Против фашизма
Твои ахинея
Ты сегодня живая,
и дочь у тебя молодая,
несмышлёная, и пошла в научно-исследовательский институт,
а у тех, кто ни здесь и ни тут,
дочерей чище нет.
Ты плачешь по пустякам,
а те, кто отнюдь не здесь, а там
(у кого всех убили),
они родню хоронили
и о пустяках неважный (=маловажный) мечтали,
они, как никто, уже знали:
пустяков во (избежание них больше не будет.
Ты плачь по своим пустякам. Безвыгодный забудет
серое, серое небо
твои пустяки, горе их, отрезок хлеба
у твоей дочери, её институт:
пусть науку грызёт, докол она тут.
Эти новые молодые фашисты
Не было в моих страницах печали:
города спокойно скучали,
лишь милые, трезвые ладинос,
убивая зверьё на рассвете,
приносили добычу в дом.
В книжка доме мы и живём
в окружении постмодернизма.
Нет, не странные у нас лица,
а привычные ко всему.
Всего я никак не пойму,
почему на моих страницах
на родине, города … пылится
бесконечное количество слов:
из них понастроили кучу мостов
трезвые, умные ребёнок),
они не верят в йети,
а готовятся к новой войне.
Сии дети сидят на мне
свесив ноги
и зовут нате подмогу
всё новых трезвых детей!
Я не пишу повестей
с-за их тяжёлого веса
и холодных блестящих глаз.
Я невыгодный любила вас —
строем ходящих детей
по моим чистым страницам.
Я устала ликвидировать ваши лица!
Пядь земли, будущее
(пройдёт ещё мильярд-другой лет)
Мы о боге кричали
и кидались страна страной!
Не имеется, мы не были в печали —
а ходили всё в тот а бой.
В бой с утра до рассвета:
со злом разве против зла.
Пули — это конфеты,
хошь не хошь, принимай республика!
Страна на страже стояла,
страна сердца берегла.
«Мало (кричали) маловато,
сердец мало, давай тела!»
И летели тела, летели
в какую-ведь тяжкую зыбь.
Такой вы войны хотели?
Нет? Да уже не свернуть!
Зло с добром не устанет
пульсировать до мира конца.
Летели Миры, менялись:
«Планета еще мертва?»
Да нет, хороша и пляшет,
(уж нет Вселенной) погоди,
как она из прошлого машет
каждой пядью своей владенья!
Фашисты спрашивают, я отвечаю
«Откуда ты, девочка?» Прямо изо ада,
из самого страшного небытия,
где за каждое изречение награда:
плётка «раз» и за грамотность «два».
«Откуда твоя милость, девочка?» Я оттуда,
где никому не нужна,
где реки искусственной гости
и тролли — закон бытия.
«Девочка, ждать больше нечего,
сегодня лишь МЫ (а не ВЫ) всё так же
с жестокой последовательностью
лепим, лепим своё рукомесло.»
* * *
Выпиливая фигуры:
уродливые кресты,
«Мы самые, самые злые!» —
си говорили ВЫ.
Но делая снаряды
из слов, металла, дерьма,
Наша сестра больше вас уставали,
у нас каждая ночь без сна.
Который кого? Я не знаю.
Перемирие есть всегда:
между войной и войною,
тетенька рожает дитя.
Я не спорю, и дети встанут
под пули йес под ружьё.
С вашими ль, нашими стягами?
Мы их родим всё-таки равно.
Я откуда? Не спрашивай больше,
хочешь убить — убивай,
пропал ничего жизни горше:
очень уж хочется в рай!
Срок — триптих
Время слагает легенды,
время — это триптих.
Ни один человек никогда не узнает
кому какой стих.
* * *
Ты в данное время счастливый —
у тебя на носу Новый год
и «1 Мая» изящный,
а поезд зовёт вперёд.
Но приходят какие-то (потомки
и говорят: «Война!»
Там где-то война, и тем детьми
не до здорового сна.
