенты постоянно, если бы они даже до начала эксперимента сбежали – мы бы об этом знали. На каждой станции наш человек, в поезде есть наши люди». Один из них: «Скорее всего, это по вашей части – вы же у нас учёный». Он начал рассуждать вслух: «Значит, всё-таки мы просчитались, и они остались в параллельной вселенной. Если они не вернулись в определённый срок, значит они останутся там навсегда, а там уж хрен знает, что с ними происходит. Может они живы-здоровы и всё хорошо, а может их расплющило на квантовые частицы, и слились они со вселенной. Даааа….. Пространство и время не щадит ни кого. Ладно, будем считать этот эксперимент провалился». Охрана: «Что будем делать?». Он им в ответ: «Избавьтесь от улик, полная зачистка. Найдите «ПарТел», он где то тут должен быть спрятан. Я вас жду на перроне».
Спустя 20 минут они встретились на перроне и пошли к выходу ж/д вокзала. Учёный достал телефон, набрал какой-то номер. На той стороне подняли трубку.
Телефон: «…».
Учёный: «Провал».
Телефон: «Доработать».
Учёный: «Отправляюсь в лабораторию…».
КОНЕЦ
BullStyle Corp.
2018
Молодая душа
Молодая душа.
Был вечер, я и мой старый знакомый кот Василий сидели на ветки старого и мудрого дуба, оба как не в чём не бывало смотрели на чарующе играющий закат. Василий был старым потрёпанным жизнью котом, он прижавшись сидел рядом со мной. Я посмотрел на него, он был грязный клочками была вырвана шерсть и не было одного глаза. Но я любил и уважал этого кота. Однажды пришлось отбивать его от стаи бродячих собак. Но домой взять я его не мог у меня аллергия на кошек. Поэтому я построил ему домик на улице и каждый день выходил его кормить. Общение с этим котом на улице не приносило мне дискомфорта, и я даже брал его на руки. И вот этим вечером обласканные весенним ветерком на дереве сидели два несчастных, всё внутри меня было похоже на этого несчастного изуродованного кота. Мне казалась что он понимает меня, я взглянул ему в глаз, его исцарапанная морда всем видом давала знать, что он со мной и разделяет мою боль. Родственная душа. В это момент меня раздирали эмоции, создавалась ощущение что моё сердце обливается теплой алой кровью, моя голова с минуты на минуту даст трещину, мой голос боли и отчаяния вырвется наружу и меня услышит весь город. Меня мучает это чувство, осознание происходящего сводила меня с ума. Но мой маленький потасканный жизнью друг словно всё это понимал. Страшное чувство любовь, но есть вещи куда более страшнее. То состояние, когда ты на грани и твоему мысленному взору предстаёт понимание что ты больше не увидишь эти чарующие до глубины души глаза, не услышишь искрящейся радостный смех, который наполнял тебя лаской и желанием, а эти волосы, их золотистый оттенок мягко переливающейся под игривыми лучами солнца, а та душа, частью который ты был. Но в голове звучала самые страшные строки из стихотворения Эдгара Аллана По «Больше не когда». В тот момент я испытывал страх и тоску. Моя голова не вольно опустилась над старым котом и одна за другой начали капать солёные и прозрачные слёзы, но мой верный друг не обращал на них никакого внимания принимая это как данность. Каждая минута которой отводилась роль лекаря только больше подогревала боль «Больше не когда» крутилось у меня в голове вперемешку с счастливыми моментами наших отношений. Поглаживая кота, я вспоминал разные хорошие моменты моей жизни, но это не могло пойти в сравнение с тем завораживающим ужасом, который происходил сейчас со мной внутри. Внезапно я вспомнил о письме, я написал его сегодня с утра, я полез в свой обшарпанный портфель и достал его. Надеюсь его прочитают. Уже темнеет последние тени сливаются с общей темнотой, холодает. Ладно Василий тебе пора произнёс я в слух подталкивая кота что бы прогнать его с ветки. Ну и мне пора, глаза налились слезами. Аккуратно опираясь на ствол старого могучего дуба, я встал на ветку ногами, немного замерев вдохнув свежий аромат после дождя. Ну всё пора подумал я про себя, моё безмолвие превратилось в всхлипывание и рыдание, боль и страдания, только боль и страдание были во мне. И вот я делаю шаг вперёд, соскользнув с ветки я повис немного ниже, верёвка всё сильнее стягивала мою пульсирующую шею, я почувствовал, как напряжение охватывает всю мою голову. Страх переполнил меня перед глазами пронеслись все моменты моей жизни. И вот я на гране в глазах темнеет, тела стало обмякать, а шея перестала пульсировать. На улице было уже темно, весенняя прохлада окутывала ночной город. В саду на старом дубе нашла своё последнее пристанище и утешение, изуродованная как старый дворовой кот, молодая душа.