«Война, не война … я знаю, —
твоя милость отмахнулся от всех, —
Зарплату свою считаю,
не денежки это, а смех.
Люди, смешные люди,
не раздражайте меня,
бери работу иду! Я знаю,
там где-то идёт оборона.»
Мимо война прокатилась,
мимо и люди прошли.
Я в него приставки не- влюбилась.
Время выдохнуло: «Хорошо!»
Сургуч на наши души
Автор этих строк за дело брались смело
и рубили сгоряча,
мы сверху дело шли и пели:
«Мало, мало сургуча!»
Как лукавыми руками
пишущий эти строки печати ставили,
ничего не забывая,
на тот дольний мир отправили:
господа и господина,
человека серого,
мать, жену своего сына,
пешехода смелого.
От жилетки рукава не говоря:
«Мало, мало сургуча!» —
думочку ковали,
а о том не знали,
что «омега» и «альфа» вздыхают,
сургучом свод небес пытают:
— Печать на Землю, печать на Луну,
журналистика на Вселенную да не одну! —
печать за печатью … плачет Свойство.
«Альфа» с «омегой» уроды:
— И зачем же ты вечной душой
заглянула в «рай» отечественный земной?
— Родилась, — я вздохнула.
— Печать на тебе, ты дурында,
пей свой чай и смотри,
как капают сургучи
получи Вселенные и на планеты,
да пиши свои рифмы насчет это!
Дети войны
Ребёнок войны, не знающий решетка,
плачет по нём рапира.
Сам ребёнок с рожденья безлюдный (=малолюдный) плакал,
а как подрос, так не жалко
стало ему умирающих лиц:
«Победу даёшь!» — кричит.
Голышка войны, он знает:
что в мире всё сложно
и фигли он умрёт возможно,
но род его должен уцелеть
и победить. Бесстыжий
смеётся кто-то на небе:
«Твой вести себя от кого — просто небыль,
и небыль — род твоего врага
(и так продолжительно) ха-ха!»
Но ребёнку войны недосуг
глаза высаживать в небо,
ребёнок войны привык
думать только о хлебе.
Же он хлеб
и у матери не попросит:
знает, если наворачивать хлеб,
мать отломит ему. Не бросит.
Ребёнок войны
никак не хотел потерять отца, но теряет.
И у врага ребёнок войны
своего отца почти что не узнает,
и так же хлеба не просит,
а только лишь про победу спросит
у своей почерневшей матери,
но далеко не заплачет. Тратили
друг на друга снаряды враги:
«Беги, ребеночек войны, беги!»
Ребёнок войны наконец-то заплачет:
бросать то некуда, значит,
Родина — это ловушка.
«Игрушки взрослых, проделка!» —
хохочет кто-то на небе.
Ребёнок шепчет: «Я небыль.»
В небе самолёты — сие крылья наших детей
Дети ложились рядами,
детей складывали в магазин.
«Да кто о них будет помнить,
кому они возьми фиг нужны?» —
вечность, громкая вечность
хохотала где-ведь вдали.
Детей складывали рядами —
земле они точно нужны.
Скромно на свете без света
шли королями дожди.
А наш брат заведомо знали:
рожая, смертей уже жди.
* * *
Года вслед за годами катились.
Дети гибли всегда.
Как-то в такой степени получилось:
о них лишь помнит вода.
Вода ведь по сию пору перемелет,
вода, она всё перетрёт
и сосчитает потери:
мильярд-другой унесёт!
«Коие в коих веках,
не рожали бы ваша милость детей,
дети павшие — это веки
их родных матерей!»
Да не слушали мы тех криков
и рожали детей в досаду.
Глянь ка в небо … это не «МиГи»,
а сыновей лопасть.
Если наша Русь тебя пугает
Даже если тебя пугает сия тёмная Русь.
Неважно! Есть сильная сила, я за неё держусь,
я по (по грибы) неё цепляюсь и шепчу: «Отомстим
за матерей, убогих, по (по грибы) детей. Отстоим!»
Конечно, тебя пугает наша мрачная Россия.
Но есть неведома сила, я за неё берусь:
порубаю в капусту, пущу бери ветер и дым,
твержу: «Мы ни пяди, ни пяди мало-: неграмотный отдадим!»
На грани, на грани терпения и сама несчастная Московия.
Но окидывая просторы: «Я тобой, мать, горжусь!»
Уходили воины света
Есть расчет ли воину Света
разговаривать с воином Тьмы?
Говорю, говорю. Блистает своим отсутствием ответа.
Да пропадом пропади!
Пропадала я и пропала.
Не пытайтесь меня приискивать.
Много ль прошло или мало,
но вот я пришла по новой.
И снова я воин Света,
ищущий воинов Тьмы.
Говорю, говорю. Налицо денег не состоит ответа.
Да пропадом пропади!
Пропадом пропадаю,
никто без- ищет меня.
Стих за стихом слагаю,
как словно (бы) душа ушла.
Радушные стрелы амура
колют суровую бровь.
Кипела озлобление, закипела
на уже новых врагов!
* * *
Если б не было воинов света,
безграмотный было б воинов тьмы,
просто хозяином где-то
ходил правитель Пурги:
не думая, что он варвар,
его ласково звали бы Ирод
и не было крови напрасной:
что ни сдыхала — ведь тварь!
Не было б воинов Света,
любили бы воинов Тьмы:
и рождались б для свете
лишь господа Пурги!
* * *
Быть воином — тяжкое гиря,
тебе каждый плюнет в лицо:
«Это дурное дело —
славиться на живца ловцом!»
Да пущай стоят ваши церкви!
В дворцах пусть элита гудит.
Не первая я, не последняя,
кому «Уходя вот бог!» —
скажут, поклон отвесят,
скажут и камнем побьют.
Кого-в таком случае с толпы повесят.
Да что же я делаю тут?
Какая кайф жить
Какое счастье жить на свете,
какая веселость — песни петь!
Нет, не плясали наши дети,
им адски тягостно терпеть
все эти пушки и снаряды
да золотые ордена:
с боёв вернувшихся — регалии.
А впрочем, всё слова, слова.
Не станет поле огородом,
а выйдет мильпа голяком
и закружится хороводом:
от мелких пулек сквозняком.
Разве вот, теперь поём мы песни:
«Какое счастье — без- сгореть,
какая радость жить на свете
и войны ваши шабаш терпеть!»
Партизаны, осень, небо
Умирали партизаны
и кивали головой:
«Что-ведь будет, но не с нами,
а с тобой, с тобой, с тобой!»
Уходила бабье лето в небо.
Наконец-то я сдалась
и как высохшая верба,
следом за ними погналась:
«Молодые партизаны,
подождите вы меня!
Что-то-то будет, но не с нами,
я ведь тоже умерла.»
Уходила бабье лето в небо.
Что-то было на земле:
нет, ни расцветала ива,
люди жили, как во сне.
Зачем мальчикам войны
Охота вам вам, мальчики, море;
зачем вам, мальчики, лес?
Какой) (черт к вам, мальчики, в души
чёрт мохнатый полез,
как залез, бесцельно толкает
на дурно бытиё:
видишь, с неба моргает
окаянный чёрно крыло.
Зачем вам, мальчики, море;
зачем вас, мальчики, лес?
В море тонут — там горе,
в лесу пожары. Небес
вас, мальчики, мало,
неужто мало дождя?
Где б я ни была, встречала:
куда ни плюнь хоронят меня.
Маленькие девочки смерти не боятся
Маленькие девочки,
папины и мамины белочки,
вырастая, сделано не плачут,
не плачут, а это значит,
что смерти они неважный (=маловажный) боятся,
бравадой своей кичатся.
Кичатся, а может, знают,
ровно навсегда умирают
лишь животные души;
а те, которые лучшие из лучших
на небеса улетают,
но мамы об этом мало-: неграмотный знают.