Путь.
Глава 1.
Ночь. Страх. Ужас, продирающий до костей. Такие воспоминания забираются глубоко под корку и остаются там на долгие годы, даже в старости, вспоминая такие дни, покрываешься мурашками. Мы бежали изо всех сил, в след доносилось только:
-Ненавижу, вернитесь, твари. Мразь, я тебя еще достану.
Да, таков был мой отец, человек он был, прямо скажем, незаурядный, не много не такой как все остальные отцы, у него не было чувств, вообще никаких. Возможно, это последствия аварии, но, не считаю, что это оправдывает все его грехи и проступки. Та ночь была первым моим воспоминанием. Отец снова нажрался и кричал на мать. Их ругани обычно кончались тем, что отец уходил к новой бабенке, но в этот раз зародилась альтернатива. Думаю, всем известно, что сумасшедшие, блаженные, в общем ебн*тые люди имеют очень большую физическую мощь. В тот вечер отец не стал сраться, он просто схватил мать за волосы и потащил ее, как куклу, в комнату. Она кричала. Потом был удар. Еще удар. Все затихло. Чудовище вышло из комнаты и закурило.
-Вы следующие, пездюки,-сказал он с улыбкой и ушел на улицу.
Мы с сестрой рванули помочь нашей матери. В слезах она сказала, что нужно выбираться из этого дерьма. Мы вылезли в окно, но мимо всевидящего алкаша пробраться было невозможно. И тут мы помчались, не знаю сколько мы бежали, сколько раз падали, вставали, снова бежали. Когда силы кончились, мы прижались к изгороди, в надежде, что он не заметит. Вот он встал в полуметре от нас, его прерывистое дыхание заставляло все мои органы сжиматься, а глаза… они были пустыми, у него не было глаз животного, не было даже глаз человека, это были просто стеклянные шары, которые свели бы с ума самого Фрейда. Он повернулся в нашу сторону, но ничего не увидел, было ли это чудо или его глаза затуманила водка?! Неизвестно. Он резко вдохнул, как принюхивается ищейка в поисках наркотиков, рванул вперед и был таков.
Глава 2.
Солнце слепило меня. Я поднялся с кровати.
-То что было ночью – сон? Всего лишь сон?-спрашивал я себя.
В детстве мало кто может отличить сон от реальности, а реальность ото сна. Утром мое сознание отказывалось принимать всю дрянь, произошедшую несколькими часами раннее, но все же я смог, смог понять, что было истинным. Дома было тихо. Такая тишина наступает после великого сражения или перед битвой. Войдя на кухню, увидел записку от мамы: «Гренки на полке, я ушла на работу. Не злись на папу. Он у тебя самый лучший. Люблю тебя.»
Эти слова она всегда говорила мне, когда отец бил, орал; мать шептала:
-Злись на меня, не ненавидь отца… Злись на меня… Злись на меня…
Мои глаза намокли, да в детстве я был еще той тряпкой, скорее из- за своей беспомощности, мне было 5, невозможность защитить мать и сестру бесила меня. Завернув, гренки в салфетку, я вышел на улицу. Стояла чудесная погода, щебетали птицы, петухи сообщали округе о приходе нового дня. На глаза мне попался мой единственный товарищ – Мишка. Его отец был невероятно талантливым, красиво пел, играл на гитаре, писал стихи.
-С творческими личностями всегда трудно, говорил мне Мишка, улыбаясь.
Возможно, трудная жизнь сближала нас, и мы находили отдушину друг в друге. Мишка высокий, худощавый, но очень крепкий, с голубыми глаза — мечта любой девочки. В этот день он позвал сыграть меня в футбол. Приехав на поле, я увидел ЕГО. Белокурые пряди свисали с головы, он был выше и шире меня в пару раз, таких детей называют «золотыми», у них было все, счастливая и беспечная жизнь, добрые родители, но им не доставало одного…хорошего воспитания. Все в нем бесило меня, даже его тупое имя – Юра.
-Эй, длинный,- кричал он мне, каждый раз, когда видел.
Я был выше его на голову.
Сегодня он перешел черту. Он подошел и толкнул меня, повалил меня на землю одним толчком, природа наделила его не только красотой, но и тупой силой, такого я не ожидал, Юра рассмеялся и отошел.
— Как твоя жирная мамаша? Вчера я ей не плохо присунул.- вырвалось у меня.
От отца наслушаешься и не такого дерьма. Кто тянул меня за язык?! Не знаю. Завязалась драка. Его удары были мощными, но медленными, их траектория была слишком предсказуема. Мои удары не отличались силой и уверенностью, но они были быстрыми, как плеть. Я попадал в цель. Ушло очень много времени и сил. Я повалил его… Победа… ПОБЕДА! Неужели я сделал эт… Удар в висок, его подружки, решили, что я жульничал… Еще удар… Песок, грязь, отец, мать, Юра – все перемешалось. Потом пошли удары ногами, их я не чувствовал, через минут 10 они успокоились и бросили меня. Мишка никогда не отличался храбростью, да и ничем помочь он не смог бы. Дома меня ждала еще порция вкусного говна. Отец был пьян, снова. Он работал полицаем, поэтому помощи нам ждать было неоткуда.
-Сегодня слишком не обычный день, чтобы он меня побил.-подумал я.
Взглянув на мое распухшее от ударов лицо, на мои синяки… Он обнял меня… Это был единственный раз, когда он сделал это, невероятно, подумал я. Что происходит?
-Мой сын, стал мужчиной.-с гордостью сказал он.
Глава 3.
Точно не помню, когда я познакомился с НЕЙ. Существо в человеческом обличие, повидавшее целое море хуев и спермы в молодости… моя «бабушка». Моя мать заставляла ее так называть, на языке вертелось только гарпия, фурия и прочие интересные словечки. Ее разговоры обычно сводились к тому, что моя мать – шлюха, а мы с сестрой дети чужих хуев. Гарпия носила человеческое имя, которым ее кликали лишь местные собаки – Алина Февровна. Ее отца звали Февор, Феврон, что за ужас. Отец ненавидел ее больше чем я, ведь его детство не было столь прекрасным, как у Юры. Он рос бок о бок с чужими мужчинами и пустыми бутылками алкоголя. БАБУЛЯ обожала пенисы, в них она видела смысл своей жизни, но ненавидела всего лишь один… дедушкин. В тот день как обычно мы навещали эту чудесную мудмазель. После очередных:
— Вов, а ты знаешь, что твой отец тебя усыновил?! Ты должен им восторгаться и целовать ему ноги, а мать ненавидеть, она же проститутка.
Мы ушли, я никогда не воспринимал ее слова в серьез, Алиночка была не в себе, тяжелая жизнь… бла- бла- бла…
Отец не любил навещать дедушку, в отличие от меня. Все лето дедушка копался в огороде, ухаживая за саженцами, я нашел его там. Он выпустил изо рта густой дым и сказал:
— Сынок, покуришь с дедушкой?
Не успев ответить, я почувствовал во рту вкус бумаги и табака. Дедушка поджег папиросу, и я вдохнул. Кашель, ужасный кашель, заставлял меня выплюнуть легкие.
— Слишком крепкие,- подумал я.
— Попробуй еще, — сказал дедушка с безубой улыбкой.
Вторая затяжка пошла по-другому. Я чувствовал, как мои легкие наполняются дымом, мое тело становилось ватным и легким, все проблемы покидали мою голову… это было чудесно. Мой дедушка носил невероятно красивые усы и чисто русское имя – Иван. Когда я называл его дедушкой или Иваном Васильевичем, то получал по лбу.
— Я еще слишком молод, чтобы такие сопляки, как ты, называли меня дедушкой,- говорил он, смеясь до слез.
Этот прекрасный человек носил страшную маску, обычно ее называют лицом. Шрамы, ссадины, морщины покрывали его. Но разве это было важно?! Для меня дедушка был, как отец… нет… он был моим единственным отцом.
Глава 4.
Шел 7 год моей жизни. Наконец настал тот момент… школа. Я не любил общаться со сверстниками, боялся их, всячески избегал, но многих ко мне тянуло. В основном это были такие же дрыщи, как и я. Послать их за бугор было легко, побить тоже. Я отличался от них, был смышленее, побои отца научили молча улыбаться боли в лицо.