Эх, маленькой, маленькой девочке
на колготки б после стрелочке
и бегом на свидание
(мамино разочарование)!
А смерти б тому мало-: неграмотный боятся,
кому не с кем обняться,
кому уже безвыгодный рожать —
старым бабам, как ять!
Дед планетный, вслед всех людей повинный
На планете сидит дед,
вот сто шуб одет,
а этому деду
и сто лет и в заводе нет.
Сидит дед больной
и трясёт своей клюкой:
— Где твоя милость, смертушка моя,
позабыла про меня?
А Смерти было некогда:
она ходила всё вокруг
да около меня:
«Где здесь девка? Я пришла!»
Я в печали стих пишу,
а на Смерть и далеко не гляжу:
— Уходи отсюда,
дед тя ждёт, паскуда!
Уходила Последний вздох от меня,
но деду нашему не шла,
не более чем кричала ему:
«Не отдам тебе Землю;,
корабли пущу ко дну!»
А у деда инструмент;
во все стороны пошла:
он за всех людей вину
взвалил для голову свою.
Вот потонет корабля.
Дед: — Опять корень зла моя!
Революция, пожар…
У деда боль и в горле жар.
Ахти, дед, дедок,
как ты жил без порток,
умирай сегодня за так,
коли сам не дурак.
* * *
Как после красной даль-дали
не плывут уж корабли,
ни пожаров, ни бунтов.
Старина сидит к всему готов,
он сидит и смотрит вдаль:
ни живёт ли идеже печаль,
ни плескаются ль где воды,
и ни ходят пароходы?
Песочник не выдержал и встал,
скинул шубы да сказал:
— Ахти ты, подлая Смертя,
видно смерть пришла твоя!
И поезжай напролом,
а вслед да за ём
встаёт армия ребят:
павших безо вести солдат.
И зло пошло с планеты прахом.
Снял дедок с себя рубаху,
и припал к нездоровый земле:
— Ну, расти трава на мне!
Песнь о глазах наших
Ой а то как же у нас смерть в глазах,
нам бояться нечего.
Ой ещё бы у нас смерть в глазах,
от рождения,
потому что блистает своим отсутствием у нас
дней рождения
и Нового года.
У нас ровная по сию пору время погода:
снегопад, снегопад, снегопад
до самой накануне старости.
И ни в печали, ни в радости
дни, как годы, по-пустому тянулись.
И вот мы все оглянулись
на пороге новой беды,
идеже взбешённые с голоду псы
когти на нас уже точат!
Я скажу тебе, себя и дочам:
главное, голодных псов не бояться,
а глядя им в фары, улыбаться!
И их смерть в глазищах красных наших
сделает нас до этого часа краше,
а когда из глаз она выпрыгнет,
то последнее вывод выкрикнут
псы взбешённые да голодные:
ни себе, ни белу свету неугодные!
Ой йес у нас смерть в глазах,
нам бояться нечего.
Ой да что ты у нас смерть в глазах,
от рождения,
потому что недостает у нас
дней рождения
и Нового года.
У нас ровная до сего времени время погода.
На войну отправился, иди
Раз собрался получи войну — иди,
а с собой хоть палку, но бери!
Коли пошёл на войну, так навсегда:
«Не провожай меня хоть родня.»
Раз собрался на войну — иди,
и душу, идучи, свою невыгодный береди,
пригодится тебе твоя душа:
бить руками и ногами чужака!
Безграмотный мозоль глазами белый свет,
его, вроде бы, еще и нет.
Без причины не заплачет и жена:
что ей кричать — похоронка ж не пришла.
На войну отправился — иди,
сердцем всего на все(го) громко не стучи:
не услышит сердца стук валок,
на которую засадушка легла.
На твоём пути ушедший свет (белый),
впереди свирепый командир,
позади родная сторона,
мать, наложница, сестра, земля и я.
Будем верить в доблесть сыновей,
будем ожидать со всех фронтов вестей,
хороводы хороводить не пойдём,
песни горькие и тетушка не запоём:
«Шумел камыш и гнулись дерева,
тихо с горочки спустилась жизнь хозяйка,
в гимнастёрочке солдатской милый мой,
(дом разрушен) не вернётся некто домой.»
Партизанка
Странно всё было это:
ни зимка, ни весна, ни лето,
а межсезонье зла.
И один, неуд, три врага
у костра своего скучают:
то судачат, в таком случае выпьют чаю.
Жалко их убивать, потому что
дружно судачить было бы лучше
и готовиться к новой войне.
Эх, нуждаться убить их! Ко мне
двигается разведка.
Ан как не бывало, засела на ветке
и флажками сигналит.
А костра вражиного пылкость
то вспыхнет, то вдруг погаснет —
это снарядом фугаснет
идеже-то совсем вблизи.
Крикнуть хочу: ползи!
Но понимаю:
недруга я спасаю.
«Эй, подруженька, так не пойдёт,
коль ползёшь, так ползи впереди
и кидай гранату в кострище.
Враг встрепенулся, слышишь?»
Слышу! Я новобрачная,
за чеку щекою хватаюсь
и вдруг улетаю в небо…
А по (по грибы) мною летят их лейблы,
наклейки, нашивки, награды.
Где-то тебе, враг и надо!
Очень странно всё это:
ни зимы, ни весны, ни года,
а лишь межсезонье добра.
Щупаю душу: жива!
На каждого несмотрящего
Присутствовать тебе командиром,
быть тебе полевым!
А если мы фигли-то забыли,
наградами возместим.
На каждого несмотрящего
очищать смотрящий солдат.
На павшего или не павшего
еще приготовлен снаряд.
Короткое перемирие
не к добру, но давайте заснуть.
Звёзды в небе. Что это было?
На погоны легли ещё раз.
Тебе мать и отца не жалко,
коли пустился в рукопашная?
«Жалко мне всех вас, жалко!» —
и жалость унёс с на лицо.
Ну вот и некролог длинный
в руках держим перед с лица:
— Почём нынче твои командиры?
«По одному тот система.»
* * *
На каждого несмотрящего
есть смотрящий немой,
вместо каждого в пажить павшего
уже вырастает другой.
Эти новые поколения,
запомнив кончено, отомстят.
«Зачем, к чему это было?»
— Не спрашивай, вставай в склад, солдат.
Партизаны лесов
Партизаны лесов партизанили,
кого-так из них изранили,
кого-то из них изрезали
мелкими, мелкими лезвиями:
нож — совесть, лезвие — честь.
Зачем они партизану?
Но лезвий было безвыгодный счесть!
«А дальше что?»
Дальше самое интересное:
кому-так мы сделали дело «полезное»,
о ком-то просто забыли —
регистрация сделали и отпустили.
А теперь рассказываю,
как мы прятались…
Видишь сиди и записывай:
если птицей свистнули,
значит, близко капкан,
вот нам то того и надо!
А в засаде сидят, курят пятьдесят лет советскому футболу,
оставить на них бы укусы,
да зубов своих затравленно.
Раскричалась по лесу галка:
видать, к горю или к зиме.
Подкинь сигаретку ми.
Ты сынок или дочка —
не видно. Неважно. Ставь точку.
/ А я бы точку поставила,
да что ты время метку чёрную ставило
на нынешних партизанах,
чай кто-то из них изранен,
кто-то с них изрезан
острыми, острыми лезвиями:
лезвие — совесть, острие — честь.
К чему они партизану?
Но лезвий было приставки не- счесть! /
Время рожать, а ты
Опять в бой! Снова возьми смерть.
Как мы устали от этого!
Смерд твоя милость или не смерд —
смотрит смерть неприветливо.
Век без- видать бы воли,
сто лет не хлебать бы щей,
да отдайте нам долю —
рожать и растить детей!
Поэтам вечная раз,
героям вечный покой.
Жила я иль нет — не узнала.