Перегар от отца был жуткий, рядом шла и мать. Обычная школьная линейка, все нарядные, радостные, полные жизни, но не я. Ободранные брюки, рубашка в желтых пятных, меня это не особо тревожило, не было у меня цели понравится кому-то. После линейки ,по традиции, нас провожали старшеклассники до класса.
— Пойдем малявка, провожу тебя до твоих друзей,- сказал парень, затмевавший своей макушкой солнце.
— Они мне не друзья, да и ты иди ком всем чертям,- огрызнулся я.
Мой нос намок, вкус крови чувствовался во рту. Он ударил меня. Кулак был размером с мое лицо, но боли не было.
— Бьешь как девчонка,- с улыбкой проворчал я.
Его шарам досталось. Моя коленка угодила ему прямо в промежность. Его яйца стали крутыми. Он согнулся пополам, а я закурил и плюнул на его рыжую макушку.
Сборише нищебродов, сыны шлюх, мои… одноклассники. Типичные дети, которым необходимо что-то сломать, повизжать, побегать. Они выглядели жалко. Но тут я увидел ее. Марина Николаевна… стройное тело, торчащие маленькие груди, облегающее платье. Она была прекрасна.
— Здравствуйте класс. В ее голосе чувствовалась душа, он был чудесен. Она говорила много чего, но весь мой разум был занят ее телом и небесного цвета глазами.
Такие женщины заполняют собой все мысли и дают силы для продолжения твоего ничтожного существования. После школы я снова застал своих родителей орущих друг на друга, отец оторвался по-полной не только на матери, но и на своем любимом сыне. Его побои заканчивались вместе с моими криками.
— Сегодня ты их не услышишь, животное,- прокричал мой разум.
Очнулся я глубокой ночью, сил встать не было, все тело ныло, во рту чувствовалась кровь. Нос опух, кажется, он был сломан.
— Я сильнее своего отца,- подумал я и уснул с гордой улыбкой.
Глава 5.
Настало время поговорить о самом чудесном человеке в моей жизни, моем Отце. Может показаться, что я его не очень-то недолюбливаю, так оно и есть. Его имя никогда не будет упомянуто, даже в некрологе. С виду ничем не примечательный, статный, красивый, голубоглазый мужчина, с большим шрамом на правом виске. Эта отметка напоминал всем его самую грандиозную вечеринку с морем секса и алкоголя. В заключении этой вечеринки он и его друзья решили прокатиться.
-Хули так медленно! Жми на газ!- не унимался батя.
Через пару минут послышался громкий визг тормозов и сильный хлопок. Столб вырос из ниоткуда. Отец пролежал год, как овощ, за ним ухаживала только мама, больше никому он был не нужен. До аварии отец был спокойным алкашом, который любил трахаться, пить и курить травку. Вышел из больницы он другой с большими пустыми шарами, за место глаз, с противным шрамом и с больной головой. Сносило крышу постоянно, особенно после алкоголя. На следующий день после выписки он опять надрался и решил сразиться с домочадцами, драка выдалась на славу. Один против женщины и детей, он чувствовал себя героем. Как упоминалось ранее, ОТЕЦ был полицаем, это осложняло ситуацию. У него был травмат, который он иногда пускал в дело. Оправдывать его деяния аварией, ужасным детством или другими этапами в его жизни нельзя. Но он был моим отцом… хотя я его никогда не считал таковым. У меня был отец-мой дедушка. Зачастую доставалось и Ивану, который был не так молод, чтобы отбиться. У матери никогда не хватало сил уйти от отца, да и идти было некуда. Мы пытались, но он находил нас везде. Жизнь в поселке этим и ужасна, что где бы ты ни был, все об этом знают.
Глава 6.
Август 2005 года. Отца отправляют в командировку в Афганистан для миротворческой миссии.
— Ура, это случилось. Неужели Бог услышал наши молитвы?!-кричал я.
— Бог?! Разве Бог допустил бы, чтобы он над нами так измывался?! Разве Бог не милосерден?! Разве он не всемогущ?!- восклицала сестра с непонятной ухмылкой.
До отъезда оставалось несколько часов. Они тянулись целую вечность.
— Слушайте сюда,- спокойным тоном сказал отец.- Берегите свою мать и себя тоже. Не скучайте.
Он встал и ушел. Ушел. Наконец-то. И вот пришла осень.