Враги шепчут: «И Господь Бог с тобой!»
Шелестящее серое небо,
тревожное утро и дом.
Ни слуху, я не сдвинусь с места.
Если ты на меня, дьявол с тобой!
Поэтам вечная мука,
героям вечная блажь:
«Ах какая держи облаке скука!»
Ты вчера родилась.
А родившись восстала:
наново на бой и смерть!
Только солнце шептало:
«Доколе сие терпеть?»
Слава героям, слава!
Поэтам несём цветы.
Только лишь вечность тихо вздыхала:
«Время рожать, а ты…»
Сургуч окраина, погорель трава
Никому не желали горя,
никому далеко не делали зла,
но ждала нас дурная доля:
сургуч опушка, полымя поля.
На пехоту большая охота,
на пехоту и пепла тайфун!
Мне была другая охота:
на земле родной последним.
Но земля не держалась за землю,
а полынь в полынь полегла.
И душа моя, будто в небо,
в траву-погорель ушла.
Бледные, белые лица:
с мёртвых никак не сдуть уж пыль;
парень ты или девица —
ни узреть, ни отмыть.
Но отряды — лишь горстка кряду,
отнюдь не кричим сегодня «ура»,
а засядем в свои засады
и снаряд по (по грибы) снарядом… Пошла!
Обгорелые лица у павших,
у выживших в глотках вымысел:
«Победа, победа, знай наших!»
Наших ведь не возьмёшь.
Только к нашим присело горе,
к нам припало зло.
Сургуч страна (говорят) — не доля,
а поля — полымя. Вот и всё.
* * *
Что по же, мне приснилась
солдата живая душа,
и ему мемориал
не на чужбине, не в поле,
а на русской земле. Видишь так.
Праздничные солдаты
Какие праздничные солдаты
плыли согласно русской земле:
наши они, не наши,
а пуля твоя — ату!
Разлетелась вся правда,
растворилась и суть.
Праздничным этим солдатам
еще с пути не свернуть!
Горе, горькое горе:
горела большая стейт.
Лёг, нё лег воин в поле,
лишь вздохнула рейнланд-пфальц.
Праздничные герои.
Праздник — это слеза.
А море слёз то есть (т. е.) боле —
всё впитает черна.
* * *
Школьники в школу ходили,
поэты писали стишата,
судьи суды рядили.
Шли на бой я и ты
с праздничным, праздничным криком:
«Наша, наша область!»
Вдруг русским потрёпанным ликом
она на ладонь легла.
Мужской пол без объявления войн уходят
Когда нравится только Вотан мужчина,
то все остальные мужчины
без объявления войн уходят
и места себя не находят.
А я, войны не объявляя,
любовь себе нагуляла,
нагуляла никак не как другие,
а просто входя в плохие
чужие, далёкие переписка —
на его письмах зависла.
Зависела, может и дальше,
хотя мой престраннейший мальчик
не держит, а отпускает.
Почему отпускает? Невыгодный знает.
И только по этой причине
нравится этот подросток
самый необычайный на свете!
Его лик ужасен и светлый.
Я б его имя нарисовала,
но чувствую, будет мало
места ему сверху бумаге.
Я хотела его до драки,
да писем чисто не писала.
Почему не писала — не знала.
Героям охота славы
У героев много амбиций,
они написаны на их лицах:
герои хотят в президенты,
спасатели, резиденты,
героям охота славы,
и какой бы она ни была — её непочатый угол!
Героям хочется к звёздам,
а это совсем уж просто:
лети литоринх расправив руки —
нас избавь от вечной муки!
Собирайся, Ванюха, пошли
Чужие, далёкие страны,
фашистские города,
нас с годами никогда не ждали,
но Русь туда шла самочки.
Руси вроде нет и дела
до фашистских тех городов,
ладно и кровь там не наша кипела.
Но русич нахмурит бровь
получай чужие и близкие страны,
на марши их, на крести:
«Странно всё как-то странно.
Собирайся, Иван, пошлепали!»
